Текст книги "Затворник(СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Прислужники сняли с телеги и расставили стол и скамейки. После все вместе разгрузили воз, и сложили из поленьев четырехугольную стопку, длинной в полтора обхвата, а шириной и высотой – в два локтя. Покойника, не открывая мешка, положили сверху, лицом к небу, ногами – к полудню. Тогда работники отогнали телегу чуть в сторону, и сами расположились передохнуть поблизости. Коршун и Клинок сели за столом, а Пила, согласно обычаю – как ближайший родич, стал разводить огонь. Едва береста и мелкие щепочки разгорелись, он отошел и присоединился к товарищам за столом. Поленья, хорошо просушенные в гостиничной дровнице, занимались мигом, и огонь охватывал помост и лежащее на нем тело прямо на глазах.

Клинок налил из туеска вина в три кружки, и подвинул Пиле и Коршуну.

– Пей, да начинай, брат-пильщик. – сказал Коршун.

Пила выпил, не закусив протер губы рукавом, и начал песню.

Этим песням в Горюченском отцы сыновей не учили, не повторяли друг перед другом их слов – старшие их только пели по случаю, а младшие – таков был обычай и долг – тогда же запоминали. На памяти Пилы, их перепели множество раз, особенно в Позорные Годы, да и после тоже. Отец при Яснооке пел, провожая мать и дочь, и еще двух дочерей – в малолетстве Пилы, тогда же он простился со своими стариками. В других семействах тоже провожали, иные – и не по одному человеку, Пиле было, когда запоминать слова. А что не удавалось запомнить – то приговаривали по-своему, и уже такими прощальные песни запоминались детям и внукам.

Допев первую песню, Пила выпил еще, и разламывая хлеб, проговорил, также нараспев:

– Ты как все, пришел от Неба и Земли. И идешь в свой черед, как нам всем уходить, по огню и дыму, как по лестнице. Еще спал ты слеп под сердцем матери, а костер твой уже стоял сложенный. Так и всем на свете путь указан отроду, к Вечному Небу и к Сырой Земле. Мы поем, тебя провожая в путь, люди в свой черед и про нас споют. И под песни нашу преломят плоть. Тогда нашей силе – быть их силой, А нашей жизни – быть их жизнью. А мы в правнуках возвратимся вновь, и откроем глаза белому свету. И ногами ступим по сырой земле... Смерть тебе пришла, завтра мне придет, А жизнь – вечная...

Все выпили, закусили хлебом, и Коршун сказал:

– Это верно. Может быть, что так оно и есть. Жизнь – она вечная... И все мы когда-нибудь, умрем, но потом снова вернемся на белый свет.

– Только злыдням не видать вечной жизни. – сказал Клинок – Они себе выбрали другое – не по-людски, ни как им судьба положила, а захотели обмануть саму природу, и своим бесовским колдовством продлить себе век. За это ни Земля, ни Небо их не примут, и не возвратят к новой жизни. А обманывать судьбу без конца даже им не под силу, как они не хитры...

– А в Хворостове ведь не так говорят про жизнь и смерть? – спросил его Коршун.

– Нет, не так. И там огню не предают, а хоронят – закапывают в землю. Там верят, что после смерти люди попадают в подземный мир, где правит подземный царь. Мертвых он судит по их делам, а те, кто раньше умерли, говорят про зло, или добро, которое человек сделал им при жизни. И говорят они всю правду.

– Что ж, тогда злыдню тоже лучше на тот свет не спешить. – Сказал Коршун – Потому, что когда он явится перед подземным царем, то и твой – кивнул он Пиле – брат, и тот витязь, в теле которого он к вам приехал, и еще много, кого он погубил, укажут на злыдня окровавленными перстами...

– А про Краюху тогда бы так сказали: – сказал, подумав Пила – "Был он хоть и бестолковый, и работать не любил, зато парень был добрый и честный!"

Огонь тем временем охватил весь дровяной помост, и пылал, вскидывая языки пламени вверх больше чем на обхват.

Пила пропел другую песню. Когда замолчал, то выпили снова, и запел уже Коршун – То ли прощальная была его песня, то ли нет, но говорилось в ней тоже о мертвых: О том как духи злодеев, предателей и подлецов после смерти бродят, спотыкаясь, в темных закоулках призрачной страны, слепые и бессильные, и не могут обрести ни света, ни умиротворения. Люди же добродетельные, скончавшись, мирно блаженствуют, а герои и мудрецы – возвышаются среди прочих мертвых, и стоят рука об руку с богами, словно советники и воины... Так верили в Стреженске.

Спели еще немало песен пока горел огонь, а когда угасли над грудой углей последние язычки, то допили вино со дна туеска, съели оставшиеся от каравая корочки, встали из-за стола, и пошли в город. Слуги, увидев это, запрягли пасшеюся лошадь, забросили стол и скамейки в телегу и тоже поехали восвояси.

В комнате Пилу, Коршуна и Клинка встретил Рассветник. Пила, увидев его, прям испугался – на воине лица не было. Он был бледен, как Вепрь вчера, с темными синяками вокруг глаз, и чуть заметно трясся. Движения я речь его были медленными, и неловкими, словно Рассветник был очень слаб. Пила подумал, что спать он так и не ложился, и от Вепря с ночи не отходил, но и этого ведь недостаточно, чтобы так измотаться... Но все же, когда товарищи вошли, он встал с лавки поприветствовать их.

– Здравствуй! – поспешил Коршун поздороваться в ответ и усадить измученного друга. – Ну что, как ты?

– Ничего. – негромко, как будто чуть присипшим голосом, сказал Рассветник, усаживаясь обратно, а затем и ложась – Вепрю я, вроде бы, сумел помочь, он теперь поправится. Но к нему сами потом сходите, а сейчас он спит. И мне бы тоже передохнуть надо.

– Отдыхай, отдыхай, брат! – сказал Коршун – Тебе, вижу, тоже досталось...

Коршун с Пилой остались в комнате, а Клинок все же отлучился взглянуть одним глазком на Вепря. Вернулся скоро.

– Как он там? – шепотом спросил Коршун.

– Как младенчик. Посапывает лежит. – Ответил Клинок так же тихо– Ну и сила же в нашем брате! – добавил он, кивнув на Рассветника. Тот уже спал мертвецким сном.

– Теперь и нам передохнуть можно? – спросил с надеждой Коршун.

– Отдыхай. – согласился Клинок – Я покараулю.

– Теперь-то зачем? – удивился Коршун – Дело сделано...

– Сделано. Но кто злыдню в городе помогал, мы не узнали и не узнаем теперь, наверное.

– Да есть ли эти помощники вообще? – усомнился Коршун.

– Есть или нет, это нам не узнать. У кого-то же он должен был остановиться. Без него самого они, конечно, вряд ли на что-то решаться – будут тише воды сидеть... Но на всякий случай нам тоже надо ухо держать востро.

– Ну, как знаешь. – ответил Коршун – Если устанешь, толкни меня, я постою.

– Ты, Пила, ложись спать тоже. – предложил Клинок.

– Да нет, не охота...Так полежу. – ответил Пила. Он лег на нерасправленную постель и снова предался своим скорбным думам, но сам не заметил, как через несколько минут задремал.

Когда Пила проснулся, уже вечерело. В комнате стояла полутень. На соседней крыше, за окном, виднелся рыжий отсвет солнца, отходящего к горизонту. Рассветник по-прежнему спал, и кажется, даже в той самой позе, в которой улегся на лавку днем («Словно как на лавку упал, так ни разу во сне не поворочался» – подумал Пила). Клинок отдыхал на своем месте, а караулил уже Коршун. Увидав, что Пила проспался, он поглядел в окно, как бы угадывая время, потом протянулся до лавки Клинка и поворошил его.

– Вставай, солнце садится, кушать пора.

Рассветника поднимать не стали. Оставлять его одного, спящего и бессильного, Клинок тоже не захотел. Он тихонько вышел в коридор, там переговорил с прислугой, и ужин подали прямо в комнату. Однако едва расставили на столе еду и загремели ложками, как предводитель отряда пробудился сам, и присел на лавке, потирая руки и плечи. Рассветник был взъерошенный, заспанный и словно озябший со сна, но все же выглядел он получше, чем днем – хоть и потрепанный, но видно, что живой, а не тень человеческая. Видно отдых правда пошел ему на пользу.

– Что, разбудили, брат? – спросил Коршун

– Ничего. – ответил Рассветник – Мне полегчало уже. Есть давай.

Коршун поспешно взял плошку, начерпал в нее каши с горкой, и подложил большой кусок жаркого. Клинок отломил от каравая горбушку. Пила подкреплялся уже без особого желания – ели, вроде, не так давно, пусть один хлеб с вином, но тоже еда. В горле как ком стоял. Зато витязи наворачивали по-прежнему: У Рассветника крошки во рту не было сутки, Клинок и Коршун словно спешили наесться про запас – впереди у них была дальняя дорога, и невесть еще какие испытания.

Об этом и зашла речь тут же:

– Ну что же. – сказал Рассветник, отодвигая от себя пустую миску – Дело сделано. Слава небу, все живые. Теперь можно каждому по своим собираться.

– Жаль, не узнали, какого волка этот бесеныш делал за Хребтом. – заметил Коршун, и добавил, поглядев на Клинка: – И еще жалко, что при нем меча не было.

– Точно не было меча? – спросил Рассветник – Может, спрятал где-нибудь?

– Нет. – сказал Клинок – Он бы не пошел на нас четверых с одним ножиком, будь у него оружие. А главное, они не берут мечей в такие дальние дороги, и в одиночку...

– Так был же у него меч! – сказал Пила – И когда он в Городище приехал, и когда в лесу мертвый лежал, то при мече был... Или что?

– Ничего. – ответил Клинок – Это уже наше дело.

– Ты вот что, Пила: – вмешался Рассветник – с нами сегодня ночуй, а завтра с утра езжай домой, жди брата с войны. А мы своей дорогой поедем, но про тебя век будем помнить.

Пилу немного покоробило от такого недоверия Клинка, у которого парень этой ночью спас от смерти двоих друзей, а как знать – может и всех их вместе. Но он подумал, что должен войти в положение – дело ведь у них не простое!

– Тебе, Коршун, в горы с утра. – сказал Рассветник – Там Барсу расскажешь обо всем, может, он тебя еще и наградит.

– Меня-то за что! – усмехнулся Коршун – За то, что только в штаны не наложил? Пусть вон, унаяка Вепря награждают, он пострадал – не я.

– А ты приври, что злыдня сам убил, да не одного, а пять, семь, сколько можешь приврать? – сказал Клинок.

– Ну это я могу! Хоть сотню, или две! – с довольной ухмылкой сказал Коршун, откидываясь к стене и поглаживая рукой живот.

– А нам с тобой, брат, – сказал Клинку Рассветник – завтра ноги в руки, и везти Вепря к учителю на Белую Гору. Там-то он всяко быстрее расправится, чем тут.

– Да, А пока его надо бы сюда перенести, и охранника там снять. И еще...

Но что «еще» никто не узнал. В дверь резко и громко постучали.

– Открой. – Сказал Коршуну Рассветник.

Коршун отправился к двери, и хотя был он с виду спокоен и непринужден, но в руке у него Пила заметил прихваченный с лавки молот. Он отодвинул засов и левой рукой приоткрыл дверь, сам стоя не в проеме, а чуть левее. Правую руку с чеканом Коршун опустил вниз, пряча за бедром.

В дверях показался паренек из гостиничной прислуги.

– Господа! Тут приехал боярин какой-то, спрашивает Рассветника с братьями, и того парня, который злыдня убил. – посмотрел он на Пилу.

– Что за боярин? Какой из себя? – спросил Коршун.

Парень задумался, как бы вспоминая, каков из себя новый гость, но ответить не успел. Рассветник громко засмеялся в своем углу. Все обернулись на него.

– Коршун, разоружись! Это ж Молний приехал!

– Молний? – удивился Коршун.

– Он тут откуда? – спросил Клинок.

– Вот сейчас и узнаем. Давай, веди его сюда скорее! – сказал Расветник служке.

– Давай бегом! – прикрикнул Коршун.

Парень умчался, и Коршун закрыв за ним дверь, присел на лавку. Оружия из рук он не выпустил.

– А Молний это этот... вы рассказывали еще про него? – спросил Пила Рассветника.

– Да, он с учителем скитался в позорные годы, и вместе с ним пришел в Стреженск убивать Затворника.

– Ты почем еще знаешь, что он это? – спросил Коршун. – Ты, Клинок, понял?

Клинок промолчал. Рассветнику он тоже не возразил, но на его лице обозначилось вчерашняя недобрая серьезность.

– Знаю, брат. – сказал Рассветник. Увидите.

Через минуту в дверях снова раздался стук. Коршун прежним манером открыл дверь, и глянул за порог.

– Здравствуй, брат-Молний! – поприветствовал он кого-то в коридоре.

– Здорово! – ответили из-за двери. – Что ты меня, с молотом теперь встречаешь?

– Не сердись. Тут, может быть, враг кругом. – сказал Коршун, отходя в сторону.

В комнату вошел рослый, могучего сложения человек, с вихрастой шевелюрой и бородой едва не до груди. Мужественное лицо Молния, наверное, было когда-то и красивым, но годы битв и скитаний огрубили его черты, и преждевременно состарили. Глубокий шрам от правой щеки шел через скулу и разделял надвое верхнюю губу. Взгляд витязя был ясным и гордым. Одеждой Молний напоминал обносившегося боярина: залатанные штаны и рубаху покрывала белая, как мука, дорожная пыль. Сапоги на его ногах повидали тысячи конных и пеших поприщ. На левом боку в ремнях висел длинный меч.

– Здравствуйте, братья! – сказал Молний.

Он обнялся с Коршуном, а потом по очереди – с Рассветником и Клинком.

– Ты здесь, – говорил он – И ты, Клинок. А кто еще с вами был? Я вчера ночью почуял неладное, так вдвое быстрее к вам кинулся.

– Вепрь еще, он с нами из горного стана ехал. – сказал Рассветник

– Что с ним?

– Ранен

– Вот как! Тяжело?

– Тяжело! Злыдень его из-за угла ножом пырнул.– сказал Коршун – Если бы не Рассветник, его бы уже в живых не было.

– А еще вернее – если бы не этот вот парень. – кивнул Рассветник на Пилу.

Молний повернулся к Пиле.

– Здравствуй, добрый человек! – сказал он, и Пила увидел, что возле рассеченной губы у Молния недостает зубов на обеих челюстях – Ты, значит, и есть Пила. Про твой подвиг весь город только и говорит. Я едва в ворота въехал, а мне уже рассказали как пильщик из Горюченского Городища яснооковского злыдня забил насмерть на постоялом дворе.

– Да уж... – ответил Пила. Никакого "подвига" он в своем недавнем поступке не чувствовал, зато мертвое краюхино лицо стояло перед его глазами постоянно.

– Ты сам-то какими судьбами здесь оказался? – спросил Рассветник.

– Я за вами с Белой Горы скакал. Но это погодя расскажу, дайте отдышаться малость.

– Может, баню велеть затопить? – спросил Коршун.

– Не сейчас. Надо о деле поговорить, а там лишних ушей не оберешься.

Велели коридорному принести воды. Молний наспех умылся, сел за стол и стал подкрепляться холодными остатками ужина. Рассветник тем временем рассказывал ему обо всем, что случилось после их отъезда из Гор (о том, что было в Горах, и еще раньше, речи не было. Видимо, Рассветник каким-то образом уже дал об этом знать Молнию или Страшему – подумал Пила). Молний слушал не перебивая и не переспрашивая. Когда речь зашла о драке на постоялом дворе, он строго посмотрел на Коршуна, но опять-таки ничего не сказал.

– Ну, ясно. – сказал он, обсасывая масел, когда Рассветник завершил свой рассказ – Делов, конечно, ты, Коршун, с Вепрем наделали – будь здоров, но как есть, так есть. Хорошо что все не целы, так хоть живы, и будет. Теперь слушайте, с чем я к вам приехал.

И Молний повел речь о других делах – далеких, и до сих пор совсем незнакомых Пиле.

– Вскоре, как вы уехали, – рассказывал Молний – меня учитель на Белой Горе позвал к себе, и спросил, не съездить ли мне в Степной Удел. Я не понял сперва, с чего я там понадобился, когда такие водовороты здесь в двух шагах. «Что я – подумал – Здесь без дела сижу, что ли!» (О каких водоворотах говорит Молний, и какие дела он делал на Белой Горе, Пила, конечно, не мог догадываться) А учитель мне говорит, давай езжай мол. Ему подумалось, что-то в Диком Поле неладно. Я и поехал. Доскакал до города Каили, а оттуда уже в самую степь, до Острога-Степного. Ну вот, приехал туда, до самого края земли, чуть от города отъехал, глянул на Степь, и сразу понял – Учитель-то прав оказался!

– Как ты понял? Увидел чего? – спросил Коршун.

– Глазами прежде ничего не увидел. Смотрю в поле – над ним небо чистое, солнце светит, ветер траву шевелит, а закрою глаза – и вижу, будто прет с поля стеной черная хмара, закрыла весь окоем от заката до восхода, и катит прямо на город. Ветром сухим дышит вперед себя, даже ветром-не ветром, а гарью, сухим таким, душным чадом...

– Прямо так и почувствовал? – спросил Рассветник.

– Да, как закрываю глаза, так и вижу, и чувствую. А открою глаза – снова все спокойно...

– Вот бесовщина... – прошептал впечатленный Коршун.

– А дальше что? – спросил Рассветник.

– Дальше стал я разузнавать, что да как. Спрашивал у разных людей, и они мне много всего рассказывали. В Степи, оказывается, перемены за переменами, и все не к нашему добру.

Молний рассказывал долго. Что-то из его слов Пила уже слышал, что-то понимал по ходу дела. Началось все с тех событий, которые Рассветник упоминал в своем дорожном рассказе – с нашествия тунганцев на Острог-Степной, в правление Ясноока. Разгромленные тогда злыднями, табунщики не смогли отстоять свои пастбища, когда с восхода пришел народ Ыкан. Былые хозяева Великой Степи, кто уцелел, стали в ней пленниками. Другие всеми кочевьями ушли в Приморский и в Каяло-Брежицкий Уделы, под защиту ратайских князей и на службу к ним. Кто-то, миновав полуденный отрог Хребта, получили земли от обрского царя и стали выставлять конное войско по его приказу.

Ыкан были еще воинственнее и яростней тунганцев. Всех оседлых соседей они презрительно прозвали "куары" что означало "скот, предназначенный на продажу" Но пока был жив страшный всем Затворник, они не решались пробовать на прочность ратайские границы. Поэтому в Позорные Годы воевали ыканцы преимущественно между собой, и каждый побеждавший каган подтверждал со струг-миротворским наместником мирный договор. Большие бояре пили с ыканскими послами вкруговую, обменивались подарками и разъезжались по своим сторонам. Смерть колдуна все переменила...

Сильнейший ыканский каган Тыр-Сай перешел со своей ордой реку Янка – границу Приморского Удела. Надолго запомнилось это вторжение! От сотен селений остались головешки, многие тысячи людей перебили, еще больше увели в колодках в степь. Спаслись те, кто бежал в горные леса, или успел спрятаться в крепких городах. Владыка страны князь Тур не посмел выйти в поле и заперся за стенами Стреженска-Полуденного. Льву в великокняжеский Стреженск он послал гонцов с просьбой о поддержке. Но Лев свои полки отослал в горы, против короля и захребетников, поэтому брату он в помощи отказал и велел, как хочешь, а управляться самому.

На следующий год Тыр-Сай снова собрался идти в поход, уже надеясь захватить и столицу края. Он вел с собой всех каганов и князьков Дикого Поля – без боя брать богатство Стреженска-Полуденного. Обещал каждому воину четырех наложниц, восьмерых рабов и по ковшу серебра. "А ратайский князь, едва от копыт наших коней задрожит земля, удерет в горы, и будет жить в шалаше, пока мы пируем на развалинах его города!" – хвастался Тыр-Сай.

Но Тур не никуда не убежал. Вспомнив любезное братское наставление, он раскрыл княжескую казну и сундуки богатого полуденского купечества, нанял в соседних странах множество воинов, и сам встал в стремя со всеми своими боярами и горожанами. Тур подкараулил Тыр-Сая на переправе через Янку у брода Кульят, и ударил, когда войско табунщиков было разделено водой, ударил одновременно конной ратью с поля, и ладейной – с реки. "Кровь ыкан лилась на землю как дождь, и воды Янки от крови стали алыми" – пели потом поэты Великой Степи печальные песни о том побоище. Тыр-Сай погиб, вместе с ним десятки крупных и мелких каганов, а простых ыкунов – без числа. Все в Стреженск-полуденном Уделе прославляли Тура. Считали что теперь Степь успокоилась надолго, и ратаи могут отдыхать от набегов.

Радость эта оказалась преждевременной. Дикое Поле не успокоилось, оно бурлило словно гигантский котел, грозя в любой миг выплеснуться через край. После смерти Тыр-Сая младшие каганы передрались за власть, и в их борьбе неожиданно выдвинулся и возвысился над всеми никому не известный вождь небольшого племени в низовьях Беркиша – Ыласы...

Если раньше в Степной Удел, скрываясь от ярости ыкан, бежали тунганцы, то теперь уже защиты у князя Мудрого искали ыканцы. Несколько их кочевий получили пастбища вблизи полуденной и восходной границ, и ыканские всадники стали нести здесь стражу. В Остроге-Степном таких беглых табунщиков жило и бывало проездом множество. Молний беседовал с ними и узнавал немало важного: от Янки на Закате до Беркиша на Восходе, все превратилось в огромный обеденный стол для шакалов и воронья. Степь залилась кровью, и небо над ней померкло от пожаров. Жестокость нового владыки дикого поля приводила в ужас даже видавших виды разбойников-ыканцев.

"Прежние каганы, одержав победу, жарили на кострах быков и баранов. Ыласы, одержав победу, жарит на кострах пленников, и пирует под их вопли" – так говорили.

Самых сильных и гордых каганов он заставил валяться перед собой на земле. От непокорных кочевий остались груды пепла и белых костяных углей. Предлагая своим соседям союз, великий каган присылал в дар золото, дорогие ткани, и меж ними – кусок тележной оси. Так он намекал на судьбу многих своих недругов – в их племенах сохраняли жизнь только тем, кто мог пешком пройти под такой осью. С людей сдирали кожу лоскутами, распинали на днищах телег, тащили по степи за повозками лежачих. Воины Ыласы насиловали девушек на глазах связанных отцов и братьев, а потом рубили головы по очереди тем и другим. Отрубленными головами играли в мяч, бросали их в длину, целились в них на состязании лучников, а головы князей Степи прибивали к бунчукам и возили как украшение Рабов продавали за Море дешевле овец.

– Ну и какое нам от этого несчастье? – спросил Коршун – пусть эти кизячники хоть до одного друг друга поубивают, нам это только на радость! Не так разве!

– Да нет, не так. – сказал Молний – Ыласы завоевал себе в Диком Поле всю землю. Много племен разогнал кого куда, всю скотину их забрал себе, теперь ее рабы пасут в степях, а его люди все поголовно воины. Другие племена ему подчинились. Он набрал себе множество всадников, надел на них черные шапки, как бы свой знак. Землю тех, кого перебил, он раздал своим подручным, теперь они все приводят к нему конное войско. Теперь, когда он позовет, то собирается со всего поля огромное войско. Большие каганы все приходят как один. Они знают, что если не послушаться Ыласы, то тогда им лучше всем народом, со всеми их табунами войти в Море, да там и утопиться.

– Значит, – сказал Рассветник – теперь вся Степь в одних руках.

– Да, вся Степь, от Янки до самого Беркиша в руках Ыласы. Держит он ее крепко – так, – добавил Молний – как нашу землю держал Затворник.

– Он здесь причем? – спросил Расветник.

– А вот что: – сказал Молний – Этот Ыласы вышел из самых мелких степных князьков, одолел других владык, что были много его сильнее, и целой страной завладел – как?

Все молчали, глядя на Молния.

– Ыкуны, с кем я говорил в Остроге-Степном, все твердят одно: Ыласы начал возвышаться, когда у него появились новые советники. Этих новых те, кто от Ыласы из Дикого Поля бежал, ненавидят больше, чем его самого, и так говорят, что все беды там начались, когда они появились. Они за каганом ездят по степи в черных кибитках, и черные шатры себе разбивают, поэтому и цвет его черный – на шапках у воинов, на бунчуках, и везде. Откуда они взялись, кто такие – все только плечами пожимают. Но с ними он всю свою силу забрал. С ними стал своим отрядом, всех сотня-другая всадников, побеждать целые рати, а с войском – уже и всю степь завоевал. Они, эти "быръя" – славные воины, его людей и учили, и на бой вели, и совет с каганом держали. А главное, они – так все в один голос говорят – если не сами демоны-мары то уж точно – сильные и злые колдуны, и мары им служат.

А еще все говорят, что эти быръя называют себя былыми слугами Ясноока.

– Затворника? – переспросил Рассветник.

– Злыдни! – сказал Коршун – Да может ли такое быть!

– Почему не может-то. – сказал Рассветник – Если один здесь, а другие в Хворостове, в Честове, так почему в Степи других не может быть.

– Не знаю, братья. – сказал Молний – Я сам в степь соваться разведывать не посмел, а решил сперва посоветоваться с учителем. Но по тому, что о них говорили, все выходило точно как мы с вами видели – и в позорные годы, и потом. Поскакал я обратно на Белую Гору, рассказал Старшему все как слышал и как видел, а он послушал, и сказал только, что все так и есть. Злыдни, говорит, точно в Диком Поле воду мутят. Я его спросил, откуда знает, а он сказал: "знаю" Беда, говорит, у порога, надо встречать готовиться.

– И что? – спросил Рассветник.

– Ничего больше не сказал. Поблагодарил меня, и предложил отдохнуть. На другой день отправил Козла, это другого нашего брата – пояснил Молний Пиле – в Засемьдырье, до князя Смирнонрава, а меня просил при себе пока остаться. Я говорю – зачем, дел мол, то ли, нет. А он мне: "как знать, может будет для тебя здесь дело" Да опять так и случилось. Позвал меня к себе как-то раз, и говорит: "Поезжай на закат, разыщи Рассветника с Клинком. Расскажи им все, что в сам слышал в Остроге-Степном. Скажи, что злыдни набрались большой силы в Диком Поле. Да еще добавь, что теперь они ведут кагана Ыласы, со всеми его ордами, на ратайскую землю"

– Что? – переспросил Рассветник. Коршун чуть привстал. Клинок промолчал и не шелохнулся, лишь смотрел на Молния своим пристальным холодным взглядом.

– Учитель такое сказал: Затворник, пока Светлый его не зашиб, успел сказать, будто увидит смерть нашей земли в огне и крови. А злыдни теперь, как он сказал – так хотят сделать, и поведут великую силу ыкунов сперва на Каяло-Брежицк, а куда потом – Небо знает. Найди, говорит, братьев, и спеши с ними туда. Там теперь надо быть.

Коршун сел обратно на лавку, и будто задумался.

– Что? – спросил его Клинок.

– Ничего. Сказано – надо там быть, значит там и будем.

– Значит, добро. – сказал Молний – Все поедем.

– Да. – сказал Рассетник – Пильщик пусть веприна коня пусть берет.

– Кто? Я? – удивился Пила.

– Ну да. Ты с нами не поедешь, что ли? – спросил Рассветник.

– Я-то?

– Ты-ты, кто же еще.– сказал Коршун.

– Да я-то поеду... – мгновение подумав, сказал Пила.

Утром Рассветника с товарищами зашел навестить Орлан. Компания завтракала, и Рассветник предложил молодому боярину разделить трапезу.

– Благодарю. – сказал Орлан, присаживаясь, и поглядывая на Молния – Вас, я вижу, прибавилось?

– Это наш брат, Молний. – сказал Рассветник. Разломав руками каравай, он протянул одну часть Орлану, а другую стал делить между остальными – Молний вместе с князем Светлым и нашим учителем спускался убивать Ясноока, в его нору. Мы ему как себе верим, и ты можешь на него во всем положиться.

– Добро. – сказал Орлан – Как раненный ваш?

– Живой, да еще поживет! – кивнул Коршун в сторону лежавшего на лавке Вепря. – Передай от нас поклон вашим боярам, которые его караулили.

– Передам, обязательно – Сказал Орлан, отправил в рот ломоть хлеба с салом, и на закуску смачно хрустнул луковицей.

– Ты сам с чем к нам, Барсович? – спросил Коршун.

– Меня дядя прислал узнать, нет ли у вас нужды в чем-нибудь.

– Это хорошо. – сказал Рассветник – Нужда у нас есть, даже две.

– Ну рассказывай. – сказал Орлан

– Во-первых, надо вон Пильщика снарядить. Он с нами поедет на войну. Конь для него есть – нашему раненному он пока что не пригодится. А с оружием беда. Может, поможешь как-нибудь.

– Помогу – согласился Орлан – Сейчас в городе оружия не купить, что было – все давно раскуплено. На продажу не привозили давно, а своего не делаем. Меча и брони лишних точно нет, а нож, топор, да и щит какой-нибудь – поищу. А куда вы его с собой сманили, в Горы, что ли?

– Нет. – сказал Молний – мы в Степной Удел поедем. Там со дня на день будет война с Диким Полем.

Орлан посмотрел на него с пониманием, но как будто строго.

– Что ж, – сказал он – И мы здесь, хотя от Поля далеко, а живем не в глухомани. До нас тоже доходят вести, что на наши полуденные земли вот-вот из Степи двинется тамошний каган. Только вот, еще что: С зимы у нас строгий княжеский приказ: всем быть готовым по первому зову идти в Горы. И в другие города отлучатся запрещено. Тем более, на другую войну. Как с вы с этим будете? Вот ты, Коршун – ты же дружинник великого князя?

– Да, так. – согласился Коршун – Только ты же сам знаешь: по всем законам боярин волен себе выбирать службу, и князя, и город. Так?

– Так. Но это когда мир. А теперь война. – возразил Орлан.

– А я на войну и еду. – сказал Коршун – И воевать еду за ратайскую землю, за княжеский род. Это никто мне запретить не может. Братьям – тем более, они ни у кого не на службе. А Вепрь вообще раненный, ему по закону отдых полагается.

– С Пилой вот только заминка. – сказал Рассветник – будут ли его домочадцы платить подати, если он уедет?

– Да у меня домочадцев-то не осталось. – сказал Пила. Нас на дворе и жило – я, да Краюха. Вот если бы можно было хвостовой жене как-нибудь помочь.

– Чьей? – спросил Орлан.

– Хвоставорту жене, брата моего. Он сам в горах, а в городище у него жена, и двое малышей. Мы с Краем до сих пор помогали, чем могли...

– Ополченец он, значит? – спросил Орлан.

– Был ополченец, а теперь он боярин, на службе у большого боярина Беркута.

– Тогда это дело нехитрое. – сказал Орлан – Я Беркута хорошо знаю, и управляющего его знаю. Сегодня к ним на двор поеду, и скажу, чтобы брал твою невестку с детьми на попечение.

– Вот за это благодарю! – обрадовался Пила – Дай Небо тебе здоровья!

– А тут не за что. – ответил Орлан – Оно так и полагается. Только, наверное, Беркутов приказчик не знал про твоего брата с женой, а может просто зажиливал себе ее содержание. Но теперь – не беспокойся, я сам за всем присмотрю! И оружие, что смогу найти, тебе подарю а не продам. Да еще подберу одежды в дорогу – и то должен тебе останусь. Наш род в позорные годы очень сильно пострадал от злыдней и от колдуна, так что мне для тебя ничего не жаль, и для вас, друзья! А ты, Коршун, делай как знаешь. Я про тебя не буду доносить в Стреженск, и Борца уговорю, чтобы не доносил. Напишу только отцу в горы – так он не обессудит. Но "дело" от него, уж извини, придется сдать.

Коршун молча кивнул, вытащил бляху из-под рубахи и отдал Орлану.

– Вот еще какой вопрос, господа. Что нам с Щелкуном делать? – спросил Орлан.

– Это тот, что злыдня провел на постоялый двор? – переспросил Рассветник.

– Да. Он в детинце в яме сидит. Куда его теперь?

Рассветник чуть призадумался.

– Вот что, Орлан: Сколько положено платить за покушение на убийство?

– Князю девятью девять денег, и пострадавшему столько же. А кто был в сговоре, с тех по семью семь – тому и другому.

– Про меня не забудьте. – сказал Коршун – Он на меня тоже покусился.

– Значит, с этого Щелкуна, как с соучастника, по девяносто восемь денег нам и князю. – сказал Рассветник – Вот пусть хозяин за него заплатит, а Заяц ему потом отрабатывает. Нашу долю пусть употребят на то, чтобы выходить нашего раненного, а потом, с первыми попутчиками отвезти в Пятиградье. Да и будет с него.