Текст книги "Цареградский оборотень"
Автор книги: Сергей Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Раз-другой княжич услышал имя Агатона, и через властную руку ему передавалась несильная тревога. Как только рука поднялась, все сразу изменилось вокруг: звезды исчезли, живые стражи ирия широко разошлись, и посреди легкого, весело сиявшего под Солнцем простора, по которому можно было вдоволь набегаться, Стимар увидел распахнутые для него ворота.
На один миг их загородило бронзовое лицо хозяина корабля. В его улыбке сверкнули белые вереницы зубов, а его рука последний раз стиснула плечо Стимара.
Он исчез – и снова распахнулась тайна ворот, маня княжича разноцветными чудесами сада.
Сделав пара шагов, княжич невольно оглянулся и заметил через щель между белыми стражниками, как навклер вновь поднимается на свой корабль, с которого, кроме него и охранников, никто не ступал на берег ногой.
Так сына северского князя-воеводы оставили одного на особой дворцовой пристани, в порту Вуколеонта, между рядами церемониальной императорской гвардии кандидатов.
Вместе с ними, с потоком белизны, золотых цепей и секир княжич попал прямо в ворота и вновь, как в тот миг, когда распахнулись берега, едва не потерял себя от великого изумления. Множество ледяных и каменных градов громоздилось друг на друга, образуя чудесную гору. Множество ледяных, алых и голубых троп разбегалось во все стороны, в глубины рощ-садов.
– Княжич Стимар! – вдруг донесся сверху строгий глас.
Стимар повернулся, поднял глаза – и закричал от ужаса.
Огромный, весь пронизанный неживой белизною, с белыми, без зрачков глазами человек, стоял совсем рядом, возвышаясь над княжичем и протягивая к его голове нестерпимо неподвижную руку.
В тот же миг княжич бросился от него со всех ног. Веселые крики, смех понеслись ему вдогонку.
Малой бежал, далеко опережая свой страх и зная, что теперь будет бежать во весь дух, пока не спасется – хоть до того самого места, где теперь стоит его отец, князь-воевода Хорог, до отцовской руки. И пусть тогда рука отца сделает с ним все что угодно, только бы спастись от бескровного ужаса, только бы забыть навсегда страшную неподвижность чужой неживой руки и белое лицо с большими глазами, затянутыми такой же гладкой белизной, как омут льдом.
Так началось еще одно долгое, но стремительное путешествие княжича, полное мимолетно вспыхивавших чудес.
Княжич выбрал белую дорожку, доверяя свою жизнь уже знакомому и доброму льду ирия. Густо-алая тропа казалась липкой бычьей кровью, а в темно-синей можно было утонуть, как в реке или в море.
Он помчался что было духу по белой.
Слева то надвигались, то пропадали углы сияющих гладких стен, а справа – мелькали густые купы кустов и деревьев.
Дорожка поднималась все выше, ведя княжича на ту спасительную высоту, откуда можно было бы заглянуть далеко за окоем земли, за пределы Поля – и разглядеть там Большой Дым, и отца, стоящего на веже. Теперь княжич знал: до того, что на земле можно увидеть глазами, всегда рукой подать.
У него хватило бы сил взбежать как угодно высоко, но красивая ледяная дорожка обманула, ибо в ромейском царстве обманывает человека многое, что на вид красиво и спасительно. Она завернула за угол и легла прямо под огромную дверь, вспученную золотыми мордами львов. Лвов княжич еще ни разу в жизни не видел. Свирепым рычанием зверей, злобным блеском их порфировых глаз встретила княжича дверь Монофир. Она подчинялась только самому василевсу и то лишь тогда, когда василевс выходил из Дворца на Форум, главную площадь Царьграда, чтобы проверить, жив или уже давно вымер весь его народ.
Княжич кинулся было назад, прочь от страшных оскаленных морд. Но снизу уже поднимался шум медлительной, но мощной, как грозовая туча, погони. И еще кто-то в алых одеждах, махая руками, торопился к дорожке из глубины сада, наполненной золотыми шарами невиданных плодов.
Там же в саду, за кустами, показался еще один неподвижный бледный страж.
Тогда княжич спрыгнул с дорожки и нырнул под свод прозрачных, гулких теней. Так он очутился в звонкой пустоте самого Дворца, пронизанной тропами солнечного света.
Кто-то шагнул из теней на одну такую тропку, пересекая княжичу путь и грозно крикнул. Княжич на миг замер от испуга. Крик ударился в стены, в пол, в вогнутую высоту свода, и эхо чудесно разверзлось, стремительно наполняясь ломким литьем безмолвия. Княжич очнулся, помотал головой, вытряхивая из ушей назойливый ромейский звон и побежал, кроша ногами священную дворцовую тишину, теперь уже прочь от света, прочь от всяких тропинок и рушников – к приманкам темных проемов и галерей.
Княжич бежал, с изумлением вдыхая разряженный эфир мраморных пустот. У нового проема, между двумя висячими коврами, кто-то очень высокий и темный, в коротких сапогах и остроконечном шишаке, упиравшемся в свод каменных дворцовых небес, шагнул навстречу и выставил вперед прямизну длинного меча так, что княжичу оставалось, никуда больше не сворачивая, взбежать прямо по лезвию, потом по толстой, как дерево, руке на плечо стражника и спрыгнуть с него, как с обрыва.
Стимар не стал доверять этой прямой тропе, манившей в высоту. Он отскочил и, юркнув клубком под край висячего ковра, ударился в бронзовую дверь. Она сердито загудела и приотворилась.
Страж дворцовых дверей, спафарий, всколыхнул ковер мощной волной, и пригнулся, нечаянно проткнув его острием шишака. Его ручища загребла пустое место.
А Стимара уже приняла новая, еще более просторная пустота, вся пронизанная вереницами солнечных лучей. Там, где они касались пола, сверкали маленькие разноцветные черепки, оживавшие узорами из птиц и цветов.
Княжич замер, очарованный их красотой. Все былые страхи потерялись позади, за бронзовой дверью. Загреб их там рукою спафарий и стал недоуменно разглядывать пятна сажи на своей ладони.
Новый страх княжича был легким и светлым. Стимар удивлялся: как же и куда бежать ему по этим прекрасным цветам и птицам...
Но дверь позади вновь загудела – от приближения ног и голосов,– а впереди через рассеченный светом сумрак двинулись на княжича стражи-великаны, ничем не отличавшиеся от того, который остался обманутым за дверью.
Как только Стимар увидел их ноги-колонны, властно ступавшие по хрупким узорам, так сразу ринулся под вереницы лучей, в сумрак, густевший у самой стены.
Все преследователи были сильными и грозными, но очень медлительными. Их удивленные возгласы долетали до Стимара со всех сторон, отскакивали от стен и без толку терялись в пустотах Дворца.
Княжич ловко и стремительно проскальзывал между сильных рук и широких мечей. Он на одном вздохе пересек звенящий простор Триклиния Магнавры, в котором легко уместился бы почти весь Туров град.
Бескрайними волнами колыхалась вокруг него душистая тяжесть занавесей, скользя по рукам, по лицу – то обжигая свистящей гладью шелков, то оглушая шорохом мелкого ворса. То пряча княжича в извивающихся складках, то бросая его в водовороты таинственных щелей. А сверху беспрерывно доносилось тонкое, напряженное пение крепко натянутых серебряных струн.
Стимар быстро научился скользить по ромейскому полу, как по настоящему льду, то припадая на бок, то – на колени, то даже опрокидываясь на спину. Кому было под силу поймать его!
Еще раз прошмыгнув под шелковые узоры, он ударился о самую нижнюю ступеньку, взлетел по лестнице и, легко избежав еще дюжину ловцов в белом и голубом, с мечами и без мечей, помчался дальше – мимо дверей Большого Консисторияи дворцового храма Господа – в пути и галереи, связывавшие нижний Дворец, Халкей, с верхним, Дафнеем. Неисчислимое множество солнц промелькнуло мимо него в череде невесомых арок. Извивы виноградной лозы вились перед ним по полу, тянулись волшебной тропой, пока не оборвались у лестницы, которая повлекла беглеца вниз.
Княжич доверился ей – и вдруг утонул в ароматах испеченных хлебов, горячего мяса, корицы, тмина и кориандра. Непреодолимая теснота человеческих тел окружила Стимара, но никто не ловил его, не растопыривал толстых пальцев, не угрожал мечами. Все расступались, как только успевали. “Смерды! Смерды!”– догадался княжич.
Люди сторонились, люди с большими голыми руками, в белых длинных рубахах и в фартуках, светлокожие и совсем черные, как обкуренные столбы Турова погоста. От отца княжич слышал о таких черных людях, прислуживавших в ирии знатным мужам или же мучивших тех, кто преступил закон, на горячих жаровнях в глубинах каменных подвалов. Эти черные люди тоже сторонились княжича, и он не успел испугаться их, мчась мимо огромных, сверкающих медными боками котлов, мимо жарких печей, мимо всех – белых и черных – рук.
Пахло очень вкусно. Стимар бежал, глотая слюну, едва не захлебываясь слюной, пересиливая голодную ломоту под ребрами – и вдруг угодил прямо в круглый и мягкий шар, оказавшийся животом. Толстая рука схватила княжича за шиворот и поднесла к мясисто-багровому лицу. На лице, как подвал, распахнулась улыбка, пугающая желтыми лошадиными зубами, и пухлые складки щек сразу налились сальным блеском кухонного жара. Так княжич попал в Фермастру.
Другая рука того необъятного человека поднесла прямо к самому носу Стимара круглый, как Солнце, плод, туго обтянутый бархатно-спелым золотом. Княжич впился в него зубами, брызнув слюной прямо в глаза толстого великана. Тот сморгнул и захохотал, невольно тряся малого в руке. Гром его смеха понесся по всем нижним, глубинным пустотам Дворца, и вернулся раскатистым эхом.
Но в этот хохот и в его эхо уже вступали неумолимой погоней грузные шаги стражей. Услышав их, княжич вздрогнул и оцарапал себе небо острым хребтом косточки.
Между тем, мрачные люди с круглыми и спокойными лицами без бород и усов, облаченные с головы до ног в змеиный шорох темных кож и железных колец, в высокие шишаки, в большие, черные, прошитые сапоги, не похожие на те, что носят готы,– эти люди с тяжелыми, неповоротливыми мечами, спафарии, уже спускались со всех сторон в нижние пустоты Дафнея, в кухни и мастерские Фермастры, входили отовсюду, загораживли своими мощными телами проемы, проходы и лестницы, и двое из них, двигавшихся по следам малого, уже возвышались своей решительной невозмутимостью над шумным весельем ромейских смердов, над их пестрой толпой, и увеличивались, шаг за шагом настигая “маленького кагана”.
Он замахал ногами, не доставая пола, и наконец изловчился укусить мягкое тесто державшей его руки. Круглый человек вскрикнул высоким голосом и бросил малого на пол.
Стимар юркнул под столы, нагруженные горами зайчатины, дичи, потрошеной рыбы, а ноги спафариев растерянно вышагивали вдоль столов, стараясь перегородить все пути.
Стимар спасся и отсюда, из жаркой Фермастры, ускользнул от всех – от смердов и стражей. Запахи кухонь остались позади, уступив сначала запахам печных углей и остывающего железа, потом – духу тысяч разделанных туш и высыхающей на них крови, и наконец – духу неподвижного холода вод, лежащих в каменных озерах подземелий.
На несколько мгновений княжич обессилел, с трудом различив в сумраке череду рукотворных озер. Ровные квадраты, разделенные каменными перешейками, нескончаемо тянулись в пугающие бездны сводов, в редкий лес трехобхватных колонн-столбов.
Княжич повернул бы назад, если бы не шаги преследователей. Эхо тех шагов уже обогнало его, громко ступая по тяжелым сводам и сбивая вниз капли холодных испарений, падавшие на черную гладь вод с железным стуком, словно камни в пустой котел.
И тогда Стимар побежал по перешейкам среди неподвижной черноты вод и бежал очень долго, много дольше, чем в ту памятную ночь – по тропе от града до Дружинного Дома... Только здесь не было впереди Коломира, за которого можно схватиться и спастись. Не было никого из Турова рода, и потому, сколько бы страхов теперь не встретилось на пути, уже ни одного нельзя было пустить в душу и закричать, а нужно было во что бы то ни стало удержаться на скользких тропинках из камня-мрамора и не кануть в смоляную черноту, в которой тонуть, наверно, куда страшнее и дольше, чем в самой Влесовой яме. Мертвящая немота вод, лежавших справа и слева, была куда страшнее живого и неистового гнева вод морских.
Когда Стимар миновал преисподнюю дворцовых цистерн с питьевой водой, вверх потянулись лабиринты лестниц. Он долго метался по ним, невольно запутывая следы. Он бегал по просекам солнечного света, что проникал сквозь маленькие круглые отверстия, матово пронзая темноту и мирясь с нею, а оттого – ничего толком не освещая.
Вдруг в лицо ударил порыв легкого ветра, еще не ведавшего безысходных глубин. Запахло свободой и лошадьми, и княжич обрадовался тому, что перед ним вот-вот распахнется Поле, а там уже рукой подать и до Большого Дыма.
Но там, откуда пахнуло простором, открылся только длинный коридор с чередой высоких дверей и, выбрав наугад одну, Стимар очутился на малом поле, покрытом песком и опилками. Над полем и над его головой высилось вогнутое небо, полное разноцветных птиц и крылатых людей, а настоящее синело в стороне полукруглыми пятнами окон-проемов. Два белых коня неслышно двигались вдали по полю двумя белыми тенями, ведомые под уздцы воинами в голубых одеждах. Один из них окликнул княжича, и он, судорожно вздохнув, побежал через дворцовый ипподромий [78]78
комплекс сооружений для испытаний рысистых и скаковых лошадей и соревнований непосредственно во дворце
[Закрыть]василевса, побежал по песку, не слыша своих шагов, к просветам среди далеких колонн и занавесей.
Выпрыгнув на открытый дворик-перистиль [79]79
Перистиль – открытое пространство, как правило, двор, сад или площадь, окружённое с четырёх сторон крытой колоннадой. Термин происходит от др.-греч. περίστῡλος («окружённый колонами» от др.-греч. περί– «вокруг» и др.-греч. στῡλος «столб») и изначально обозначал такой архитектурный приём в древнегреческой или древнеримской архитектуре. Постепенно понятие распространилось на более ранние сооружения подобного плана, использовавшиеся в Древнем Египте, Персии и т.п.
[Закрыть]и не успев обрадоваться Солнцу и настоящему небу, княжич тут же снова провалился в каменную глубину, в лабиринты и узоры галерей, в перламутровое кружево Халкея.
Погоня казалась почти бездвижной, как само дворцовое утро, как белые стражи ирия, но и неотступчива, будто тягостный сон. Ровные, далекие шаги стражей не стихали за спиной. Стимар уже научился замечать спафариев по прозрачным теням на мерцающей ряби мозаик, по звуку шагов за углом, по едва приметному содроганию занавесей.
Однажды, всем телом навалившись на белую, очень гладкую дверь, княжич попал в галерею, полную живых, но совсем неподвижных людей, в переливы разноцветных одежд в тесноту рук, бессильно висящих или сложенных на расшитых золотых и серебряных поясах.
Безмолвные люди стояли долгими рядами вдоль стен, между колонн, вдоль занавесей, тревожа их только муравьным шорохом своего дыхания. Не было труда бежать и среди этих людей, проскальзывая через золотые, синие и белые шелка мимо разъяренных хищников и раскинувших крылья орлов, мимо оленей и стремительных лисиц, мимо лилий и гребенчатых змей, мимо застывших сражений, рек и водопадов, вышитых на их одеяниях – мимо всего этого зачарованного царства, позабывшего о жизни и времени. Никто не ловил княжича. Только люди в белых одеждах с пурпурными ромбами на спинах стали медленно поворачиваться и загораживать перед ним руками прямой путь. Но и сам княжич чуял, что туда ему нельзя – в ту распрямленную пустоту между рядами живых тел. Оттуда, навстречу всем, двигалась из глубины великая и непреодолимая сила, пока являя себя лишь обращенным в ту глубину благоговейным безмолвием людей и еще далекими пурпурными пятнами, смутно вспыхивавшими на самом дне.
Княжич невольно замедлил бег, поддаваясь общему оцепенению, свернул в сторону – и в тот же миг длинный серебряный прут, сверкнув над головой, больно ударил его по плечу.
Княжич сдержал крик, зная, что стоит вскрикнуть от боли – и сразу несчетные руки схватят его и бросят в какую-нибудь бездну. Все вокруг тогда сразу оживут только за тем, чтобы схватить его. Он увидел над собой множество сверкающих серебряных молний. Без единого слова сходились к нему со всех четырех сторон люди в серебряных одеяниях, в багряных шапках с павлиньими перьями, мольчальники Дворца, силенциарии, хранившие безмолвие царских пустот. Трепет павлиньих узоров так заворожил Стимара, что он не успел увернуться и боль от двух новых ударов молний пронзила его спину и плечо.
Но вдруг мольчальники с бездыханным смятением на лицах отвернулись в другую сторону, и Стимар, опомнившись, юркнул в узкий проход, предназначенный для быстрого и скрытого прохода слуг вокруг зала императорских приемов, именовавшегося Большим Триклинием Девятнадцати Лож...
Так перламутровая раковина великой Империи приняла княжича в прекрасное совершенство своих пустот, открываясь перед ним всей безупречностью своих лабиринтов-завитков и ведя все дальше и глубже – к великой Тайне.
“Маленький каган” мог бы совсем потеряться, совсем обессилить и погибнуть в той узкой тьме, что черным ужом, закусившим конец своего хвоста, опоясывал зал императорских приемов. Только посвященные знали, где отсюда выход. Но Стимара невольно спасла вереница слуг со светильниками, шествовавшая навстречу. Изумившись необыкновенному лазутчику, первый из тех дворцовых слуг замер на месте, а задние наткнулись на него и глухо загалдели. Стимар пустился обратно, прочь от масляных огней и зрачков, мерцавших во мраке холодными каплями.
Вдалеке тихий сквозняк уносил редкие пылинки света в какой-то иной простор, еще не тронутый страхом Стимара и его горячим дыханием. Княжич кинулся туда. Узкий проход вытолкнул его в галерею, и очень скользкий пол той белостенной галереи вынес его, будто ледяной язык на зимней горке, прямо на середину огромной светлицы, заставленной длинными столами из ливанского кедра.
Высокие мужи, черноволосые, в голубых одеяниях, подпоясанных алыми поясами с широкими золотыми пряжками, неторопливо двигались вдоль тех столов, обращая на княжича взоры, полные сильного покоя. Многие из них улыбались, обнажая зубы, такой белизны, что княжичу приходилось щуриться и прикрывать глаза рукой.
Один из мужей, одетый не в небесную синь утра, а в вечернюю зарю, подступил к обомлевшему княжичу и длинным бронзовым жезлом с орлиным клювом и острыми крылышками попытался поддеть его между ног, прямо за срамное место. Но Стимар уже опомнился и юркнул, как в Фермастре, под ближайший стол.
Раскатистый смех загремел над княжичем в вышине. Стоило ему высунуться из-под стола, из леса кедровых ножек толщиной в его, малого, обхват, как в тот же миг на него обрушился град душистых золотых плодов ирия. Такую встречу устроили “маленькому кагану” северцев телохранители ромейского царя – экскувиты.
Наконец двери Триклиния экскувитоввыпустили Стимара в открытый двор, выложенный плитами розового льда.
Стремительные ручейки мраморных узоров привели княжича к гранитным стенам нумер, императорских застенков. То были не просто стены, а настоящие скалы. Испугавшись таких необъятных камней, Стимар снова скрылся под своды дворцовых небес, пересек мерцавшие влажными искрами просторы бань Зевскиппаи достиг дворцового храма святого Стефана, который был соединен одной золотой крышей как с великими банями, так и с самыми глубокими на свете узилищами. В храме мимо княжича промелькнули пчелиные рои огоньков и вереницы худых людей в черных одеяниях, совсем не заметивших малого, словно все они были мертвыми замежными слепцами. Но и здесь нельзя было прятаться и перевести дух, как на Туровой земле нельзя было прятаться среди темных столбов погоста.
Полуденные двери храма выпустили княжича уже не в каменную пустоту, а прямо в чудесные сады ирия.
Княжичу захотелось совсем потеряться в тех садах, нырнуть поглубже в волны густой листвы и веток, скрыться среди рукотворных холмиков и в уютной темноте гротов или свернуться клубочком в маленьком потаенном месте под настоящим синим небом, не заполоненном крылатыми людьми и огнецветными перьями птиц.
Но в тех чудесных садах каждый лист и каждая ветка были уже тронуты чьими-то пальцами, повернуты не по своему, никому не приметному, как в обычном лесу, желанию, но – по воле чьих-то бережных и вездесущих рук, по велению чьих-то требовательных и мудрых взоров.
Те бескрайние сады были наполнены чьим-то бережным и бдительным дыханием, и потому стражам с холодными, невысиженными яйцами вместо глаз и белой скорлупой на так и не вылупившихся из них зрачках, вовсе не нужно было сходить со своих мест, на которых они родились и выросли, чтобы стоять безмолвным дозором. Берегло и охраняло ромейский ирий только разлитое по его просторам и пустотам дыхание чьей-то непостижимой воли, дыхание, в котором и вдох, и выдох навечно слились в единый, строго надзирающий над всяким порывом и движением покой. И угрожающая неподвижность стражей оставалась их первым и последним долгом – зримым предупреждением о великой невидимой силе, своим покоем творящей всю эту окруженную каменными стенами красоту.
Всего на один маленький шаг княжич осмелился отойти от стен Дафнея и от пустот, покрытых рукотворным небосводом. Белые стражи возвышались в глубине сада над невысокими, покорными деревцами, приносившими золотые плоды. Те самые, которые со смехом бросали в княжича стражи-телохранители самого василевса.
Стимар вспомнил о своей раковине и сделал выбор. Он отступил обратно – в прихотливый сумрак мраморных пустот, и, отступив, долго прислушивался.
Погоня обессилела далеко позади... или вовсе забыла о маленьком чужаке, затерявшемся во Дворце.
Больше не нужно было бежать со всех ног домой, под молнии отцовского взора, гром его гневных слов, под его всесильную руку.
Теперь оставалось поискать себе место, откуда можно заглянуть за море и за Поле и разглядеть за окоемом родной Туров град. Что такое место в ирии должно быть, княжич не сомневался, как уже не сомневался и в том, что, стоит ему увидеть из ирия родные места, как он успокоится и больше ничего здесь не будет бояться.
Он без труда отыскал лестницу, что вела вверх. Он уже не боялся пустот, не боялся идти по чудесным узорам, не боялся того, что под ногами нет и, может быть, уже никогда не окажется настоящей – мягкой и неровной, как ладонь, – земли. Раньше он привык к кораблю, к тому, что твердь под ногами все время качается из стороны в сторону. И потому он еще быстрее, чем к корабельным доскам, привык к скользкому и ровному, как лед, полу.
С каждой ступенью воздух становился все прохладнее и просторнее. Княжич не удивился, когда вокруг него стали кружить настоящие голуби, вороны и даже те белые стремительные птицы, что носились только над водою – над рекой и над морем. Он знал, что уже поднялся на такую высоту небес, откуда можно бросить яблоко на какую-нибудь из веж Большого Дыма и посмеяться, когда сторожевые станут задирать головы, разевая от удивления рты.
Княжич задумал шагнуть на какое-нибудь подходящее облако, когда оно будет проплывать мимо окна, и на том облаке добраться-доплыть до дома. Не станет же гневаться отец, князь-воевода, если увидит сына на небесах, в вышине, которую никакой стрелой не достать. Не станет гневаться, потому что никто из иных родов – ни северских, ни полянских – не бывал живым на небесах и не плавал на тучах, как на лодьях. Так он, Стимар, сын князя-воеводы Хорога, прославит свой род и станет первым среди своих братьев.
Это смелое желание завело княжича в конец долгой галереи, под высокое полукруглое окошко. Подоконник был на такой высоте, что пришлось подпрыгнуть и ухватиться за его край. Княжич подпрыгнул и ухватился. Порывистый шорох донесся сверху, но не испугал его. Он потянулся к свету и увидел голубиное гнездо, а за ним, внизу – живую синеву моря, простиравшуюся до окоемов и теперь казавшуюся с высоты дворца почти такой же родной, как родные Туровы земли.
Теплая гладь подоконника напомнила княжичу столешницу в отцовской горнице. Тут и завершился наконец безудержный бег его души.
В тот же миг княжича всего охватила вязкая глухота и дрожь. И в этой вязкой глухоте, как мелкая птаха в горстях, колотилось сердце. Лицо запылало. Пот принялся жечь спину, слипшуюся с рубахой. Каменная гладь под ладошками и коленями стала колыхаться, как корабль.
Чуть не спихнув гнездо с окна вниз, Стимар выгреб из него пестренькие шарики и все три разом закатил себе в рот. Одно яйцо треснуло еще в пальцах, и липкая щекотка поползла вниз, к локтю. Сглотнув сладковатую жижицу вместе со слабым хрустом осколков, Стимар облизал руку, а потом свернулся клубочком, как давно хотел, и стал глядеть из окна наружу.
Было очень высоко, куда выше сторожевых башен Турова града. Княжичу теперь очень нравилось видеть всю широту моря и сверкавшие на ней россыпи солнечных лепестков, радостную пестроту парусов на воде, а крыш – по берегам.
Потом все внизу затянуло тучей. Стимар отдохнул бы во Дворце еще немного, но побоялся, что туча вся пройдет мимо. Он встал, шагнул на тучу с подоконника и пошел домой. Туча немного покачивалась под ногами, но Стимар привык к такой качке на корабле и шел смело, не боясь упасть.
Так он дошел до леса, очень похожего на тот самый лес, что стоял на берегах реки, над Омутом. И княжич в пути гадал, в какую же сторону он теперь выйдет – к Омуту или к граду, а вышел на широкое Поле, за которым не видно было ни града, ни обрыва к реке.
И тогда позади княжича, из леса, донесся стенающий голос волка, скованного пустым, безродным простором. Княжич не испугался. Он знал, что ему нужно перебежать через поле, не оглядываясь. Но он тоже оказался вдруг скован этим чужим простором, распахнувшимся перед его глазами и безжалостно покрывшим все Туровы земли. И он не смог сдвинуться с места. И зная, что нельзя оглядываться, он все же оглянулся – только для того, чтобы разбудить в себе страх. Только страх мог теперь дать ему силы к стремительному бегству через новый, чужой простор.
В глубине леса княжич различил красные зрачки неподвижного зверя – вздрогнул и широко распахнул веки.
На ромейский ирий уже опускалась золотисто-прозрачная парча сумерек. Морская синева загустела. Над поредевшими стаями парусов лениво тяжелели, соскальзывая кругами к воде, белые птицы.
Стимар с опаской глянул вниз, в ровную пустоту каменного двора, и побоялся, что снизу заметят... Тогда он осторожно спустился с подоконика и, забравшись в ближайший темный уголок, справил там уже едва стерпимую нужду.
Только он покинул тот темный уголок, как стенающий голос зверя внезапно заполнил всю явь и всю дворцовую пустоту. Явь оказалась куда теснее сна. Некуда было бежать, некуда было теперь оглядываться и негде было укрыться.
Стимар взлетел на подоконник и замер ящеркой на остывавшей мраморной глади. Та каменная прохлада помогла ему сдержаться и не закричать от страха, когда волчий вой вновь пронизал пустоты.
Внизу, в дворцовой глубине, под галереей, среди мутной голубизны, колыхалось выпуклое пурпурное пятно. Стимар видел его раньше – в той колодезной глубине, тянувшейся через Дворец, к которой были обращены ряды безмолвных, чудесно разодетых людей.
Чужой маленький испуг забился над княжичем в окне, опахнул его трепетом. От неожиданности Стимар вскрикнул и, перекинувшись на спину, замахал ногами, отгоняя голубицу, вернувшуюся к своему опустевшему гнезду. Ее-то страх и забился в окне, роняя пушинки.
Из глубины же, где был огромный неведомый зверь и где выпукло светился его пурпурный зрачок, донесся человеческий голос, донеслась до княжича великая сила повеления.
Голубица канула в неторопливо затухавший свет небес.
Княжич затаился на подоконнике, дыша так же часто, как часто бились над ним птичьи крылья.
Белая пушинка, неторопливо вдыхаемая пустотой дворцового сумрака, опускалась рядом с ним на мраморную гладь.
Тем временем, пустота под галереей быстро наполнялась шумом, людьми и пляшущими факелами.
Предчувствуя, что опасность уже нельзя избежать и остается только вытерпеть ее до конца, как бурю на море или гнев отца, княжич прижался виском к мраморной глади, а потом передумал, спрыгнул с подоконника и затаился в том самом уголке, где уже побывал.
Опасность заполняла всю раковину Дворца, становилась все глубже. На дне ее мутно светился пурпурный зрачок. Больше не было погони, ибо тот, от которого хотел спастись княжич, теперь всегда бы двигался ему навстречу,мерцал бы в его глазах, как брошенная в прорубь ромейская монета. И Стимар, рано познав чужую мудрость, смирился.
Опасность уже поднималась на галерею по лестнице, быстро затопляя ступени. И вот наверху появились двое людей с факелами, а за ними – много других людей. То были самые важные стражи Дворца – экскувиты. Их шаги были сильнее и опаснее шагов спафариев. Они надвинулись на княжича, и факелы запылали над ним, окатывая его сверху теплом, словно хищным дыханием, и роняя вокруг на пол капли горящей слюны.
Стимар изо всех сил оттолкнул стену ногой и прыгнул прямо в рощу широко расставленных ног. Высокий рост экскувитов помог малому – ни один из стражей не успел дотянуться до него рукой. Все они стояли слишком тесно для удачной охоты за шустрым зверьком. Бежать сквозь чащу от Коломира, притворившегося волком, было куда труднее.
Стимар уже выскочил из-под ног у стражей василевса, и уже опрокинулись перед ним ступени лестницы, когда на последнюю вдруг взлетел снизу маленький золотой орел, а за ним – второй, точно такой же.
Княжич оцепенел.
Два маленьких золотых орла, развернув блестящие крылышки, цепко сидели перед ним на носках пурпурных сапог.
И сапоги двинулись навстречу Стимару. Он попятился, страшась поднимать глаза, ведь над сапогами возвышался великий золотой столп, окруженный пурпурным облаком, тихим треском крохотных молний и шелестом громов.
Стимар пятился, ошеломленный чудесными орлами, и стражи позади него расступались, не трогая.
Он отходил, пока ему в спину не вдавилась стена, предел пустоты. Тогда он осмелился поднять глаза и встретил взгляд золотого великана. Тот смотрел не поверх всего живого, как столп-Перун на холме, за Туровым градом, а прямо в глаза княжичу.
Великан был грозен и густобород, но не походил ни на отца, князя Хорога, ни на предводителя готов, Улариха. Много седых волн катилось по черноте его волос, нос был велик и крепок широкой горбиной, глаза были темны и спокойны. И в тех темных глазах княжич не увидел гнева.
Золотой великан молча рассматривал княжича и начинал добродушно улыбаться. Какое-то грузное, мягкое тело зашлепало позади него и появилось по правую руку, все в белом, рыхлое, круглолицее и почти безволосое.
Брезгливо дернув рукой, как кошка лапой, круглолицый человек отогнал в сторону стражника, факел которого оказался слишком близко от его лица, сразу заблестевшего потом. Метнув косой взгляд вверх, на своего повелителя, он затем обратился на Стимара. Слабое любопытство бстро тускнело в его водянистых глазах.
Золотой великан произнес на ромейском языке слова, совсем не напугавшие Стимара.
Девять лет спустя, уходя по межродовой меже все дальше от дома, на полночь, к Влесовой роще, он стал вспоминать эти слова и, наконец понимая их, начал повторять шепотом про себя. Ведь теперь княжичу предстояло вспомнить все чужие слова и сложить их в заговор, превративший его в волкодлака. Он поклялся, что найдет виновного – в своей памяти, во сне или наяву...
