Текст книги "Тринадцатый год жизни"
Автор книги: Сергей Иванов
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
А когда любовь есть, мы постоянно совершаем благородные и бескорыстные поступки. Чем-нибудь жертвуем собой ради другого.
Почему?.. Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Так уж устроен мир. И если кто-то говорит: «Слушайте, ребята! Ну неужели нельзя жить спокойно, без этих жертв?!», если человек говорит так, это лишь значит, что он вас не любит…
А жертвы, между прочим, бывают всякие. И маленькие, в виде конфеты «Ну-ка отними!», и большие, и очень большие – вот такие, например, как принесла сегодня Стелла.
Ей было грустно. А всё же хорошо. Гора, словно маленьких, вёл их за руки – счастье, что попадалось мало народу! Так думал Ваня, но не в силах был отпустить отцовской руки.
А у Стеллы в голове крутилась фраза: «Ты когда захочешь нас опять увидеть, ты нам скажи…» Но Стелла не произнесла её: не хотелось давить из него слезу при помощи соковыжималки.
Они подошли к магазину, а это считалось как раз полпути. И тут Стелла остановилась – сама. За ней остановился и Гора.
– Ну, здесь мы сами пойдём… точно, Вань?
И снова Гора промолчал. Попрощался с Ваней за руку, потом со Стеллой – у него совсем не было привычки целоваться с детьми. Жаль!
Они пошли с Ваней, ни о чём не разговаривая, но думая об одном и том же. А может, не об одном и том же? Нет, об одном. Потому что, когда они прошли какое-то расстояние, Стелла тронула брата за плечо, и они обернулись.
Так вышло, что и Гора оглянулся именно в этот момент. А вернее, он всё время смотрел на них – он почти не сдвинулся с того места, на котором они расстались.
Но теперь Гора быстро махнул им своей дачной кепкой и пошёл обратно, к своему пустому тёмному дому. И буквально через несколько шагов скрылся за частыми серыми пиками забора. Стелла и Ваня больше не оборачивались. Однако Стелле казалось, что Гора снова смотрит на них.
Поднялись на платформу и сразу увидели Лёню. А он их увидел ещё раньше. Сказал, неодобрительно усмехаясь:
– Загуляли!
Стелла ничего не ответила, молча села на лавочку.
– Я уж вашей матери звонил, – продолжал Лёня всё с тою же усмешкой. – Нету, говорит. Тогда я понял, что вас надо здесь ждать… Мамочка, между прочим, икру мечет.
– Лёнь, знаешь что… Больше не лезь ты ко мне, не «руководи». Делать я ничего не буду.
– В смысле каком?
– В смысле таком. Сейчас даже над кроликами стараются эксперименты запрещать!
– А это не эксперимент, детка! Это борьба! Проигрывает слабый, побеждает сильный. А ты что, хочешь быть слабой?
– Понимаешь, Лёнь, – она поднялась, – тебе объяснить что-либо довольно-таки тяжело… именно тебе… Просто, Лёнь, запомни, ладно? Больше ничего не нужно. Запомнил, Лёнь?
Ваня, который ничего не понимал в их разговоре, стал поближе к сестре.
– Да пожалуйста, – сказал наконец Лёня, – как тебе будет угодно.
Издали мчался поезд, разрастаясь и горя в наступивших сумерках. Говорить, собственно, было не о чем. Да и встречаться, пожалуй, не надо. Они с Ваней вошли в вагон, двери закрылись. «Как же это я у него о Машке-то не спросила?!» Но уже не стала высовываться, чтоб найти на перроне Лёнино лицо.
…Поезд ушёл, и он остался тут один. То есть буквально один на всю платформу – он был единственным провожающим. Снова сел на лавку, где прождал их больше часа. Зачем он их ждал? «Просто запомни, Лень: больше ничего не надо». «Ну нет, – он подумал, – ну уж нет. Ты как хочешь, а я доведу дело до конца!»
Собака на цепочкеМашка вдруг исчезла с горизонта. Вечером Стелла ей позвонила: «Она спит». На следующий день: «Маши нет дома». Но едва они с Ваней и Ниной уселись смотреть «Утреннюю почту», телефон вдруг разродился таким грохотом, словно на той стороне сидел по меньшей мере мамонт. Так умела только Машка – с её нетерпением.
Но голос в трубке оказался другой – не звонкий, а обстоятельный, мягкий… И вроде бы мальчишкин голос:
– Алё. Попросите Стеллу.
Секунда на размышление. Нет, совершенно неизвестный голос!
– Стелла, спустись, пожалуйста, во двор. Я тебе должен передать одну вещь.
Она растерянно молчала. В ухо, не прижатое к трубке, летела чечётка венгерской телезвезды.
– И оденься как-нибудь… Ну… что ты зайдёшь в гости.
– А-а?.. – собственно, она не знала, что спросить.
– Ты спустись и всё узнаешь.
Говорил он очень уверенно. Но не резко уверенно, а так, как говорят добрые.
– Ну… хорошо, – и быстро повесила трубку. Ей тоже надо было как-то себя показать. Хоть этой решительностью.
Пошла в свою комнату. Нина повернулась от экрана, на лице был вопрос.
– Я ухожу. На минутку… – Да и что она могла объяснить!
Надела свитерок, брюки – всё в самый раз под куртку, под погоду «облачно с прояснениями, плюс шесть – восемь».
И тут наконец сообразила… а как она его узнает? Вызванный лифт уже полз к ней, тяжеловесно гудя и пощёлкивая. Стелла, не дожидаясь его, пошла по лестнице. Хоть что-то надо было понять.
Не понимала! Мысли подпрыгивали в такт её шагам. Тогда она остановилась, причём уже довольно низко – на площадке второго или третьего этажа… посмотрела в окно… До чего же просто! В их доме на лестничных площадках были огромные окна, от потолка и почти до пола. И теперь Стелла, опершись руками о толстое стекло, заглянула вниз.
Так она и думала сразу, либо это Лёня, либо это отец, больше некому… чтобы с такой таинственностью. А странно всё-таки, странно, что она именно так подумала, соединила отца и Лёню. Неужели в них есть сходство?.. Стало неспокойно.
Мальчишка стоял прямо напротив двери, и Стелла, как вышла, сразу попала взглядом в его взгляд – словно ударилась.
Да, точно: это был мальчишка из леса, «пришелец». Стелла, которая уже видела его из окна, могла быстро принять спокойный и независимый вид. Мальчишке это далось труднее. Наконец он вынул из кармана конверт, протянул его Стелле. И продолжал с интересом, пожалуй с уважением, на неё смотреть.
Конверт был самый простой, почтовый, с нарисованной крупной снежинкой и вертящейся фигуристкой. Незапечатанный. Стелла взяла его и почувствовала, что он необычно тяжеловат. Что-то там внутри было твёрдое… Ключ на цепочке… Ключ тот самый! Который Стелла швырнула, а он ещё так кратко и жалобно брякнул.
К другой стороне цепочки была прикована костяная якутская лайка, величиною с треть мизинца. И Стелла невольно её взяла на ладонь, такую гладкую.
– Там… на ключе ещё! – поспешно сказал мальчишка. И тут Стелла поняла, что он младше. Причём, наверно, года на два.
На ключе мельчайшими буквами было выгравировано: «Стелле Игоревне Страховой от Игоря Страхова». Какой только Левша согласился делать такую работу…
И вдруг подумалось ей: «А зачем это вообще надо было? Нельзя, что ли, по-человечески? «Стелла Страхова», «Игоревна»… Какая я тебе «Игоревна»!
– Он ещё на словах просил передать… Если ты можешь, то приди. Он сегодня уезжает.
«Он уже уезжал один раз», – подумала Стелла.
– А это для чего тогда? – Стелла покачала в воздухе ключом на цепочке.
– А это если бы ты не пошла.
Кстати, она и не говорила ещё, что пойдёт! Не говорила, а мальчишка понял. Значит, и он был не простым человеком. Стелла улыбнулась: ну что ж, мол, идём.
– А если он уезжает, зачем мне ключ?
– Извини. Я забыл тебе сказать. Меня зовут Володя Наконечников.
Это простое имя очень подходило к его плотной фигуре, большой голове, светлым волосам, видневшимся из-под вязаного картуза.
– Ключ от нашего дома. Игорь Леонидович хотел сказать, что здесь есть люди, которые тебе всегда помогут.
Сам не помог, так пусть «люди» помогут… Нет, стоп. Или уж идти туда или злиться.
– А он кто тебе?
– Игорь Леонидович?.. Я его друг!
Вместе?Теперь шкаф совсем разгородил огромную комнату на две. Как бы на две. И в комнате за шкафами, крохотной комнатуле с четвертинкой окна, стояла раскладная кровать, большой, готовый в дорогу чемодан и стул с отцовской замшевой курткой.
– Здесь живу вторую неделю, – сказал отец, – тесню Володю.
Для них было облегчением, что здесь присутствовал Володя Наконечников.
– Приглядись-приглядись, – продолжал отец. – Замечаешь? Хозяева всё переставили… Хозяева!
Володя улыбнулся. И Стелле пришлось улыбнуться. Хотя было ей, надо сказать, не до улыбок этих «хорошо воспитанных».
Володя посмотрел на Стеллу:
– Мне мама в магазин… сказала…
Отец кивнул:
– Спасибо!
– Она твоя хорошая знакомая? – спросила Стелла, когда дверь за Володей захлопнулась.
– Да, очень хорошая!
Они сидели друг против друга за пустым столом.
– А почему ты сказал, что здесь живёт художник?
– Она и есть художница.
– А сказал: художник.
– Ну, догадывался… что тебе это не совсем понравится.
– Мне как раз совершенно всё равно! – и сама заметила, что очень уж поспешно она это сказала. – А что же ты? Сказал уезжаю, а сам не уехал.
– Хотел уехать, чтобы с ней не видеться. А теперь мы решили… видеться. А когда я в Москву приехал, она нарочно уехала.
– А потом не выдержала? – и поняла, какой странный и почти непозволительный вопрос задала.
– Ну да, – отец кивнул.
– А ты-то запросто выдерживал. Даже ни разу её не вспоминал.
Тут отец засмеялся:
– Какое твоё дело!
– А где же этот жил… Володя?
– У деда… Она часто уезжает… Согласна, что ты в лесу неправильно поступила?
И, не дожидаясь ответа, протянул руку, дотронулся до Стеллиных пальцев… как тогда…
Он был удивительно как-то серьёзен. И спокоен. Такой успокоившийся…
– А где эта женщина?
– Ну, ушла, чтоб мы поговорили. Её, между прочим, зовут Людмила Георгиевна.
– А она придёт?
– Ну да, позвонит… Стеллочка! – тут он что-то вспомнил: – Я узнал, что тебя мать очень хорошо зовёт – Стрелка. Можно, я тебя тоже так буду звать?
– Нет! – потому что это Гора придумал. Они переглянулись, и отец понял.
– Стеллочка! Я прошу, чтоб ты приходила сюда. Я прошу, чтобы ты меня любила.
«А я тебя и люблю!» – хотела ответить Стелла. Но как-то язык не поворачивался это говорить.
– Я скоро на ней женюсь… чтобы уж нам больше не ссориться!
Стелла и сама понимала, что это, наверно, так будет. А всё-таки услышала, и сердце сжалось. И чтобы хоть как-то пройти этот момент, спросила:
– А сколько ей лет?
– Тридцать два…
Моложе Нины!
– А где же их отец?
– Да есть где-то, – он усмехнулся. Но без всякого веселья: – Вроде меня… Пойди ко мне, Стельчик!
Но вместо этого сам подошёл к ней. Присел на корточки перед её стулом:
– Давай-ка я тебя поцелую раз двадцать.
Сейчас он был совсем не похож на себя, того прежнего. И не похож на Лёню! Стелла стеснялась целоваться с ним. И каждый раз, когда он прикасался к её губам, или к её щеке, или к её носу, она закрывала глаза. И однажды, как бы прячась, она уткнулась в его грудь и так сидела.
И когда она очнулась, и когда очнулся отец, Стелла увидела, что в дверях стоят Володя и эта женщина, Людмила Георгиевна.
– Наконец-то мы все вместе, – сказала она.
Под синими глазами небаДаже такой огромный город, как Москва, имеет свои окраины и границы. Усталый поезд метро останавливается, шипя, раскрывает двери, и машинист говорит: «Станция Юго-Западная, поезд дальше не идёт». А он не идёт дальше, потому что дальше ни рельсов нет, ни тоннеля.
Но отсюда же уходят весёлые отдохнувшие поезда. Гудят на прощание в серебряные трубы. Это я не для красоты, между прочим, написал здесь про серебряные трубы. Голоса у поездов московского метро высокие и удивительно чистые. Им бы с такими голосами в лес!
Отдохнувшим поездам предстоит далёкая дорога. С юга на север, через Ленинские горы, через весь громадный город до самых Сокольников и даже ещё дальше!
А если выйти из Юго-Западного метро на улицу, можно совершенно точно увидеть то место, где кончается Москва: ещё немного идёт улица – проспект Вернадского, он заставлен железобетонными гигантами, а потом вдруг конец. Дальше лес и поле… А последним домом, между прочим, как это ни странно, стоит церковь. Очень красивая церквушка.
Именно перед ней затормозило такси.
– Одну минутку, шеф! – сказал мужчина лет сорока и вылез. А за ним вылезли двое ребят.
В такси, как ни хитрись, прощания получаются быстрые и короткие – таксисты ведь долго стоять не любят.
– Ну, прощай, Володь! – Стеллин отец протянул ему руку.
Потом наклонился к дочери. Она стояла не шевелясь, как заколдованная. И лишь в последний момент подняла лицо. И тотчас почувствовала губами губы отца. И дыхание у неё перехватило – это отец крепко сжал её.
– Пишем? – спросил он шёпотом.
– Пишем.
– Ну прощай! – и словно бы совсем легко отпустил дочь. Он снова был уверенный и весёлый… хотя и грустный, потому что прощался со Стеллой.
Спросил у Володи:
– Значит, ты будешь жить на Бауманской?.. Шеф, сколько отсюда до Бауманской стоит?
– Рублей шесть, – сказал таксист, – а может, семь.
– Ясно! – Он снова обратился к Володе: – Сначала завозишь Стеллочку мою, это по пути, а потом жми на Бауманскую. Вот вам на всё про всё десятка!
– Не надо, Гарик! – сказала Людмила Георгиевна. Они уезжали вместе.
Отец словно не услышал её, лишь подмигнул Стелле и Володе.
– Да… А вы на такси-то когда-нибудь самостоятельно ездили?.. Значит, поедете! – Сел в машину рядом с Людмилой Георгиевной: – Ну? Пока!
Господи! Он так уезжал, словно завтра должен был приехать… Но Стелле уж некогда было сердиться. Она лишь смотрела на него и улыбалась. А Володя смотрел на мать.
И тут таксист, который, как и все таксисты, очень не любил стоять попусту, дал газ, машина побежала. Но долго ещё была видна, потому что шоссе на аэропорт Внуково идёт чуть в горочку и прямое тут, как стрела.
– Ну что? – сказала наконец Стелла. – Пошли такси ловить?
По правде говоря, жаль было тратить десятку на такое быстрое, пустое развлечение: полчаса – и нет десяточки!
– А может… – начала Стелла. – Хочешь пойти в гости вон в тот дом? Там снимали «Иронию судьбы»… Помнишь такое кино?
– Про баню, да? Как они в баню ходили?
– Ну да… Здесь живёт моя знакомая девочка, у них точно такая же квартира… Катя Борисенкова… Хочешь посмотреть? В седьмом классе учится.
И тут испугалась: что она скажет о Володе взрослой семикласснице?.. «Это мой брат?» А ведь он действительно ещё в этом году станет её «братом»!
– Ну, а не хочешь, поехали домой.
Каким-то образом Володя понял, что «поехали» – это значит на метро. Да и что, правда, пижонить, если до метро десять минут ходу. А уж этим транспортом у нас можно доехать куда хочешь. И не медленней, чем в такси!
Они шли по улице, которая лет тридцать – сорок назад была кудрявым лесом. Их дедушки и бабушки вполне могли бы ездить в здешние пионерлагеря. Тут грибов было, что называется, «коси косой». И сейчас ещё, ближе к осени, нет-нет да и проломит тротуар могучий подосиновик. Об этом обязательно напишут в «Вечерней Москве», а потом, вслед за удачливым грибником, сюда приедет машина с горячим асфальтом, приползёт паровой каток. И закупорят отдушину. Всё реже на проспекте Вернадского случаются такие чудеса…
Они спустились под землю, сели в свеженький, отдохнувший вагон. Поезд протрубил свою лесную песню. Время было пока не очень бойкое – в вагоне свободно. Однако они сидели, почти касаясь друг друга плечами. Но не разговаривали. Каждому было о чём подумать.
Искоса она посматривала на Володю. Странно, что этот мальчишка теперь будет жить с её отцом, а сама она лишь приходить к ним в гости. К Людмиле Георгиевне… Не знала она, что думать о Володиной матери. И мысли о ней отложила подальше – так поступают с трудным уроком: «Авось завтра сделаю… Или не спросят…»
Странная случилась история. Людмила Георгиевна нашла под половиком ключ. Он потому и брякнул так коротко, что нырнул под половик. И говорит… Это Стелле всё Володя рассказал. Буковки, оказывается, она сама выцарапала. Но придумал-то всё сделать, конечно, отец!
А вот неужели он бы так и уехал, если б Стелла?.. Это опять были «трудные уроки»… Наверное, отец сейчас уже шёл к самолёту. В одной руке у него был огромный чемодан – их общий чемодан. А другой он обнимал за плечи Людмилу Георгиевну… Хорошо, что из тёмного тоннеля вылетела станция.
Парк культуры. И Стелла поспешно поднялась! И Володя поднялся. Постояли, не решаясь протянуть друг другу руки.
– Ну, звони, – сказала Стелла.
Вышла… Фу ты, господи! А десятка-то вся у него осталась. Володя как раз именно об этом улыбался ей виновато и стучал в стекло. Она махнула: «Да ладно!»
Вот и есть повод позвонить.
Эскалатор вынес её наверх, на грохочущее всем мыслимым транспортом Садовое кольцо. Но когда она свернула в тихую боковую улицу, то увидела перед собою: в тёмных и толстых, лохматых тучах пронзительно синел клок неба, словно глаз. Трудно было не остановиться. Даже в спину ей врезалась маленькая старушка. Спросила смущённо:
– Ты что, девочка?
– Извините…
По синей полынье медленно и в то же время мгновенно проплыл самолёт.
Подонок– Слушай, Маш. Ты мне толком так ничего и не рассказала.
На самом деле Машка вообще не проронила ни слова. Так что же там у них с Лёней?..
Уроки были почти сделаны. Остались два устных предметика – история и литература, которые никогда не считались грозой ученика. Наступил в их дне тот час, когда можно устроить законный и длинный перерыв – посидеть, потрепаться… Час тишины. Он, кстати, наступил и во всей Стеллиной жизни. Ни с кем не надо воевать, никого не надо припирать к стенке.
Между тем её вопрос о Лёне, что называется, повис в воздухе. Маша стала говорить, что к её маме в техникум привезли варанчика, хвост его во взрослом состоянии бывает до двух метров, что варан – это пустынный крокодил. Выложив эти научные знания, Машка закончила так:
– А хочешь, можно его посмотреть!
– Маш, я ведь тебя не про варанчика спрашиваю.
– Чего ещё говорить-то? – сказала Маша со странной поспешностью. – Не видала я его и не собираюсь!
– А почему? – Стелла с объективностью равнодушного человека пожала плечами. – По-моему, симпатичный мальчик…
– Симпатичный, красивый, – бросила Машка со злостью. – Неотразимый… ни в одной луже!
– Ну почему уж… – начала Стелла.
– Лужи скисают! – отрезала Маша.
И на этом интересном месте раздался звонок. Стелла сняла трубку… Лёгок на помине!
– Привет-привет! – сказала она, улыбаясь. И стала живописными знаками объяснять, что звонит он.
Лёня о чём-то спрашивал. В голосе слышалось не то нетерпение, не то ещё что-то из области волнений. Но Стелла не расслышала, про что он там ей распинается. Она продолжала усиленно жестикулировать, приманивая Машу поближе к трубке.
– Стелла! Ты почему молчишь, в конце концов?.. Ты продолжала политику с родителями?
Тут она забыла свою жестикуляцию:
– Я же тебе объяснила русским языком: всё прекращается! Хочешь звонить, придумай другую тему. Эта больше не работает.
– А я сам продолжил!
Она поняла своё полное бессилие перед этим человеком. Он разузнал её тайну и теперь пользовался. Но ведь оттого, что он узнал, тайна не стала его. Она по-прежнему Стеллина. А дяди Бенин сын не имеет никакого права… Ну, то есть, так должны поступать приличные люди.
А он, выходит, был неприличным? Или сумасшедшим?.. Вцепился, как бульдог. Она совершенно не знала, что теперь делать. Или что-то ещё можно переменить – уговорить, напустить на него Машку, самой напуститься?.. Но предчувствие непоправимого страха уже расползалось по душе.
Стелла – что с неё взять, она поборолась недельку-другую и конец. А он, Лёня, должен довести задуманное до победы. Во-первых, потом его же благодарить будут. Во-вторых, он докажет Стелле, что не там он настоящий, где на нём ездят верхом по школьному коридору, а там, где он умеет подчинить своей воле взрослых, заставить их сделать не так, как они хотят, а так, как правильно! И в-третьих, он хотел это «во-вторых» доказать самому себе.
Взрослые толстокожи. Это он знал давно. Чтобы пронять их, надо действовать жёстко и точно. А телячьи нежности под соусом любви и скромности – пустая трата сил: Москва слезам не верит!
В воскресенье часов в двенадцать он позвонил на квартиру к Романовым и попросил к телефону Георгия Георгиевича.
Нина Александровна с заметной растерянностью ответила, что Георгия Георгиевича «сегодня не будет, а вы позвоните завтра ему на службу». И продиктовала телефон. На следующий день он позвонил на работу к «дяде Егору» и, представившись приезжим химиком, попросил «служебный телефон вашей супруги». Гора лишь секунду посомневался и дал.
Ну вот. Теперь оба были в его руках! Однако для полного успеха операции Лёня выждал ещё трое суток. Чтобы они забыли его голос. И только сегодня, в четверг, решил, что пора.
– Лёнь, чего ты сделал, хотя бы скажи мне! – план Стеллин был очень прост сейчас. Узнать, против кого из родителей опять начата война, быстро позвонить, всё объяснить, чтобы на Ленины провокации больше не попадались.
– Ну, а зачем я тебе звоню!
Полчаса назад он позвонил Нине Александровне, представился знакомым её дочери, сказал: Стелла упала в обморок и разбила себе лицо. Так он не знает, вызывать «скорую помощь» или не надо…
– Где она лежит?! – закричала бедная Нина.
– А знаете скверик на площади Пушкина? Если стоять лицом к памятнику, первая лавочка справа.
– Ничего не вызывайте. Я сейчас приеду!
Потом он позвонил Георгию Георгиевичу:
– Ваш сын залез в карман. И если вы сейчас же не приедете выкупать его с пятьюдесятью рублями, мы, группа ребят, отправим его в милицию!
И указал ту же самую лавочку.
Сделав эти два звонка, Лёня постоял секунду в телефонной будке. Всё нормально… Взял портфель, пошёл по улице. После школы он домой не заходил, не обедал то есть, и был голоден как собака.
Но при этом шёл почему-то не домой, а просто по пустой дачной улице, которая вела сама не зная куда. С каждым шагом в Лёне всё заметней просыпалось какое-то беспокойство. Улица была прямая и ровная. А Лёне казалось, словно бы он идёт на гору… Уже не беспокойство, а настоящий страх охватил его.
Вдруг он повернул назад, пошёл, а потом бросился бежать. И ветер гнался за ним, как невидимый злой пёс. На бегу Лёня ни о чём думать не мог. И страх его состоял всего из одной глупой мысли: вдруг я прибегу, а телефон будет занят.
Телефон был свободен.
Быстро Лёня набрал номер Нины Александровны. Уже ушла.
Тут обнаружил он, что у него в кармане всего одна пятнашка. И больше вообще никаких денег. Тогда он позвонил Стелле.
Хотел всё делать не так. Но дурацкая необходимость сохранять достоинство заставляла его говорить почти спокойно. От этого ему было ещё противней и тоскливей. Но он даже где-то там вроде усмехнулся в середине.
А потом положил трубку и почти не услышал, что напоследок ему прокричала Стелла. Он и так знал, какой наградой его должны наградить за дела.
Положил трубку… И остался в будке. Понимая, что, в сущности, ему совершенно некуда идти. И стоял там. Словно манекен в витрине. Или словно заспиртованный в банке червяк.
И в этом месте мы расстаёмся с ним навсегда.
Стелла, чуть ли не теряя сознание от ужаса, закричала:
– Подонок!
И бросила трубку.
Даже Ваня пришёл взглянуть, что случилось. Маша сидела, застывшая, как статуя, с изумлённым выражением лица.
– Маш, сюда сейчас придут мои родители. Тебе лучше здесь, Маш, не быть…
