Текст книги "Затворник(СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

4.6 ВЛАСТЕЛИН СТРАХ

Следующие два дня малый полк петлял по опустевшим полям между Малочерокском и Сонной, нигде не встречая и следа неприятеля. На третий день решились снова послать разведчиков к Горбунову, и оттуда князю с воеводами принесли странную весть: Оказывается, в Горбунов добрались пленники, взятые ыканцами в Черновом Городище, и рассказали, что все войско кагана, бросив имущество, скот, и невольников, в полчаса снялось и ушло куда-то. Эта новость насторожила всех в дружине. О хитрости врагов хорошо знали, многие – не по наслышке, и ждать от них могли только какого-то неожиданного маневра. Рассветник с Клинком каждую ночь также слушали теневую сторону, и слышали одну только тишину, а присутствия мар никак не ощущали. Но и это могли приписать только коварству злыдней, которые, почуяв опасность, спрятали личины и действуют незаметно...

На четвертый день в очередной раз сменили стоянку, перебрались поближе к Каяло-Брежицку, и Месяц посоветовал князю отправить гонцов в саму столицу. Наутро посланники ускакали прочь, и дотемна вернулись с тремя известиями сразу:

Во-первых, Хвалынский Халат с табунами благополучно достиг Струга-Миротворова, на следующий день добрались до места и подводы с раненными. Самому городу весть об этой первой, хотя и не решающей, победе была нужна как воздух. Каяло-Брежицк ликовал, и вдвойне молил Небеса о своих защитниках.

Во-вторых, на следующий день после сражения, чуть не ровно через сутки, в город пришел боярин Кречет, и привел с собой из Стреженской земли шесть сотен воинов.

В-третьих и в-главных: Из Степного городка-заставы Бугор в столицу донесли, что одним ясным днем мимо их острога с полуночи на полдень, поднимая тучи пыли, пронеслась в степь целая орда табунщиков. Пронеслась – и исчезла за горизонтом.

Все опешили, и не знали что думать. Но если бы князь с боярами, или Рассветник с товарищами, или кто-нибудь в малом полку, могли хотя бы подумать, что произошло вслед за их делом у Волихиного Хутора, то удивились бы еще больше.

Ыкуны, бежавшие из побоища, загоняя насмерть лошадей, мчались к большому стану под Черновым Городищем, что на каильской стороне. И первые из беглецов достигли лагеря еще дотемна. Если бы их сразу встретил кто-то из злыдней, то все могло бы обернуться иначе. Но из двоих бывших тогда при войске быръя-ирек-каган, один находился в отдаленном полку, а второй – за какой-то нуждой отлучился в восходную часть становища. Не успел этот второй злыдень вернуться и тогда, когда один из тысячников, не спрашивая ни чьего разрешения, взбежал мимо стражи на холм каганской ставки, и влетел в юрту повелителя. Оттуда, едва отворился полог, раздались пронзительный женский визг и ругань. Через миг две голые женщины, с охапками одежды в руках, вылетели наружу стрелами. Еще спустя мгновение из юрты выбежал невысокий упитанный ыканец с круглыми полными щеками и комочком шерсти на месте усов. Рот человечка был широко распахнут от испуга и удивления, глаза – и того шире. Задергивая на бегу халат поверх голого тела, и крича по ыкански на все стороны, он ринулся вниз с холма. Следом переваливался на кривых ногах тысячник.

А лагерь уже гудел и выл на все голоса. С заката приносились все новые всадники на взмыленных конях, и орали в голос, что передовой полк истреблен, что откуда не возьмись на них обрушилось неведомое ратайское войско. Что мудрый, непобедимый и всем страшный быръя, могуществом которого вознесся чуть ли не до небес сам великий каган – этот самый богатырь сражен сегодня днем, и лежит где-то в пыли, как лежит всякий обычный мертвец.

И еще – что за ними, спасшимися чудом, по пятам мчится огромное полчище ратаев, и сию минуту будет здесь!

Ыкуны бросали все – кибитки, волов, взятую в Каили добычу, юрты, бунчуки и оружие. В одном том, что было надето на себя, они вскакивали в седло – а иные и без седла – и мчались в поле, куда глаза глядели. Множество бойцов в войске Ыласы были с Тыр-Саем на броде Кульят, когда громом среди ясного неба на них обрушился князь Тур. Были и такие ветераны, кто помнил резню у Порога-Полуденного – еще при Затворнике. А кто не был ни там, ни там, те знали оба дела по рассказам, которыми полнилась Степь. Пережитый тогда страх был слишком памятен всему Дикому Полю. Тревога разливалась по стану волной, от западной окраины к востоку, слово превращалось в десяток слов, крик одного подхватывали сто человек. Страшная весть о побоище у Волчихиного Хутора передавалось из уст в уста, но звуча с каждым разом все громче и страшнее. Восемь тысяч ратаев мигом превращались в шестнадцать, а шестнадцать – в четырежды шестнадцать. Каждый прибавлял к общей панике свою толику страха, и набираясь его с каждым мгновением, обрастая испугом сотен людей, паника росла, как растет, обрастая снегом, спущенный с горы снежный ком!

Заслышав шум и крики, быръя оставил свои дела и выглянул из шатра. Он увидел, как кругом мечутся и орут толпы людей, конных и пеших, как носятся напуганные криком лошади. Злыдень подбежал к первому попавшемуся ыкуну, схватил его за грудки, встряхнул и приказал отвечать: что твориться?

– Беда! Беда, могучий герой (а именно так – "могучий герой" переводится слово "быръя") Стреженские полки кругом!

– А!? – воскликнул могучий герой – Говори, что ты видел!

– Ничего не видел! Ратайское войско разбило сторожевой отряд и идет сюда!

– Чт-о-о-о-о!? – заревел злыдень – А ну беги к барабанам, пусть бьют тревогу! Быстро!

Быръя швырнул табунщика в ту сторону, в которой должны быть барабаны, поддал ему для скорости ногой под зад, но ждать, пока тот выполнит приказ, было нельзя. Кругом творилось что-то неимоверное.

– Всем стоять! Всем стоять! – кричал колдун – Всем приказываю стоять!

Но бесполезно! Силы, которую хозяин давал колдуну-маре для всяких поручений, сейчас у него не было, собственная власть злыдней днем умалялась. А главное – страх поразил и его.

Даже злым демонам ведом страх, а в человеческом облике – и подавно. А уж память у них тем более хорошая. Кем бы злыдень не был – возрожденным ли к жизни слугой Ясноока, или заново вызванным с той стороны духом, или человеком, душу которого темные силы превратили в призрак, но он помнил все. Какая-то общая память соединяла всех злыдней, старинных, вчерашних и нынешних, словно общая память Цариц волшебной долины – только извращенная и изуродованная; как память самой Земли, что доступна величайшим мудрецам, но обезображенная, обугленная, искалеченная великой Тьмой. Злыдень сохранил воспоминания – свои, или своих предшественников – о том утре, в которое закончились Позорные Годы. Пережитый тогда ужас был для колдуна-мары знаком и жив – и снова завладел им.

Потому-то злыдень не был сейчас тем грозным повелителем, которого знал ыканцы – он был лишь человеком, которого охватил страх. Он бегал взад и вперед, крича бессмысленные призывы, отдавая бесполезные приказы. Если теперь кто-то из ыкунов и слушал его – то лишь когда быръя хватал пробегавшего мимо за шиворот, но вырвавшись – тут же забывал, и бежал дальше. Никто не обращал внимания на повеления, еще полчаса назад бывшие для всех непреложным законом!

Еще была возможность – садиться в седло, и мчаться в другой лагерь, к другому злыдню, чтобы тот успел принять меры у себя, и не дать панике поразить оставшееся войско. Это еще могло бы изменить многое – но быръя был слишком испуган и растерян. Он решил, что предан хозяином, как тот предавал, рано или поздно, всех, кем повелевал. Как степняки, вместе с их каганом, были обречены оказаться преданными и оставленными, но в свой срок. Демон не подозревал, что срок этот настанет так скоро, и тем более, что его самого, злыдня, хозяин принесет в жертву вместе с остальными слугами...

Злыдень выхватил из орущей бестолковой толпы одного степняка, отхлестал его по бледным щекам, и закричал:

– Коня мне! Приведи коня!

– А... – крикнул ыканец

– Коня!

Два испуганных взгляда встретились глаза-в-глаза. Мгновение двое стояли, замерев, второе мгновение, третье... Потом табунщик сбросил со своих плеч руки злыдня, и попятился назад, неотрывно глядя на великого полководца, мага и мудреца, грозу Великой Степи. Злыдень с хрипом выдохнул. Из-под его ребер, из самой печени, торчала кинжальная рукоятка. Ноги быръя подкосились, и он, будто сворачиваясь в падении в комок, осел на землю. Степняк глянул на него еще раз, пробормотал охранную молитву, и побежал прочь.

В полчаса стан вблизи разгромленного Чернова Городища опустел. Брошенные быки ходили между пустых юрт и кибиток. Потрескивали недогоревшие костры. Аромат баранины, который разлетался от них, быстро сменялся вонью горелого мяса.

4.7 СВЯЩЕННАЯ НОЧЬ

Быстрый по приказу князя взял двадцать лучших наездников, переправился через Сонную и зайдя с севера, осмотрел черновскую округу. Вернувшись к дружине, он сам с немалой растерянностью подтвердил правду давешних донесений – ыкуны ушли. И не просто ушли, а сбежали, бросив свой скарб, волов, юрты, телеги с награбленным добром, даже наложниц, пару которых разыскал Быстрый в пустом лагере. Но добиться от них ничего путного не смог. «Все ушли» – только и могли они сказать. Вокруг стана с опаской бродили, не веря своей удаче, вчерашние пленники и селяне, вышедшие из лесных укрытий. «Все вдруг ускакали!» – слышали от них разведчики, и более ничего. На вершине холма стоял каганский шатер, устланный изнутри заморскими тканями и мехами, стояли ларцы с драгоценностями. Перед юртой ветер поигрывал шестнадцатью черными хвостами бунчука. Торчали на кольях головы ратайских воевод, и на самом видном месте, на самом длинном шесте – голова, в чертах которой и сейчас ясно узнавался облик князя Мудрого...

Полк подошел с Чернову Городищу. Месяц с боярами осмотрели лагерь, и только плечами пожали – все было так, как было, но поверить никто не мог даже своим глазам. Рассветник с Клинком к тому же обнаружили заколотого военачальника, в котором без сомнения признали бывшего злыдня. Рубец от ожога на его челе был старым, значит, рассудили витязи, "сбросить кожу" он не успел, и умер злыднем.

Смирнонрав тогда послал еще разведчиков вдогонку орде, на полдень, и на восход. Ответ отовсюду был прежний: ратаи везде находили следы вражеского нашествия, разгромленные поселки и брошенные лагеря, следы же самих врагов, толпами и порознь, уводили в степь. Наконец в лагерь вернулся последний отряд. Кроме разведчиков в нем приехали двое связанных ыкунов. Загнанные кони пали под ними в голой степи, и оба табунщика прощались с жизнью, когда их встретили ратаи. Они-то и рассказали перед сбором дружины, как было дело.

Ликования не было. То, что вся страна могла избавиться от смертельной угрозы одним скоротечным сражением, казалось таким невероятным, что никто в дружине еще как будто не смел радоваться. Осознание приходило лишь со временем – осознание и облегчение. Оно приходило, когда человек, ночью еще видевший тревожные военные сны, проснувшись наутро убеждался, что вчера было не в грезах, что удивительное спасение не привиделось, что все действительно позади...

Смирнонрав велел десятку расторопных отроков брать обоих пленных, и к вечеру быть с ними в Каяло-Брежицке, чтобы там, перед всем миром, они повторили свой рассказ. Также приказал передать Стройне – с величайшим почтением – голову Мудрого для прощания, и головы других витязей. Сам князь поехал на восход, взглянуть на Каиль и прочие города той стороны.

Пепелище Каили черной шапкой торчало на вершине бывшего городского холма, а ныне – кургана. От города осталась огромная груда угля, завалы потухших головешек. Думать нечего было кого-то там разыскивать.

Рассветник поднялся на восходный склон холма, и встал здесь, в нескольких шагах от края пожарища. Он смотрел на угли, словно чего-то пытаясь углядеть в них. Рядом молча стояли Коршун с Клинком и оба братья-дубравцы. Князь и Месяц сидели в седлах поодаль. Дружина ждала у подножия вала.

Рассветник опустил глаза...

– Молний, да? – спросил его Коршун.

Рассветник кивнул головой.

– Да. – коротко сказал он – Здесь наш брат погиб...

Он повернулся и зашагал с холма.

– Проводим его, может... – сказал Коршун, нагнав по склону названного брата.

– Нет! – сказал Рассветник – Нет... Его погребальный костер давно отгорел. Вот он – смотри! – он показал рукой на пепелище – Здесь вот он и горел! Само Небо оплакало нашего брата, и пропело над его костром! Пойдемте, братья!

Следом за Рассветником, спутники спустились с вала. Князь и второй воевода поворотили коней к полку.

Неподалеку от холма, у кленовой рощи, наполовину вырубленной топорами ыкунов, дружинники натолкнулись на горстку живых людей.

На бревне сидела, сложив на подол руки, худая старушонка, рядом с ней, как показалось вначале Пиле – еще одна, но ростом и фигурой как девочка лет десяти, и почему-то с гладкой кожей, с невыцветшими волосами, торчавшими из-под съехавшего на затылок платка. Но глянув на нее сблизи, дубравец с изумлением понял, что и правда видит ребенка! Но можно ли было назвать этого человека ребенком, девочкой! Не успевшая расцвести, и уже увядшая навсегда, не больше десяти годов от роду – и старая! Взгляд обоих женщин, одинаково пустой и безучастный, глядел прямо, но словно ничего не видел. Обе были серые как пепел, и одеждой, и лицами. Старушка не шевелилась, девочка мерно, без остановки, покачивала младенца, укутанного в такие же серые пеленки.

Рядом копал яму пожилой коренастый мужик с длинной бородой. Голова его была обмотана куском какой-то рванины, засохшая кровь бурела на повязке и в редких волосах. Он разбивал землю лопатой, насыпал в ведро и подавал ведро из ямы тощему мальчишке. Лопата была черная от копоти, а черенок – свежий, недавно выломанный.

Увидев всадников, оба копателя вышли навстречу. Старушка с девочкой не пошевелились. Мужик передал лопату пацану и выступил вперед.

– Здравствуйте, добрые люди! – сказал он громко – Какими судьбами к нам? Не из Стреженска случайно?

Князь переглянулся с Месяцем. Коршун сказал в ответ:

– Я из Стреженска. А это перед тобой князь Смирнонрав, брат великого князя Льва и князя Мудрого. Кланяйся!

– Здравствуй, светлый князь! – сказал старик, с показным усердием отвешивая земной поклон. Мальчишка за его спиной стоял, вцепившись в лопату, уставив на всадников испуганный взгляд – Кланяемся тебе, что нас посетил! А где же ваш старший брат, великий князь? Он почему побрезговал нами, закопченными?

– Слушай, ты... – прикрикнул Месяц, подняв поводья.

– Подожди! Не тронь его. – прервал его Смирнонрав – А ты, старик, думай, что говоришь! Перед тобой князь, а за дерзкие слова на княжеский род – смерть! Если есть, что мне сказать, говори толком!

– Мне есть, что сказать, светлый князь! – ответил человек – Жаль, что здесь еще нет твоего брата, я бы и не то сказал, да он бы сам увидел! – старик заговорил громче, он шатался словно пьяный – А раньше бы приехал – еще бы не то увидел! Он бы все увидел, что тут было, в его земле! Как тут старухам головы рубили! Как детишек бросали в огонь! Что смотришь, светлый князь! Хочешь меня убить за дерзость? Бей! Мне не жалко, и ты меня не жалей! Вот сюда бей! – мужик показал рукой на свою перевязанную голову – Через дырку в голове! С пол-удара убьешь! Меня сюда ыкун бил... – вдруг он сбился, зажмурился словно от боли – бил ыкун, да чуть-чуть не...

Старик упал бы, но спешившиеся бояре подхватили его под руки, достали веревку, и готовились вязать руки.

– Оставить! – приказал Смирнонрав – Он не в своем уме, не видите! Оставьте его, и поехали.

– Светлый князь! – раздался вдруг тихий сиплый голос.

Говорила девочка. Старушка по-прежнему не шевелилась. Паренек сидел на корточках возле старика, не умея никак ему помочь.

– Что тебе? – спросил Смирнонрав.

– Там у нас в шалаше боярин раненный.

– Где? – спросил Месяц.

– Покажу. Пошли за мной. – ответила девчушка.

Она передала младенца бабушке, и та стала так же мерно его покачивать, глядя глазами в прежнюю сторону. Ребенок негромко пискнул сквозь тряпье.

Девочка отвела князя и бояр за полсотни шагов, в рощу. Там, под сенью кленов, стоял шалаш из свежих веток.

– Ну-ка, кто там! Покажите! – приказал Месяц – Да куда тащите, черти! Шалаш разберите!

Отроки подняли навес над лежачим. Возраст его нельзя было определить, настолько раненный был бледен, худ и изнеможен. Вокруг обоих глаз темнели густые синяки. Едва солнечный свет пролился на него, как человек зажмурил глаза и застонал. Руку приподнял, словно пытаясь закрыться от света, но сил донести ее до глаз не хватило.

– Небо, кто это! – спросил князь – Знаете его кто-нибудь?

– Он не говорит ничего. – сказала девочка – только стонет иногда и воду пьет.

– Я его знаю. – пробормотал Быстрый. Он снял шапку и отер пот с лысины – Это тезки моего сын, здешнего каильского воеводы. Силач его зовут. Где вы его нашли, девонька?

– Там. Он с горы сползал. – ответила малолетняя старушка.

– Видимо его ушибли, да и бросили, думали умер... – сказал пораженный боярин – А потом, когда город зажгли, он очнулся и пополз... Ну-ка, давайте его понесем...

Отроки сделали из жердей и плаща носилки, уложили на них Силача и понесли к остальным.

– Как он дожил-то до сегодня! – Удивлялся Быстрый – Чем вы его кормили?

– Он ничего не ест. – сказала девочка – Мы находим кости, которые остались от ыкунов, варим в котле, и он пьет похлебку по чуть-чуть, а есть совсем не ест.

Усаживаясь в седло, Быстрый обернулся и приказал своим людям:

– Вы вот, что... Дайте им... Дайте сухарей, мяса, соли... топор дайте, коня... И знаете, что: неситесь-ка вообще в ыканский лагерь, возьмите там корову – пару коров, овец несколько, и пригоните сюда. А потом сами здесь задержитесь – поможете им жилище построить! Нет, к лешему это все! Привезете их в Каяло-Брежицк, на мой двор. Там им всем найдется и кров, и дело!

Князь с дружиной держал путь прочь от Каили. Смотреть тут было больше нечего. Уже после, когда объедут люди всю область, побывают во многих городах и поселках, на пепелищах и развалинах, то смогут примерно счесть жертвы этого короткого, но страшного нашествия. Острог-Степной и Черново Городище степняки взяли обманом и разорили. Штурмом взяли крепость Тунганский Городок на южной окраине каильской земли. Недалеко от самой Каили захватили приступом пригород Булатов. Опушку и Щербатый жители оставили сами, бежав в леса, и степняки в ярости предали оба городка огню. В городе Каменный подросток-сын тамошнего господина, ушедшего с Мудрым, возглавил защитников и сумел отбить два штурма, после ыканцы ушли. У приграничного острога Ярска на полудне, и на севере– возле Соколова, на пределе каильской и подлесской земель, полки степняков появлялись, но убрались восвояси без приступа. В самой подлесской области легкие отряды ыкан появлялись у Суровска и Верхнереченска, выжгли окрестности и тоже исчезли. Во всех городах, которые табунщикам удалось взять, погибли многие сотни людей. В одной Каили перед войной жило до десяти тысяч человек, а от нападения спасалось еще столько же! Почти никто из них до вечера после штурма не дожил... А сколько несчастных кочевники застали по большим и малым селам и хуторам, скольких нагнали в дороге, скольких нашли в лесных укрытиях – это знало одно Небо!

К Стругу-Миротворову вернулись на десятый день похода, заполдень. Был канун огненной ночи.

В городе, наверное, не осталось ни одного человека – все вышли через восходные ворота на поля, встречать возвращение дружины. Людей были десятки тысяч – наверное, вчетверо больше, чем когда-то пришло сюда смотреть на встречу великого посла. Толпа протянулась на много обхватов от стен, и тем, кто выходил из ворот, было не протолкнуться, а прибывали и прибывали еще, без конца.

Едва завидев с башен дружину, вестовые тут же дали знать вниз, и навстречу Смирнонраву из толпы выехали верхом княгиня и большие бояре. Знаменосец вез позади них большой синий стяг с вышитой золотом ладьей под парусом, и такой же каймой по краям – княжеское знамя пропало в походе, поэтому для встречи взяли собственное знамя Волкодава.

Сам первый советник, выехав вперед, слез с коня. Слуги подали ему на подносе что-то покрытое белым шелковым платком, и отвели в сторону коня. За спиной боярина стояла Стройна, а, по обе руки от нее – наместники Мореход и Бобр. Дальше сидели в седлах прочие вельможи и толпился народ.

Малый полк приблизился к собранию людей. Смирнонрав велел Месяцу, Рассветнику и Быстрому ехать за ним, а прочим – остановиться. Вдоль толпы граждан проскакал верхом отрок – он дул в рожок, призывая всех к тишине.

Князь остановил коня за десяток шагов от Волкодава. Дождавшись, пока шум за спиной притихнет, старый воевода начал:

– Светлый Князь! Вот, за моей спиной, город и народ, что ты спас! Сами Небо и Земля послали тебя для нашего спасения, в бою направили твою руку, и осветили твой ум мудростью ради всех нас! От всей земли тебе поклон, светлый и славный князь!

Волкодав, не выпуская подноса из рук, поклонился в пояс и продолжил:

– Просим тебя о чести, светлый князь! Прежний наш государь, твой старший брат, пал на поле битвы, защищая страну. Струг-Миротворов, и все граждане клялись в верности стреженскому престолу и обещали не призывать себе в правители никого, кроме как из княжеского рода. Кого же – в половину обернувшись назад, словно спросил у народа Волкодав – из князей нам звать на свой престол, как не тебя, господин! Если из всех, кого мы просили в этот смертный час о помощи, ты один пришел встать на нашу защиту! Ты спас город и страну от великой грозы, окажи теперь великую честь! Набирай себе дружину и живи с ней во дворце на Струге, владей всеми данями с земли, будь первым судьей во всех делах, и води в бой миротворской войско!

Сказав так, Волкодав снял с подноса тканный платок. Под ним оказалась княжеская шапка Мудрого, вся в жемчуге и каменьях, с опушкой из черного соболя.

Смирнонрав, выйдя из седла, подошел к Волкодаву. Старый боярин, снова поклонившись, подал князю шапку, которую тот принял с ответным поклоном и надел на себя.

– Благодарю вас за такую честь, бояре и граждане! – сказал он не слишком громко, но в полной тишине, не нарушенной ни одним словом никого из тысяч людей, его голос, кажется, пронесся по всему собранию до самых стен.

– Вот он, наш князь! – закричал, воевода обернувшись к миротворцам – Слава светлому князю!

И крик его тотчас подхватило сомнище голосов. Поле как взорвалось радостным криком, шумом и гамом, свистом дудок, смехом и приветствиями! Все славили князя и Небо, чья воля привела его на помощь городу. Смирнонрав вернулся в седло. Тут же знаменосец встал за его спиной и поднял над князем миротворовский стяг. Волкодав взял правой рукой княжьего коня под узду, а левую поднял вверх.

– Тихо! Тихо! Воевода говорит! – закричали кругом бояре и старосты. Народ немного умолк, и Волкодав продолжил:

– Новый государь у нас! И пусть имя у него тоже будет новое! Светлый князь! – обратился он к Смирнонраву – Не гневайся на нас, но пусть не будет у Степного Удела владыки, смирного нравом, да и ты не таков! Скажи, как тебя называть! Хочешь – будь Гневом, как твой прадед, величайший и славнейший из воинов! Воистину и ты таков же! Хочешь – будь Светлый, как твой отец, ведь ты один – наш светоч, защита и надежда в черной тьме! Хочешь – будь Мудрым, как твой брат! Скажи, отныне как нам тебя звать!

Смиронрав подумал мгновение, и сказал:

– Мудрым – именем брата я не назовусь, слишком свежа память о его гибели! Светлым, как отец тоже не буду. Об отце, и о его нашествии на город тоже все помните, так что не быть в Каяло-Брежицке правителю с таким именем. Гневом я тоже не назовусь. Мой прадед был великий воин, но воевал в чужих землях, ради славы и добычи, а своей земле он не был ни хозяином, ни стражем. Но раз вы, честные граждане, славите меня за то, что я защитил ваш город и удел, то так и зовите – Защитником!

– Защитник! – закричал Волкодав – Слава князю Защитнику!

Толпа снова взревела, и на этот раз уже князь – теперь Защитник, а не Смирнонрав – призвал всех к молчанию поднятием руки.

Крик улегся, и новый государь Степного Удела сказал:

– Волкодав сказал сейчас в своем слове от города, чтобы я набрал себе дружину. Так вот, мне никого не надо набирать. Дружинники мои все со мной! Вот они! – показал он на стоящий позади полк – Все, кто был со мной в походе, все это – люди храбрые и верные! Их я и зову жить с собой на Струг!

– Слава князю! Да здравствует князь Защитник – снова заревели в один голос поля под Каяло-Брежицком, и на этот раз громче всех кричал бывший малый полк, а теперь – княжеская дружина. А в дружине все сильнее, во всяком случае, так показалось Пиле, орал "Флафа!!!" его младший брат.

Главная церемония встречи на этом кончилась. Воины сходили с коней, навстречу им шли и бежали горожане. Все радовались, смеялись, поздравляли друг друга со счастливым спасением, и благодарили спасителей. Ни на миг не утихали похвалы князю и его дружине.

Защитник обнялся со Стройной. Немедленно и единодушно они объявили о прощении Месяца, и тут же князь даровал ему место подле себя. Коршун среди встречавших не увидел, к своему некоторому облегчению, Скалу, зато встретил и тоже обнял на радостях львова дружинника Кулака, приехавшего из Стреженска с Кречетом. С Кулаком Коршун был дружен. Быстрый обнялся с Мореходом, едва не сбив своим огромным носом шапку с головы брата.

Защитник рассказал невестке о Силаче, и княгиня, хорошо знавшая его отца, велела немедленно везти его на Струг.

– Есть у вас хороший лекарь? – спросил Защитник

– Есть-то есть, – сказала Стройна – Но двое лучших ушли в поход с мужем, и не вернулись. Знаешь, как поступим: Я его сегодня же отправлю в Чернореченск. Там, у моей сестры, мы укрыли наших племянника и младшего брата. Там и наш домашний лекарь, хвалынец, лучший в бывшей Каили. пусть он поднимает Силача на ноги.

– А Лихого куда определим, интересно? – спросил Месяц.

– Лихого-то? – спросил Защитник – пусть при мне, на Струге остается.

– Это потом, – сказал Месяц – а сейчас что с ним, как его рана?

– Жалко его. – заметил Коршун, стоявший рядом – Он хоть и болтал тут языком сверх меры, но сам боярин храбрый, и честный, кажется.

– Раз так, – сказала Стройна – то пусть он тоже отправляется в Чернореченск, и дело с концом. Сестре велю, чтобы выходила двоих.

Защитник рассказал княгине о подвиге Коршуна, и изумленная Стройна попросила деверя не скупиться с наградой.

– Я бы сама его осыпала золотом, только теперь не я, а ты, брат, распоряжаешься богатствами города. Тебе и решать!

– Пойдешь в мою дружину, Коршун? – спросил Защитник – Или хочешь вернуться в Стреженск, ко Льву?

– Не-е-е-е-ет! – воспротивился Коршун – Там мне пока делать нечего! Если я в стреженском уделе появлюсь, то как бы с меня Лев рубашку не сдернул, да не отходил по спине как следует!

– Значит оставайся здесь! – постановил князь – Будет тебе место в ближней дружине, и дом на Струге, возле меня.

– Светлый князь... – скромно добавил Коршун – Дело такое... Мне не жалко места подле Льва, только у меня под Стреженском имение, так Лев теперь не забрал бы его...

– Будешь и с имением! – понял Защитник тонкую подсказку – Подберем что-нибудь.

– Найдется имение! – подтвердил Волкодав – Сейчас по всей стране будет много владений без хозяев, так что выбирай любое! Что бы у тебя там Лев не отнял, мы возместим вдвойне!

Стоявший здесь же Месяц, от этих слов словно призадумался на минуту, а потом спросил Волкодава и князя с княгиней:

– А вот как, интересно, Лев скажет про то, что мы, без его ведома, избираем себе князя? Как вы думаете?

– А что об этом можно думать! – сказал Волкодав – О том, как нам помочь против ыкунов, Лев не заботился. Какого ляда ему теперь лезть в наши дела! Каяло-Брежицк волен выбирать себе господина из княжеского рода – таков обычай! А за тебя, светлый князь, – обратился он к Защитнику – уж поверь мне – случись что, вся страна встанет горой!

– Об этом и толковать нечего. – подтвердил князь – Каяло-Брежицк – мой законный стол. Я после смерти Мудрого – второй в княжеском роду, и по обычаю должен был ему наследовать! А в Засемьдырске я княжил только по отцовской злости. Теперь Небо само все рассудило по справедливости!

– Так, светлый князь! – сказал Волкодав – Все правильно говоришь!

А потом был пир. Были заздравия и славословия, музыка и песни... Ставили столы на широких берегах Черока – множество, чтобы мог рассесться вес народ, а кому не хватало столов, те стелили на траве скатерти. Рядом сложили и зажгли большие костры, и пели возле них. Пели прощальные песни – в память о павших на полях брани, и о загубленных мирных людях. Снова возносили Небу хвалы и благодарность за избавление, снова прославляли светлого князя Защитника и его удалой полк. Пели и о былых временах, вспоминали деяния князей прошлого – от тех еще стародавних времен, когда первые пра-пра-ратаи пришли на Черок из глубин Дикого Поля. Смутная, едва ли не призрачная память о тех годах сохранилась лишь в сказках и былинах, от пересказов в которых истина перемешалась с вымыслом, с деяниями позднейшими, и со всем, что прибавили для красного словца. Пили вино, и стучали чарами о чары...

А когда стало смеркаться, то кажется, в тысячу раз больше костров зажглось на берегах, и песни зазвучали уже другие. А больше, чем пения, стало плясок. И в музыке, и в словах стало более радости наступающей ночи, чем славы прошедшего дня.

К Пиле, сидевшему за столом, подскочил Хвостворту, который едва вырвался только что из целого круга девушек. На шее у него висел большой венок из цветов и кленовых листьев, другой, поменьше – на голове. Хвост растормошил руками пилину шевелюру.

– Что не весел, а, брат! – закричал он, смеясь – Погляди, что кругом, какой праздник, а! А дело какое сделали! Ну, развейся хоть разок!

Пила смеялся в ответ:

– Веселись, брат!

– Пошли с нами! – не унимался Хвост – Там попляшем, тут борозду пропашем! – добавил он вполголоса, и снова загоготал. – Давай, пойдем! Девки ждут!

– Ступай, я посижу...

– Эх, бра-а-а-а-ат! Ну и скучный ты человек! – засмеялся Хвост, снова уносясь в круг девушек – как нырнул в море улыбок, цветов и пестрых платьев.

– Вот этой рукой! – доносился до Пилы шепелявый голос – Этой самой, семерых ыкунов уложил, я не я буду!

– Семерых одной рукой?! – звенели в ответ другие голоса, чистые, радостные и восторженные – Наверное, еще и одним ударом?

– Не-е-ет! – спешил отказаться Хвост – Ударом только шестерых! А седьмого – плевком добил!