355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Иванов » Тринадцатый год жизни » Текст книги (страница 9)
Тринадцатый год жизни
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 03:47

Текст книги "Тринадцатый год жизни"


Автор книги: Сергей Иванов


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Утро, день и вечер

Белорусская дорога считается из подмосковных железных дорог самой живописной. Здесь очень скоро начинаются леса, пустынные холмы и прочие необжитые пространства. И деревья стоят по холмам серьёзные такие – словно бы ратники, уходящие на битву… Среди жёлтых берёз ёлки проступали особенно заметно, как воеводы. А вообще по Белорусской всё больше лиственные леса – дело ведь идёт к югу и западу.

Они сели в поезд, конечно, не так рано, как собирались: они проспали. Словно кто их опоил. Стелла проснулась и обнаружила, что половина первого урока уже миновала. Ничего себе!

Ну что делать! Вскочили, умылись, поели, схватили такси, купили билеты, когда до отхода оставалось четыре минуты, плюхнулись. Тут поезд и тронулся… Вот это жизнь!

И ни словом не вспомнили они школу и Нину.

– Давай в окна смотреть! – сказал отец, и сам уже повернулся к окну. Чуть ли не носом к нему прижался, как первоклассник.

Смотреть из поезда в окно, по правде говоря, довольно-таки пустое занятие. Кажется, видишь много, а на самом деле всё лишь мелькает мимо глаз. Кто назначал свидания в метро, тот знает это ощущение: стоишь перед эскалатором, а на тебя лица, лица, лица! Только там утомляет, даже голова начинает кружиться. А здесь – всё спокойно, бездумно. Так бы целый век и смотрел.

С этой весёлой пустотой в голове Стелла и её отец вышли из поезда, скоро миновали край посёлка и углубились в лес. Глядь – они на дне крутого оврага, и, пока выбирались наверх, отец здорово упарился под своим рюкзачищем, да с палаткой в зубах.

Потом сидел в корнях здоровенной сосны, курил сигарету. Солнце светило, и Стелла вдруг заметила, что он здесь очень на месте – среди леса, среди перепутанных веток. Гора вот, например, на месте в своём дачном кабинете, около чертежа. А отец именно здесь. Он, как бы сказать, был в лесу свой человек! Даже свой парень!

– И чего ты смотришь? – спросил он.

– Смотрю, и всё…

Пошли дальше. Стелла впереди, а отец сзади, крепко держа её за локти. И через некоторые ямки или корни он её почти переносил по воздуху. А когда шли по ровному месту, он прятал нос в её волосы. И Стелла ни разу не отстранилась и не вздрогнула.

Неожиданно они вышли на обрывистый берег реки. Деревья уступали здесь несколько метров, давая травянистое пространство для их будущего лагеря. Дальше шёл крутой спад, а внизу узенький пляж и вода.

Они побросали вещи, начали ставить палатку. И за этой вознёй не заметили, что солнце поднялось в самую верхнюю свою точку. Лучи его были тяжелы, как случается только в жаркие дни сентября. Клонило в сон, в молчание. И вроде бы время чего-нибудь поесть. Но есть совсем не хотелось.

Вдруг отец сказал:

– Ну, слабо нам окунуться? Ты купальник взяла?

Купальник она взяла, но всякому известно, как холодна в сентябре вода Подмосковья, несмотря на теплую погоду. И давно уже миновал день второго августа, когда «олень рога в воду опустил». То есть, по старым деревенским обычаям, запрет на купания, а это уж недаром, наверно.

Отец выслушал её невнятные бормотания про оленя:

– Ну так ты взяла купальник-то, деревенская? Тогда марш в кусты!

Потом осмотрел её довольно бесцеремонно:

– Вполне красивая дочь! А у тебя шапочки резиновой нету?

– Я волосы вообще мочить не собираюсь, – трусливо сказала Стелла, предчувствуя недоброе.

– А-а… понятно… Закройте на минуточку глаза.

Секунду она неуверенно стояла в полной темноте, лишь солнце старалось пролезть сквозь ресницы. А потом… Стелла завизжала, начала бить по воздуху руками-ногами, да поздно. Она уже летела где-то под небесами.

– Сиди же ты! – кричал отец. – Шею старику сломаешь!

– Немедленно отпусти! – кричала Стелла. – Сейчас так получишь! – Она сидела у него на плечах.

– Говори-говори, я же ничего не слышу. Ты же меня за уши ухватила.

А сам потихоньку спускался с обрыва.

– Отпусти, хуже будет!

Но, по-честному, ей и самой не хотелось слезать с его плечей. Так здорово было сидеть на них, и толкаться пятками в его бока, и так смешно было держать его за уши.

– А у тебя лысина начинается!

– Таких вещей тем более не слышу. Но ты, Стелка, за них поплатишься!

Он уже стоял у самой воды, дух переводил. Стелла поёрзала немножко, теперь ей действительно пора было слезать. Отец сделал осторожный шаг в воду:

– Господи! Холодна, как злодейство!

– Перестань! – пролепетала Стелла. Она чуяла, что он затеял, и всё же не могла поверить!

Отец шёл всё дальше в реку. Уже по пояс.

– Ну так что? Будем слезать?

Она молчала. Зашёл ещё глубже. Вода была уже ему по грудь, и Стелле даже пришлось поджать ноги.

Дальше глубина начала убывать, и Стелла поняла: опасность миновала.

Отец остановился. Запел ненатуральным голосом:

– Паду-у ли я, стрелой пронзённый…

И вдруг Стелла почувствовала, что он начинает падать, навзничь. Стеллин визг уже ничего не мог спасти. И в следующую секунду ужас, смерть, холод, счастье охватили её. Она буквально обожглась о жёсткую ледяную воду, вынырнула, заорала благим матом и поплыла к берегу. Сосульки мокрых волос залепляли глаза.

Единым духом вбежала на обрыв. Она и запыхалась, и дрожала одновременно. Отец пошёл было к ней. Стелла молча запустила в него шишку, и ещё одну, и ещё – стоящие рядом ёлки позаботились о боеприпасах.

– Стеллочка, ты переоденься, простудишься.

– Надо же, какой милый!

– Стелка! Ты мне глаз выбьешь… Или даже два.

Потом живописно обиделся и пошёл прочь по пляжику, скрылся за бугром. Но вдруг, причём очень скоро, вылез из леса у неё за спиной. Тащил на голом плече сухую берёзину.

Ночной костёр, известно, отличная вещь. Но есть своя прелесть и в дневных кострах. Так странно и хорошо было греться около него, а спину греть на солнышке. Огонь был почти невидим и лишь обдавал Стеллины голые ноги плотным горячим ветром.

Потом они ели, потом спали под еловой крышей, побросав спальники на траву. Потом пошли за грибами. И уже в сумерках, при теперь ярком костре жарили грибной шашлык – блюдо удивительное, задымлённое до крайности, в нормальных условиях совершенно несъедобное.

Луна светила, и облака проплывали мимо неё, как медленные баржи. Хорошо, что здесь не было ни радио, ни телевизора. Ни других людей.

Костёр погас, а луна разгорелась ярче. Шутливо толкаясь плечами, они заползли в палатку. Поговорили на сон грядущий и… кончилась эта мучительная, золотая неделя.

Впрочем, нет. Ещё было субботнее раннее утро со звездой. Стелла смотрела на отца и была счастлива. Только не знала, что счастья осталось у неё часа два или три.

Колдуньина внучка

В то утро «со звездой» она ещё раз уснула – счастливым спится хорошо. Её разбудил отец.

– Эй! – закричал он. – Стелка! Поднимайся! Завтрак готов!

Странно, он дал ей «дикое» имя, потому что ему нравилось говорить «Стеллочка», а сам всё Стелка да Стелка.

Толкаясь о мягкие стены, она оделась кое-как, вылезла на свет божий. Что-то изменилось в мире… Погода! Впервые за долгую анфиладу солнечных дней небо оказалось обмазанным серой замазкой. Среди пасмурного утра малиновыми и морковными языками заметно горел костёр. Отчего-то сделалось Стелле тревожно. Она стояла на четвереньках, полувыползшая из палатки.

Задумчиво прищурясь, отец смотрел на неё.

Но улыбался. Словно не замечал начинавшегося ненастья.

– Знаешь, ты сейчас на кого похожа? На колдуньину внучку, которая жила в каменном веке. Бабка её послала за травой. Она вылезла из пещеры и чует – что-то не так кругом. Принюхивается-принюхивается, а понять не может.

Стелла представила себя колдуньиной внучкой… Такая нечёсаная, пятнистая от грязи, в облезлой и жёсткой шкуре на голое тело.

– И что же она чует, эта нечистая внучка? Саблезубого папу?

Отец засмеялся:

– Саблезубого – это само собой. Она чует космических пришельцев… Ты лохматая – прелесть. Жаль, в таком виде нельзя тебя никому показать. Давай садись завтракать.

– А умываться?

– Да ладно!

Завтраком оказался батон, нарезанный чисто мужскими полупудовыми кусками и банка айвового джема. И… ведро воды из речки.

Стелла несколько растерянно стала намазывать себе бутерброд. Отец зачерпнул ей кружку воды:

– И не верь никаким сказкам про брюшной тиф! – однако заметил, что не очень убедил её. – Да понимаешь, просто не хотел затеваться с готовкой. Тут к нам кое-кто должен нагрянуть. Тогда уж по полной программе…

– Да-а?..

И таким, видно, разочарованием повеяло от Стеллы, что отец сейчас же начал оправдываться: друзья, мол, то-сё, железные ребята… Понятно, что не враги!

– Да кончи ты, Стелка! – сказал он бодрым телевизионным голосом.

– Меня зовут Стеллочка!

Вот тебе и космические пришельцы, которых учуяла колдуньина внучка… Железные ребята!

Однако отец даже краешком сердца не хотел признавать свою вину.

– Послушай, э! – он недовольно поднял брови. – Мы с тобой свободные люди, верно?.. Если б ты, например, захотела сюда пригласить свою Машку?.. Ну, точно так же и я.

Да в том-то и дело, что она не захотела приглашать. Ей и вдвоём хорошо. А он захотел. Вот какая разница!

Положила на траву полусъеденный бутерброд:

– Я всё-таки пойду умоюсь?..

Отец внимательно посмотрел на неё:

– Может, оно и правильно.

Долгонько же она умывалась: горячие слёзы досады не так-то легко успокоить даже холодной водой.

– Э! Алёнушка!

Наверное, действительно было похоже на ту знаменитую репродукцию с картины: как Алёнушка сидит, пригорюнившись, у реки.

– Я пошёл их встречать. Вернусь часа через полтора. – И, словно услышав чей-то голос, спросил, но в совершенно утвердительном тоне: – Надеюсь, ты не забоишься здесь одна?

Она вернулась к палатке. Костёр прогорал, испуская прощальные дымки. К её бутерброду, лежащему на траве, припаялись и замерли от счастья два больших рыжих муравья. Крупная серая птица безбоязненно сидела на ветке.

Стелла отлично знала, что если она дунет сейчас, то муравьи просто-напросто упадут в обморок от страха, и если она крикнет, птица исчезнет, как тень. А всё же они явились сюда так запросто. Учуяли, что Стелла покинута.

Спокойно. Что случилось-то, собственно говоря?

Отец пошёл встречать каких-то людей. Ну и дальше? Ему, стало быть, скучно со Стеллой. Как Нина выражается, ему со Стеллой «слишком тихо».

Лишь для того, чтобы сделать что-то, она взяла бутерброд, сдунула муравьев. И этого громкого «дува», оказывается, хватило, чтобы и птицу запугать до полусмерти. Такие все нежные стали – буквально каждый просится в Красную книгу!

Она сердито доела бутерброд, выпила холодной воды, в которой сверху плавало несколько «самолётиков» – берёзовых семян. Тут вспомнилось ей что-то очень далёкое, очень раннее что-то, из самого детства. Такая же вода и берёзовые семена по ней… А рядом была мягкая и большая Горина рука. И всегда тёплая. И Стелла тогда не знала ещё никакого Игоря Леонидовича Страхова.

Она попробовала сделать так, чтоб Гора заслонил отца. Но этого не получалось. И тогда она поняла: она не хочет, чтобы Гора заслонял ей отца. Как-то сделалось смутно на душе. Неловко перед Горой. Опять чтобы что-то делать, она полезла в палатку. Легла на отцовский надувной матрац поверх спальника. В палатке было душно, устало ныл комар.

От этой духоты Стелла сделалась вялой и ещё более скучной, неопределённой. Решила, сердясь на саму себя: «Ну и буду здесь лежать». Отвернулась к пахнущей чем-то казённым брезентовой стене. Даже вроде задремала. Но не задремала, а была в оцепенении, какое случается с жуками, когда до них неожиданно дотронешься прутиком, и они сразу замрут, словно умрут.

Вдруг ей представилось, как некая женщина заглядывает в палатку: «Деточка! У тебя голова болит?» Вот уж этого ни за что не хотела бы Стелла. Может, они уже именно сейчас подходят к поляне!..

Чуть не кубарем вылетела наружу. Кругом никого, ни одного шевеления. Вот всё-таки Подмосковье: какой-нибудь час ходу от ближайшей железной дороги, а тишина, как при мамонтах. Костёр окончательно погас, из последней головни синей ниткой разматывался дым. Стелла вслед за этой ниткой подняла голову.

Над нею было небо, какое увидишь, может быть, раз в жизни. Да и то не во всякой жизни!

Словно некий художник аккуратно счистил ножом-мастихином лишнюю белесоватость с этих высоких сентябрьских небес. Облачный налёт оставался, но лишь толщиной в паутину. И сквозь неё особым пронзительным светом сияла синева.

Несколько страниц назад мы сказали, что вот и кончилась, мол, её счастливая неделя. Нет, не кончилась ещё! Да и трудно не быть счастливым, когда лежишь вот так на стылой уже, а всё ещё тёплой осенней земле и смотришь в такое небо. Которое бывает лишь редчайшими днями сентября и редчайшими днями апреля.

Но снова её толкнула в сердце пружина горячей неприязни. Снова она услышала несуществующий голос этой несуществующей женщины: «Деточка! Что же ты так лежишь?..»

Забыв про небо, про чудо подмосковной тишины, она вскочила. Быстро – чашки ополоснуть, хлеб, повидло убрать… И снова: «Какая хозяйственная девочка…» Нет, не станет она убираться. Вот просто сядет и будет сидеть. «Какая задумчивая и симпатичная девочка…» Да господи! Куда же ей деваться?

А никуда… Некуда! Пока она не узнает, есть там эта женщина или нету. Какая, ёлки-палки женщина?! А сама знаешь какая! Которая приехала к отцу!

И снова пружина больно заработала внутри. Спасаясь от неё, Стелла прошла по поляне, подобрала все бумажки. Куда их? В костёр! И пусть костёр горит – для уюта. У нас тут и без вашего прихода было хорошо! Нырнула в палатку, спальники, матрасики подровняла. Вылезла, придирчиво осмотрела лес, траву – вроде всё в порядке…

«А я сама-то?!»

Опять в палатку, выхватила из рюкзачного кармана зеркальце, щётку… Просто счастье, что вспомнила: она была до ужаса непричёсана. Да и пуговку на рубашке можно застегнуть. Или встретить её в купальнике? Но было как-то глупо – в купальнике и без солнца.

Волосы у неё отчасти вились, отчасти это «виение» ей удавалось сделать при помощи некоторых движений щёткой. Она причёсывалась перед зеркалом, и что ни секунда, это занятие придавало ей всё больше уверенности. Усмехнулась чуть презрительно: «Здравствуйте, хоть вас сюда и не звали…» Получалось, можно сказать, отлично.

И тут она услышала приближение тех, кому должна была сказать своё «здравствуйте».

«Жена найдет себе другого…»

Она запахнула брезентовую дверь и затаилась у крохотной дырочки в стене, словно нарочно сделанной для наблюдения. Как тот солдат, который остался один в засаде, чтобы прикрыть отступающий отряд.

Закачался бузинный куст, словно ему дали пинка, чтоб не торчал на дороге. Появился отец. Однако Стелла продолжала держать на мушке выход из леса.

Скоро куст перестал качаться и снова принялся расти, как и положено всему живому в лесу. Стелла ещё ничего не успела сообразить, а тем более обрадоваться, когда правая палаточная стена вдруг начала валиться внутрь, словно бы земля поднялась на дыбы.

Ужом Стелла выскользнула из-под неё – прямо в дверь, прямо на свободу… Отец безжалостно выдирал из земли колышки, и палатка всё грустнее обвисала и падала, как похудевший воздушный шар.

– Эй! Ты зачем?

И догадалась сама: не приехали голубчики. Смешанное чувство радости и досады охватило её. Очень похоже на то, когда в рот вам попадёт кусочек мыла: вроде сладко, а в то же время такая дрянь!

Неожиданно отец снова воткнул в землю последний вырванный колышек:

– Правильно… Надо сперва оттуда всё выгрести, а потом уж и палатку кончать.

К нему не приехали, и тогда он сам решил умотать. Как будто он своим уходом кому-то сможет отомстить… Так глупо!

Отец в это время смотрел на неё сердитыми и удивлёнными глазами:

– Ну что?.. За чем дело-то?

Он хотел, чтобы Стелла лезла добывать вещи из палаточных развалин. Во-первых, мол, она – миниатюрное создание, а во-вторых, «дети» и, значит, обязана.

Ещё секунду назад она хотела попросить его: давай останемся, мы и без них проживём неслабо. Но теперь уж извините! Мой вам пламенный пардон. Стелла не из тех, кто набивается. Опять показалась и, мелькнув, пропала тень «той самой женщины».

Ну что ж, будь по-твоему, Змей Горыныч. Она заползла в бывшую палатку. Скоро, просто удивительно, нашла свой свитерок, купальник, щётку для волос, зеркало, проверила кошелёк. С презрением оттолкнула пару консервных банок, которые скатились ей под ноги из его рюкзака… Ну вот и всё.

Вылезла бывшая колдуньина внучка… Не стоило врать, было страшновато делать такую дерзость. Поднялась, стала отряхивать джинсы, хотя этого вовсе не требовалось. Но Стелла оттягивала минуту решительного объяснения. Он её спросит: «Ты куда?» А она ответит: «По грибы!»

– Уходишь? – спросил отец. Вернее, не спросил даже – сказал. И отвечать не требовалось. – Ну что же, это в духе времени. Когда тебя начинают бросать, то обычно бросают все.

Честно говоря, Стелла не поняла его. Не до того было, чтоб останавливаться и решать его кроссворды. И, гордо не бросив ни слова в ответ, она пошла прочь с этой поляны.

Но здесь надо бы честно признаться кое в чём. Ссориться и уходить, громко хлопая дверью, – это хорошо где-нибудь в Москве… вообще в населённом пункте, когда ты можешь быть совершенно уверенной, что тебя волк не заест и тебе не придётся определять дорогу с помощью компаса.

А Стелла как раз попала именно в такое место, где ни в чём безопасном уверенной быть нельзя. И очень скоро это поняла – почти сразу, как только оказалась в лесу одна. А ведь в лесу стоит пройти первые десять деревьев, и вот ты совершенно одинока.

Злость и гордость заставляли её идти вперёд. Но страх цеплялся за ветки, тормозил, словно липкая паутина.

Наконец Стелла поняла, что не может идти дальше, что всё время ей кажется, будто впереди, за кустами и частыми ёлками, кто-то притаился… Моряки говорят: самое страшное на корабле – это паника. Пожалуй, в человеческой душе тоже.

И вот теперь, чтобы окончательно не поддаться этому ужасному чувству, Стелла уселась на пенёк, поставила рядом свою сумку. Эх, жалко, что нигде поблизости не было художника или фотографа! Хорошая бы получилась картинка на тему: «Дети! Будьте внимательны! Не убегайте от родителей в дремучих лесах!»

Да и вообще не убегайте от родителей. К добру это не приведёт. И не фыркайте по каждому поводу, словно вы раскалённый утюг, который приблизили к мокрой тряпке.

Обо всём этом думала сейчас Стелла, сидя на пеньке. Но только думала она совсем не в такой форме, без тени юмора… Она припомнила своё поведение за последние полторы недели. Получалось какое-то сплошное убегание. Убежала от Игоря Леонидовича на ярмарке, ушла от Горы с дачи, теперь опять гордо хлопнула… веткой. Глупо как-то и однообразно. Похоже на лопанье мыльных пузырей.

Она не знала, что всего несколько дней назад о том же думала её мать, когда, стоя над плитой, горестно жарила в кипящем подсолнечном масле драники – картофельные оладьи.

«Я совсем не умею ссориться, – думала Стеллина мама. – Чуть чего, я повернулась и ушла – вот и весь протест».

А мы от себя добавим: ну точно как её дочь. Становится странно и немного печально, когда видишь, какие удивительные и совсем не нужные человеку вещи передаются иной раз по наследству.

Стелла ничуть не догадывалась об этом своём «наследстве». Но тем не менее решила с ним бороться. Решила: вот сейчас отец побежит её догонять, а она хоп – и спрячется… Он промчится мимо, а Стелла из-за куста: «Гражданин, вы что-то потеряли?» И ссоре конец!

Что отец побежит, в этом она ничуть не сомневалась. Да и в самом деле, какой же это взрослый бросит в лесу двенадцатилетнюю девочку?

И тут же Стелла подумала: а не слишком ли мало она отошла? Мириться (а тем более сдаваться) тоже надо с достоинством… Побежала вперёд!

А надо заметить, это был, конечно, не очень дремучий лес. К посёлку и станции ползла довольно внятная дорога. По ней ездили примерно раз в полгода. Верней всего, трактора с сеном. Ну и люди, конечно, ходили – туристы, грибники и все прочие. Теперь по ней скакала Стелла заячьим галопом. И за этим своим прыгом-бегом, довольно весёлым и довольно тревожным одновременно, она долго не слышала встречных людей. А те услышали её и остановились. Как бы в нерешительности.

Их было двое – женщина и мальчишка. Стелла больше внимания обратила на мальчишку, конечно. Он был полноватый, с большой головой, русыми, немодно зачёсанными назад волосами, с полноватым же и, как обычно в таких случаях, белым лицом. На спине у него восседал большой, повидавший не одну экспедицию рюкзак.

Совершенно точно, что женщина была мальчишкиной матерью. Хотя про неё никто не решился бы сказать, что она приземиста или полновата. И всё-таки между ними существовало неуловимое, а в то же время вполне очевидное сходство.

Эта парочка была полной противоположностью Стелле и её отцу: по спокойному, а не дёрганному дружелюбию, по написанному на их лицах полному нежеланию, а пожалуй, и неумению острить друг над другом, по тому, наконец, что они были сын и мать.

И тут она словно бы наткнулась на что-то острое… как на штык… на догадку. И неотрывно смотрела на них, стоя на краю дороги (собственно, просто у дерева), как в Москве стоят, ожидая, когда проедут машины… «Пришельцы» – вот кто они были. Правда, из слов отца она поняла, что их должна привалить целая компания. А тут всего двое. Хотя отец ведь никакие цифры не говорил.

Мальчишка повернул голову, внимательно посмотрел на Стеллу. Словно бы тоже стал догадываться, кто она. Но конечно, не остановился и ничего не сказал. И женщина посмотрела на Стеллу. Сказала со спокойной, чуть извиняющейся улыбкой:

– Где-то здесь, по-моему… Мы же тут с тобой были. Года три, что ль, назад.

Женщина говорила это сыну. Однако так, чтобы следующим вопросом вовлечь в разговор Стеллу.

– А я совершенно не помню, – мальчишка улыбнулся и матери и Стелле. – Шёл за тобой… Маленький ещё, наверно, был…

Ну вот. Сейчас настал самый момент. Улыбнись им. Или хотя бы сделай лицо заинтересованное. И кончено. И с такой всеобщей радостью, с таким почётом она вернулась бы на поляну.

Нет. Не дождётесь, солнышки!

Стелла ответила им безразличным взглядом: чего, мол, привязались. А ещё в её взгляде очень легко можно было уловить, что мальчишка излишне полноват и приземист, а мамаша его просто… просто «старая растрёпа» – дорогу не знает. И, усмехнувшись неуловимо, Стелла пошла своей дорогой. Хотя на самом деле никакой-такой дороги у неё не было.

Что ж, она опять поступила в своём духе: бежала с поля боя, придумав благовидный предлог.

Но Стелла совсем этого не понимала. Вот раньше, ей казалось, она действительно убегала. А сейчас уходит только из презрения. Даже шагать стала уверенней. Злость ведь тоже придаёт силы. Правда, не той, какую нужно.

Она вспомнила последние слова отца: «Когда тебя начинают бросать, то бросают обычно все». Что, мол, те не приехали (которые теперь приехали) – его бросают, и Стелла уходит – его бросает. А сам себя он не чувствовал виноватым. Не чувствовал, как легко променял Стеллу на «железных ребят». Здорово, ничего не скажешь…

Отец догнал её примерно на полдороге. Стелла только посмотрела на него и поняла, что действительно встретила «железных».

– Я в двенадцать лет эдак не поступал…

Сию фразу вполне можно было понять как начало примирения. Но не очень лёгкого для Стеллы примирения, а такого, которое ещё надо заслужить. Так считал отец. Или так показалось Стелле.

– Ну так что?.. Чем дальше мы уйдём, тем дольше будем возвращаться.

– Не-ет, – она покачала головой и усмехнулась безразлично, как не могла ожидать и сама. Она вдруг почувствовала себя совершенно свободной от этого человека. Совершенно. Он был ей никто: ни мать, ни Гора. И он был плохим человеком, что там толковать. Если не появлялся почти десять лет, то всё остальное по-настоящему не имеет уже значения.

Длинные слова рассуждений, написанные здесь, для Стеллы уложились в коротеньком «Не-ет…» и в ощущении холодноватой и грустной свободы. Вот и все дела!

И отец, который минуту назад сказал, что в двенадцать лет он так не поступал, почувствовал, что он действительно так поступать не умел в свои двенадцать. И ещё многое, многое он почувствовал. Ведь он был человек далеко не глупый!

И он понимал, что не может сейчас взять дочь за руку и силой вернуть на поляну. Просто не имеет права, не заслужил.

Так они и шли – Стелла впереди, отец немного сзади.

Потом дочь забыла, какой поворот их. Пошла наугад.

– Не туда, – сказал отец. И потом с особым значением: – Ты идёшь не туда!

Даже что-то поняв, не мог он переделаться и продолжал исполнять роль взрослого, то есть навечно правого во всём человека.

Стелла обернулась, сколь могла неприветливо.

– Ты идёшь не туда, – снова и тем же тоном произнёс он. – Это я говорю не к тому, чтобы ты вернулась – теперь уже поздно. Это я говорю, чтобы ты знала!

– Знаю, не беспокойся!…

Она-то, дура, Машку забросила, Нину, Ваню. Чтобы уж никто не мешал. Чтобы они были только вдвоём. А он взял и…

Или, может, Стелла какая-нибудь особо надоедливая? Но ведь это неправда. Гора, Нина, Ванька живут с ней целыми годами, и ничего, не надоедает. Даже наоборот, надеются так всю жизнь прожить!

«Потому что они её любят. А ты нет. Ты только на минуточку полюбил и до свидания, «запросился на переменку». Хороша любовь получается – с отдыхом! Вот ты какой…»

Так она всё поняла наконец. И ей бы разозлиться, ей бы презирать своего отца.

Но не злость охватила Стеллу, а печаль, оттого что любовь её одна-одинёшенька горит на ветру.

Такая есть песня, очень хорошая и грустная: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь до самого тына». Тын – значит… ну, забор вроде. Теперь эту песню почти забыли. Кто-то придумал, что её будто любят петь пьяницы. А уж трезвому человеку вроде и вспоминать неприлично. На самом деле это сущие глупости!

И вот сейчас героиня нашей истории была словно та рябина – качается, раскачивается, а прислониться некуда!

И всё-таки долго себе такого она позволить не могла. Это в старину, может, она бы правда сидела над прудом, пригорюнившись, и плакала и вспоминала. Современные девчонки, извините, иные. Поведение знаменитой Алёнушки со знаменитой картины считается теперь почти неприличным. Ухмылка, небрежный взгляд. И никаких чувств наружу!

Отец, который теперь шёл чуть впереди, не мог скрыть удивления, когда оглянулся. Его встретили внимательные, как бы изучающие глаза.

– Ты чего?

– Да ничего… А что?

И надо сознаться, Стелла добилась своего. Он почувствовал себя неуютно, как бывает, когда человек вдруг услышит идущую издали старость: кто-то оказался сильней и спокойней – «свободней» его.

Они прошли овраг и очутились в пристанционном посёлочке – до расставания рукой подать. Оба чувствовали это.

– Чёрт меня возьми, я денег-то не взял! – с отчаянием сказал отец. Они взошли на платформу. – Слушай! Может, шут с ним, вернёмся?

Тут и сослужили верную службу её двадцать пять! Отец сидел на скамье, ожидая.

Глупо было бы разыгрывать сейчас какие-то сцены, и она села рядом. Поезд должен был прийти минут через пять.

– Я уезжаю, Стелла, – сказал отец. – Погода портится, пора отсюда мотать… Я ведь говорил тебе: живу до погоды.

Она сидела молча – больше всего потому, что не знала, как ему отвечать и надо ли.

– В Крым я тебя с собой не приглашаю… Это было бы уж… Ты пойми, Стеллочка… вообще знай: кроме недели в Крыму, я ничего предложить не могу… На буровой тебе… ну ты сама должна понимать… сугубо мужская жизнь. Такой, Стелла, у тебя отец. Понимаешь?.. И тебе остаётся одно: ждать меня.

У неё перехватило горло, она не могла произнести ни слова в ответ, лишь пожала плечами.

– Знаешь, как в песне поётся: «Жена найдёт себе другого, а мать сыночка никогда!» Вот так же и ты – другого отца не найдёшь!

Слёзы выкатились из её глаз. Но тут, слава богу, и поезд прилетел – спешащий на всех парах. Молодец!

– Жизнь со мной не простая. Нина не согласилась, а ты согласишься!

И крикнул, когда уже двери закрылись:

– Прощай! Я буду тебе писать!

«А я тебе не буду отвечать!» – так она хотела крикнуть, но не смогла.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю