Текст книги "Тринадцатый год жизни"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Окончание тишины

Прошла неделя. До первого сентября оставалось всего два-три календарных листочка. Паковали вещи, осматривали ставни. Ценное прятали в тайники, еще оставшиеся от Гориных родителей.

Года три назад Стелла нечаянно обнаружила эти тайники (чему Нина с Горой вовсе не обрадовались) и стала играть с пятилетним Ванькой в разведчиков – засовывала его во всяческие там раздвижные стенки, незаметные ящики, чуланы с двойным дном. А поскольку надо было отстреливаться и время от времени даже взрывать гранаты, чтобы не даться врагу живым, то многострадальные тайные кладовки порядком поизносились. И теперь всё это прятанье «ценных вещей» было для отвода глаз, а вовсе не для жуликов.

Каждый год в конце августа Гора занимался починкой секретов. Надо сказать, он был не очень рукодельный человек. Но при этом любил приучать к работе Ваньку – покрикивал, требовал всевозможного «подай-принеси». Вообще Гора был умный и спокойный. Однако даже у самых умных случаются заскоки.

А починки происходили всё больше по вечерам, после того как Гора наработается на своём заводе, а Ванька на своём футболе.

Но в тот вечер у них всё было тихо. Гора не стучал, не пилил, а сидел у себя в кабинете. Ванька по третьему разу исследовал еженедельник «Футбол – хоккей». Нина стряпала. У людей есть разные увлечения. У Стеллиной матери было такое вот полезное хобби: она любила готовить.

Обычно считается, что от усердной готовки быстро портится кожа. А Нине хоть бы что, она ни капли не боялась разрумяниваться и потом резко остывать. И не страдала, что это дело очень долгое – хорошая стряпня. Если положено соус с грибами помешивать двадцать минут, так она его и помешивала ровно двадцать, на медленном огне. А иначе просто ешь отдельно муку, соль, сметану, сахар, специи, сухие грибы. Это так Нина говорит.

А Стелле, естественно, не хватает терпения. Но и стыдно, что мать по пять часов стоит у плиты, а дочь гоняет лодыря. И поэтому, когда Нину одолевает это вдохновение, Стелла к ней нанимается поварёнком. Не всегда, но время от времени.

Гора, тот Ваньку заставляет, а Стелла сама. И в этом большая разница. Потом Нина в своём деле чемпион, а Гора далеко не чемпион. И это ещё одна большая разница. «Пришла, – говорит обычно Нина, – явилась. Первой вкусненького попробовать!» А сама довольна. Всё-таки, когда творишь произведение искусства, подмастерья необходимы. Да и зрители!

За Ниной интересно смотреть. У неё от готовки разных блюд разные настроения… Ну, не от яичницы, конечно, не от манной каши, а от тех, которые требуют настоящего пилотажа.

Если, например, она раскатывает тесто и трёт цедру для лимонного пирога, то делается задумчивая, будто слушает сказку про ночь и волшебников. А если печёт сырники или оладушки, она весёлая, словно ожидает, что сейчас по телевизору выступит Андрей Миронов. Если же она готовит тот самый грибной соус, то вся сосредоточенная, как, наверное, космонавт, который ведёт свой корабль на стыковку.

Возможно, это сравнение кого-то рассмешит. Ну что в самом деле: соус и космос! Для космонавтов вроде даже обидно. Но дело в том, что Нина очень честно готовила и очень вкусно, так что ни для одного космонавта тут обиды быть не может.

Сейчас она затеяла готовить пирог с рыбой. С мелкой такой рыбёшкой, которая зовётся мойва свежезамороженная.

Распластанных, потрошёных, бесхребетных и безголовых, но все же совершенно целеньких мойвочек она клала на белый лист тонкого теста, каждую снабжала петрушинкой и лучинкой. А узкие проходы между рыбок засыпала круто сваренным рисом с кое-какими добавками, о которых никак нельзя говорить, потому что они являются секретом фирмы.

Это было новое блюдо. И Стелла почти наверняка знала, что Нина его изобрела сама. Может быть, даже сегодня. Интересно, какое у неё при этом будет настроение? Укладывание рыбок на тесто – дело точное и внимательное. Чем-то похожее на работу инженера за чертёжной доской… на работу Горы. И лицо, значит, должно быть такое же – сосредоточенное, серьёзное. А всё же лёгкое… Так думала про себя Стелла.

Но ничего подобного не увидела она. Лицо Нины было безразличным и каким-то холодным. Словно она готовила снежный торт со льдом вместо леденцов и с сосульками вместо именных свечей.

Стелла, готовая что-то спросить, тотчас забыла свой вопрос. Мать повернула к ней голову:

– Что?

– Я… Помочь не надо?

– Нет.

Стелла, как приговорённая, села на стул в углу. Но не успела ещё как следует испугаться, а странное продолжалось. Мать на полдороге оставила свой пирог, подошла к кухонной двери, крикнула:

– Георгий!

– Да? – откликнулся он из кабинета.

– Вот явилась Стелла, ты хотел с ней поговорить.

Почему не «Стрелка»?.. Сердце сжалось предчувствием какой-то неведомой вины. Она посмотрела на мать. Та отрицательно покачала головой. Дальше их молчаливый разговор не успел продолжиться – вошёл Гора. Как приехал из Москвы, так и остался в костюме, галстуке, рубашке. Только московскую шляпу снял. Впрочем, Гора её почти никогда и не надевает. Вечно она валяется в машине на заднем сиденье.

Стелла просто не представляла себе, как это он мог войти в кабинет и не переодеться. Это было для Горы очень важным делом. Всегда он, надевая дачные штаны и рубаху, вздыхает блаженно и грустно: «Господи, как я деревню люблю… А живу в городе!»

Нина тоже сразу заметила его московский наряд. Дочь успела перехватить этот взгляд: в нём чудилось какое-то непонятное превосходство, даже издёвка. Да что такое?! Нина ещё раз, теперь уже чтоб всем было понятно, с ног до головы осмотрела Гору, кратко бросила:

– Сыро.

Гора кивнул. Тут же снял городские штиблеты, сунул ноги в резиновые сапоги. Довольно странная получилась картина: светло-серые голландские брюки и резиновые сапоги.

– Стрелка, ты не будешь так любезна, не составишь мне компанию на предмет пройтись?

Это была обычная его манера изъясняться: он любил, чтоб получалось немного старомодно. Но удивил её Горин тон – слишком серьёзный, а не шутливый, как обычно. Зачем-то – а больше всего от растерянности – она обернулась к матери, и та кивнула чуть заметно, словно давая разрешение на эту прогулку. Нет, словно они были соучастницы чего-то. Что за соучастницы?

Но Гора успел заметить это!

И тогда Стелла, уж совсем не зная, что делать, просто вышла из дома и сейчас же услышала, как за ней протопали Горины сапоги.

Внешне ничего особенного. Так они часто гуляли. Именно вдвоём. Особенно когда Гора со своими конструкциями намается или с Ванькой накричится. А такое раз-два в неделю уж обязательно да бывает.

Ванька, глянувший на них из окна, остался равнодушен со своим «Футбол-хоккеем» в зубах: ему не нравились эти замедленные, слишком умные прогулки. Оказывается, родители на то и рассчитывали!

Они шли по улице, начинающей быстро темнеть, но такой знакомой, что, казалось, было совершенно не важно, темно здесь или светло. Ещё не утоптанные дождём, под ногами легко шуршали берёзовые листья.

– Вот что я тебе хочу сказать, Стелка…

Хоть и не «Стрелка», однако и не «Стелла», такое нечто среднее, – значит, всё не очень уж опасно… Так она быстренько и ничуть не задумываясь об этом, высчитала своё положение.

– Видишь ли, в этой жизни нет ничего раз и навсегда завоёванного… Ты уже проходила миф о Сизифе?

– Который камни таскал?

– Ну… до некоторой степени. Он вносил на гору камень, а камень тотчас падал к подножью. Такое наказание придумали Сизифу древнегреческие боги. А я тут подумал: это вовсе не наказание, а сама наша жизнь. Мы постоянно должны вносить камень на гору.

– Как это?

– Ну, сегодня выучила урок, завтра надо учить снова.

– А-а… – Стелла кивнула неопределенно. С Горой довольно трудно разговаривать. Он как-то не может сразу сказать дело, а берёт издалека.

Это интересно. Но только не когда волнуешься. Ты знаешь, например, что из тебя в конечном счёте будут резать ремни за неповиновение, а вынуждена слушать про то, как однажды к царю Соломону пришли двое спорящих и спросили…

Но у Горы есть и одна очень положительная черта. Он никогда не играет роль «авторитета». С ним хоть и трудно иной раз говорить, но с ним всё-таки легко. Его можно перебивать.

Он говорит про себя, что он демократ. На самом деле он просто хороший человек!

И сейчас Стелла, которая шла несколько впереди, повернулась к нему:

– Я про этот постоянный труд уже всё поняла. Ты мне, пожалуйста, скажи, что произошло, а?

– Да, сейчас. Непременно.

Значит, она не ошиблась – произошло…

– Все требует постоянного поддержания, Стелла. И особенно человеческие отношения. А когда они оказываются запущены по какой-либо причине, то…

– Ты мне скажи, пожалуйста, что произошло.

– Видишь ли, твоя мама и я… мы решили разойтись. И я уполномочен тебе об этом сообщить.

Невольно Стелла взяла его за руку… Горина рука при этом осталась неподвижна. Как бы ничего не почувствовала.

– Я уйду от вас…

– Это всё из-за нее, да?!

– Нет!.. Говорю тебе, тут никто не виноват. К сожалению, ты ещё недостаточно взросла, чтобы понять. Это само… – Наконец рука его шевельнулась. – Мама и я очень просим тебя подготовить Ивана.

Стелла ничего не понимала, словно участвовала в пьесе на китайском языке. Но не потому, что была «недостаточно взросла»!

– Ивану сначала скажем, что я уехал в командировку.

– А мы как? Мы оба остаёмся с… Ниной? – проговорив это, она почувствовала свою полную беззащитность. «Мы решили»… А я так не решала! Да как не стыдно вам! Будто это их личное дело. А нас вообще не существует? «Подготовь Ивана»! Я вам так подготовлю!»

Эти сбивчивые мысли проскочили в ней длинной острой искрой, оставившей боль, разочарование, злость. Стелла оттолкнула руку отца, которую машинально продолжала держать, и бросилась прочь.

Георгий Георгиевич остался стоять, но неотрывно следил за Стеллой взглядом, пока она не вбежала в калитку.

Глава 2

А может, ещё ничего?.

Впервые она участвовала в организованной взрослой лжи. И неожиданно заметила, что в ней появилось что-то от исполнительного солдата, для которого главное – выполнить приказ.

«Приказ» был – обманывать Ваньку. А что значит обманывать? Не проболтаться, вести себя как ни в чём не бывало. Трудного тут, кажется, ничего нет. И всё же не раз и не два на дню она говорила себе: «Зачем мне только сказали? Не знала я, как было хорошо. А теперь зачем-то знаю!»

Но щекотала душу и некая глупая радость, что вот она тоже взрослая – участвует… Это была такая же радость, какая бывает, если переешь консервированного компота: во рту еще радость, а в животе уже не очень.

А Ванька щебетал, как весенняя лягушка. Такой жизнерадостный стал! Ещё бы! Вокруг тебя все пляшут и создают картину счастливого детства. Без конца он в центре внимания, словно юный солист из ансамбля Локтева. Да только он был не в центре внимания, а в центре обмана.

Приглядываясь, привыкая к этой истории, Стелла заметила, что Гора и Нина как-то даже излишне маскируются. До того уж натурально, что сама стоишь, как тот баран перед новыми воротами, и не поймёшь, где правда тут, где ложь…

А ведь они это делают не только для Вани – вот о чём она догадалась! Они это делают и для себя: боятся начинать и всё тянут и тянут.

Уже переехали в Москву, началась школа, но ничего не происходило. Так, может, уж ничего и не произойдёт?

Но память вела её обратно в летние дни. И почти с ужасом Стелла спрашивала себя: как же она не почувствовала этого раньше? Всё видела, а не почувствовала. Даже Ваня почувствовал, а она нет!

Слабея от обиды на себя, от мыслей, что вдруг могла бы ещё что-то сделать… Могла: ведь она равноправная! Ванька действительно мал. А Стелла может сказать, что думает.

Вспоминалось… Они поехали в отпуск не вместе. Сказали тёте Маше: «За ребятами присмотри». А чего присматривать? Всегда присматривала соседка Вероника Петровна. Стелла и сама присмотрит. Суп разогреть – много тут нужно присмотра!

Однако она не учуяла ничего. Лишь досада дразнилась: хотели в Прибалтику, а теперь сиди на даче.

И тут вспомнила случай, как Нина вечером, после работы, входит на террасу. Сумку поставила – и в шезлонг, устала. А Гора читает газету через очки, а Стелла пьёт чай с продолговатой сладкой баранкой – аппетит портит.

И Гора говорит: «Что же ты не предупредила? Я бы тебя встретил… с ребятами». Она только плечами пожала так, слишком спокойно, потом Стелле: «Налей чаю». А Гора ещё раз взглянул на неё и опять газетой зашелестел. Только уже половину читает, половину не видит. А Нина отхлебнула два глотка и ушла.

И теперь Стелла просто поверить себе не могла: какие же ещё доказательства были нужны!

И один за другим проходили перед глазами похожие случаи… все другие, конечно, а похожие, не давали передохнуть недоумению и обиде на себя.

В школе она подсела к Маше Кучаевой. Сделала вид, что случайно. И Машка сделала вид, что случайно… Машка была единственным взрослым человеком в классе. По крайней мере, из тех, кого Стелла как следует знала.

Итак, они сели вместе. В начале года это ведь просто. Учителям дела нет: сами уж не маленькие – как хотите, так и садитесь. А среди народа тоже прошлые связи расшатались. Ну, сидел ты на этом месте – ну и что? Когда это было-то? В прошлом году, при царе Горохе! А теперь новая эра.

Так получилось и у Стеллы: вошла в класс, а Машка на неё смотрит-улыбается.

– О! Приветик-хаудуюдунчик! – И села к Машке. И где-то там внутри отчётливо подумала: не уйду!

Через какое-то время является некий гражданин два уха (который раньше с Машкой сидел):

– Эй, Романова, давай зашныривай в своё дупло.

А Машка:

– Ладно. Что тебе, целины мало? Дай людям общнуться.

А парт действительно свободных целое море. Ещё никто не успел прийти. Он тыр-мыр… ну не драться же – ушёл в неизвестном направлении. Туда тебе и дорога!

Посидели, поглазели друг на друга, позадавали глупые вопросы. Сначала как-то неловко разговаривать по-серьёзному, вроде ты слишком умная. Вот и гонишь эту самую, под названием «пена»…

Тут звонок – ну Стелла и осталась. И на следующем уроке, и на следующем. Потом пошли на биологию, в другой кабинет – и снова они вместе, уж вроде на законном основании.

Но Стелла точно знала, что недаром она оказалась рядом с Кучаевой. И Машка сама тоже кое-что заметила. Дня три прошло, она говорит:

– Романова? Ты чего? – И смотрит так прищуренно.

– Чего?

– Жмёшься!

– Ничего я не жмусь.

– Ну ладно. Потом сама скажешь.

Вот это в ней было очень ценно – она никогда не выспрашивала. Как хороший мальчишка. И всё же Стелла на всякий случай сказала:

– Ничего нет, Маш, честное слово, ничего!

Дочь и мать

Она почти знала, что делает ненужное, не то. И суетливо продолжала организовывать счастливую жизнь. Ей казалось, что, если Нина и Гора пока не расходятся, это из-за неё. Может, во многом так оно и было.

Сидели за ужином. И когда Гора хотел было подняться, она сказала, краснея от своей неуклюжей шутливости:

– Нехорошо-нехорошо, очень невоспитанно – ещё не все поели.

Тут Ванька прикончил свою порцию, посмотрел на чайник, который собирался зашуметь никак не раньше, чем минут через пять. Встал и вышел, как будто Стеллиных слов вовсе не было. Да пожалуйста! Это как раз и входило в её планы. Мигом она доела скучавший на тарелке голубец, выскочила из кухни, плотно закрыв дверь. И через стекло стала смотреть, как за столом неловко сидели друг против друга отец и мать.

Гора повернулся к ней, как бы не понимая. А Нина продолжала сидеть не глядя на дочь. Словно бы она всё знала, что будет дальше. Да ведь и знала!

А Стелла, улыбаясь неизвестно кому и краснея, показывала, как она крепко держит ручку двери и даже запирает дверь на ключ. Хотя, разумеется, никакого замка в кухонной двери не существовало.

Гора в ответ ей кивнул: ценю, мол, юмор, и бесцветно улыбнулся. А Нина продолжала всё так же сидеть. Не то чтобы она сердилась или ей была как-то особенно неприятна Стеллина выходка. Просто она знала, что тут ничего не перевернёшь, а как началось, так и пойдёт дальше. И жалела дочь.

Такого рода случаи происходили раз за разом. Не очень уж часто, правда. Но каждый из них слишком хорошо запоминался. И однажды мать наконец сказала:

– Ты поговори с ней, Георгий.

– Я?.. А почему я?

– Не знаю. Мне кажется, ты.

– Я не буду!

А Стеллина борьба продолжалась. В субботу вечером она остановилась перед сидящим на диване Горой:

– Дай мне два рубля!

Сказала подготовленно-смело, с улыбкой такой пиратской. Чтобы потом лучше получилась шутка. Но шутка должна была получиться только завтра. А сейчас получилось некрасиво, будто она пользуется положением.

Гора молча открыл шкаф, вынул из пиджака кошелёк, протянул ей трёшник. Опять она почувствовала, что делает ненужное, не то. Но уже не могла остановиться в своём нетрезвом, как у лунатика, состоянии… Говорят, раньше такие были лунатики: встанет на карниз – и пошёл. Внизу двенадцать этажей, а он даже не покачнётся. Только бы их не разбудить, иначе улетят с этого карниза – и прямо на мостовую!

А Стелла вот проснулась.

На следующий день она опять так же точно остановилась перед Горой, который опять сидел на диване, словно вся другая территория квартиры была залита ледяной водой.

– Вот вам, Георгий Георгиевич, сдача – рубль, а вот вам четыре билета на шестнадцать десять в кинотеатр «Спорт».

Гора потушил папиросу, отложил газету, снял очки. И теперь они могли посмотреть друг другу в глаза.

– Зачем ты это делаешь, Стрелка?

И понял, что вопрос был задан пустой: совершенно ясно, зачем она это делает.

И понял, что сам он слишком спокоен, слишком ещё весь в газете, чтобы разговаривать. Подумал: «Неужели она переживает сильнее, чем я? Не может быть». И немного успокоился.

Да, он переживал, наверное, сильнее, но Стелла – острей. Георгий Георгиевич из-за взрослости своей не понял этого. И продолжал немного уже уверенней:

– Наша семья… Эти билеты, Стелла… нашей семье… ну… не нужны!

Потом ещё какие-то были слова – «умная девочка», «должна понять». И «во всём разобраться» и… тому подобное. Стелла их не слушала. А может, они не были произнесены, а только остались в глазах у Горы… Стелла выхватила билеты назад:

– Да это вчерашние. Шутка!

Раз и два – разорвала четыре синих жалких бумажки. Но не бросила клочки, понятно! Положила в карман. Пошла к двери. И потом в ванной комнате брякнула щеколда.

Мать даже чудом не могла бы услышать Стеллиных слов. Но услышала её крик (который был на самом деле словом: «Шутка!»). Так она вскрикивала, бывало, когда палец прищемит. Лет до семи-восьми Стрелка любила кататься на дверях. Ну, а где двери, там и щели, а где щели, там и пальцы. Или коленку отобьёт. И мать выскочила из кухни, готовая увидеть что-нибудь именно такое… Увидела лишь мужа, который сидел не то в задумчивости, не то в оцепенении.

– Где Стрелка?

Тогда он рассказал, что произошло, начиная со вчерашних двух рублей. Нине (её, между прочим, звали Нина Александровна) трудно было дослушивать этот слишком обстоятельный – слишком спокойный, как ей казалось, – рассказ. Кивнула сколь могла сдержанно, оборвала его.

– Стрелка! – она постучала в дверь ванной. – Ты там что?

Слышался шум воды – вопрос вроде бы излишен. Но в детстве и в юности Нина сама слишком часто пряталась за этот шум… Да и сейчас бывало!

– Стрелка, ты можешь мне открыть?

– Нет.

– А когда?

– Через час.

Это можно было бы расценить как дерзость. Мать сказала мягко:

– Ну хорошо. У тебя часы на руке? Засекаешь время? Я тоже.

Потом она пошла на кухню, выключила всю свою готовку.

– Я вернусь через час.

Надела плащ, хотя на улице вовсе не было холодно. Но взрослой женщине неудобно в сентябре выходить из дому в одном платье.

Георгий Георгиевич остался один, был растерян. Выглянул в столовую:

– Хочешь, в шашки сыграем, Иван?

– Некогда! – Он смотрел серию про «Винни-Пуха», а впереди было ещё две.

Георгий Георгиевич вернулся к своей газете, сел. «Как будто бы именно я и виноват!»

Она шла по улице, торопливо вытирая слёзы – торопливо, чтобы не приставали, кому не надо. Ведь она была ещё совсем молодая женщина. В троллейбусе ей всегда говорили: «Девушка, передайте на билет». А между тем она имела уже двоих ребят!

Нина Александровна улыбнулась – и грустно и горделиво одновременно.

Начинались трудные времена! Она плакала и о своей Стрелке, которая так искренне и так бесполезно заботилась о мире в семье. И плакала о себе – уж поверьте, ей было о чём поплакать. И к тому же начинались действительно трудные времена.

Она не знала, как рассказать дочери, почему она расходится с мужем. Да и не считала, что это надо делать. Она думала, что просто однажды она своим материнским, авторитетным голосом скажет: «Вот, дети, у нас будет новая жизнь…» Нет, «новая» здесь не подходит. Новая – это как бы «хорошая». Она скажет «другая» или «иная». И дети кивнут согласно, понимающе. Потом примутся за эту «иную» жизнь.

Но оказалось, её расчёты – ерунда. Вернее всего, дети её не поймут, не послушают. Не услышат!

И всё-таки что-то она должна была сделать. Хотя бы на первое время… Ведь через час ей придётся говорить с дочерью. И невольно посмотрела на часы, утерев глаза. И почти знала: Стрелка тоже сейчас смотрит на часы, сидя в ванной на низкой скамеечке, и тоже утирает глаза.

Подумала: «Господи, мы такие с ней похожие. Как бы мне это ей растолковать». Опять улыбнулась и заплакала. Прошла мимо, не отвечая на воркотливый вопрос какого-то усача.

Пора привести себя в порядок и поворачивать к дому. Вместе с этой мыслью пришло и чувство, будто она решила главное – то, как будет дальше вести себя со своими детьми. «Словами пока я этого не знаю, а в душе знаю!» На самом деле она ничего не решила, а лишь перестала плакать и быстро, энергичным шагом шла к дому. Это всегда поднимает настроение. И появляется даже какая-то уверенность в себе.

Дочь её всё сидела над льющейся водой. Но теперь, конечно, лишь из-за того, что раз они договорились, то надо уж досидеть.

Нина Александровна постучала, одновременно сгоняя с лица улыбку:

– Стрелка…

И сейчас же щеколда брякнула назад – дверь открылась. Тут только мать поняла, что энергичная ходьба на самом деле вовсе не решила её проблем. В глазах промелькнул испуг. Но отступать уж было некуда.

Вечером она сказала мужу:

– Мне пришлось успокоить Стрелку, что мы, возможно… ещё поступим по-иному…

«Успокоить? – он подумал. – Нет, это называется другим словом». Но промолчал: ведь сам он и того не сделал.

– Поэтому, сделай одолжение, старайся держаться… в рамках.

Георгий Георгиевич молча кивнул.

А Стелла в это время лежала на животе, подперев голову рукой. В такой позе, говорят, любил лежать юный Пушкин. Стелла занималась странным делом: она мечтала. Ни на каплю не усомнившись в Нининых словах, она оттолкнулась от земли и полетела – успокоенная, лёгкая. Да и как ещё могло быть, верно? Ну не разведутся же они!.. «А ты говорила: делаю ненужное, не то!»

На улице, за тёмными деревьями, выше всех домов и ярче всех окон горела луна.