Текст книги "Хроника лишних веков (рукопись)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Он чуть развернулся. Бледная рука его красиво взлетела, указательный палец с массивным золотым перстнем указал на полог шатра.

Он пропустил меня вперед. За пологом, в уютно-прозрачном сумраке, пахло тепло и пряно.

– Ниса, оставь нас, – сказал он вглубь шатра из-за моего плеча.

Лазоревый силуэт легко и плавно взметнулся и двинулся на меня.

– Хайрете! – по-нашему «здравствуй» недобро обронила прозрачная женщина, минуя нас и словно пронося мимо, рядом со мной, горячий сосуд.

Я успел приметить матовую округлость плеча, тугие витки темных кудрей, прихваченных легкой диадемой, матовую белизну виска, остренькое перышко брови, решительную прямую линию носа… и даже мимолетный взгляд с острым стеклышком – «ты не зван!»

Я устыдился своего вида, но она успела исчезнуть еще до моего стыда…

Свет несильным потоком проникал в шатер с его несведенной и приоткрытой вершины, от которой тянулась вниз тесемка с петлей. Войлочные стены были задрапированы голубыми парусами настоящих шелков, по парусам бежали золотистые узоры из тонких веточек с листьями… Этот шатер, эта колбочка цивилизации и вкуса стояла посреди бескрайнего и грязного скотного двора. В ней хранилось облако сандалового аэра, а в облаке – красивое двуспальное ложе с хорошенькими подушечками, полдюжины пестрых, расшитых тюфяков, сложенных кольцом, увесистый сундук темного дерева с бронзовыми накладками, низенький резной столик, резной стульчик, а при столике – стражами две витых бронзовых треноги с погашенными глиняными масляными лампами на широких блюдах. В моей памяти остался ясный фотографический отпечаток той заповедной роскоши.

В следующее мгновение я узрел, что грязными, зверскими ножищами попираю великолепный восточный ковер.

– Мой гостеприимный хозяин, – выразился я. – Никто только что выбрался из пещеры Полифема, хитон его не праздничен и грязные сапоги не ко званой трапезе.

Лиловой птицей полетел в сторону плащ моего нечаянного покровителя. Сам он молча сделал мне знак-повеление двинуться вперед и встать прямо под падавший с несведенного свода свет. Я повиновался. Он шагнул мне навстречу.

Позади меня колыхнулся воздух, возникло чье-то присутствие. Он не подал вида.

– Кто ты, Никто? Откуда? – впился он в меня взглядом, дыша близко винной гарью и застарелым зубным мученьем – но был красив и художественен лицом, даже надвинувшись вплотную и выдавая болезненную рыхлость кожи и мимики, карикатурно приметную при освещении сверху. – Кто ты? Ант? Склавин? Танариец? Литв?.. Где ты учился? Ты не похож ни на кого. Ты пахнешь, будто только что из бани, а не с дороги… Что у тебя с глазами?

– Что? – не понял и испугался я.

– Похоже на излияние крови прямо в зрачки, – указал он мне поочередно в оба глаза. – И ты видишь обоими?

Я растерялся. По-настоящему растерялся – кажется, впервые за целую жизнь. Прикрыл ладонью поочередно оба глаза. Никаких отличий в портретах хозяина не было: даже в полусумраке я четко различал каждую морщинку.

Прикрывая свои глаза, я поочередно придумал два ответа – левый и правый, полную ложь, похожую на правду, и возможную правду, в которую трудно и страшно было поверить самому.

– У меня есть два ответа, – так признался я, собравшись с мыслями и пытаясь удержать его взгляд. – Один больше похож на правду. Путешественник из страны, допустим, баснословных сидов, ограблен в пути – и вот занесен сюда неведомым ветром. Но это – неправда. Правда такова, что я сам в нее с трудом верю. Я украден духами из иного века, из очень далекой страны и заброшен сюда нагим и мокрым, как только что родившийся младенец. Кто я? Моего народа пока нет, поэтому я мог бы назваться и гиперборейцем.

Он слабо улыбнулся и указал мне на мягкие тюфяки.

Был еще один жест – другой рукой, после которого присутствие за моей спиной исчезло.

Я невольно оглянулся.

– Телохранитель, – словно успокоил он меня. – Его право… Но не теперь.

Я, как и полагалось в той древности, не присел, а сразу возлег, вдруг – опять впервые – почувствовав усталость. Где-где, а в ногах правды не было уж точно. Он расположился напротив, облокотился, другой рукой взял стоявший на ковре серебряный бокал и посмотрел в него…

– Значит, старик Геродот ошибся, – проговорил он с легкой насмешкой. – Ведь он написал, что вас нет и вашей страны никогда не было. Это худо, когда живешь, а потом какой-нибудь мудрец напишет, что тебя не было. – Он поднял взгляд на меня. – Значит, гипербореец… В это, пожалуй, нетрудно поверить. Ведь не всякий одинокий странник даже при удивительной внешности способен одним взглядом испепелить воинов базилевса Аттилы.

Так оказалось: одного имени, выбитого на монете, – достаточно, чтобы познать КОГДА, одного имени, произнесенного с холодным почтением, – довольно, чтобы понять ГДЕ.

– Я не хотел этого, – снова честно признался я, почему-то не сильно сдрейфив.

– И этому можно верить, поскольку трудно поверить, что ты напал на них сам… – кивнул хозяин шатра. – Сначала волхв этого скотского племени махал тут руками, он был не в себе и даже ему мало кто поверил, трое следом отправились вброд посмотреть. Они не вернулись. Значит, они встретили тебя.

– Так и было, – признался я.

– До вечера их не хватятся… – сказал хозяин, как бы испытующе.

Что я мог сказать? Я просто молчал под его взглядом.

– Значит, у нас есть время кое с чем разобраться, – закончил свою мысль хозяин. – И значит, пора представиться и мне. Демарат, сын Антиноя, мастер Этолийского Щита. Служу гипостратегом Эдекону, архистратегу базилевса Аттилы… Говоря коротко и без прикрас, просто наемник.

– Мое имя – Николаос, – назвался я с эллинским «акцентом». – Имя моего отца – Аристархос. Изучаю народы, это мое изначальное призвание. Коротко говоря, праздношатающийся.

Демарат явно оживился, даже оставил пустой бокал, который, словно не решался наполнять.

– У тебя и твоего отца имена эллинские, – заметил он, тем смутив меня.

– Да… как будто… – пробормотал я в ответ. – Возможно, кто-то из моих далеких предков.

– Я вижу, что ты не похож на эллина, – спокойно подбодрил он меня, затем неясно вздохнул и сказал нечто загадочное: – Между тем, не стоит пренебрегать предзнаменованиями…

Сказав это, он издал короткий и громкий гортанный звук.

В шатре появились двое обнаженных до пояса слуг или рабов с большими медными тазами, потом они занесли котел с водой, а другие двое – широкую жаровню на треноге с истекавшими теплом камнями. Ковер скатали, треногу поставили на прибитую с сеном землю.

– Не стану мешать, – сказал Демарат, уже выходя наружу.

– Я мог бы пойти на реку, – благодарно попросил я вслед. – Там проще и быстрей.

Демарат задержался, улыбка его была холодной.

– Скоты плещутся в водоемах. Неужели игемон Итаки так долго пасся в стаде Цирцеи?

Насколько я помнил, речь пошла о спутниках Одиссея, превращенных волшебницей Цирцеей в стадо свиней. Но обижаться мне здесь не полагалось по чину.

Меня вымыли. Меня бережно вытерли, не дав самому и руки поднять. Мои царапины смазали чем-то душистым с холодком.

Потом гипостратег Демарат вошел, осмотрел меня со всех сторон («Так лучших рабов на невольничьем рынке смотрят…» – подумалось мне.) и с одобрением сказал:

– Кожа прекрасная, запах легок – сразу видно человека из хорошего общества… – и добавил что-то на незнакомом языке с отчетливым германским звучанием.

Баней я был бессовестно разнежен и туго раздумывал, что теперь к чему. Демарат возился со мной, как с найденной на дороге диковиной… Вскоре мне начнет сдаваться, что он что-то задумал.

– Готский язык? – попробовал угадать я. – Не знаю, не учил. Греческий знаю, латынь – лучше греческого.

– …а он, как жеребец, просится к реке, – закончил Демарат ту же фразу на латыни, так и не сказав, с чего она начинается.

Не иначе, как он осторожно забавлялся, играл с огнем, чем, видно и занимался всю жизнь.

Он поставил меня на ковер, выгнал всех и откинул крышку плоского сундучка, которого я поначалу не заметил. Спустя еще пару минут я оказался одет не хуже него: в льняную тунику небесного оттенка, перроны – полусапоги со шнуровкой. А пояс, верхнюю шерстяную тунику и мшистого оттенка плащ он положил на крышку сундучка:

– Это – твое. На выход… Вот еще сумка.

Демарат был немного выше меня, но его одежда пришлась мне по размеру… и, признаюсь, по вкусу.

Я поблагодарил его вполне скупо. На фейерверк чувств он бы нехорошо съязвил.

– Садись, – красиво повел он рукой.

Кто-то беззвучно промелькнул. Между нами появился большой поднос с кусками вареного мяса, желтыми лепешками. Вырос большой кувшин, горлышко коего попыхивало винным духом.

– Так кто же ты, посланец богов? – вкрадчиво переспросил Демарат, словно ожидая достойной платы за радушный прием.

– Теперь уж и вовсе не знаю, – честно признался я, привыкая к древней одежке.

Демарат усмехнулся и кивнул, оценив по достоинству мой ответ. Он взял кувшин и, сосредоточившись на мягком течении темно-алого вина в бокал, сказал как бы кстати:

– Начинай. Я сыт.

Я тут же брызнул слюной на кусок мяса, еще и лепешку прихватил – и принялся тушить полыхнувший порохом аппетит.

Демарат поглядывал: для начала он убедился в том, что я живой человек. Я и сам убеждал себя в этом.

– По крайней мере, тебе известны те боги, которые тебя послали? – без особой надежды спросил он, дав мне прожевать.

И он сам налил вина во второй бокал.

Я понял и не заставил себя ждать. Глоток душистого вина, больше напоминавшего легкий ликер, сразу оглушил меня и сделал на несколько мгновений совсем беззаботным. Как тот глоток рома в уссурийских лесах.

– О да, – беззаботно расхрабрился я. – Успел оглянуться, когда мне дали под зад.

– И что же? – приподнял бровь мой радушный хозяин.

– Там был один маленький и… как это сказать… весь в меху. А другой был огромен. По виду не иначе как германский бог Один.

Демарат шевельнул морщинками на любу и жадно отпил из своего бокала.

– Мне сегодня снилось нечто подобное… – проговорил он неотчетливо и стал неторопливо и словно нехотя подниматься на ноги. – Отдохни, гипербореец. После трапезы отдайся Морфею. Здесь тебе нечего опасаться.

Будь мы в ином времени и в ином месте, я бы подумал позже, что познакомился с выдающимся гипнотизером. Кажется, я уснул мгновенно.

Нетревожно снилась слитная толпа, гомонившая поодаль в бесцветных сумерках. Гомон ее касался меня, был обо мне и слабо меня притягивал, а я слабым усилием души сопротивлялся.

Меня разбудило деликатное похлопывание по плечу. Невольным рывком я привел тело в сидячее положение и, продирая глаза, сказал «сейчас», видимо, по-русски.

– Послушай меня, гипербореец. – Демарат пригнулся к моему лицу. – Там эти выродки настаивают, что ты равеннский лазутчик. Признали сагум, нашли на нем кровь.

Я, наконец, совладал с путами сна, вспомнил, что в правление уже никому в наши дни не известного императора Валентиниана столицей Западной Римской Империи была мало кому теперь известная Равенна, а не великий Рим.

– Сагум – тот самый, – сказал я, не чувствуя, не помня никакой ясной опаски, не то что страха. – Я одолжил его у мертвеца, иначе пришлось бы странствовать нагишом. Он был убит стрелой.

– Где? – скупо полюбопытствовал Демарат.

– Там, – махнул я за пределы шатра и за реку. – У озера.

– Очень хорошо, – и вправду довольно сказал Демарат. – Покажи им труп.

Получалось скверно.

– Нет, – нахально уперся я. – Тебе покажу, им не стану показывать.

Демарат задумался.

– Почему?

– Я устроил ему погребение. Какое сумел. Тревожить его незачем. – И я добавил, осмелев вконец: – Он такой же, как мы с тобой.

Он выпрямился и вдруг звонко щелкнул пальцами.

– Такой же… Не удивлюсь, если это был кто-то из моих старых дружков, – услышал я над собой его спокойный голос. – Но пока есть одно маленькое отличие, и в нем – волчья ловушка.

Я понял, что надо незамедлительно подняться на ноги и внимательно слушать стоя.

– Думай, гипербореец, – не шутя повелел гипостратег. – Если ты не покажешь им труп, без нового не обойтись. Либо ты, либо кто-нибудь на пробу. – Он презрительно кивнул в сторону выхода из шатра. – Покажи им свое волшебство. Заодно убеди меня.

– Оно не мое, – невольно стал отпираться я.

– Как знаешь, а только нам придется выйти, – без сочувствия сказал Демарат и указал мне на пояс. – У меня свои прихоти… И будь посланец самого Зевса или какого угодно Одина, у меня нет желания оказаться прибитым к перекладинам наподобие того еврейского царя Иисуса, кого иные почитают за бога… Здесь это умеют делать быстрее, чем в Риме, без судебных проволочек. Ты подумал.

Сделалось страшно? Помню, что наконец сделалось.

– Да. Благодарю тебя за помощь, гипостратег, – сказал я ему.

– Идем, – просто повелел он и пропустил меня наружу первым.

В мире ясно и золотисто вечерело, в назревавшей прохладе гуннская вонь оседала, как сырой дым.

Сами гунны, разношерстное в буквальном смысле и разнобойное ростом племя, стояли тут, отстраненные от шатра дюжиной мощных воинов в одинаковых железных шлемах, холено блестевших на закате. Их поднятые пики символизировали дворцовую ограду.

Демарат вышел и сразу положил руку мне на плечо.

– Будь внимателен, – тихо, но, опять-таки, не сочувственно шепнул он и подтолкнул меня вперед.

Толпа зашебуршилась, но – опасливо. Я чувствовал, что гипостратег Деамарат держит ее укротительским взглядом.

– Кто видел его сегодня? – громко задал он вопрос на эллинском наречии и тут же повторил его на чужом, невнятном языке.

Воины в шлемах чуть расступились прямо перед нами, образовав как бы открывшиеся ворота. Но гипостратег не вышел из них к варварам и меня не выпихнул к ним.

Вперед выдавился из толпы тот самый – маленький, мохнатый, рогатый, что утекал от озера… Он начал тыкать в меня пальцем и гомонить. Демарат что-то сказал, и тот испуганно отскочил назад и нырнул обратно в толпу.

– Он снова утверждал, что ты сжег двоих воинов. Я предложил ему убить тебя, – с бесцветной улыбкой сказал мне гипостратег. – Заметь, гипербореец, я не приказывал.

– Заметил, – сказал я, между тем покрываясь мерзостно едким потом.

– Кто видел его вчера? – снова громко вопросил он толпу.

Вопрос был вновь произнесен дважды, и первый раз – на латыни, а потом – опять на каком-то варварском наречии.

Трое за «воротами», стоявшие плечом к плечу, подняли руки. Эти, напротив, все, как один, были ладны и статны, двое с кудрями русыми до плеч, третий – брюнет, видом черкес.

– Вы были во вторую стражу? – вопросил гипостратег.

– Да, игемон, – ответил один из светловолосых на плохой латыни, видимо, старший.

– Видели его?

– Видели, игемон, – кивнули разом все трое.

– Не обознались?

– Игемон, пусть покажет свой сагум, – сказал старший.

Сагум появился по нашу сторону заграждения в руках нового эпизодического персонажа – крепкого воина, ростом повыше Демарата и, значит, выше всех вокруг. Чуть позже я узнаю, что это и есть личный телохранитель гипостратега.

– Это его плащ, игемон, – подтвердил светловолосый. – Я целился в него.

– Но сейчас я не вижу на пришельце никаких ранений, – заметил как бы в мою пользу Демарат.

– Он был очень быстр, – потупился светловолосый и – нашелся: – Пусть разденется.

Демарат перевел взгляд на меня.

– Раздеваться не стану, – даже не думая, сразу выпалил я.

Демарат усмехнулся мне в лицо жестоко и одобрительно и снова повернулся к толпе.

Сердце во мне стучало бешено, но страх куда-то подевался, словно сердце вышибло его вон своими ударами.

– Ты слышал его ответ, – сказал Демарат.

– Это он, – не отступился светловолосый. – Я свидетельствую, игемон. Лазутчик.

Демарат вздохнул устало и сказал легко:

– Ты промахнулся вчера – убей сегодня. На этом месте. Если ты уверен в том, что он – тот, кто удрал от тебя и твоей стрелы.

«Удрал от этой, не удрал от другой…» – успел подумать я, не пойми о ком из нас.

Заграждение между нами расступилось еще шире.

Страх снова кольнул в животе… И все потекло перед глазами… Неподвижным оставался лишь указующий перст гипостратега… потом и он поплыл в сторону… Я видел впереди руку с коротким копьем, опускавшимся острием на меня.

Глаза мои! Их хотелось в те мгновения вытряхнуть из головы, они будто превратились в раскаленные угли… Глаза вспухали, электрически саднили.

Вспышка молочного магния оттолкнула меня назад, но не обожгла. Потом – толчки серого тумана. Остальное – крики, звон, топот – вспомнилось потом.

«Как сверкнуло вдруг! Я подумала – молния убивает кого-то… а грома все нет. Кричат только. Смотрю: как овцы, пустились все друг через друга!» – так потом рассказывала Ниса, выпучив глаза и прижав к вискам ладошки.

– Ты ничего не видишь? – услышал я осторожный вопрос гипостратега.

– Пока – плохо, – признался я. – Но должно пройти.

– Что-нибудь требуется? – гипостратег сделался вдруг поразительно участливым.

– Если можно, холодной воды, – попросил я.

Меня трясло и довольно сильно тошнило.

– Я говорил – кто меня слушал?! – набатным гласом воззвал гипостратег. – Он – посланец неба. Он – не человек, неужели не видно?

Ответом было невразумительное эхо.

– Довольно! – оборвал эхо Демарат. – Это – добрый знак!

Мне поднесли таз. Я опустил лицо в воду, впервые обрадовавшись холоду, поплескал себе на шею.

– Хвала богам, – негромко, на эллинском сказал Демарат, стоя рядом. – Кому должно – тот оправдался.

Убрав с глаз полотенце, я посмотрел на него, а он – на меня. Так может смотреть лунной ночью трезвый умом человек на чуть приоткрывшуюся дверь склепа.

– Признаться, я тоже чуть не ослеп, – сказал он, делая доверительную улыбку. – Я не хотел бы оказаться на его месте… Но мне кажется, ты пришел не за мной. И это уже хорошая новость.

Он отошел и что-то ткнул ногой. Я присмотрелся: от его тычка осыпался в темное пятно на земле костяной домик грудной клетки.

Рядом затопал жеребец, и над гипостратегом навис всадник.

В его опущенную руку Демарат сунул трубочку пергамента, окольцованного тесьмой.

– Вождю Эдекону! Немедля! – отдал он команду и коротким взмахом руки метнул конного вестника далеко прочь, сквозь орду.

«Эдекон… Эдекон… – вспоминал я, услышав знакомое имя. – Да это же отец Одоакра, полководец Аттилы! – вспоминал я курс Истории. – Одоакр свергнет последнего римского императора».

Вспоминая Историю, я огляделся. Орда раздалась, оставила нам широкий круг пустой свободы и глядела в него издали с опасливым любопытством. Казалось, что все кругом безоружны.

– Посланник небес! – нарочито громко обратился ко мне Демарат, он переменил позу для общения с равным и больше никого, кроме меня не видел. – Твоя очередь повелевать, гипербореец!

От речки вдруг по-родному, по-дачному потянуло холодком… и где-то уютно поржала лошадка… и это показалось мне настоящим чудом… можно было жить дальше даже здесь.

В шатре уже торжественно пылали светильники, узоры-веточки искрились на зыбких стенах. Гипостратег усадил меня на тюфяки, а потом сам долго и важно устраивался.

Скатерть-самобранка вновь возникла между нами.

– Ниса! – кликнул гипостратег.

Ниса, возникнув из небытия, уютно уселась сбоку от гипостратега, готовая слушать и не быть.

Я тронул ее взглядом, как мог, бережней.

Она оказалась не похожей на ту, которую я успел вообразить: заметно полновата, широкое лицо, глаза мельче и темнее… и сероватые дуги под глазами, и подрумяненные щеки. «Нет, нет, все равно хороша собой», – убедил я себя. Она же смотрела на меня, глядя при том чуть в сторону, а губы держа коротко и строго.

– Между прочим, римская гражданка, хотя и египтянка по рождению… – заметил Демарат, сам разливая умелой властной рукой, он явно не желал присутствия никаких слуг, рабов или телохранителей. – Нисаэрт, красивое имя. И что она здесь делает, в этой выгребной яме, ума не приложу.

Ниса свела перышки бровей, собрала морщинки на лбу и, вытянув верхнюю губку, прикоснулась к вину.

Поглядев на ее губку издали, я закрыл глаза и во тьме упоенно глотнул раз, другой и еще. Это вино было лучше прошлого – душистее и не такое сладкое.

Демарат уже направлял ко мне горлом пузатый серебряный сосуд.

– О-о! – оценил он мою прыть. – Вот что надо было показать варварам. Отступились бы сразу. Амвросия на Олимпе крепче?

– Крепче! – подтвердил я. – Гораздо крепче.

Огни светильников и маленький уютный мир, ими освещаемый, и мое тело, и мои мысли – все потеплело и невесомо воспарило над всеми страхами, прошлыми и будущими. И меня понесло, повлекло. Я что-то рассказывал по долгу странника про свою историю, а потом и про всю древнюю Историю, которую знал с гимназии и университетских занятий.

Демарат наливал, слушая про свою родную Древнюю Историю очень внимательно. Потом один сосуд повалился, а появился новый, тяжелый и полный. И Ниса прилегла, вытянула ноги и слушала, подперев рукой голову. Демарату я как бы докладывал, а, переводя взгляд на Нису, начинал воодушевляться – и расписывал вальтерскотски историю Темных веков… всех наших темных веков… и плыл-плыл по ее плечу, и спускался по складкам ее туники, как по горной реке… и захлебываясь, выплывал на перекате ее бедра…

Демарат распарено багровел и все чаще утирал губы тыльной стороной кисти.

– Здесь можешь стать хорошем прорицателем, – ясно сказал он. – Даже при базилевсе, если боги будут благосклонны… а похоже, так и есть. Будет немалый доход.

Это была трезвая мысль, охладившая мою голову. Я напрягся и отпечатал ее в памяти.

Мне показалось, что Демарат и вправду трезвеет. Он выпрямился – и теперь смотрел на меня пусто и прямо, как изваяние.

– Николаос, – сказал он также пусто и прямо. – Я тебе верю.

Я не знал, что ответить, чувствуя к нему необъятную симпатию.

– Я хочу сказать тебе, – Демарат чуть склонил голову и стал смотреть на меня исподлобья, – что твои боги не ошиблись. Они послали тебя за жертвой – и вот она, прямо перед тобой.

С губ Нисы прочь слетела простоватая улыбка цветочницы. Она бросила на Демарата тревожный и очень умный взгляд.

– Не понимаю, – нарочно сказал я, поскольку очень старался в эти мгновения не понимать его.

– Дурачком тебе уже не прикинуться, – сощурив один глаз, сказал Демарат.

Мы переглянулись с Нисой – и оба изобразили полную оторопь.

– Недурная… даже красивая смерть – сгореть в мгновение ока от взгляда богов, – с очень знакомой мне тоской в глазах проговорил Демарат, степенно отпил и закусил маленькой маринованной сливой. – Достойная смерть – лучшая награда. Лучше тусклых медяков кесаря.

Он вздохнул.

У меня ёкнуло сердце – так улыбался в иных мирах полковник Чагин, предлагая «ланч».

– Демарат, – нарочито назвал я его по имени и на всякий случай опустил глаза. – Сейчас самое лучшее – не играть с огнем. Эти боги, которые мне известны не больше, чем тебе, – они наверняка слышат… и я не уверен, что они разумеют иносказания.

– Какие иносказания! – раскинул руки Демарат. – Огонь есть огонь. Огонь – лучшая судьба.

Я не вытерпел – и поднял взгляд. О, я вполне осознал, что обладаю поистине убийственным взглядом.

Демарат держал серебряный кувшин крепко за горло, приложившись к его округлому рельефному боку виском.

Ниса тихонько выдавливала в рот мякоть темной сливы.

Я слышал неясный шелест вовне, над самим шатром, и ровный шум гуннского лагеря… Но тревожил, иголочками колол голову тот странный тихий шелест наверху…

Ниса внимательно смотрела на бледную и сильную руку стратега, стиснувшую горло сосуда.

– Вам в вашей дали известно о великой эллинской мести? – сосредоточенно проговорил Демарат.

Я развел руками.

– Об эллинских братствах разума и стратегии?

Я сделал наивную улыбку.

– Об Этолийском Щите? О Спартанской Лиге? О Мече Семи Врат?

Увы, в моих знаниях Истории обнаружились провалы… Впрочем, я стал подозревать, что подобными «провалами памяти» могут страдать и наши заядлые профессора…

– Вы ничего о нас не знаете, – сделал закономерный вывод Демарат.

Он опустил кувшин на место… и больше наливать не стал.

– Я скажу немного… – глуховатым голосом произнес он, явно намекая на значение великих тайн и заговоров. – Сколько дозволено «отцами»… и чуть больше того – для поддержания огня опасности, без которой скучно и холодно жить. Ты готов?

– Пожалуй, – кивнул я.

– Только больше не опускай взгляд, – твердо предупредил он. – В конце концов, если тут кто и лжет, то – не ты.

«Придумал, тоже, «русскую рулетку», каких не было! – со злостью подумал я. – Хочет гореть – пусть горит».

– Эллада погибла в битве с македонцами при Херонее, – сказал Демарат. – Эллада стала застежкой на плаще Александра… а потом – на тоге римских диктаторов… И тогда мы стали тайно сажать семена и плевелы. Мы создали лучшие на просторах ойкумены гимнасии, и лучшие техниты-эллины двинулись на все стороны света. Туда, куда посылали их «отцы» тайных союзов… Александра, превратившего Элладу в застежку на своем полевом плаще, воспитывал Аристотель. Надеюсь, это тебе известно?

Я быстро кивнул, чтобы не сбить его с опасной дорожки.

– Все знают: лучшие стратеги во всех армиях, при всех императорах – эллины и только эллины… пускай, у них нет собственных армий, они и не нужны – продолжал он, усиливая напор очевидной тайны. – Лучшие зодчие – эллины. Лучшие врачи от Полуночных островов до Рифейских гор и Ганга – эллины. Самые точные землемеры – эллины. Лучшие советники и нотарии – тоже мы, эллины. Отныне любой завоеватель, приходивший в Элладу, знал, что он может взять без спроса, а что должен лишь смиренно просить, ибо силой меча этого не возьмешь, а обойтись без этого – тоже не обойдешься. Цари и магистраты от Британии до Индии шлют в Элладу прошения, а на обратной дороге охраняют наемного технита куда лучше, чем царского посла.

Я не выдержал такой мощной лобовой атаки – и решился на стремительный ответный обход с фланга:

– Платят по найму только техниту, или гимнасию, к которому он приписан?

К моей радости, Демарат вдруг раскаменел… на это я и рассчитывал своим маневром.

– Этолийскому Щиту платят больше, чем мне, – то ли признался, то ли проговорился он.

– Каков срок твоего найма у базилевса Аттилы? – продолжил я маневр.

– Мой – семь лет… Начался два года назад.

Я прикинул: огромная, но зыбкая и хаотичная империя Аттилы развалится раньше.

– Я предвижу твой расчет, – усмехнулся Демарат. – Конец наступит быстрее…

– Ты – прорицатель, а вовсе не я, – сделал я искренний комплимент. – Я только вспоминаю то, чему учили… Так что же случилось с великим Римом?

Я, и правда, начинал догадываться, вникать в одну из великих подпольных истин Истории.

– Мы, эллины, сделали римлян из неотесанных варваров приличными, образованными и разносторонними людьми. Народом с ясной целью, – сообщил Демарат. – Только их одних. Это был тяжкий труд. Но они оказались-таки неблагодарными варварами. Они извратили смысл, сущность. Эйдос…

– Вечный недостаток титанов. Их рок, – весьма мудро заметил я. – Им даешь людское воспитание, прививаешь изысканный вкус, но однажды в их душах просыпается Хаос, их породивший… Причем Хаос принимает личину абсолютного, железного порядка. Не к этому ли выводу пришел в итоге и Аристотель?.. Ведь он был не простым воспитателем, а поистине – творцом, демиургом величайшего покорителя царств.

Демарат посмотрел на меня очень пристально и уважительно кивнул:

– Полагаю, что именно так он и думал…

Тут я превзошел самого себя:

– В зерне всякого добротного воспитания неизбежно скрыты, заложены плевелы. Это – грехи самого воспитателя. Сначала вверх тянется тонкий стебелек любопытства, потом распускается скромный цветок хорошего вкуса… из которого воинственно торчит пестик рассудка. (Демарат кисло усмехнулся.) И наконец наливается румяный плод… чего? Конечно же, греха! Большой, порой красивый и всегда страшный. Следствие грехопадения. Знакомо?

– На иудея ты не похож, – пристальней всмотрелся в меня Демарат. – Следовательно, христианин?

Я содрогнулся. Было отчего: перед моими глазами, как картины жизни в преддверии смерти, промелькнули все мои сны.

И я высказал скромное предположение:

– Теперь думаю: если бы оставался после крещения христианином хоть с горчичное зерно, мне не пришлось бы теперь служить неким огненосным рабом неизвестно каких демонов.

– Отчего же рабом… – усмехнулся Демарат. – Как и я… наемным легионом в единственном лице.

«В точку! Имя им легион!» – подумал я, но вслух не сказал.

Я невольно потянулся к кувшину, но гипостратег Аттилы упредил меня и наполнил бокал, судорожно перелив через край.

– Демарат, позволь уточнить… – Чтобы продавать в этом веке свой дар провидца, и вправду стоило кое-какие даты уточнить заранее. – Сколько лет минуло с того дня, когда предводитель вандалов Гейзерих нанес поражение объединенным силам обеих Римских Империй, Восточной и Западной?

Демарат весь подернулся туманной улыбкой.

– Много… – кивнул-клюнул он в ковер, – Достаточно, чтобы все кости полынью поросли… Семнадцать, если мне память не изменяет.

«Четыреста тридцать второй год от Рождества Христова, – вспомнил и я. – Последние годы-деньки, перед наступлением Темных веков».

– Ты угадал. Я участвовал в той кампании, – приятно удивил меня гипостратег своим нечаянным признанием.

– Любопытно узнать, на чьей стороне. – Мне и вправду это стало любопытно.

– Тут и гадать нечего, – усмехнулся Демарат. – Я предпочитаю образованных людей, с кем можно поговорить на марше. Я был советником у большого знатока поэзии Эсхила и Гомера, славного Бонифация, наместника Африки.

– …то есть командующего войсками Западной Римской Империи. Славный стратег, – сказал я, не думая иронизировать по поводу его поражения.

– Вполне, – не нашел иронии в моих словах и Демарат. – Но варвару Гейзериху служили тогда лучшие выпускники Спартанской Лиги. В тот год Гейзерих был при деньгах – и мог выставить самую высокую годовую плату.

И все же я не смог справиться со своим характером:

– Можно подумать, король вандалов не слишком разбирается в поэзии Эсхила…

Демарат рассмеялся, до достоинству оценив мой выпад.

– Если не ошибаюсь, у Бонифация было римское гражданство? – прибавил я.

– Не ошибаешься, – подмигнул Демарат, явно ожидая от меня новую острую шутку. – Большой человек. Трибун.

«Генерал-губернатор», – прикинул я и снова для вида напряг память: – Он же, насколько я помню, раньше очень посодействовал вандалам. Привел их, можно сказать, на землю обетованную – в Африку… удобно устроил там, на другой стороне Средизмемного моря. Прямо напротив Рима…

И тут я осекся… и оставил немым страшное и точное пророчество: ведь всего через шесть лет после нашего задушевного разговора с Демаратом, а именно в четыреста пятьдесят пятом году, вандалы варварского рекса Гейзериха нападут на Рим, опрокинут все семь холмов Великого Города, пыль поднимется до самых небес… Такое знание стоило приберечь… на черный день.