Текст книги "S.T. (авантюрный роман). Собачья жизнь. Рассказы. Заметки на полях бытия (СИ)"

Автор книги: Сергей Марчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 46 страниц)

–  Не надо тратить время на лишние разговоры, давайте  накладывать  всю эту вкуснятину прямо сейчас, немедленно, – заголосил  желудок, получив экстренное послание от глаз и носовых рецепторов.  В процесс запоздало вмешалась голова с калькуляцией  жиров, белков, углеводов, а также калорийности и ценового диапазона. Совместными усилиями был отобран салат Цезарь, картофель по-деревенски с  вялой колбаской-афродизиаком и компот, в котором словно рыбки в аквариуме, беспокойно плавали взволнованные сухофруткы. Уместив весь  этот завтрак аристократа на подносе и повернувшись к столикам, я понял, что они все заняты и старушка-судьба предлагает мне попробовать примоститься потрапезничать с этим колоритным фанатом Доширака  или, в противном случае, стоя.  Подойдя к столику и ещё раз взглянув на кусочек картона с «поговорить –  1000 руб», я вопросительно кивнул на свободный стул и получил в ответ изучающий доброжелательно-внимательный взгляд и молчаливый приглашающий жест рукой. Филя закончил священнодействовать со своей вермишелью и полез в свой рюкзак. откуда был извлечён маленький свёрток,  в котором оказались две алюминиевые ложки – большая суповая и чайная. Он аккуратно протёр их о тряпочку, зачем-то посмотрел на свет, и, словно раздумывая, засунул маленькую в чай.  Большая же благополучно пришла на смену пластмассовой вилке, которой он мешал Доширак.  Завершив это священнодействие , он замер , сосредоточенно уставился в свой лоточек с вермишелью и что-то благоговейно забормотал. Как оказалось позднее это был отрывок из 38 псалма : –  " Услышь, Господи, молитву мою, и внемли воплю моему; не будь безмолвен к слезам моим. Ибо странник я у Тебя и пришлец, как и все отцы мои. Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду, и не будет меня. " Почему именно этот отрывок был  для него так важен,  осталось загадкой, но подобный ритуал он совершал всегда перед едой, когда мы потом ели вместе.. Пережёвывание того, что Бог послал, проходило в сосредоточенной тишине с обеих сторон. Я почему-то суетливо достал из сумки купленный ранее в Ашане багет с чесноком, разломил его пополам и жестом предложил Филе. Филя немного недоумённо несколько раз перевёл взгляд с багета на меня и обратно, потом его глаза озорно вспыхнули и он пальцем подвинул ко мне одну из двух, боевого вида,  потрёпанных конфет,  лежащих у его стакана с чаем. Он взял кусок багета и с видимым наслаждением понюхал мягкий батон, зажмурив глаза от удовольствия, потом , покосившись на табличку, что невнятно пробормотал и убрал её со стола в свой рюкзак.

 – Фил, – представился он, и почему-то добавил: – Русский... Паломник...

Так я познакомился со своим будущим другом Филом, которого ныне представляю и Вам, уважаемый  читатель....  Часто,  называя кого-то своим другом,  мы совершенно не придаём значения этому  затасканному человечеством слову.  Действительно, слово ДРУГ – существительное, одушевлённое, мужской род, 2-е склонение, единственное число.  Из всего этого самое, пожалуй,  важное, что он, друг, одушевлённый и в единственном числе.  Довольно часто мы путаем приятелей и друзей , и  только в критических для нас ситуациях начинаем понимать всю разницу этих слов.  Друг бескорыстен по определению, как и все влюблённые в тебя, он доверчив, искренен и близорук в отношении твоих многочисленных недостатков.  Самое забавное, что и ты становишься таким же милым идиотом,  причём,  совершенно добровольно и навсегда.  Счастлив тот, у кого есть хотя бы один друг, значит он уже не один и кому-то на этой большой планете ещё нужен...

История жизни Фили оказалась довольно запутанной и необычной.  Родителей своих Филя совсем не помнил, всю юность провёл в детдоме под Красноярском, в который попал пятилетним ребёнком.  Какая-то добрая душа оставила его возле детдома, привязав точно собачку к металлическим воротам .  Стоял декабрь, и сколько времени провёл Филя на морозе никто не знал. Обмороженного ребёнка  в общем-то спасла няня, услышав ночью как кто-то тихо плачет на улице. С тех пор у Фили остался периодический надрывный кашель, хриплый, словно прокуренный,  голос, хоть он никогда не курил,  и нелюбовь к зимним морозам. С ним была записка – корявым почерком было выведено, что он сирота и зовут его Фил... , далее кусок газеты намок и то ли это Филипп, то ли Филимон, то ли ещё как,  не было понятно, посему не мудрствуя лукаво , директор детдома при оформлении документов оставил это имя, а фамилия стала Красноярский. Таким образом, Фил Красноярский вошёл в официальную жизнь  Советской страны.  Следует заметить, что   в существующей тогда графе национальность  долго не было записи, воспитательница говорила, что в ту пору в тех краях видели цыганский табор. Была мысль, что больного ребёнка, который стал не нужен, подкинули они, но так как на  цыгана  он был не похож, а с возрастом ни раскосых глаз, ни потемнения кожи не появилось, то через некоторое время в графе национальность появилась  запись – русский…

Говорят, что родственную душу определить довольно просто. Это человек, с которым комфортно молчать. Довольно часто мы общаемся с людьми,  которые нам совсем не интересны и за потоком пустой болтовни умело, как нам кажется, прячем своё равнодушие к неинтересному нам  собеседнику. Наступившие паузы становятся жутко неудобными, словно мы  подглядываем за чем-то очень  неприличным, тщательно скрываемым от нас. Молчание действительно золото, но только с родственным по духу человеком, средство , замещающее многословие пустых фраз и ненужных поступков…

Молчание с Филом было уютно. Мы спокойно ели, добродушно поглядывая друг на дружку, также молчаливо осилив ещё один багет. Съев Доширак, Филя тщательно отёр большую ложку, помешал маленькой сахар в пластиковом стаканчике с чаем и , так же тщательно её вытерев , завернул их в тряпочку. Что-то пробормотав одними губами, он сказал вслух:

– Ну, вот, поели и слава Богу! – и блаженно улыбнулся.

– Думаешь иногда вот, много ли человеку надо,– сказал он, обращаясь ко мне – но вот  когда только поешь,  так  первые минуты просто благодать. Желудок отключает все иные пожелания – только сытость и тишина, но вслед за этим , через часок,  появляются и новые потребности – и то хочу, и другое, а потом через некоторое время, как опять проголодаешься,  весь кругозор опять сжимается до одной только мысли – пожрать и только пожрать. А вот выдержишь несколько дней без харчей, начинаешь к еде спокойно относиться и можно услышать, чего твоя душа иногда желает. В этом то и весь смысл православного поста…

Есть, правда, одна притча… – Филя хитровато улыбнулся. – Жил-был когда-то один человек. Был он, в прочем как и все мы, вроде бы и не хороший и не плохой. Старался поступать по-совести, правда, почему-то довольно  редко это получалось, но как только приближался Великий Пост он начинал суетиться, всё хотел молитвы почитать, в церковь сходить и всё собирался начать поститься, сначала хотел в первый день, потом со средины поста, потом хотя бы в последний день… Да только все вокруг говорили: – Куда ты всё спешишь, успеешь ещё. Здоровье побереги! У тебя ещё всё впереди!  Так он и жил, никуда не торопился – а зачем спешить , если  вся жизнь впереди. Будет ещё пост и молитвы почитает и в церковь сходит… Но как-то однажды утром разбил его инсульт и оказался он прикованным к кровати. И оказалось, что всё уже давно позади и спешить уже некуда, да и сил уже нет .И возопил он: – Да как же это  так!  Что ж Вы все раньше меня останавливали! Вы во всём  виноваты! Да только услышал он в ответ: – А что же ты сам никогда ничего не делал?!

Фил немного помолчал:

–  Только не надо поститься с видом великомученика, слишком далеко нам всем до них.  На иных посмотришь, так у них не пост, а общественное мероприятие с группой поддержки., освещением в прессе и благодарными речами. Живо обсуждают, кто сколько в тарелку не доложил  и  сколько часов уже постится… Смех и грех! Пост ведь дело сугубо личное, это твоя нужда, а не общественная… А моды-то унылы, словно истязают его месяцами  враги-фашисты, а он , родимый, из последних сил держится…

А ведь ещё Христос сказал « так же когда поститесь, не будьте унылы»… Ведь пост нужен не Богу, а тебе.  Бог не изменяем, и только ты сам сами можешь измениться в лучшую сторону. Не сотвори себе кумира, а еда стала нашим идолом, едим не для того, чтобы утолить голод, а тешим свои вкусовые рецепторы, а ведь ещё Матфей– евангелист  писал – не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих…

Филя закручинился… Но потом вдруг лукаво улыбнулся и сказал:

-Ну, вот , как поешь, так и самое время на сытый желудок о посте поговорить! На голодный-то эта тема как-то не идёт…

Как я позднее заметил, отношение к Филе было двояким – его или активно не любили, таких людей было подавляющее меньшинство, , или же просто боготворили –это были оставшиеся.  Равнодушных, как ни странно,  просто не было.

Причём,  эта самая не любовь одних была очень своеобразной – так мы не любим человека, обличающего нас, хотя сердцем понимаем, что неправы, что всё абсолютно так и есть, но эта самая гордыня, какая-то внутренняя боязнь признать очевидную правоту его слов, побуждает нас к отрицанию своего собственного отражения в зеркале.  Но самое , пожалуй, ужасное, это наши поступки.  Поступки, осознавая всю неправильность, всю мерзость которых, мы всё же  совершаем, повторяя при этом , как мантру, что мы всё равно самые расчудесные и прекрасные…Филя чувствовал таких людей и часто  отказывался от их помощи…

Однажды один из таких людей, когда Филя вернул ему брошенную под ноги сторублёвку, в сердцах произнёс:

-Ну, и что ты , жалкий идиот, выпендриваешься!

На что Филя смиренно произнёс:

–  Вы абсолютно правы,  уважаемый.  По-гречески идиот –  человек, живущий в отрыве от общественной жизни, не участвующий в общем собрании граждан своего полиса и иных формах государственного и общественного  управления. Да, грешен, по этому определению я он  самый и есть. Но Вы ведь не такой! Вы умный, интеллигентный человек.  Вот Вы ведёте за руку ребёнка , в школу, наверное, но я , всё же,  не рискнул бы назвать Вас педагогом, хотя по-гречески дословно это «ведущий ребёнка». Правда, так называли  отнюдь не учителя, а раба отводящего ребёнка в школу. В Греции  в педагоги выбирали рабов, непригодных для какой-либо  другой работы… Так, что простите идиота!...

Уважаемый был страшно ошарашен и смущён, позднее он стал одним из преданнейших  почитателей Фила у которых он периодически останавливался, когда возвращался из скитаний в престольную…

Однако, это скорее исключение, очень многие люди бескорыстно  любили Филю. Для них он был светом в окошке. Так, наверное, радостен грешник после исповеди. Ведь он не только осознал свои грехи, но и, самое пожалуй  главное, нашёл в себе силы покаяться в этом, озвучить всему миру и , прежде всего себе,  свои собственные  ошибки,  желание встать на путь исправления., что подразумевает не только воздержание от зла, но и совершение добра. Как часто, мы, несмотря на всё свою житейскую мудрость, живём эмоциями. Эмоции главная движущая сила нашей жизни, они просты и естественны, не заставляют задумываться до головной боли и не требуют титанического напряжения, они органичны для нас и по этому редко вызывают чувство сожаления от содеянного.  Во многом они подспудное отражение жизненного опыта, отмеряемого внутренним метрономом, наша уверенность в ожидании последующих событий и непроизвольное деление всего мира на плохое и хорошее. Как бы то ни было, Филя почти всегда вызывал какое-то необъяснимое доверие, вся его убого-гротескная внешность, в общем-то не имела особого значения. Она была вешкой, которую видел медленно бредущий по болоту жизни, и он бросался к ней, потому что  его  внутреннее  убеждение кричало, что вот оно, вот то, что тебе нужно, что ты искал и не находил, в существование чего ты верил, но никогда не мог встретить, хотя и очень, очень старался… Он часто говорил, в общем-то, обычные вещи, наверное,  банальности , по мнению равнодушного прохожего , если бы он соизволил в это время остановиться и послушать его речи, но , по большому счёту, всё говоримое здесь, в этом мире лишь набор слов, набор звуков, хаотично тасуемых, словно карты, матушкой природой. Однако иногда лишь одна фраза, одно слово, может поменять для нас этот мир, преобразовать его в нечто совершенно иное, сделать нас и окружающих  совершенно другими и , именно таким волшебным преобразователем и был Филя. Я не знаю, для чего Бог создал юродивых. Для посрамления ли нашего мира, мира таких умных самовлюблённых идиотов, знающих всё обо всём , но  почему-то постоянно оказывающихся  дурацком положении или это милосердная помощь Бога в виде духовных костылей, подаваемых в трагические минуты нам, неразумным. Наверное, это останется тайной, тайной между человеком и его создателем… И ещё, от самого человека требуется порою некоторое усилие , шаг навстречу, преодоление некоторых условностей, понимание своей ограниченности  и смирение в принятии помощи. Только тогда помощь будет действенной и полезной… Только тогда она придёт…

Глава 3. В которой читатель узнаёт о пользе московских пробок, а Иван с Маней едут домой.

После всего произошедшего  сегодня с ним , также спокойно бродить по торговому центру Иван уже не мог. Мысли и образы лихорадочно меняли друг друга, фантастическим калейдоскопом кружась в пухнущей от напряжённой работы голове. Реальность никак не хотела занимать положенное ей место, а внутренний голос полностью капитулировал и скрылся в неизвестном направлении, не пожелав иметь со всем  этим ничего общего.

Как часто в критических ситуациях помощь приходит откуда не ждём. Вернее знаем, но всё равно не ждём. Условные рефлексы – наследие сотен поколений предков, которые вполне справедливо чихали на Ванины проблемы, и которым вполне с головой хватало своих собственных , всё же не могли оставить представителя грядущего поколения в беде. Мозг послушно отключился, сразу стало легче и  Иван начал суетливо проталкивался  к выходу на парковку… Вот ведь говорят – человеческий мозг венец эволюции, таран природы для новых свершений! И ничего подобного, сколько наших братьев по разуму благополучно доживают до почтенной старости и при этом превосходно себя чувствуют. А женщины? Если бы все они включали мозг при входе во все эти торговые центры? Всё! Конец торговле и неминуемый  закат человечества, как вида… А Вы говорите!..

Обернувшись, Иван увидел краем глаза, как за ним жизнерадостным тараном чешет Маня, ловко обходя препятствия, уклоняясь от ног, сумок и жизнерадостных детишек с дурацкими надувными шариками и носами, погружёнными в эскимо. Впрочем, судя по всему, его всё равно никто не видел, правда, несколько чихуахуашек, висящих под мышками пробегающих хозяек, видимо почувствовали его и завертели головой с выпученными, как у лягушек глазами, а одна даже нерешительно тявкнула. Через десять минут мельканий эскалаторов и бесчисленных дверей , запах пота тысяч покупательских тел , слегка сдобренный контрабандным дешёвым парфюмом . остался позади. Подземная парковка встретила наших героев рядами угрюмо стоящих машин, единичными парочками с тележками, бродящими по парковке с открытыми ртами , как грибники в лесу,  и извечным вопросом в глазах «и куда же я её поставил». Впрочем, поиск уснувшей где-то на парковке  ласточки порою весьма привлекателен. Первое, можно с уверенностью выяснить свою и попутчиков степень склероза , не делая скидку на пол и возраст, во-вторых – сразу видно твоё отношение к машине, когда засовывая ключ в замок багажника, можно услышать крик жены, что это не наша машина, так как она слишком чистая, ну, а в третьих, не обнаруженная на своём вроде бы месте машина , лишний повод попугать страховую компанию и милицию. Ну, а сколько неподдельной радости, когда она всё же найдётся…

Ивану, правда, повезло. Машина стояла рядом с выходом, на месте предполагаемого района поиска, да и доступ к водительской двери не был заставлен добрыми людьми, так что влезать через форточку задней двери оснований не было. Стоявшие в тамбуре возле дверей  продавцы, если бы отвлеклись от увлекательного процесса курения,  могли бы стать свидетелями забавной картины. Иван подойдя к машине, сначала открыл переднюю пассажирскую дверь и приглашающим жестом запустил Маню:

– Прошу, сэр! Только лапы протрите, а то в багажник!

На что, Маня снисходительно бросил реплику, что мол у некоторых хвостатых ноги чище задницы некоторых двуногих  товарищей, и вообще , мол грязь этого мира к котам типа Мани не прилипает…, – и царственно взобрался на пассажирское сидение.

Вздохнув, и в сердцах хлопнув дверью, Иван поплёлся к  своему месту. Всё сегодня не так, даже коты хамят в собственной машине. Куда катится этот мир?!

Впрочем, попав в свой автомобиль, Ваня немного успокоился. Что и говорить, жизнь проводимая в столичных пробках, приучает отождествлять машину с домом. Ведь только дома, обретя наконец-то  собственный status quo , человек может успокоиться и рассуждать здраво и взвешенно. Машина становится продолжением тех самых стен, которые помогают, захлопнув двери которой, он , наконец, обретает границы своего «я», и из которого так приятно порою смотреть на  окружающий тебя мир…

Маня вольяжно перелез на переднюю панель, где из сопел потянуло тёплым воздухом, вытянулся и, прикрыв глаза от удовольствия , бросил:  – Трогайте, уважаемый!

Иван, злобно зыркнув, на наглого кота, резко нажал на педаль газа, и выехал  с парковки.

– Но, но! Ямщик, не гони лошадей! – отозвался Маня. –  Спокойствие – основное, что нужно для наведения порядка в делах и мыслях. Малыш, самый большой беспокойный идиот живёт внутри нас самих. Он то и мешает нам нормально существовать, а ведь только в спокойной воде можно разглядеть своё отражение, увидеть себя.  Хотя, – Маня хмыкнул,–  Достичь внутреннего спокойствия достаточно легко , будучи монахом где-нибудь  в Гималаях, а вот  сделать то же самое в трущобах мегаполиса – задача ещё та…

– Господи! Кот-буддист! – вздохнул Иван.

– Ваня! Надо слушать умных лю… – кот замялся. – котов! Ты ведь даже не догадываешься сколько мне лет. Так, что прислушивайся к голосу вечности!–  и кот горделиво отвернулся, впрочем тайком косясь на Ивана в полглаза  и радуясь произведённому впечатлению…

– И сколько тебе… Вам… лет? – ошарашено произнёс Иван. –  Сто…Двести лет…

– Бери больше, гораздо больше…–  кот горделиво надулся. – В моих глазах тебя приветствует вечность…. – и , взглянув,  на оторопевшего Ваню,  торопливо добавил. – За дорогой следи, Шумахер,  а то не доедешь…

Ваня с трудом переваривал сказанное котом. Всё произошедшее сегодня не влезало ни в какие рамки. Всё его существо кричало, что  это невозможно, иррационально и вообще…

– Маня, а ты Бога видел? – вдруг хрипло ляпнул он.

–  Христа? – Маня скорбно взглянул на Ивана. И задумался. – Видел, правда, мельком… Я тогда у Агасфера ошивался…

Маня надолго замолчал.

– Я лучше расскажу тебе про Агасфера… Я его неплохо знал…

Агасфер был евреем.  И этим всё было сказано… Он был соткан из противоречий. Болезненно самолюбивый и одновременно не уверенный в себе, остерегающийся всех и вся, ожидающий от других подвоха и постоянно мятущийся в прокрустовом ложе своего одиночества.  Его отношение к жизни было можно сказать философским. Он её любил, когда она была к нему благосклонна, и терпеливо ждал, тихо ненавидя, когда чёрная полоса её нелюбви всё-таки закончится.  Впервые  я его встретил, забежав в его маленький дворик, спасаясь от распустившихся иерусалимских собак. Иерусалим был тогда большой помойкой, заваленный нечистотами и кликушествующими проповедниками. Каждый из этих людей слышал лишь самого себя, в упор не видя стоящего рядом, каждый знал Истину, открытую и ведомую лишь ему, человеческая жизнь не имела особой цены, а бестолковость существования не бросалась в глаза только идиоту. Смешение римлян, пытавшихся приспособить этот город для себя, и жителей, интуитивно сопротивляющемся этому, постоянно поддерживало ситуацию на уровне кипения, превращая Иерусалим в какой-то прифронтовой город…Агасфер  не одобрил моего вторжения в свой мирок , запустив сучковатым  поленом, едва не прибив меня, а заодно и  слегка травмировав мою поэтическую душу, всегда верующую в человеческую доброту. Однако я быстро договорился с этим плешивым евреем, принеся к его ногам парочку придушенных мышей, чем вызвал его весьма неподдельный интерес и уважение. У нас установился взаимовыгодный нейтралитет. Я периодически приносил ему пойманных в его доме мышей, а он делился со мною частью оставшихся объедков, довольно часто бывших не особенно-то  и съедобными. Он любил свою старую мать, вечно бурчащую о преимуществе старых времён, когда вода была – водой, евреи – евреями и она не ведала о болях в голове и пояснице. Впрочем, это особенно никого не раздражало и соотносилось окружающими к таким же  явлениям природы,  как дождь или ветер,  никому ведь  не приходит в голову возмущаться по поводу их наличия в этом мире. Ещё у него была жена – тихое, кроткое создание, вечно молчащее в ответ на несправедливые порою упрёки, но создающая какой-то необыкновенный уют в этом маленьком, тесном доме, потихоньку прикармливающая меня в отсутствие мужа. А ещё у Агасфера была маленькая дочь. Пугающе бледная, на фоне загорелых домочадцев, постоянно подкашливающая худенькая девочка десяти лет отроду с огромными чёрными глазами, глубиною ночи Иерусалима, и длинными тонкими, почти прозрачными пальцами.. Она часто сидела возле окна, так как была очень слаба и не могла играть с ребятами. Отношения между детьми довольно часто жестоки. Я часто наблюдал , как резвящиеся сверстники , играющие на улице, кидались в окно, у которого она сидела, кусочками грязи. Её слезы ещё более раззадоривали их и только появление Агасфера с палкой успокаивало на некоторое время разошедшуюся детвору. Помню сколько удовольствия я получил, вцепившись в икру одного из малолетних негодяев. С тех пор их нападения стали значительно реже и, увидев меня они , они мгновенно ретировались, а по всей окраине пошёл слух, что у Агасфера появился, какой-то ненормальный кот. До сих пор вспоминаю сколько приятных часов провёл я, лежа на коленях у дочки Агасфера. Никто ещё так ласково не чесал меня по животу и за ушами, ничьи руки не были так нежны и ласковы, и чья доброта так явственно ощущалась всеми окружающими… Сам Агасфер считался в Иерусалиме чудаком… Думаю, его нелюдимость заключалась не в презрении или нелюбви к окружающим, а в том, что у него не было особой потребности в общении с ними… Он был другим. Часто  молча сидел на пороге своей хибарки и смотрел на заходящее над Иерусалимом солнце, медленно садящееся за развалины у старой крепостной стены,  или, встав на рассвете, бесцельно бродил  по пустому, ещё только просыпающемуся городу., наслаждаясь только ему понятной тишиной .  Это был другой город, город, принадлежащий лишь ему одному. Покорно– тихий,  прохладный и ещё какой-то полусонный, на развилке сна и суетного дня. ..

Агасфер был самодостаточен в своём одиночестве , его давила эта шумная, агрессивная толпа , занимающаяся непонятно чем, обсуждающая всех и вся, неумолимо раздавливающая людей и их судьбы, повинующаяся неизвестно каким законам  и почему… Он уставал от людей, ему было достаточно своей семьи , жалкого разваливающегося дома и Солнца, встающего над Иерусалимом…

Чисто формально он не был излишне религиозен. Его не очень часто видели в храме и он был немногословен в своих молитвах, правда, некоторые  говорят, что  в молчании праведника видно дыхание Бога, но  мне почему-то кажется, что он , как все мы, ждал встречи с ним, но, как и все мы, оказался к этому совсем не готовым… Впрочем, что-то я отвлёкся…

Тот день не задался с самого начала… С утра , как я помню, в доме стояла ругань… Агасфер , проснулся не в духе. Он был сапожником. Редкие заказы выполнялись им  тщательно, но через чур долго, поэтому к нему и обращались лишь те, кто особенно не торопился. Другим его пунктом была пунктуальность, довольно странная черта в то время. Однако , если он говорил, что обувка будет готова к такому-то дню, то в этом можно было не сомневаться… Весь шум в тот день происходил из-за того, что жена не успела помыть готовую обувь, а заказчик должен был вот-вот придти. В это то время и появилась соседка, которая принесла кучу свежих новостей..  Вот уже несколько дней Иерусалим пребывал в смятении. Римляне схватили очередного бродячего проповедника по имени Иисус, который выдавал себя за Бога. Как обычно, подсуетились и местные священники-иудеи, ревностно взиравшие на пытающихся . по их мнению, лишить их денежных поступлений паствы. Но здесь, всё пошло не так… Мнения людей разделились. Разделились диаметрально. Половина, не видевших и не слышащих его, были уверены в том, что он обманщик и требовали сурового наказания, другая половина, хоть как-то соприкоснувшаяся с ним, была очарована , большая часть считала его блаженным, святым человеком, не представляющим никакой опасности для окружающих, а небольшая кучка его учеников, так и вообще Живым Богом. Поговаривали, что даже сам Пилат, римский прокуратор Иерусалима, был благосклонен к нему и даже провёл этим вечером в беседе с ним три часа, что он спас от смерти его старого верного боевого пса, на которого  , по недосмотру , напала свора псов нового полка легионеров, накануне прибывших из Рима. Старый пёс умирал на руках прокуратора, истекая кровью , когда привели этого бродячего проповедника. Мутные глаза пса внезапно просветлели и он лизнул руку подошедшему человеку, оставляя клочки кровавой пены  на его кистях. Оторопевшие легионеры изумлённо молчали. Даже в таком состоянии, пёс не позволял никому приближаться к прокуратору, глухо ворча. Это же человек положил руку псу на голову и что-то зашептал ему на ухо. Какое-то понимание вдруг засветилось в глазах старого пса, раны перестали кровоточить, а стиснутое судорогой тело обмякло на руках у Пилата. Иисус стоял на коленях, его голова была  вровень с головой пса, тихий умиротворяющий шёпот отделил их от окружающего пространства, время словно застыло глыбой гранита , покорно изменив  свои свойства по его желанию… Пёс был спасён и на следующий день, правда весь перевязанный,  привычно  лежал возле кресла прокуратора Иудеи, периодически рыча на подходящих. ..

Говорили также, что весь синедрион, в полном составе ходил к Пилату требуя казни этого проповедника и что такой ненависти к кому-либо никогда не было у этих людей. Накануне, Агасфер был в храме и после общения со служками вынес глубокое убеждение, что этот проповедник глумился над их верой, а потому хуже вора или разбойника, так как по убеждению Агасфера единственное, что оставалось у бедного люда в то время была их вера. Потому-то и не обратил он особого внимания, на причитания соседки, что сегодня на горе Голгофе  должны распять этого проповедника вместе с двумя другими разбойниками…

Надо сказать, что Голгофа в то время редко пустовала и довольно часто осуждённых вели мимо дома Агасфера. Казнь во все времена привлекала толпы зевак. Удивительно, но смерть часто привлекает людей. Страх перед нею и осознание её неизбежности словно магнитом тянет к себе людей. Это словно дорогая одежда, которую они не могут позволить себе пока примерить, но с жадностью смотрят, как выглядит она на других, словно пытаясь понять куда уходит жизнь из этих угасающих глаз, где тот порог за которым человек становится куском парного мяса, где грань отделяющая их от вечности и что вычеркнет их из мира живых людей…

Агасфер в этом отношении был другим. Ему совершенно не нравилось происходящее, а умирающие люди, жалкие в своей беспомощности, вызывали острое желание отстраниться и забыть виденное, словно ребёнок , гонящий прочь всё  связанное со своими страхами и видящий в мире только его положительные стороны…

Все видели, как Иисус, окровавленный и мокрый, обессиленно прислонился к каменному  дому Агасфера, оставляя кровавые разводы на стене.  Как они в течение нескольких минут о чём-то тихо  говорили , пока центурионы  вновь плетьми не погнали пленника на казнь.  При этом Агасфер , шумно возмущался и возбуждённо махал руками. Самые внимательные заметили, как нервно ходил из стороны в сторону его кадык и тряслась нижняя губа – Агасфер всегда, когда волновался, сильно заикался и, смущаясь, начинал суетится и нервно жестикулировать.  Окровавленный  Христос  был измучен, но как-то торжественно спокоен и что-то обессиленно прошептал  Агасферу  в ответ .  Причём,  чтобы  услышать  его  слова  ,  Агасферу пришлось наклониться ухом прямо к его окровавленным губам . Что это были за слова никто так и не узнал.  Говорят, что в ответ на возмущение Агасфера по поводу запачканной кровью стены  дома и его слова: – «Иди, чего медлишь, на обратном пути отдохнёшь!»   Иисус сказал: – «Я уже пришёл, а ты будешь идти вечно и не будет  тебе ни смерти, ни покоя»! …   И он ушёл, ушёл избиваемый сыто рыгающими центурионами, под улюлюканье разношёрстной толпы. А Агасфер внезапно понял, что произошло что-то неправильное, неверное и непоправимое  в своей сути, что они так до конца и не поняли друг друга, что он не договорил с этим самым главным человеком в своей жизни, и что вся дальнейшее его существование  будет попыткой исправить эту роковую ошибку. Он , будто во сне, бросился в толпу зевак, спешащих на казнь, пытаясь догнать этого ЧЕЛОВЕКА… Но всё было тщетно. Римляне вяло-ожесточённо отгоняли зевак копьями, стараясь быстрее закончить все свои дела до полуденной жары… Интерес к этому событию  угасал. Было понятно, что проповедник осуждён и вопрос его смерти–  вопрос нескольких часов. Число верующих в него  стремительно таяло с каждым его мучительным шагом по улицам этого старого города. Город и его жители уже отвернулись от него, переместив его в разряд прошлого, равнодушно взирая на агонию этого человека. Даже зеваки, казалось устали от всего происходящего, желая, чтобы побыстрее всё закончилось и они смогли бы нырнуть в прохладу кабаков, посудачить о виденном, чтобы  все неприятности этого дня побыстрее растворились в горячем чае и приятной беседе…

Маня замер, а потом вдруг что-то замурлыкал. Иван удивлённо воззрился на него.

– Старая песня  на древневрейском …, – пояснил Маня.