Текст книги "Тринадцатый год жизни"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5

Спасение с разбитой губой

Они стояли перед Стеллиным домом, прячась под одним зонтом. К осени быстро привыкаешь. Да и не захочешь привыкать – привыкнешь. Как дождь посыплет, как температура в градуснике книзу поползёт, живо забудешь летние замашки.

И Маша со Стеллой забыли их. Словно не было той сказочной половины сентября, и трёх летних месяцев, и шумного мая, и тихого тёплого апреля. Они стояли вдвоём под крохотной крышей, прятали-сутулили плечи.

– Дурь какая-то, – сказала Маша. – Не зонт, а двухкопеечная монета. Кому прятаться нужнее – мужчинам или женщинам, правильно? А зонты почему-то мужские больше делают. Японцы эти ничего не понимают!

Стелла не ответила ей. Да ведь и Машка говорила просто так, чтоб у подруги был повод постоять ещё немного, не идти…

– Боишься, Стел? – И, не дождавшись Стеллиного ответа: – А ты сразу – врежь и отходи в траншеи.

Хороший, конечно, совет и весьма деловой. Стараясь не вылезать из-под зонта, Стелла сняла Машкину кофту – суконную, допотопную, которую надела, чтобы свой хороший свитерок не мочить, – сняла её, сказала уже на бегу: «Пока».

А странно это было, если глядеть со стороны. Ну почему бы им не дойти до самой двери, чтоб Стелле не скакать сейчас, как игрушке «заводной журавль». Однако вот не дошли. Словно бы обязана была остаться нейтральная полоса, которую Стелла должна самостоятельно перебежать, чтобы попасть во вражеский лагерь… в свой дом. А на нейтральной полосе цветы, как поётся в песне, необычайной красоты. Только не было сейчас там никаких цветов, одни лужи.

Нина Александровна услышала, как хрустнул ключ во входной двери – звук совсем слабый, но ведь она ждала.

– Что, промокла, туристка?

Нет, увидала, всё в порядке. Только глаза у дочери какие-то слишком решительные… Чего-то, видно, ты натерпелась. Ещё раз быстро обежала дочь взглядом. Вроде здорова.

– Ты не больна случайно?

В ответ она отрицательно покачала головой.

– Ну так иди сюда.

Обнялись. И Стелла как-то слишком крепко прижалась к ней… а сама напряжённая.

– Стрелочка, ну-ка… Ты чего всё молчишь?

Бормашина беспокойства ощутимей и ощутимей стала сверлить изнутри. Но так не хотелось задавать неловких вопросов.

– Фонарик?..

У них обоих были на редкость лучистые глаза. Особенно у дочери – так считала мать. И звала её фонариком. В самые откровенные моменты их разговоров. На всякий случай тронула губами лоб. Прохладный.

Вдруг дочь отстранилась, подняла голову. Они встретились своими лучистыми взглядами. Один был тревожный, другой решительный, с оттенком испуга, словно на краю крутой и скользкой горы.

– А я ещё вчера вернулась!

– Вчера?

– Да. Вчера днём. Я у Маши ночевала.

«Так, – подумала она, – чувствую руку твоего отца». Но не сказала этого. Старалась поглубже заглянуть дочери в глаза, чтобы угадать. Ночевала у Маши. А куда мать с отцом смотрели? Странные, должно быть, родители у этой Маши!

И остановилась. Раньше она всегда знала, что за девочки дружат с её дочерью. И хотя бы в общих чертах, что там за семья. Н-да, подозрительные родители…

И вновь остановилась. Подумала, что сама она тоже очень легко попадает в разряд таких же «подозрительных»: второй раз замужем, а теперь опять разводится.

– Стрелка, я тебя очень прошу спокойно рассказать, что же произошло с тобой в последние сутки. Это из-за отца?

– Игорь Леонидович здесь ни при чём!

Так, «Игорь Леонидович», значит…

– Там что-то случилось у тебя?

Дочь опять отступила на полшага – теперь руки Нины Александровны уже не доставали до её плечей.

– Не там у меня случилось, а здесь… – и потом выпалила ещё у Машки заготовленную фразу: – Ты должна к нему вернуться!

Бывает, про людей говорят: он так и сел. Именно это сейчас произошло с Ниной Александровной. Нежданная обида подступила к сердцу:

– Стрелка-Стрелка… Ты сперва вырасти из своих мини-платьев, повзрослей, выйди замуж… если тебя, конечно, возьмут с твоим характером. И тогда решай, сходиться тебе, разводиться… Разве ты не понимаешь, что это моё дело. Моя жизнь.

– Нет, моя! – сказала дочь тихо. – Моя и Ванина.

Слова эти больно прошли сквозь Нинино сердце, как иголка с длинной и шершавой нитью… Господи боже ты мой! Но ведь она всё равно не собиралась мириться! Этот мир ничего не даст. Новой любви? Не получится. Взгляды на жизнь? Не приблизит. И если даже кто-то кому-то уступит, то будет лишь на время, до первой ссоры.

– Тебе так уж нужен Георгий? Извини, у тебя, в конце концов, есть отец.

– Гора мой отец. И я тебя не извиняю. И он Ване нужен!

Много ей понадобилось сил, чтобы не рассердиться на дочь. Удержалась.

– Ты говоришь, Стрелка… Всё это не так однозначно, как тебе представляется. Поверь, я много думала, прежде чем… И думала о том, в чём ты меня сейчас упрекаешь… – Это была сущая правда, и матери легко было говорить. – Но всё-таки, Стелла, согласись, это моё дело. Взрослое.

Стелла хмыкнула, хотела что-то сказать и не решилась, покраснела.

Ей хотелось сказать матери, что они с Ваней вовсе не родительская собственность. Или, по крайней мере, что они такая же собственность Нины, как и Нина их собственность. И говорить: «Я старшая, а ты помолчи» – нечестно!

Эх, если бы люди умели словами выражать всё то, что мгновенными огнями и точками пересыпается в мозгу. Если бы умели… Но увы! Этого не дано почти никому.

– Ну хватит, Стрелка, успокойся. Ты когда ела?

– Нина! Я тебе честно говорю: до тех пор, пока ты обратно не выйдешь за Гору…

– Господи! Это что же? Прямо-таки ультиматум, прямо-таки военные действия! Стелла-Стелла…

– Да ничего не «Стелла». – Она вдруг сощурилась, глаза позеленели. – Хочу так говорить, и буду. Ещё хуже буду! Тогда у меня попляшете!

И сама с отчаянием слушала свою глупую детскую грубость. Мирная война… Нет! Война – это всегда война.

– Стел-ла! – Нина хлопнула ладонью по столу. Она испытывала просто непреодолимое желание дать дочери хорошую пощёчину. Говорят, пощёчина – оскорбление. Ерунда! Что по щеке, что по мягкому месту – какая, в сущности, разница… Так она считала.

Прищурившись – между прочим, точно так же, как Стелла, – Нина Александровна молча смотрела на дочь. Стелла медленно отходила к стене. Она знала, чем кончаются такие Нинины взгляды.

– Ты понимаешь, что ты сказала матери гадость?! Ты не думаешь, что сейчас же должна просить прощения?!

Дальше всё должно было идти по известной схеме. Строптивая дочь говорит, что во гробе она видала всякие извинения или что-то в этом роде. Но обязательно грубость. Мать тут же звонко шлёпает её по щеке. Дочь тут же уносится в рёв… как мотоцикл. Напряжение достигает миллиона градусов. Грохочет гром, ударяет молния, и дочь… утыкается в материнский подол, а дочерины пушистые волосы гладит рука, которая только что была орудием наказания.

– Так ты не понимаешь, что тебе сейчас же надо попросить прощения у матери? Не понимаешь, да?!

Мы иной раз обвиняем родителей в суровости. Но ведь родители тоже не железные. Вернее сказать, они совершенно не железные. Стеллина левая щека уже напряглась и зазвенела в ожидании казни.

Всё дело испортил Ваня! Он вошёл… нет, он не просто вошёл, он так грохнул дверью, что уж сомнений быть не могло – надо обернуться и обратить на него внимание.

И было на что обращать! Во-первых, у Ваньки оказалась расквашена губа. Из неё жирным медленным пятном расползалась кровь. Во-вторых, он стоял весь замызганный, чернозёмный. И под рукой держал столь же замызганный футбольный мяч.

– Опять?! – Нина всплеснула руками и снова «так и села», а затем горько заплакала.

– Что ж, я подраться не имею права? – сказал Ваня, который никак не ожидал подобной встречи. – Дело великое…

Стелла побежала к нему навстречу, чтобы хоть малость привести в порядок. И чтобы покинуть зону военных действий – от греха. Быстренько загнала брата в ванную, отмыла, переодела.

– Видишь, как хорошо после спорта в душ.

– Без тебя знаю…

– Ваня, не груби! – сказала сестра.

Нина всё так же сидела на табуретке, откинувшись виском к оконному стеклу. Уже не плакала. Даже и сказать было нельзя, что пять минут назад она рыдала. Так она умела, такой приобрела опыт за свою тридцатипятилетнюю жизнь. И Стелле от души стало жаль её.

Ванька всё же решил как-то закончить дело. Но ничего получше не придумал, как снова брякнуть:

– Что ж, я подраться не имею права?

Нина в ответ лишь махнула рукой – опять такою слабой, такою женственной.

– Все сегодня у нас права качают…

– А больше и качать нечего, – сказал Ванька невинно. – Мячик накачан, велосипед, шины накачаны.

Это он так шутил, это он так разряжал обстановку. Когда надо, он у них становился хитренький – будь здоров. А ведь «юмор в коротких штанишках» – лучшее средство для размягчения любого родителя.

Примерный дядя Веня

Вечером позвонил Лёня. С дачи, вообще говоря, можно позвонить, но со сложностями. Надо два километра ехать на велосипеде, звонить из пятнадцатикопеечного автомата.

Только потому Стелла и сдержалась. А если разобраться, ну что за люди! Как будто тяжело взглянуть в программу. Там же ясно сказано: с девятнадцати тридцати и до «Времени» детективчик. А потом вторая серия. Так нет, обязательно звонит! Если бы футбол передавали, не звонил бы!

Всю эту, как говорится, «сложную гамму чувств» она выразила в одном кратком предложении:

– Ну да, это я… слушаю тебя, слушаю!

Однако она сильно недооценивала Лёню, который знал-таки программу, и не хуже её.

– Насмотришься ещё, – сказал он небрежно. – Эти ваши «штирлиц-холмсы» вечно по десять раз повторяют. Я специально звоню: сейчас уж ни одна собака не помешает.

Надо же какой подпольщик!

– Ну, что ты решила?

– Ничего.

– С матерью говорила?

– Лёнь! Ты можешь мне не задавать таких вопросов?

«Ага, – он подумал, – стронулось! Узнаем у Машки… Выходит, всё же не зря я работал, речи толкал – и потихоньку получается, получится, пойдёт вода!»

– Ладно, – сказал он весёлым голосом. – Сказать, что твой отец сейчас делает? Сидят с моим отцом в шахматы режутся.

– Чего?! – ей было смешно и дико представлять дядю Веню сидящим за куском клетчатого картона с деревянными фигурками. А лохмотья его волос, сползшие с лысины, висят где-то над бровями и по ушам…

Лёня же её понял по-своему:

– Наш потому, что пить завязал.

– Дядя Веня?

– Дня три уже. В субботу с воскресеньем не пил – это для него новость!

Неужели дядя Веня до сих пор всё пил да пил? Как же он только жив остался? И как тётя Маша жива осталась?

– Дядя Егор сперва дровишки попилил, а потом его пилить взялся.

Гора? Вот как! Значит, для других у него просыпается совесть… Только не надо злиться. Это же, наоборот, хорошо.

Она давно уж разъединилась с Лёней, но всё сидела перед телефоном. Из большой комнаты слышалась коллективная стрельба. Вот бы так жить, как те, которые сочиняют детективы. Каждый день погони, убийства. Утром проснулся, позавтракал – и опять то же самое! Жизнь!

Зачем скрипят двери

Но утром она оказалась совсем в другом настроении. Утром она проспала, торопилась, нервничала и свернула в кухне холодный кран. Прежде на это она и внимания бы не обратила. Но теперь Горы нету. Она глотала чай и слушала, как в раковину шлёпаются толстые капли. Это её раздражало. Но не по-настоящему, а потому что она знала: это будет раздражать Нину. Попробовала ещё раз завернуть кран. Чтоб тебе! Сразу стала придирчива не в меру. Заметила, что из форточки дует: перекосило её, плотно не закроешь. Но раньше из неё теплом дуло, а теперь, когда погода сделала разворот к зиме, сразу стало заметно. Даже и без плохого настроения.

Хм… Хм! А ведь это идея!

Уже не думая о том, что ей придётся бежать в школу с высунутым языком, она внимательно обошла квартиру. Нет, за две с половиной недели их жилище не успело ещё достаточно разболтаться. «Ну так мы тебя сами разболтаем!» – подумала Стелла.

Взгляд её упал на кухонную дверь. И вспомнила, что катание на дверных ручках когда-то было её любимым делом. Казалось, проезжаешь такой далёкий и такой восхитительно-скрипучий путь. Теперь она сделалась для этого слишком «тётя лошадь»… Подняла руки, подпрыгнула… прицепилась за верхний край!

Поехали!

Просто невозможно понять, что ей раньше могло тут нравиться?

Но проехала ещё раз, ещё раз… Петли, однако, упорно не хотели скрипеть. А больше, извините, у неё не было ни секунды свободной. «Ну и без вас обойдусь! – Стелла строго закрыла дверь. – Подумаешь». А дверь-то не хотела закрываться! «Умница ты моя!» Её закрываешь, а она опять открывается. И Стелла бросилась в школу, очень довольная собой.

Вечером бедная Нина послушно пошла в сети:

– Стрелка, что у нас с краном? – Она попробовала закрутить медное колесико… но увы!

– Был бы Гора, меня бы не спрашивала.

– Вот как! Уж не нарочно ли он свёрнут?

– Нет, не нарочно.

– Утром кран был в порядке. Кто же его испортил?

– Испортила действительно я. Но нечаянно… А сказать, что думаю, имею право!

– Прекрасно. Тогда я тебе тоже имею право сказать. Завтра будь любезна вызвать слесаря!

– Пожалуйста! – И Стелла ушла из кухни, закрыв дверь на тряпку.

– Это что ещё такое?!

Нина подобных вещей терпеть не могла.

– Потому что дует.

– Ну так прикрой форточку.

– Не закрывается… И дверь тоже не закрывается, – она кротко улыбнулась. – Так мне кого раньше звать – слесаря, плотника или стекольщика, а, мама?

Ей было радостно, что дело таки стронулось. И одновременно как-то противно: сама себе ломает квартиру, злит Нину.

– Ну, а чего делать-то, Стел? – успокаивала Машка. – Сиди и жди, пока они совсем разведутся?

Она была права, конечно. Но слышались в её правоте Ленины отголоски.

– Да ты чего, Романова?

Не стала объяснять – трудно это объяснить. Тем более, может, ничего и нету такого. После всевозможных размышлений они решили, что надо позвать Гору, пусть под каким-нибудь предлогом придёт в квартиру: всё вспомнит, сердце задрожит… Отлично придумано!

И сразу после уроков они позвонили. Это был как раз тот автомат на Плющихе, из которого Стелла когда-то звонила отцу. Когда-то… а ведь всего дней десять прошло.

– Георгия Георгиевича попросите… – А сама слышала, что подошёл он.

– Здравствуй, Стрелка, – сказал Гора с усилием. Хотя бы спросил, как дела… Хотя бы, как дела у Вани!

И сообразила: он же, наверное, с Ниной-то переговаривается, устраивает «обмен информацией».

– Я тебе звоню, потому, что дома всё разладилось.

Так она неожиданно сказала большую правду, чем хотела. Испуганно посмотрела на Машку. Слёзы, уже при полной изготовке, стояли на старте. Но собралась с силами и всё-таки произнесла заготовленные слова:

– Кран капает, дверь не закрывается. А из форточки дует!

Это последнее у неё получилось особенно резко, словно та форточка была не в обычной квартире, а на подводной лодке, где каждая щель равна смерти.

– Да, плохи дела! – И сквозь его спокойный голос заметно проступила насмешка. Потом изменил тон: – Стрелка… Ты зачем это делаешь? – И снова изменил: – Это тебя Нина просила?

Ну, допустим, её действительно Нина просила. Так разве бы она в этом созналась? Вот тебе и взрослый. А может, он бы и рад, чтоб Нина… И не удержался! Хорошо бы так. Да что-то ей не очень верилось.

Гора понял её запинку совсем по-другому, что она не хочет признаваться.

– Ладно! Я прямо сейчас приеду – идёт?! – Подождал совсем коротенькую секунду: – Ну что же ты опять молчишь?

– Молчу, потому что думаю, где Ваня… Ты ведь у нас «в командировке»!

Сказала резче, чем это позволительно. Резче, чем сама хотела. Машка напряжённо улыбнулась. В глубине трубки молчал Гора, не зная, что сказать.

– А ты, значит, не из дома звонишь?.. – И тут же виновато поправился: – Ну да, естественно…

Тогда и Стелла смягчилась:

– Ладно. Я его ушлю куда-нибудь.

Как выпроводить Ваню, Стелла придумала очень ловко. У них есть такая знакомая, тётя Алла Сорока. Когда ей нужно несколько часов побыть одной, она говорит мужу, что в таком-то магазине продаются французские ботинки. А магазин придумывает подальше. Он туда несётся, дядя Илюша, а она в это время спокойно пылесосит, или моет окна, или ещё что-нибудь. А потом объясняет, что ботинки эти опять продавали из-под прилавка.

Стелла придумала, что на ярмарке в Лужниках продаются футбольные бутсы тридцать пятого размера, а это Ванькина мечта, и деньги давно уже выпрошены у родителей. Только тридцать пятых бутс не бывает. Даже на всесоюзных соревнованиях «Кожаный мяч» младшие играют в кедах – это она специально проверила по телевизору. Но Ваньке не докажешь – мечта.

И вот теперь она его живо отправила на ярмарку: и недалеко – ехать не опасно, без всяких пересадок – и в то же время надолго: там спортивных магазинов штук сто. И уж он их обойдёт все!

«Веришь – не веришь»

Ни с Ниной, ни с Ванькой Гора видеться не мог. А со Стеллой мог. Она оказалась наиболее нейтральной. Или наиболее нелюбимой?.. Но ведь она сама выбрала эту должность.

Первое, что Гора всегда делал, тапочки надевал. «Труд уборщиц» он уважал, потому что в жизни не брался ни за веник, ни за тряпку. Но теперь, естественно, его тапочек не было.

– Да проходи так!

Он потоптался на коврике, то ли вытирая подошвы, то ли борясь с неловкостью. Пошёл. Так в лёгкой обуви ходят по мокротени: не своими шагами, выше, чем нужно, поднимая ноги.

А ведь по-настоящему это была его квартира!

– Ну так… Я начну?

Инструмент лежал в низеньком шкафчике под мойкой. И только Гора открыл этот шкаф, сразу стал уверенней – с родными вещами в руках. Хотя вещи те не больно хорошо его слушались. Он закурил. Дым пошёл по квартире. Говорят, курение вредно не только для курильщиков, но и для всех, кто рядом, и для картин, обоев, ковров – для всего на свете.

Однако бывают, как видно, случаи, когда курение полезно.

Прислонясь к сломанной двери, она смотрела, как Гора возится с форткой, то и дело выдыхая дым на улицу. А ветер обратно его!

И многое вспоминалось Стелле под этот дым. И часто такое далёкое, чего будто и не было никогда.

Со вкусом Гора завинтил починенный кран, усмехнулся:

– Ну? Могу быть свободен?

«Не уходи!» – подумала Стелла. А он и сам не хотел. В большой комнате остановился перед Ваниным столиком. Там всё лежало, как он бросил: учебник, тетрадка по-русскому, ручка. Последнее предложение было: «Стода пробудились на мягких лугах». Ванька из каких-то там своих особых соображений написал: «стода».

Гора даже взял ручку, повисел ею над словом и отложил:

– Придёт – скажи ему…

Переглянулись. Забыв свои обиды, Стелла подошла к нему.

Дальше пошли уже вместе – «на экскурсию» по квартире. И Гора чуть было не открыл дверь, которая вела в «родительскую». Опять рука его повисла:

– Там ничего не надо?

Стелла ему не ответила. А какой был смысл отвечать на вопросы для отвода глаз. И он тоже понял её. Висячую, неприкаянную свою руку положил ей на плечо:

– Чаю дашь?

Она ушла в кухню, и не знала, что Гора делал там, о чём думал. А после он сам вошёл, сел к столу на обычное место.

– Ну, как вы тут?

Она коротко пожала плечами: «А как ты там?» Посмотрели друг на друга, усмехнулись. Опять она почувствовала себя насторожённой враждующей стороной… державой.

Однако гостеприимство при этом страдать не должно. Не спрашивая, Стелла сделала несколько бутербродиков – Гора любил подзакусить во всякое время суток. Да и, между прочим, был как раз обед… Вот он почему так легко с работы ушёл!

– Стрелка! Прости, что я навязчив… Это всё не мама устроила?

Нину он никогда не называл для Стеллы мамой. А теперь словно специально хотел подчеркнуть особое положение, в котором они все оказались. Сделалось ей как-то не по себе. Она покраснела, ответила преднамеренно резко:

– Нет, это не мама. Это Ваня и я!

– Ваня? – Он покачал головой.

Стелла опять ответила ему, словно выстрелила из пистолета. И опять в самую десятку:

– А что ж, по-твоему, родители мне одной нужны?

И теперь, наконец, она его подстрелила. Гора сидел молча, как бы глядя в окно, где по слякоти ползали автомобили.

Стелле сделалось неловко, как всегда бывает неловко приличному человеку, если он оказывается совершенно прав. Чуть не начала извиняться! Но Гора заговорил сам:

– Я не знаю, Стрелка, что тебе ответить…

Нет. Слышно было, что он знает, что это лишь для разгона. И Стелла насторожилась.

– Однако я, Стрелочка, уверен, что родители у вас с Ваней будут. Только не оба сразу. Не оба одновременно. Ты понимаешь меня?

Она отчуждённо пожала плечами.

– Но ты веришь мне?

Она ответила:

– Нет!

Время в брикетах

Гора ушёл. Остался пронзительный сигаретный дым по комнатам, остались две чашки на кухонном столе. В тарелке сох несъеденный бутерброд.

Ей неприятно было, не хотелось думать, добилась она чего-нибудь или нет.

Эх ты, Георгий Георгиевич… Уж лучше бы ей взять да и начать перевоспитывать своего собственного отца, на нём применять все эти Ленины советы. Но Стелла честно себя ведёт. Она Ваню бросать не собирается, как некоторые готовы бросить её.

Решив так, она всё с той же горестной медлительностью и чисто девчоночьей непоследовательностью переехала воспоминаниями на отца… Почему-то вспомнилось, как он умеет рассказывать. Мысль словно бы мечется влево-вправо от ужаса, словно бы не может найти дорогу. А след за ней остаётся яркий, как от молнии. И в последний момент всё вдруг освещено, всё так ясно, точно! Эх!

Когда это было? Лет пятьдесят назад?..

Время по её жизни пролетало густое, прессованное. Некогда отдохнуть, остановиться, некогда пожалеть о том, что потеряно невозвратно. Некогда даже заплакать путём.

И в этот раз получилось то же. Не успела она до конца подумать свои грустные мысли, явился Ваня. Раздосадованное лицо его горело:

– Чего ж ты?!. – и остановился, учуял дым: – Гора приехал?!

– Какой тебе Гора? Слесарь приходил.

Ваня, словно не поверив, обошёл квартиру, и Стелла поняла, как он соскучился. А вот Ваня не понимал (маленькие этого часто не понимают) и с особой обидой налетел на сестру.

Стелле не хотелось ему пудрить мозги, что бутсы, наверное, продавали из-под прилавка – не хотелось разочаровывать братишку в человеческой жизни, а ничего другого, так же похожего на правду, она придумать не могла. Вот и перекручивалась, как гимнастка на трапеции. Фальшивая гимнастка на фальшивой трапеции.

Главное же, врать не было никакого настроения. Отгородилась книжкой и криком: «Не приставай!» Хотела уйти в другую комнату. Извините. Опять события лезли друг другу на голову. Пришла Нина!

– Чем это здесь пахнет у вас? – тоже про Гору, но в замаскированной форме.

– Был слесарь, попросил покурить, и я нашла ему Горины сигареты.

Ванька, увидев, что правды с бутсами не добьёшься, ушёл, скрежеща зубами и обзываясь: «Стеллая-жирная-белая!», что абсолютно не соответствовало действительности, но зато было складно и дразнительно.

– Курил его папиросы и заодно работал его инструментами, – тихо сказала мать. Гора действительно не имел такой привычки – убирать инструмент. В «мирное время» у него был на это Ванька-оруженосец. А Стелла не обратила внимания на такую важную улику.

– И ты угостила слесаря чаем?

Сначала в её планы не входило, чтоб Нина узнавала о Горином приходе. Но теперь, может быть, даже и к лучшему. А может, к худшему… Дайте, в конце концов, хоть немного подышать спокойным воздухом!

– Ну и чего же ты добиваешься?

«Увидишь!» – она хотела сказать. Но не сказала, просто ушла. Мать почти сейчас же открыла дверь в её комнату:

– Я всё-таки хочу, чтоб ты поняла. Эта твоя игра уже перестаёт быть игрой!

Хотела крикнуть: «Сама ты игра!» Вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. И Нина почувствовала это.

– Ну, хорошо, Стрелка… Приходи потом чай пить, – и вышла.

Смотрите, какая чуткая! Не надо было разводиться, вся чуткость так при тебе и осталась бы!

Залезла на диван, укрылась пледиком. Без стука и без спроса вошёл Ванька. Тоже влез на диван, сунул ноги под плед.

– Вань, только не тараторь ничего, ладно?

Странно было смотреть на Ваню, а думать про отца. Вот уж эти двое никогда не подружатся. Они совсем чужие. И Ваньке лучше вообще не знать о существовании такого Игоря Леонидовича…

Ночью ей снилось беспокойное, несбыточное. Снег сверкал до боли, как бывает только в Якутии в апреле и мае. Всё кругом было голубое и ослепительно-белое. Потом начинало искриться, сливаясь в общий чудесный и непередаваемый цвет – это когда они мчались вдвоём на лыжах с трамплина. Потом трамплин обрывался, и они летели. И не то ветер визжал, не то они сами кричали. И это повторялось снова и снова. И ни одного не было лица, ни одного дерева – ничего, только скорость, полёт, этот свет ослепляющий, на который никак невозможно было наглядеться, и они вдвоём с отцом.

В какой-то из полётов искр стало так много, что, кажется, сейчас душа разорвётся от счастья, и свист сделался нестерпим, захватывал сердце. Стелла неслась, но дольше, чем обычно, и почувствовала, что она одна. Что она просыпается.

Она уже знала, что проснулась. Лежала не шевелясь, надеялась, что ещё уснёт, что ещё уйдёт обратно – туда, где была. Наверное, если б можно было, она бы никогда не возвращалась оттуда, а всё летала бы и летала с ним вдвоём.

Тут она услышала далёкий свист, подобие свиста. И поняла, откуда её сон. Про якутский свет рассказывал отец. А этот полёт среди искр по сплошной пустоте она видела на картине, что висит в той комнате. В той комнате, где жил её отец.

И снова раздался свист. Да нет же – телефонный звонок! Совершенно автоматически Стелла выскочила из кровати. Зачем ей это нужно было? Сон исчезал, разбиваясь в брызги и тут же тая, обесцвечиваясь с каждым шагом её босых ног по холодному утреннему полу.

Она сдёрнула трубку – успела! – хрипло сказала: «Алё!» – и скорей подобрала ноги. Сидела, как Робинзон Крузо в первую ночь на необитаемом острове. Была несуразная рань, солнце ещё и не думало выбираться из-за горизонта. Лишь кое-где громадина ночи была размыта сероватой водицей будущего рассвета.

Всё это ей удалось заметить и сообразить в ту совершенно несуществующую паузу между её: «Алё» и словами: «Стеллочка! Привет!». Отец…

Это было продолжением сна, но худшим, чем сон. Потому что отец наяву был хуже, чем в её сне.

– Стелка, я как с печки свалился, да? Это, видишь ли, поезд такой придумали. Приходится быть сумасшедшим с ним за компанию.

Она успела прийти в себя, собраться с духом. Но говорить, к счастью, ещё ничего не требовалось. И она просто кашлянула в трубку – что присутствует.

– Хочешь повидаться, Стелка?

– Пока нет.

Это был сильный и даже, можно сказать, мужественный ответ.

– Пока нет?.. Ну, тогда через год, значит!

Нет, он был не из тех, которые заглядывают вам в глаза и тихо спрашивают: «Ты меня любишь?» Он точно знал, кто его любит, а кто нет. И про Стеллу знал, что любит, что эти его слова ей тоже не просто будет проглотить… Выждал время, убедился, что она растерянна.

– Ну что ты решила?

Нет, он-то уж не будет второй раз просить. Захочешь – сама скажешь.

Стелла поняла эту «математику». И сразу отсекла все прошлые отношения, всю их «любовь», сказала:

– Я с мамой буду.

– Правильно! – произнёс он излишне одобрительно. – При кораблекрушении всегда хватайся за самый большой обломок.

Странный какой-то ответ. Нелепый. А куда же ей было деваться? В Якутию он не берёт – даже специально объяснил! Так куда? К Горе? Или, может, в детский дом? Дурацкий ответ! И она не стала ему ни возражать, ни отвечать.

– Ну тогда есть, Стеллочка, целую тебя! – И как будто эта идея только что пришла ему в голову: – Слушай, давай переписываться! Адрес мой простой…

– Да у меня тут записывать нечем… такую рань… Напишешь – я отвечу.

– Ладно… – Он помолчал. – Договорились. Жди письма! – и повесил трубку.

Опять надеялся, что Стелла начнёт заламывать руки и так далее. Извините! Она кое-что поняла в нём. Он вот как действует… Игорь Леонидович! Он в себя влюбляет человека, а потом совсем его не держит: не ревнует, ни о чём не просит, не устраивает сцен. Отпускает руки – падай, лети, куда хочешь! И это, как ни странно, держит около него людей куда крепче, чем самая сильнейшая верность.

Он это делает нечаянно – он такой родился. «Но я буду так с тобой нарочно делать, – подумала Стелла. – Ты не ври мне, что ты меня не любишь. Любишь. Я тоже не дурочка, умею кое-что понимать. Я тебя разлюблять не собираюсь. Как же я тебя разлюблю – своего отца. Только я тебя близко не буду подпускать. Тогда и посмотрим!»

Но тут она спросила себя: что же это будет за любовь такая? По расчёту? К счастью, она быстро нашлась и ответила сама себе: «Да. Вот такая любовь… Как, например, человек болен печенью, а он до смерти обожает аджику. Он готов её банками есть, но точно знает, что в тот же день и помрёт. Поэтому он ест одну маленькую ложечку раз в месяц». Уже мелькавший здесь дядя Илюша Сорока точно так и поступает.

Она не замечала, что мать давно смотрит на неё:

– Стрелка? Ты чего?.. Ты о чём здесь думаешь?

Она вздрогнула, почувствовала, как неудобно сидит на стуле в своей робинзоновской позе.

– Про печень я думаю и про аджику.

Нина печально покачала головой:

– Странный юмор для шести утра… Кто это звонил, кстати? Если, конечно, не секрет.

– Игорь Леонидович.

Тогда Нина по-своему перевернула и слова про аджику, и позу нескладную, и тон: «Игорь Леонидович…»

– Он тебя обидел?

«А это уж не твоё дело! Отец только мой. Он, по-настоящему-то сказать, никому не нужен, кроме меня!»

Стелла поднялась со стула. Мать быстро удержала её за руку. Так они стояли – два привидения в ночных рубашках.

– А если я скажу, что люблю его, ты всё равно будешь заставлять меня жить с Георгием?

Дочь посмотрела на неё и неожиданно улыбнулась – уличила во лжи: так не любят, мамочка!