355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Иванов » Тринадцатый год жизни » Текст книги (страница 3)
Тринадцатый год жизни
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 03:47

Текст книги "Тринадцатый год жизни"


Автор книги: Сергей Иванов


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

До нескорого свидания

Так минула первая десятидневка сентября. А погода всё стояла изумительная. Лучше, чем летом, ей-богу! Учиться не хотелось до полусмерти, и как только она принималась за домашнее задание, её в ту же секунду на корню косил сон.

А учителя словно бы и сами понимали это – задавали мало, уроки вели как-то нестрого. Тоже будто раскачивались. Ничего, они-то раскачаются, они-то своё наверстают, за них беспокоиться не надо.

Однажды Машка сказала:

– Погорим, Романова! Как начнут нас спрашивать, погорим… А я маме тройки не могу таскать, поняла?

И они придумали учить в парке… Он был, собственно, не парк, а большой сквер с десятком дорожек, старыми деревьями и стадионом через загородку. По дорожкам пыхтели любители медленного бега и быстрого похудения, рыскали разнокалиберные собаки, обнимались студенты и студентки из близлежащего пединститута, топали ничем не примечательные граждане.

Место, в общем, не слишком подходящее для учения уроков. Если б дома сесть за стол да устроить тишину – они бы раза в три быстрее всё написали и выучили. Но ведь это надо сесть!

В парке же им приходилось высиживать чуть не целый день. Они говорили: «Так мы заодно и гуляем!» На самом деле это они раскачивались для будущих трудов праведных, которых ученику – увы и увы! – хватает.

После такого вот урокоучения-мучения Стелла, явившись домой, увидела Гору и Ваньку, которые бродили по квартире, чем-то напоминая грибников. И время от времени раздавалось: «Нашёл. Не ищи». – «Молодчага, сын!»

– Вы чего тут? – рассеянно спросила Стелла, так как голова у неё была набита неулёгшимися обрывками знаний.

– Гору в командировку собираем! – сказал Ванька и состроил невинно-нахальную рожу. Он был вполне искренне доволен, что наступит отдых от Гориных нотаций. И потом, Гора из командировки всегда чего-нибудь привозил.

Стелла почувствовала, что краснеет, быстро вышла на балкон. Стала смотреть вниз через перила. «Как же так? – думала она. И потом без всякой связи: – Вот тебе и всё!»

Во дворе народ от души гонял в настольный теннис. И уроки у них были сделаны… не в сквере. И дома никто «в командировку» не собирался.

– Ну ты что?! Помоги хотя бы! – в балконных дверях возник Ванька. – Что я, нанялся вам полотенца тут собирать?

За его спиной стоял Гора. Сейчас они оба смотрели на Стеллу. И такими разными глазами!

– Ты когда уезжаешь?

Гора за спиной у Ваньки лишь молча кивнул.

– Нина знает?

– Мы договорились… То есть я хочу сказать… У неё сегодня совещание.

Ужас до чего молодцы: всё продумали!

Каким-то ей это показалось ненатуральным, слишком спокойным. Будто главное действительно – только бы Ваньку обмануть, «приказ» выполнить, а остальное – солдат спит, служба идёт.

– Список есть? – спросила Стелла чисто автоматически, потому что не раз участвовала в командировочных сборах. – Давайте я проверю.

Гора отрицательно покачал головой.

– Нету?.. А кто ж так делает-то?

И сообразила: не нужен список, когда человек забирает из дома все свои вещи!

Тут она заметила, что Ванька смотрит на неё удивлённо. Наверное, очень уж странным ему показалось Стеллино досадливое лицо.

Через силу она подмигнула братишке, чего обычно никогда не делала. Этого вообще никто не делал в их семье (испокон веку считалось вульгарной манерой и преследовалось по всей строгости). Ванька удивился ещё больше.

Гора же видел только, как она подмигнула (мол, собрался уходить, ну и скатертью дорога), а у него ведь тоже нервы натянуты. И он посмотрел на Стеллу с таким грустным недоумением… О господи! Ну и сценка. Буквально от смеха можно умереть!

– Чего стоите-то? (Скорей бы уж всё это кончить.) Ты ведь на поезд опаздываешь, правда, Гора?

Знала – лишнее говорит, плохое. Да не всё ли теперь равно! Из кухни она отволокла чемодан в родительскую комнату, где стоял шкаф. Раскрыла дверцы, стала складывать костюмы, рубашки, носки – всё подряд. Валялась без дела пара синтетических здоровых мешков. В один затолкала Горино осеннее пальто и куртку, в другой шубу с шапкой. Она трудилась тупо и тщательно, как робот.

– Ты чего делаешь? – удивился Ваня. – Во даёт, психически больная!

– Слушай, иди ты… в футбол поиграй! Без тебя не разберутся…

Ванька молча повернулся на каблуках. Уж что другое, а обижаться он умел. Впрочем, тут же Стелла услышала, как в прихожей стукнул об пол мячик.

Гора молча сидел на стуле. Взгляд непонятный – не то недобрый, не то ещё какой-то. Такого взгляда она не знала. Но едва только Ваня хлопнул дверью, он сказал с обидой:

– Я не просил меня так собирать – до последней мелочи… Это тебе мама, да?… Впрочем, вы, видимо, правы.

Просто невероятно, как быстро всё рушится.

Между тем печальная и глупая комедия продолжалась: Нина плюнула на своё «собрание», не выдержала.

Она сразу увидела всё: и синтетические пузатые мешки, и два чемодана, и шкаф с вывернутым нутром.

– Правильно, Георгий, молодец! Лишний раз не приезжать – время не терять. Одобряю!

– Оставь комедию! – не то проскрипел, не то прокричал Гора.

Ведь и она не знала, что это была Стеллина затея – так собирать. Затея, кстати, тоже не по умыслу. Но теперь уж объяснять было поздно – понеслось-поехало!

А Гора и Нина начали ссориться. Стелла ни разу не слышала, как они ссорятся. И оттого ей сделалось особенно как-то неприятно. Словно они сдерживались, сдерживались много лет, а теперь вот решили отвести душу.

Она была девочка из так называемой «хорошей семьи», не умела по-настоящему грубить родителям и вообще взрослым. В полной растерянности она сидела на корточках над какой-то полуупакованной Гориной майкой. Она даже представить не могла, как же всё это рушится быстро. И суть была не в словах, которыми они угощали друг друга. От типов, которые курят у школы, в десять раз хуже можно услышать. Но тон – жесткий, чужой. Уверена была Стелла: ни отец, ни мать таким тоном даже с последним грубияном не стали бы говорить, который в троллейбусе прётся по чужим ногам и сумкам.

Порыв злой печали, как ветер, подхватил её. И, совсем не думая, хорошо она говорит или плохо, Стелла крикнула:

– Да погодите же вы! Дайте я хотя бы уйду!

Секунду оба молчали: с раскрытыми глазами и – даже показалось Стелле – с раскрытыми ртами… как рыбы, мгновенно выброшенные из воды. Потом Нина взяла себя в руки:

– Да, ступай. Я сама соберу.

А Гора так ничего и не смог сказать.

Она пошла в свою комнату, села на диванчик, который верно служил ей как для приёма гостей, так и для спанья, и в душе своей принялась стыдить родителей. Она всё время такие удачные придумывала слова, что если б их каким-то образом записать, то получилась бы хорошая обвинительная речь – детей против взрослых. (А нужна ли такая речь? Последнее время всё чаще приходится думать, что нужна.)

Но нет устройств записывать человеческие мысли. Стеллины слова вылетали беззвучно, вылетали и гасли, как огни в небе. И только оставалась в душе одна горечь.

Да и чего там записывать? Подумаешь, какие ценные мысли. Подумаешь – Львица Николаевна Толстая!

Эта прямо-таки с неба свалившаяся сердитая шутка заставила её улыбнуться. И от улыбки, как часто бывает в таких положениях, словно бы открылась закрытая гноем рана и полилась кровь. Так больно стало и чисто. И она поняла… Она сейчас всё ругала и ругала родителей, но они оставались именно её родителями. Казалось: вот ругну построже и они… исправятся.

Но по правде, никакие слова не помогут. Хоть плачь, хоть скачь, хоть пляши, хоть кол на голове теши, не будет старой жизни!

Сумерки заглянули в окно. А Стелле казалось, это лишь вокруг неё сползлись они, темные тени. И хотелось ещё сильнее угнуться, ещё крепче положить голову на ладони.

Постучали в дверь. Как-то нелепо было говорить: «Войдите». Гора понял её.

– Ну, прощай, Стрелка…

Стоял в плаще, в шляпе, хотя погода совсем этого не требовала. Наверно, они уже не умещались ни в каких мешках и чемоданах.

Стелла поднялась, взяла из Гориных рук клетчатую сумку на «молнии». Её всегда называли «вояжная». Вот тебе и вояжная!

Гора не сопротивлялся, ничего не сказал.

Мать смотрела на них, присев на краешек стола в кухне. Курила.

– Будь здорова, Нина.

– Счастливого пути!

Они вышли к лифту. Секунды как будто совсем не отсчитывались. Когда Стелла взяла клетчатую сумку, она – да, в общем-то, неизвестно что, глупость, – она надеялась ещё несколько минут побыть с ним вместе. Но это уже прекратилось – их семья. И теперь они по глупости своей должны были в течение нескольких минут просто «вести себя прилично».

Гора улыбнулся. Улыбка его разваливалась буквально на глазах!

Наконец лифт приехал на нижний этаж. Стелла снова взяла клетчатую сумку: уж до автобуса придётся… Почувствовала стыд от этой мысли.

– Ну всё, прощай, Стрелка.

На улице его ждало такси. Чемоданы и мешки Гора положил в багажник, а сумку взял с собой. Словно бы не хотел расставаться со Стеллой. Хотя это всё ерунда!

Оглянулся в, заднее окошко. Теперь улыбка у него получилась без всяких развалин… Бросил шляпу на сиденье…

Откуда-то вынырнул Ванька, красный, как флаг:

– Чего? Уехал, да?.. Ничтяк, скоро приедет.

Улыбайтесь! Ещё пошире!

Оттолкнула нелюбимую физику (даже закрывать было лень) – глядь, а на спально-гостевом диване сидит Ванька.

У него не было своей комнаты, у него был свой угол в столовой. И по вечерам он часто пробирался к Стелле. А что ему оставалось делать? К ребятам ходить – Нина не разрешает, поздно. К себе приглашать – некуда, особенно вечером. А по телефону он разговаривать не любил (были в нём задатки настоящего мужчины).

Не успела Стелла воздуху свежего вдохнуть, Ванька уже начал просвещать её по футболу.

Он говорил серьёзно, он много понимал в этом деле… А может, и не очень много пока. Но чувствовала Стелла: он будет понимать. И не раз уже она собиралась поговорить с Горой. Ведь в наше время чего только люди не придумывают, каких только профессий. Так пусть Ваня будет футболист, раз хочет.

А то занесёт в какую-нибудь астрономию – всю жизнь мыкаться. Вон телескоп стоит-стоит на даче – Ванька туда хоть бы раз заглянул.

И что удачно: от них довольно-таки недалеко школа со спортивным уклоном. Но уж очень она ясно себе представляла, как взовьётся Гора.

На словах-то он будет острить и ехидничать, но в душе именно взовьётся: «Что?! Что такое?! Он, понимаете ли, ведущий конструктор, его отец, Ванькин дед, играл в симфоническом оркестре, а сын футболист?!»

Гора многого не понимал.

Да и Ванька не понимает. Когда человеку доставляет удовольствие делать зарядку, это редкий человек – разве нет? Причём человек – не какая-нибудь полнеющая тётка, которой это надо позарез, а ученик второго класса. Таких второклассников-то днём с огнём поискать.

Но Стелла всегда боялась объяснять брату про его талант, а главное, про школу с уклоном, потому что он уж если что себе вобьёт, не выколотишь.

И в результате Стелла ни Ваньке ничего не объяснила, ни Горе. А теперь…

В первые дни после Гориного – как тут сказать-то? – отъезда, что ли? Ну, пусть отъезда… В общем, в первые дни Ванька такой весёлый был – отдыхал от воспитаний. Хлебнёшь ты, Ванечка, чего Машка Кучаева хлебнула и чего я хлебнула… Вот смотрю на тебя и не знаю, лучше сейчас сказать или ещё потянуть.

– Эй! Ты спишь?

Она вздрогнула:

– Почему? Ничего я не сплю.

– А сама уставилась на меня, как будто русалка.

– Что-что-о?

– Ну, как будто я утопленник. Или как будто ты утопленница.

– Ну тебя, Ванька!

А подумала другое: он хотя и футболист, но очень чуткий. И это, кстати, совершенно устарелый взгляд, что все спортсмены тупые!

Но почему вдруг русалка? Наверно, кино какое-нибудь смотрел.

А Ваня всё продолжал подозрительно на неё щуриться. Чует!

Из тяжёлого положения её спасла Нина. Она вошла и сказала приветливо, так заметно приветливо, как воспитательница продлённой группы:

– Ребята! Ужинать.

Ванька не знал, в чём дело. Но фальшь он услышал и потому обиделся. Это у него любимое занятие – обидеться. Как бы отгородиться. А там разберёмся.

Стелла, чтоб не произошло ещё одной грустной комедии, как можно скорей и как можно радостней воскликнула… да, прямо-таки воскликнула:

– Спасибо, Ниночка! Сейчас идём!

Такое получилось ненатуральное счастье, что хоть по телевизору показывай. Ванька оставил на время свою обиду, перевёл служебно-розыскные глаза с Нины на Стеллу и обратно:

– Чего там? Морковные котлеты?

Всё, что касалось моркови, было для него пыткой. Но врачи – это они умеют! – требовали именно моркови, витамина «А». Со всеми вытекающими отсюда скандалами.

Нина взяла себя в руки. Она теперь часто брала себя в руки.

– А вот и нет! Вареники с картошкой, по-украински! И с рыночным постным маслицем!

Все Ванькины обиды и недоумения испарились с первым же облачком пара, который стрельнул из переполненной варениками кастрюльки. Однако Нина слишком много их приготовила. Словно рассчитывала на Гору.

Она теперь стряпала каждый вечер – что-нибудь изобретала. Она всегда любила шутить (но при этом довольно-таки серьёзно), что, мол, зачем она только стала научным работником – мало их без неё! А вот повара такого выдающегося Вселенная действительно лишилась. «Я, говорит, вдохновением вся освещаюсь, как только поставлю что-нибудь на огонь».

Но теперь она не освещалась вдохновением – просто время убивала.

И думала она всё об одном и том же…

А блюда, будто назло, получались такие же вкусные. И даже, может, ещё вкуснее. На кухне у себя Нина была великой королевой, и ничего на неё не действовало.

Ничего себе!

В школе раскачка окончилась. Они с Кучаевой дружно наполучали троек (за самостоятельную по физике Машка заработала чистую двойку, но отчего-то её пожалели), сразу опомнились и решили учить дома. И по отдельности.

Надо исправлять «скверные» отметки (от слова «сквер») – как Стелла удачно пошутила, и они долго радовались этой хохме, понятной только им двоим. Хотя радоваться особенно было нечему.

И вот однажды вечером Машка нагрянула к ним домой. У неё не было такой привычки – предупреждать, что, мол, я собираюсь к вам зайти ненадолго, это можно? Она просто приходила, и привет.

Но Стелла всё равно обрадовалась, сразу простила Машке её невоспитанность. Ну, а что тут поделаешь: человеку двенадцать и две трети тринадцатого – переделывать поздно!

– Маш, – она сказала, – ты пока где-нибудь поброди, а мне надо историю домучить.

Имелось в виду, что Машка возьмёт с полки книжечку, интеллигентно сядет на уже известный нам диванец и так просидит необходимые двадцать минут. Но фигос-двагос (как она сама и говорит). Она преспокойненько кивнула Стелле и… пошла бродить по квартире.

В ней есть такая черта – узнавать, кто как живёт. Вот уж правда: любопытной Варваре нос на рынке оторвали. Но Машке никто пока не отрывал. Считается, что это, видите ли, чисто женское – интересоваться, сколько в квартире метров, да смежные комнаты или отдельные, да обстановка стоит. Ничего тут чисто женского нет. А чисто глупого много! И вот Машка, которую очень ещё надо перевоспитывать, пошла проводить свою разведывательную работу. Учить сразу стало трудно – начинаешь думать, как она там ходит да смотрит…

Несоображающими глазами Стелла прочитала положенный параграф и отложила книжку – всё одно не в коня корм. Но осталась за столом: как-то неудобно было идти и следить…

Потом всё же не выдержала:

– Маш, ну ты где?

Никакого ответа. Она пожала плечами, причём в полной тишине: Машка растворилась, как крупинка сахара в чашке с чаем.

Наконец дверь открылась. Напоследок Машка осмотрела ещё и Стеллину комнату! Сказала, словно все кругом только и ждали её мнения:

– Ну что, уютная квартирка… Прибрано плохо! Вот что я тебе хочу сказать, Романова.

Стелла в ответ довольно нервно хмыкнула: какое твоё дело?

– А потому что когда нет уюта, уже не семья!

– Иди ты, Машка! Очень всё ты знаешь… как компьютер.

– Знаю! Поживи в детском доме, тоже узнаешь…

В ней была совершенная уверенность, что никогда, ни при каких условиях она, Стелла Романова, не будет жить в детском доме! Эта уверенность (почти гордость), перемешанная с полной неуверенностью её теперешнего положения, давали какую-то странную смесь. Сейчас Машкины слова про детский дом проникли ей в самое сердце – бывает!

Да, бывают такие минуты (и довольно часто, кстати), когда случайное слово вдруг заденет, и все запоры, плотины, что крепко держали твоё потаённое горе, разом откроются…

Стелла почувствовала, как у неё задрожала и набрякла нижняя губа, словно от укола заморозки.

– А наш отец уехал… в командировку, поняла? – громко прошептала она. Отвернулась.

И тут же почувствовала, как Машка решительно толкает её в спину:

– Пойдём отсюда… Здесь не плачь! – Повернула Стеллу к себе лицом: – Быстро переодень маечку и тапки! – Она в одну секунду обрела власть.

А Стелла вдруг всё начала делать с непонятной поспешностью, будто они опаздывали на поезд, или будто они беженки, или будто ещё кто-то такие же.

Сели в лифт, и обе вздохнули облегчённо – словно спаслись. Поглядели друг на друга. И даже улыбнуться захотелось.

– А братишка твой знает? – вдруг спросила Машка. Просто удивительно, до чего она оказалась опытным человеком.

На улице было тепло и солнце. И каждому дню, по правде говоря, надо было молиться как чуду, не загадывая на завтра: все сроки хорошей погоды давно прошли.

– Мы куда? – спросила Стелла.

– На реку.

Ни один настоящий москвич так не сказал бы. Москвич скажет: «На Москва-реку». Но Машка и не была настоящей москвичкой. В подмосковный детский дом она попала случайно (как именно, Стелла не знала, просто Машка сказала однажды, что случайно). А оттуда уж её… удочерили.

Машка жила в этом районе неполный год. А Стелла целых восемь! Но всё-таки она не знала тех закоулков, которые знала Машка.

Кусочек Москвы в районе Смоленской площади, может быть, остался единственный такой во всём нашем городе. Его тоже, конечно, как и весь Центр – заставили новыми большими домами, которые выедают из неба светло-коричневые здоровенные квадраты. Однако у самой набережной ещё много домов старых. Некоторые из них каменные, другие деревянные. Они стоят, не стесняясь друг друга. Меж ними растут старые, довоенные, дореволюционные, вообще доисторические деревья, вольно уместились палисаднички с цветами и даже с грядками лука кое-где.

И тут ещё есть проходные дворы. Их когда-то много было в Москве. Пожалуй, слишком много. С этим были связаны всякие тёмные истории (а больше, конечно, легенды).

Но потом, когда стали ломать старую Москву и строить тех квадратных пожирателей неба, проходные дворы исчезли вместе с исчезнувшими домами. И вот уж их совсем не осталось этой приметы минувшего времени. Тогда хватились москвичи: «Где же наши проходные?» Чуть ли не в Красную книгу стали их заносить. А уж заносить-то вроде нечего. Жаль!

Стелла по своему возрасту не застала Москвы знаменитых проходных дворов и высоких заборов, отделявших дом от дома, как государство от государства. Но когда Машка повела её этими остатками тенистых, узеньких, а кое-где и мрачноватых переходов, сердце Стеллино, сердце коренной и потомственной москвички, сейчас же почувствовало родное.

«Надо же, как здорово, – подумала она. – Чего я раньше тут не ходила?»

Неожиданно они вынырнули на большую улицу. Машка уверенно толкнула дверь подвальчика «Русский квас».

– Ты чего?

– Надо…

Потом они снова углубились в лабиринт дворов, и вот наконец расступились последние два дома, отстало последнее дерево, они оказались на набережной. Машины ревели бесконечным конвейером – чуть ли не таким же широким, как сама река. Но конечно, не таким.

Доверившись везению, они перебежали на ту сторону. По гранитным ступенькам спустились к самой воде… Нет ничего опаснее сидеть на холодном камне, но нет ничего чудеснее сидеть на камне тёплом!

Они сейчас находились почти напротив Киевского вокзала. Кто не москвич, я скажу: это старинное (а может, лучше оказать старое) здание, немного напоминающее замок. И там есть башня, а на башне часы. В тот момент, когда две девочки уселись на тёплом граните, стрелки, каждая из которых по величине и весу была сравнима с железнодорожным рельсом, подползли к четверти шестого. Часы очнулись и заиграли неторопливую мелодию – какую-то без начала, без конца, как это всегда бывает у башенных часов.

Звук легко перелетал к Маше и Стелле по гладкой воде, словно по катку. И тут Машка сказала:

– Вот теперь плачь спокойно. Сколько хочешь!

Это оказалось так неожиданно и так – слава богу! – некстати, что Стелла невольно улыбнулась.

Маша покачала головой, словно осуждая подругу за легкомыслие. Сама она была очень серьёзна… И, преисполненная этой серьёзностью, Маша сняла с плеча сумку, на которой хотя и было написано: «джинс», «супер», «хаки» и тому подобное, но сумочка-то была наша – из тех, что продают в подземных переходах разные подозрительные тётеньки. У Машки, кстати, вообще не было дорогих вещей, «фирмы».

И вот она раскрыла свою сумку и вытащила – Стелла почувствовала, что краснеет, – бутылку пива и сигареты!

– Ма-аш?..

– А вот и «Русский квас» – поняла теперь? – посмотрела в Стеллины испуганные глаза: – Да ладно! Прекрати ты…

– Как же тебе продали?

– Очень просто. – Маша потянула за целлофановый хвостик, раскрыла сигареты. – Мальчишкам бы не продали, а нам – всегда пожалуйста… Никто же не думает, что я для себя! – Она вынула сигарету, чиркнула спичку и тут же бросила её в воду. Заключила опытным голосом: – Года через три и девчонкам не будут продавать.

– Ты разве куришь, Маш? – Про пиво она не решалась и спрашивать.

– Да… просто так. В детдоме курила с подружками, а здесь… – Она опять зажгла спичку и опять бросила её в воду. Прежняя спичка уже успела уплыть примерно на метр. – Ну ты что, Романова? Пива с сигаретами не видала? Чего боишься-то? Захотим – выпьем, не захотим – выльем. Ну давай, рассказывай.

А Стелла никак в себя не могла прийти. И молчала.

– Ты перестанешь, нет?! – Машка это спросила так строго, как взрослая. Даже как старушка. – Ну… на-на, успокойся! – Она чиркнула третью спичку и теперь действительно прикурила.

С огромным удивлением Стелла увидела, как изо рта у её подруги выходит синий дым. Машка словно поняла, что так изумляет Стеллу.

– А? Похожа я на Змея Горыныча? – и улыбнулась.

Стелла думала, что Машка сейчас закашляется. Но Машка не кашляла. Наверно, извела на эту тренировку не одну пачку сигарет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю