Текст книги "Крутой поворот (Повести, рассказ)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Они наконец добрались до комнаты старика. Здесь все было залито солнцем. Огромный, как бильярд, и тоже обтянутый зеленым сукном письменный стол, заваленный книгами, и огромные красного дерева книжные шкафы. Корнилов с восхищением оглядел шкафы и почувствовал легкое огорчение от того, что, поговорив сейчас со стариком, уйдет из комнаты и никогда не сможет порыться в этих книгах.

Старик, перехватив его взгляд, сказал со вздохом:

– Сорок лет жизни… И даже в блокаду устояли. – Он сел на стул около круглого обеденного стола, над которым низко нависла старомодная причудливая люстра, и пригласил сесть Корнилова.

– Вас зовут…

– Петр Иванович Елистратов, – старик усмехнулся уголками губ и добавил: – Пенсионер. Бывший учитель истории.

– Петр Иванович, семнадцатого рано утром вы были дома?

– Да я уже… – начал Елистратов, но Корнилов мягко остановил старика:

– Вы извините, если вам уже приходилось отвечать на этот вопрос.

Старик пожал плечами:

– Я был дома. И первый раз вышел из квартиры часа в два. В молочный буфет. Это в нашем доме.

– Утром ничего не слышали? Выстрел, крики?

– Нет. Я бы обратил внимание. У нас в доме по утрам такая тишина…

– Но в семь часов вы, наверное, еще спали?

Елистратов опять улыбнулся слегка, словно боясь обидеть Корнилова.

– Я давно уже просыпаюсь ровно в пять. Лет пятнадцать. И сразу встаю. Много работы. А времени осталось в обрез.

Корнилов невольно перевел взгляд на письменный стол, на множество старинных книг и растрепанных журналов с закладками.

– К вам никто не звонил в то утро?

– Почтальон. Принесла заказное письмо.

Корнилов сделал пометку в блокноте.

– С Хилковым вы были знакомы?

– Женя учился у меня в седьмом и восьмом классах. Но теперь это имеет чисто теоретический интерес, – вздохнул старик.

– Нет, почему же? И практический тоже… Для нас.

– Женя был неплохим мальчиком. Способным…

Слушая Елистратова, Корнилов прикинул, сколько же лет прошло с тех пор. Выходило – четырнадцать.

– Человек он был энергичный, изменчивый только очень. Быстро загорался и остывал быстро. И ни в чем не преуспел.

– Не хулиганистый?

– Нет. Он не был ни заводилой у ребят, ни озорником. Скорее слишком чувствительным… Мог от обиды заплакать. В девятом классе он круто изменился. Стал замкнутым, дерзким. Учителя ломали голову, но я-то знал, в чем дело, – отец ушел из дому. Избил жену и Женю.

– Он закончил десять классов?

Старик отрицательно покачал головой.

– У него были друзья?

– Раньше я мало их видел. А года три назад от них спасу не стало. Чуть ли не каждый день пьянки. Девицы…

– Что за девицы?

– Мне кажется, не очень скромные… Это все началось после смерти матери. – Старик задумался вдруг и поглядел отсутствующим взглядом в окно.

– Да, я забыл вам сказать, что на Женю очень плохо повлияло возвращение отца.

– Возвращение отца?

– Ну да! Отец всегда был несправедлив к нему. А потом это побоище… И уход из семьи. Лет семь о нем не было слышно. Он даже не помогал Анне Дмитриевне и Жене. И вдруг появился. Женя уже вернулся из армии, работал шофером на «Электросиле».

– Что же плохого в том, что вернулся отец? – удивился Корнилов.

– Ну как же вы не понимаете! – досадливо сказал старик. – Отец же бил его, унижал, потом семь лет где-то шлялся, ни разу не вспомнив… Женя стал уже мужчиной, молодым человеком. И вдруг приходит чужой человек. Даже не чужой… Хуже. А мать не сочла нужным посоветоваться с сыном. – Старик разволновался и стал задыхаться. Немножко успокоившись, он сказал: – Женя стал жить на кухне. Спал на раскладушке.

– Петр Иванович, а какие отношения были у отца с матерью?

Старик помялся. Чувствовалось, что ему не хочется об этом говорить.

– Здесь я могу только перенестись на зыбкую почву догадок… Вам же нужна правда, а не правдоподобие.

– И с тех пор Хилков стал пить?

– Да. Я видел его несколько раз нетрезвым. Но главное – он очень редко появлялся в доме. Я перестал его встречать.

– Вы сказали, мать умерла. А отец?

– Через полгода…

– Последнее время Хилков тоже много пил?

– Нет. Кажется, поменьше. Я его несколько раз встречал с одной и той же девушкой. По-моему, он свал чуть серьезней. И даже не прятался от меня, когда шел с этой девушкой. Кажется, ее зовут Галей.

Корнилов показал Елистратову фотокарточку Лавровой.

– Она, – кивнул старик. – Красивая девчонка. – И, вздохнув, добавил: – Душевно жаль парня. А я так мало сделал, чтобы ему помочь…

– А приятели по-прежнему ходили?

– Реже.

Корнилов показал несколько фотографий. Старик признал одного Кошмарика.

– Все чаще на лестнице сталкиваешься, – оправдываясь, пробормотал он. – А у нас она темная. Вы и сами видели.

– Хилков был участником группы по угону автомобилей, – сказал Корнилов.

– Нажива, стяжательство… – глухо сказал старик.

– Вам, Петр Иванович, не бросилось в глаза что-то необычное в поведении Хилкова в последние дни?

Елистратов задумался. Потом пожал плечами.

– Нет. Как будто нет.

Корнилов встал.

– Извините за беспокойство, Петр Иванович. Я вас от дела отвлек…

– Рад служить, – ответил старик сухо. И спросил: – Скажите, если не секрет, вы вот про выстрелы расспрашивали. Значит, Женю из пистолета?

Корнилов кивнул.

– Да-а… Попробуй найди теперь. Если уж ищейка не взяла…

– Ничего, попытаемся найти, – ответил Игорь Васильевич.

– Ну конечно, – согласился Елистратов. – Криминалисты есть очень опытные… Да и раньше были. Вот Цезарю убийцы нанесли двадцать три колотые раны. А древнеримский врач Антистий, обследовав труп, дал заключение, что лишь одна рана – на груди – была смертельной. Ну да вы и сами, наверное, это читали?

– Интересно, – сказал Корнилов. – Я не читал.

Выходя из комнаты, Корнилов бросил прощальный взгляд на книжные шкафы.

– А вы над чем работаете?

– Заканчиваю книгу «Причины падения Римской империи». – Он вздохнул: – Очень мало времени, а столько хочется сказать.

Уже в дверях старик вдруг спохватился:

– Вы спрашивали про необычное… Вот я сейчас вспомнил: месяца три назад я видел Женю в театре. В БДТ. Давали «Лису и виноград». Это было необычно для него.

– Он был со своей девушкой?

– Нет. Собственно, я не знаю, с кем он был. В фойе разговаривал с большим бородатым мужчиной.

– Мужчина был молодой?

– Очень пожилой. Почти старик.

– Вы бы смогли его узнать?

Елистратов подумал.

– Да, конечно. У него запоминающееся лицо.

Подождав, пока захлопнулась дверь и стихли шаги Елистратова, Корнилов позвонил в сто семнадцатую квартиру. Дверь внезапно и быстро растворилась. На пороге стоял мужчина. Лицо его было напряженным. Правую руку он держал в кармане. Игорь Васильевич хорошо знал этого инспектора. Даже помнил имя – Васечкин Николай Афанасьевич. Увидев Корнилова, мужчина виновато улыбнулся, выдернул руку из кармана.

– Извините, товарищ подполковник… Нам сказали, что если свои, то позвонят предварительно по телефону. А вы без звонка. Мы уж подумали, кто-нибудь из этой бражки.

Корнилов вошел в темную прихожую. Тут же стоял второй сотрудник. Его Игорь Васильевич не знал.

– Свет тут у вас зажигается? – спросил Корнилов. Васечкин щелкнул выключателем. – Никто не приходил, не звонил? – Корнилов прошел на кухню, заглянул в ванную.

– Нет. Мы здесь словно на необитаемом острове. Ни звонков, ни гостей…

На кухонном буфете валялись красные в белый горошек банки, рассыпанные макароны, перемешанные с крупой и сахаром…

– Ну ладно, вы пригласите понятых, а я в комнате посижу, подожду, – сказал Игорь Васильевич.

Корнилов вошел в комнату. Первое, что бросилось в глаза, – очерченный мелом силуэт человека на полу. Видно, лежал он, чуть согнувшись, вытянув вперед правую руку.

Корнилов пододвинул к себе неуклюжее, старое кресло с прямой спинкой. Сел в него.

Комната была большой, с высоким лепным потолком. Давно не мытое венецианское окно наполовину задернуто шторой, и от этого в комнате стоял полумрак.

«Кто же из дружков пустил тебе пулю в затылок?» – подумал Корнилов и посмотрел на зловещий меловой силуэт.

Несмотря на неуютность, бросившуюся Игорю Васильевичу в глаза, комната Хилкова была хорошо обставлена. В углу, слева от кресла, на котором сидел Корнилов, стоял широкий, трехстворчатый шкаф для одежды, темный обеденный стол и несколько стульев, обитых синей материей. Дверцы шкафа были открыты, и с полок свисали скомканные рубашки, какие-то тряпки. Ярко алел широкий полосатый галстук. У окна старинный журнальный столик на высокой ножке. Рядом с ним неуклюжее кресло, близнец того, на котором сидел Корнилов. На нем тоже валялась одежда. Справа от окна – сервант с посудой. Большой синий диван. И около него – мохнатый ковер. Корнилов еще раз внимательно оглядел комнату – нигде ни одной книжки. Только на журнальном столике несколько газет. Ни телевизора, ни приемника…

Чувство неуютности не покидало Корнилова. Может быть, оттого, что новая мебель в этой комнате с высоченным потолком выглядела уж слишком приземистой, совсем карликовой. И еще необжитость. Мебель была вся новая, кроме журнального столика с расколотой мраморной доской и двух кресел. «Не все денежки пускал Хилков на ветер, – подумал Корнилов. – Мебелишка недавно из магазина… Кошмарик-то все пропивал. А этот и приобретал кое-что. Может, жениться хотел?»

Игорь Васильевич сидел долго, пожалуй, около часа, стараясь примечать все, что помогло бы ему понять личность этого Хилкова, так неожиданно и трагично ушедшего от следствия, найти какую-то хоть крохотную, но убедительную детальку, которая раскрыла бы вдруг состояние хозяина перед смертью – его тревогу, страх, желание скрыться. Корнилов всегда пытался представить себе привычки, характер, наклонности человека, а потом найти в поведении, в обстановке, его окружающей, какое-либо несоответствие, что-то идущее вразрез с его характером и привычками. И тогда задать себе вопрос: а почему же он поступил вопреки привычному?

И этот неизвестный убийца… Не оставил ли он в комнате какого-нибудь, пусть маленького, свидетельства своего пребывания? Кроме пули от нагана. И сигареты.

Странно, но здесь, в жилище Хилкова, Игорь Васильевич никак не мог обнаружить присутствия индивидуальности хозяина. Чего-нибудь такого, что выдало бы его привязанности и интересы.

Одно только бросалось в глаза – аккуратность. И еще – не звонил телефон, молчал звонок от входной двери. Третьи сутки нет человека в живых – и никому до него нет дела, словно и не было его никогда на белом свете. Только работники уголовного розыска толкутся у него в квартире да, наверное, вспоминают арестованные по делу. Что, эта нелюдимость – давнее свойство характера или появилась после того, как занялся угоном машин?

Корнилов вздохнул, достал сигарету. Щелкнул зажигалкой, прикурил. «А что мы знаем об убийце? Он – хороший знакомый Хилкова. Это аксиома. Иначе Хилков не впустил бы его в квартиру, не повернулся к нему спокойно спиной. Имеет наган. Искал что-то очень нужное. Значит, знал точно о том, что оно, это нужное, у Хилкова есть».

Вошли понятые – Елистратов и пожилая женщина. Наверное, дворник. «Никак старику не даем спокойно работать», – подумал Корнилов.

В течение двух часов он шаг за шагом осматривал комнату, и только одна маленькая деталь привлекла его внимание – отворачивая ковер, он нашел завалившуюся между ковром и диваном спичку. Спичку, обгоревшую до конца. Державший ее, наверное, бросил тогда, когда огонь подобрался к пальцам. Такие обгоревшие спички остаются, когда вдруг погаснет электричество и надо что-то найти – свечку, лампу. Или исправить пробки… Или человек раскуривает трубку… Это ведь дело непростое, не то что зажечь сигарету.

Васечкин, внимательно следивший за всеми действиями Корнилова, спросил:

– Товарищ подполковник, может, проверить, не перегорел ли свет?

– Зачем? – пожал плечами Корнилов. – Ты думаешь, если свет перегорит, можно обойтись одной спичкой? Да и белые ночи еще не кончились.

Он позвонил в управление, попросил секретаршу срочно разыскать Белянчикова.

«Кто курил трубку? Хилков, судя по окуркам и показаниям соучастников, курил только «Беломор». Может, когда баловался и трубкой? Никаких следов трубки в комнате нет. В кухне – окурок сигареты. Ладно, подождем Белянчикова…» – Корнилов опустился на колени и стал внимательно исследовать ковер. Сантиметр за сантиметром. И вдруг обнаружил несколько табачных крошек. Не мелких сигаретных, а крупных продолговатых. Таких, которые бывают у трубочного табака. «Ну ладно, ладно, – шептал Игорь Васильевич. – Это уже больше, чем кое-что… Это уже улика». Он завернул табачинки в бумажку. Зазвонил телефон.

– Только что закончил разговор с Кошмариком, – доложил Белянчиков. – Есть кое-что интересное…

– Об интересном потом, – перебил его Игорь Васильевич. – Сейчас идите к нему и выясните, кто из знакомых Хилкова курил трубку. Об этом же переговорите с Лавровой, не делала ли она иногда приборки в квартире своего друга. Если да, то когда это было в последний раз. И не курила ли сигарет. И быстро, быстро. – Он хотел уже положить трубку, как опять обратил внимание на меловой силуэт на полу. – Послушай, Юрий Евгеньевич, когда вы со следователем делали обыск, труп не двигали?

– Ну как же не двигали?.. – недоуменно отозвался Белянчиков. – Судмедэксперт переворачивал…

– Да я не о том… Вы половицы под трупом не осмотрели?

– Нет, – быстро сказал Белянчиков, словно о чем-то догадавшись.

– Ладно. Жду звонка. Выполняй поручение.

Он бросил трубку и озабоченно посмотрел на часы. Было полтретьего. «Ну ничего, не зря время потеряно. Потянем за эту ниточку!»

– Может, что узнать надо, товарищ подполковник? – спросил Васечкин.

– Спасибо, – улыбнулся Корнилов. – Пока ничего. – А сам смотрел как завороженный на меловой силуэт, оставшийся от Хилкова. Потом он опустился на колени и внимательно исследовал большие, потемневшие от времени плашки паркета. Все они были плотно пригнаны друг к другу, а в тонких зазорах скопилась спрессованная пыль. И только вокруг одной плашки зазоры были заметнее.

– Николай Афанасьевич, принесите ножик или вилку, – попросил Корнилов Васечкина.

И когда тот принес с кухни потемневшую, давно не чищенную вилку, подковырнул ею паркетину. Паркетина легко подалась. Под нею лежал сверток.

Елистратов с изумлением смотрел, как Игорь Васильевич, осторожно развернув пакет, вытащил большую пачку советских денег и пачку потоньше – зелененьких замусоленных долларов. Всего оказалось одиннадцать тысяч рублей и триста тридцать долларов. Все потрепанными однодолларовыми бумажками.

Через полчаса снова позвонил Белянчиков.

Кошмарик заявил, что Хилков трубку никогда не курил. Только «Беломор». Знакомых Хилкова, что курили бы трубку, он никогда не видел.

Вернувшись в управление, Корнилов почувствовал себя совсем плохо. Голова уже не болела, а стала будто чугунной, непомерно тяжелой, и каждое слово, каждое движение отдавались тупым гулом. Пот катился градом, и Игорь Васильевич не мог понять отчего – то ли от жары, то ли поднялась температура. Но простудиться в такую теплынь? Когда нет ни ветерка, а воздух раскален, как в литейном цехе. Это как-то не укладывалось в сознании. Он положил руку на пульс и, глядя на секундную стрелку, отсчитал удары. Стрелка расплывалась перед глазами, но он, напрягая зрение, все-таки досчитал до конца. Сто двадцать ударов…

События, две недели развивавшиеся еле-еле, то и дело ускользавшие из поля зрения, вдруг стали разворачиваться в бешеном темпе. Словно сеть, раскинутая на глубине и скрытая до поры от глаз спокойной поверхностью озера, вытянута наконец на мелководье, и уже видно, как ходят, баламутя воду, стремительные щуки, и только самого кошелька не видать, но сердце уже нетерпеливо екает в ожидании богатой добычи. Заболеть в такое время!

«Нет, нет, – твердил Корнилов. – Не болеть! Еще немного, и мы выйдем на эту темную лошадку, на этого неизвестного». В том, что убийца Хилкова был причастен и к угону машин, Корнилов не сомневался.

В кабинет заглянул Бугаев и начал было рассказывать о том, что Угоев-старший дал подробные показания на восемь машин. Корнилов остановил его:

– Сенечка, все это очень интересно, но не мне, а Белянчикову. Все ему, все! Я, кажется, отключаюсь от дела…

Бугаев удивленно посмотрел на Корнилова, и Игорь Васильевич понял, что вид у него, наверное, совсем больной. Удивление в глазах Бугаева моментально сменилось сочувствием, а уж сочувствия Корнилов не терпел.

– Семен, ты меня понял? Подробности письмом. Уматывай к Юрию Евгеньевичу.

Но Бугаев не уходил.

– Сеня… – начал было Корнилов, но осекся, увидев в глазах Бугаева тревогу.

– Что еще стряслось, Семен?

– Мы проверяли картежников… Тех, которые в гостинице играют.

– Ну проверяли. И что? Доложи Белянчикову.

– Игорь Васильевич, один из них ваш брат. Иннокентий Васильевич, – выдохнул Бугаев.

– Кеша? – Корнилов откинулся на спинку кресла и машинально повторил: – Кеша…

Потом тихо сказал:

– Ты, Сеня, присядь…

Минуты две они сидели молча. Корнилов барабанил пальцами по креслу.

– Вот что, Семен, – наконец сказал он. – Все доложи Белянчикову. Все. Я же сказал – отключаюсь от дела. Отключаюсь.

Бугаев ушел. А Корнилов вдруг отрешенно подумал: «Может, это ошибка? Кеша-то скопидом, жадоба. И вдруг карты! Как же он, рублишко к рублишку, а потом сотню на кон? Ну что ж, доигрался, Иннокентий Васильевич. Допрыгался…»

Игорь Васильевич взял лист бумаги и написал рапорт начальнику управления.

«В связи с тем, что мой брат, Корнилов Иннокентий Васильевич, встречался с некоторыми участниками преступной группы Хилкова – Лыткина и играл с ними в карты, прошу отстранить меня от дальнейшего участия в расследовании по этому делу».

«Но с Лавровой-то я обязан поговорить, – решил Корнилов, засовывая заявление в большой конверт. – Обязан».

Он позвонил в тюрьму, чтобы привезли Лаврову, и хотел было вскипятить чай, но не было сил. Поудобнее вытянувшись в кресле, он закрыл глаза. Звонил телефон, но Игорь Васильевич не снимал трубку, и ему показалось, что звонок становился все тише и тише… «Надо не забыть сказать ребятам, чтобы опросили почтальона и поскорее разыскали уехавшего в командировку мужа той женщины…» Потом он подумал о матери. «Опять придется ей трудно. Только привез домой – и сам заболел. Может, лучше в госпиталь лечь? А теперь история с Кешей!»

Корнилов вдруг поймал себя на том, что думает о Кеше слишком спокойно. «Что же это я? Зачерствел на своей работе?» – подумал Игорь Васильевич, и ему стало горько именно от этой мысли. Брат связался с подонками и сам может сесть на скамью подсудимых, а он почти спокоен. «Да ведь худшее я уже пережил. Худшее случилось месяц назад, в деревне. Когда я узнал, что Иннокентий отправил мать на остров… – Корнилов вздохнул, провел ладонью по лицу, чувствуя, что ему уже совсем невмоготу сидеть в душном кабинете. – И мое будущее под большим вопросом. Полное служебное несоответствие – родного брата прозевал».

В это время привели Лаврову. Корнилов слышал, что девчонка она красивая, но чтобы настолько… Белые прямые волосы до плеч, большие заплаканные глаза, узкое с матовой кожей лицо, чуть раздвоенный кончик носа.

– Вы готовы говорить правду? – в упор, без всяких предисловий, спросил Корнилов.

Лаврова поспешно кивнула и тихо, чуть не шепотом, сказала:

– Да. – Лицо ее сморщилось, она достала платочек, но сдержалась…

– У Евгения были знакомые – курильщики трубок?

Она не поняла и недоуменно пожала плечами.

– Трубки, трубки курили его друзья, знакомые?

– Нет. – Она подумала немного и отрицательно покачала головой.

– С кем дружил Хилков?

– С Кошмариком, – сказала она. – С Лыткиным. Они работали вместе. С Феликсом Николаевым. С Георгием Угоевым…

– А может, это просто сослуживцы? – спросил Корнилов.

Она ничего не ответила.

– Вам известно, где сейчас Феликс Николаев?

– Уехал.

– Почему вы думаете, что уехал?

Лаврова вдруг стала говорить шепотом:

– Мне его жена сказала. Она Феликса уговорила. Боялась, что посадят.

– И вы говорили Хилкову об этом разговоре?

– Нет! – испугалась Лаврова.

– Бывали дома у Хилкова друзья?

– Много раз.

– Никто из них за вами не ухаживал?

– Нет, что вы, у всех были свои девчонки. И Женя меня так любил… – Она вдруг ойкнула и испуганно посмотрела на Корнилова. – Вы знаете, одного с трубкой я видела…

– Ну?

– Женя иногда уходил и не говорил мне куда. Понимаете… Я думала, у него кто-то еще есть. Вот и решила выследить его… – Внимание и настороженность Корнилова, по-видимому, передались ей, она заволновалась и стала частить: – Поехала за ним следом. В Невский район. На Ивановской он вышел, пошел в переулок… Дом не помню… Нет, не помню номера. На четвертом этаже он позвонил. Я голоса не слышала. Ниже этажом стояла. А потом поднялась на пятый. Думаю, дождусь – будет он выходить, я и зайду в квартиру. А он вышел почти сразу. С дедом бородатым. А дед с трубкой. Это вам интересно? – спросила она простодушно.

«Еще как!» – подумал Игорь Васильевич.

– Дальше что?

– Я вечером с радости об этом Жене сказала, а он меня избил. Говорит: «Забудь и думать о том, что видела».

– Ты, голубушка, показать нам эту квартиру сможешь? – почти ласково спросил Корнилов.

– Смогу.

Корнилов вызвал секретаршу.

– Белянчикова, Бугаева! Срочно!

– А про машины вы не будете меня спрашивать? – почему-то с тревогой осведомилась Лаврова.

– Позже, позже… – Корнилов нервно барабанил пальцами по столу, поджидая сотрудников.

Пришли Белянчиков и Бугаев, Лаврову увел конвоир.

…Дома он смерил температуру – тридцать девять. Мать заохала, засуетилась.

– Ничего, где наша не пропадала, – тихо пробормотал Игорь Васильевич и добавил, уже обращаясь к матери: – Перебьемся! Главное, мама, – сон. Сон все болезни лечит. Это доказано.

Он проглотил сразу две таблетки аспирина и, выпив бутылку боржоми, лег в постель. Телефон поставил на тумбочку в изголовье. Сладкое, полудремотное состояние охватило его, и, если бы не чугунная голова, в которой гулко пульсировала кровь, он посчитал бы себя самым счастливым человеком на свете… Так он пролежал недолго. Может быть, около часа. Сон не приходил, начался озноб. Корнилов слышал, как осторожно, боясь потревожить его, ходила по квартире мать, прикладывала холодную руку ко лбу, шептала что-то.

И в это время зазвонил телефон. Далекий и тихий голос Белянчикова был спокоен, даже чересчур спокоен. Игорь Васильевич уловил в нем нотки хорошо спрятанной радости, даже торжества.

– Квартира на Ивановской оказалась пустой. Похоже, что хозяин оставил ее за несколько часов до нашего прихода, – докладывал Юрий Евгеньевич, и Корнилов удивился: чему ж тут радоваться? – Мы нашли отпечатки пальцев. Подняли на ноги работников дактилоскопии. И не зря. Это Нырок, товарищ подполковник!

«Нырок, Нырок. Сколько лет искали этого матерого убийцу! Думали, что и в живых нету, а вот вынырнул Федяша Кашлев, ходивший грабить еще нэпмачей! Арест – побег, арест – побег, сколько у него было этого, в уголовном розыске уже и со счету сбились. А десять последних лет – молчание, словно никогда не было знаменитого Федяши Нырка».

– Какие меры к розыску? – спросил Корнилов.

– Всех подняли на ноги, Игорь Васильевич. Не уйдет от нас Федяша… Трубочный табак у него, между прочим, нашли… Бельгийский табачок, душистый. И пару трубок.

– Фото его в архиве есть… Срочно размножить! Да, пусть проверят ребята, не живут ли в городе те, кто проходил с Нырком по старым делам. Все.

Белянчиков повесил трубку и тут же позвонил снова.

– Игорь Васильевич, как твое самочувствие-то?

– Скверное, – проворчал Корнилов. – Температура вот подскочила. – Посмотрел на часы – было уже около трех.

Он снова лежал в тишине и старался думать о Кашлеве. Белянчиков не зря радуется – на такого зверя вышли. Ничего, что сразу не взяли, – это теперь дело техники, далеко уйти не мог. Но Федяша отходил на второй план, и опять мерещилась узкая тропинка и распростертое поперек тело жены.

Он очнулся от прикосновения. Кто-то положил ему руку на лоб. Не мать. Рука была маленькая, прохладная и чуть-чуть пахла духами. Потом эта же рука по-хозяйски легла на его руку.

«Врач, – догадался Корнилов. – Какая у нее ласковая рука».

– Вера Николаевна, – тихо, совсем тихо сказала врач. – Беспокоиться не надо. Теперь дело пойдет на поправку…

Игорь Васильевич открыл глаза. В комнате был полумрак, только несколько солнечных лучиков, пробилось сквозь шторы, и один из них упал прямо на лицо доктора. Это была Оля. Такой он увидел ее вышедшую из леса на Валааме – большеглазую и удивительно нежную. Только сейчас лицо у нее было еще и озабоченным. Он хотел сказать ей: «Вы, как фея, появляетесь внезапно», – но испугался, что слова прозвучат банально, и только улыбнулся. И увидел, как преобразилось Олино лицо.

– Проснулись? – спросила она и села перед ним на стул. – Какие же вы, сыщики, слабенькие. Сквозняков боитесь.

– Боимся, – тихо сказал Корнилов. – Уколы делать будете? – спросил он, вспоминая разговор на острове. – И недели не прошло, как вы до меня добрались.

– Вот и ошиблись, Игорь Васильевич. Уже девятый день. – И покраснела, оглянувшись на мать.