Текст книги "Затворник(СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Хвост бежал весь остаток дня. Вечерело, лес погружался в полумрак, но никакой погони позади пока не было слышно. Ни человеческих голосов, ни ржания коней, ни собачьего лая. Наверное, думал беглец, напившаяся стража и не заметит его пропажи до утра. Хвост бежал, ломая кусты, натыкаясь в темноте на деревья, спотыкаясь и падая. Вставал, и не отряхнувшись, бежал все дальше и дальше. Ни звезды, ни луна на затянутом тучами небе не указывали ему пути, и он бежал, куда несли ноги. В темноте он переходил болота, и увяз бы где-нибудь с концами, но под болотным торфом, не глубже лодыжки, еще стоял твердый лед. А когда не стало сил бежать, то отдышался немного, приникнув к сосновому стволу, и дальше побрел шагом – так же, не ведая, в какую сторону идет. И рассвет в свое время стал заниматься где-то слева. Хвост понял, что взял к югу от кратчайшей до гор дороги, но продолжал идти прежним путем. Может быть – рассуждал он мимоходом – это хотя бы немного собьет с толку погоню. Может быть, они уже поджидают его где-то там, на какой-нибудь переправе... Он шел и шел. Продирался сквозь молодняки и ельники, обегал озера, брел через болота, в чащах увязал по колено в недотаявших снежных кучах.

И сколько не хотелось спать или присесть отдохнуть, но Хвост твердо решил идти без передышки весь день и до темноты очутиться как можно дальше.

Около полудня он съел рыбу – хотел сперва съесть половину, а вторую оставить на потом. Но рыба была такой вкусной, сочной, так хрустели на зубах нежные косточки – ничего прекраснее Хвост в жизни не пробовал – что не удержался, и умял сразу все.

"Еще наловлю потом! Будет под вечер озеро какое-нибудь, и наловлю!" – оправдался он. Кости, обсосав, хотел бросить, но подумав, решил выбросить где-нибудь по дороге в реку, и спрятал за пазуху до поры.

До самого заката беглец шагал, а на закате остановился отдохнуть. "дух переведу, а после найду озерко, и наловлю еще рыбы" – подумал Хвостворту. Сел на холодную сырую листву под деревом, и в один миг уснул.

Посреди ночи он пробудился от волчьего воя. Ему показалось, что целая стая волков голосила прямо за соседним деревом. Хвост спешно вскочил на ноги и огляделся, но даже в ярком свете круглой луны ничего не увидел – только пустынный лес вокруг. Голова Хвостворту спросонья варила туговато – он даже не понял сразу, где вообще очутился. Однако, по устоявшейся уже привычке, Хвост мигом сообразил, что ночная тишь намного усиливает и приближает волчий голос. Стая была намного дальше, чем ему сначала почудилось. Все же беглец уже не смел снова улечься спать так же беспечно. Недолго думая, он взобрался на раскидистое дерево, умостился в разветвление ствола, словно в седло, и привязал себя кушаком. Тогда лишь он почувствовал за пазухой забытые рыбьи кости. В два счета перемолов их зубами и проглотив, Хвост приник лицом к шершавой сырой коре, и снова уснул. Уснул, убаюканный унылой волчиной песней, как детишки засыпают под колыбельную...

Внизу раздались резко треск веток и шуршание палых прошлогодних листьев. Хвост встрепенулся. Кругом было светло. Взошедшее солнце уже слегка пригрело спину. «Погоня!» – вмиг пронеслось у него в голове. Попался, проспал все на свете, дня дождался, соня – когда еще засветло надо было ноги в руки хватать! Теперь конец! Он весь вжался в ствол, не смея пошевелиться и поглядеть на землю...

Треск повторился, что-то прошуршало внизу, глухо протопало... и стало удаляться. Последний раз шум ломающейся ветки донесся уже откуда-то издали и утих. Как будто, прошел олень или какой-то другой крупный зверь. Встала тишина – ни стражи с собаками в погоне, ни волчьего воя не было слышно.

Но мысль о погоне, и о времени, упущенном во сне, напугала Хвоста не на шутку. Он спешно развязался, слез с дерева и зашагал прочь. Шел он навстречу совсем еще низкому солнцу.

Набредя на лесное озеро, Хвост вспомнил о рыбе, и о вчерашнем несостоявшемся ужине. Но поглядев на пояс, удочки на нем беглец не нашел. Не нашел ее Хвост и перерыв всю свою рванину – видно обронил, когда привязывался ночью к дереву или оторвалась еще раньше, осталась где-то по дороге теперь болтаться, зацепившись за какой-нибудь куст...

От досады Хвост завопил и выругался так, что эхо разнеслось по лесу. Он плюнул на землю, притопнул ногой и растер. Потом плюнул еще и в озеро. Хвостворту попробовал смастерить удочку выдергивая нитки из лохмотьев, связывая друг с другом. Но худые нитки рвались, озябшие пальцы едва-едва шевелились, и вместо удочки получалось дерьмо дерьмом. Со злостью Хвост швырнул свое недоделие наземь и снова сплюнул. Что еще можно? Острогу? Даже заострить нечем – хоть зубами грызи! Руками рыбу ловить? – Хвост и на мысли об этом не пожелал тратить время, а сорвал несколько прошлогодних клюквин, проглотил их, четвертый раз плюнул и зашагал дальше к горам.

В дороге голод и усталость донимали его все сильнее. Он пробовал сбить палкой с дерева то белку, то куропатку с уже потемневшей головой. Но его метательные снаряды летели вкривь и вкось, добыча шутя удирала от охотника и скрывалась среди веток.

Хвост подумал, не добраться ли ему до какой-нибудь деревни, где можно выкрасть еды, гусю на реке потихоньку свернуть шею, или у пасущихся коров отсосать молока. Может, найдутся вблизи селения расставленные силки, или закинутые сети... Но потом Хвост прикинул, сколько ему придется шататься по округе, разыскивая человеческое жилье в этих местах. И еще прикинул, что если погоня за ним вышла поутру после побега, и не сбилась с собаками со следа, то как раз теперь (так ему подумалось) должна его настигать. Рассудив так, он шел своим путем, туда где виднелись у окоема Горы...

К середине дня поднялся с севера ветер. Чистое до того небо быстро заволокло серыми облаками, солнце скрылось, и разом стало очень холодно. Не заставил себя ждать и мокрый снег, поваливший с неба стеной. О поиске пищи пришлось забыть. Хвост едва ковылял, шатаемый ветром, кутаясь как можно в свой ветхий зипун, все щели в котором вьюга продувала насквозь. Снег забивал лицо, липкими комками увесил плечи, спину и голову. И Хвост брел, куда несли ноги, не различая пути среди белого молока снегопада, и черных стволов, ругая про себя все на свете, трясясь и стуча зубами.

Лишь на закате снег перестал, ветер чуть стих, но продрогший путник все равно, ничем не мог себя хоть немного обогреть. Вся одежда на нем промокла, обмотки – и того больше. Ничуть не слаще был голод. Кишки в пустом брюхе связались в узел и затягивались час от часу все туже. Те тощие рыбешки, которые Хвост схрумкал вчера, теперь казались прекрасным сном. Да какие там рыбешки!

Тошно было вспоминать даже об картофельных очистках, которыми захребетники потчевали Хвоста в яме под деревянной решеткой. Снова бы туда – к коптящему костру, да проглотить хоть что-нибудь, хоть единую рыбью головку! Съел бы сырой, каждую чешуйку бы слизал с пальцев, только б дали! Тошно было вспоминать даже о сапоге убитого бенаха, который Хвост с Царапиной разваривали в котле, зимуя на горном перевале...

Теперь не было в помине ни сапога, ни единой рыбьей головки, ни мышиного хвостика, ни кусочка картофельной кожуры, ни искорки огня, ни сухой веточки во всем лесу. Сырая стужа пробрала Хвосту нутро до самой селезенки, каждую косточку до ее мозга. В животе гулял ветер, зубы стучали так, что чуть ли не эхо разносилось по лесу, будто это дятел долбил дерево носом.

Последние облака исчезли, небо отчистилось совсем, и лучи заходящего солнца обагрили вершины все еще далеких гор – сколько их было видно, убеленных снегом.

И наверное от вида Гор, Хвосту, словно снизошло на него некое озарение, вдруг стало очевидно: до них ведь еще многие поприща ходьбы по лесам и болотам. Будут ли силы их пройти? А если доберется – и то не легче! С горными веснами Хвостворту знаком не понаслышке! Как миновать занесенные снегом перевалы ему, одинокому, без крошки хлеба, в жалких лохмотьях драных, вместо одежды? Как переходить реки, что разольются, взъярятся и взбурлят, едва начнет таять снег? Чем отогреваться в бураны, сбивающие человека с ног, сдувающие в пропасть, заметающие снегом по голову! Долго ли там до первого стана или селения? И кто будет в этом селении? Может, в тех краях в горах одни бенахи и живут? Бенахи, которые его, едва завидев, свяжут и отошлют в Чолонбару!

Может и ну его? Добраться до людей, рассказать кто есть такой, хотя бы накормят, отогреют... до времени...

Только куда идти? Чужой лес кругом, пустынная страна, ни одного поселка он с самого побега не видел даже вдалеке. Хвост и сам не знал уже, в какой стороне дорога, сколько по ней пути до ближайшего очага... Даже выйдет к людям, и что? Что потом? Вернут господину Колаху, и господин уже не будет таким добрым! Исполосуют до темноты в очах, а останется жив, погонят дальше на полночь. А там – кайло, рудник, ноги в железе... тьма, смрад и подземная вода по колено... Найдут для него в Чолонбаре самую глубокую пещеру, как хозяин обещал найти для Ладони! Ну уж нет! Помирать – так лучше теперь, под Вечным Небом, чем там – где свежего воздуха напоследок ни глотка, где белого света не видно...

Волки снова выли, кажется, уже совсем рядом, но всякий страх перед ними пропал напрочь.

Хвостворту сел под дерево, вытащил руки из рукавов и закутался в свою дерюгу с головой, чтобы хоть немного подогреваться дыханием.

"Засну так засну, а сдохну – так сдохну!" – подумал он. И заснул...

3.4 МАТЬЯНТОРЦЫ, СЛУГИ КОРОЛЯ.

Что было с ним дальше, Хвостворту своим умом не смог бы потом понять, а тогда – и не задумывался. Он брел куда-то, то напролом через кусты, то напрямик по болотным хлябям, не боясь увязнуть и потонуть. Куда брел – совсем не соображал. Сколь не был выбившийся из сил, голодный, продрогший и промокший до нитки, но все шагал дальше и дальше. Ни домика, ни души вокруг не было, ни из одного очага не поднимался дым. Только лес и болото, болото и лес, и Хвостворту шел по ним, не разбирая пути. Сколько сменилось так дней и ночей, он потом не мог сосчитать. Вспоминал, что шел и в темноте, и при дневном свете. И еще осталось в его памяти нечто другое – то ли сон, то ли смутное видение: Словно стоящий перед глазами неясный человеческий образ, белый контур, светящийся во мраке тусклым бледным свечением. Вспоминал Хвост, что шел на его свет, а призрак не двигал ни руками, ни ногами, и как будто бы не удалялся и не становился ближе, но звал за собой безмолвным, беззвучным манием. Виделись у фигуры и рот, и нос, и прочие черты на лице, но все оно вместе было так размыто, словно за туманом, что толком и не разглядишь. Только глаза Хвостворту видел и помнил отчетливо – совсем как человеческие, с темными бусинами зрачков, живые и моргающие белыми веками.

Очнувшись от морока, Хвост перепугался. Не то испугало, что он очутился неизвестно где, неизвестно как, и сам себя за эти дни не помнил. Его встревожили шум и крики неподалеку. Ничего за деревьями не было видно, хотя и стоял ясный день. Но явственно слышались бенахские слова.

"Погоня! – снова промелькнуло в голове Хвоста. – Теперь-то точно сцапают!" Всю прежнюю отрешенность и покорность судьбе как рукой сняло. Беглец снова захотел жить, и снова боялся нового плена. Мысль умереть под вечным небом и лучами солнца его больше не утешала.

Что делать? Бежать? Догонят! Догонят точно, если уж нашли и догнали здесь. Драться? Одному, без оружия и без сил, против целой своры: хорошо, если получится не даться живым, а ведь и того не получится. Псы натасканные на человеческую дичь, возьмут его живым, чтобы потом до смерти истязать перед остальными, для науки и для страха! Ни копьем, ни мечом его не тронут – есть у них на этот случай ухваты с шипами внутрь, которые легко набросить на шею, но трудно снять...

Осторожно пригибаясь, беглец пробирался кустами поглубже в заросли. Хвостворту весь обратился в слух. Внезапный шум стал ему яснее: бенахи не охотились за бежавшим пленником, они сражались. Раздавались боевые кличи, вопль раненных, звон и стук оружия. К бенахским крикам примешивались и другие – на непонятном и странном языке. Где-то совсем рядом шел бой. И Хвост сразу вспомнил всадников с черным зверем на знамени. "Те – подумал он – выискивали здесь кого-то. Вот, видимо, и выискали... или их этот кто-то выискал..."

Рассудив одно мгновение, Хвостворту решил, что все равно, кто на кого тут напоролся, бенахи на неведомых врагов или те на бенахов. Ему в любом случае следует быть от свалки подальше... По крайней мере, – тут же додумал он – пока эта свалка не закончится, и победители не уберутся. А на месте побоища найдется, чем закусить (может быть – целая битая лошадь!) и заодно – свежие угли (а то и кремень), одежда, даже оружие...

Желание поживиться пересилило в Хвосте страх, и он, сгибаясь в три погибели, пробирался кустами поближе к дерущимся посреди леса бойцам. Шум становился все громче и яснее. Хвосту уже легко было различить отдельное слово, и он ясно слышал, когда кричит бенах, а когда – незнакомец.

И сколь не был осторожен опытный дубравский разведчик, но слишком поздно услышал треск в кустах и не понял толком, откуда к нему ломятся. Сорвавшись с места в попытке убежать куда-нибудь, Хвост застрял в плотном колючем кустарнике, расцарапал в кровь лицо и руки. А через мгновение прямо на него налетел откуда-то человек, сбил с ног и вместе они покатились по земле.

Хвосту, вроде бы, уже стоило привыкнуть ко всякой всячине, и не от чего носа не воротить, но запах налетчика был такой, что у дубравца прямо перехватило дыхание! Густая смесь гнилых зубов, прокисшей мочи, дерьма, и всех остальных выделений человека, с одним вдохом проникла в нос, в горло, в нутро, и вывернула бы желудок наизнанку, не будь он давно пуст!

Незнакомец опрокинул Хвоста, навалился на него, и беспорядочно лупил кулаками, целя в голову. От одного удачно приложенного тумака у Хвоста мигом заплыл глаз. Но Хвостворту, собрав остатки сил, резко извернулся и перебросил драчуна через голову. Противник оказался очень легок телом – он взлетел в воздух как птица, описал дугу и перекувырнувшись, с визгом шмякнулся оземь. Хвост вскочил на ноги. Враг его – комок их лохмотьев и косматых патл, завизжал и снова кинулся в атаку, протягивая вперед руки, тонкие как веточки и серые от грязи. Но Хвост опять оказался ловчее: он на удивление легко сбил нападающего с ног, сам насел сверху, и стал вбивать в него локоть, попадая то в лицо, то в лоб, то в темя. Незадачливый враг вопил – жалостливо и неистово, но выбраться из-под Хвоста не мог. Все его потуги скинуть дубравца были такими жалкими, словно он сам был истощен сильнее пленника и беглеца.

Боевой азарт взял верх над осторожностью. Хвосту бежать бы прочь сломя голову, а он словно решил во что бы то не стало доломать случайного противника. На поляну, по которой они катались, выбежал еще один человек. Одет он был не в лохмотья, как первый, но диковинно: в куртку до колен, сшитую целиком из шкуры, и мохнатые меховые сапоги. Засаленные черные волосы лежали, будто приклеенные к непокрытой голове. На левом боку болтались пустые ножны. Лицо новоявленного было плоским и некрасивым, а выражение его – как у перепуганного до безумия.

Хвостворту, едва увидев нового человека, мигом оторвался от смердуна (который уже совсем перестал сопротивляться, и только жалобно повизгивал) и вскочил на ноги. Ладони его сжались в кулаки. Но незнакомец драться и не думал – он встал как вкопанный, лицо его перекосил ужас...

Раздался рев – громкий и гулкий, точно медвежий, полный ярости, и новый встречный Хвоста рухнул ничком, не успев и оглянуться. Из его головы бил родник ярко-алой крови. За спиной убитого появился парень, ростом чуть повыше долговязого Хвоста, при том в плечах вдвое шире, чем тот был и в лучшие годы. Вся его фигура была могучей и крепкой, точно кряж, лицо – мясистым и голым, с толстыми губами, низким лбом и широкими ноздрями. Голову защищал островерхий шлем с длинной бармицей. За спиной парняги висели на ремнях круглый щит, и колчан с парой сулиц, у бедра – меч в ножнах. В ручищах он держал огромную секиру с лезвием-бородой, уже не единожды окровавленную сегодня.

Теперь уже Хвост застыл в ужасе, глядя на этого человека-гору. О том, чтобы справиться с ним также легко, как с первым, и думать было смешно.

Парень тем временем, остановившись, поглядел на Хвоста, потом заметил скулящего у его ног оборванца, поглядел пару мгновений...

И снова поднял глаза на Хвостворту. И в его глазах была такая неудержимая, такая клокочущая свирепая злоба, что свяжи сейчас этому человечищу руки за спиной, и поставь на пути кирпичную стену, то он стену проломил бы одной головой, добрался бы до Хвоста и растоптал его к чертям!

Ноги сами понесли Хвоста задом наперед. Великан снова взревел, и бросился вперед с поднятым топором. Как и хватило у Хвостворту ловкости отскочить и увернуться от первого взмаха! Он натолкнулся спиной на дерево, и пятясь, обежал его, спасаясь от оружия, едва успел спрятать голову за ствол: лезвие секиры, как рубанок, проскользило по стволу, ободрало с него кору на пол-обхвата!

Хвост уже привык в последние дни соображать очень быстро, и он сообразил, что парень всерьез решил окровавить свой топор еще разок. Причем об его, Хвостворту, мозги, и не об чьи иные, именно так...

Под деревом началась не то погоня, не то карусель. Хвост метался вокруг сосны то взад то вперед, парнище с топором – за ним, словно мышка за кошкой. В последний миг бедный беглец успевал отскочить, и спрятаться за спасительный ствол, когда секира со свистом опускалась в очередной раз. Если бы страх не придавал Хвосту каких-то сил, то его давно бы загонял и настиг этот нежданный враг. Великан рычал и пыхтел, но бросать начатого не собирался. Для своих размеров он двигался ловко и легко. И запаса сил у него было, похоже, на полдня такой беготни вперед.

Хвост же выдохся так, что и под ноги смотреть уже забыл. Едва запнувшись о толстый корень под ногой, он рухнул на землю, и не успевая даже подняться, пополз прочь на карачках, задом наперед. Парень с торжествующим ревом вырос над ним, вскинул вверх топор, и заревел по-ратайски:

– А-а-а-а-а-а-а!!!! Подыхай, гадюка болотная!!!

– Да ты ратай! Ты ратай, подожди! Постой! – заорал Хвостворту.

– А? – удивился парень, словно с ним заговорил по-человечески дикий зверь. Но и правда, остановился. Топор его повис, поднятый над головой.

– Я тоже ратай! Я сюда неволей попал! – кричал Хвост – Не убивай! Я у бенахов был в плену, а сюда по лесу пришел!

Парень чуть опустил секиру и спросил. снова по-ратайски, сиплым, грубым и довольно высоким голосом:

– Ратай ты? А что у турьянцев делаешь?

– Да я знать-не знаю, про каких ты турьянцев! Я ж говорю, я ратай. С Горюченского, в дубравской земле! На войне попал к захребетникам в плен, а меня продали господину Колаху в Чолонбару! А я убежал по дороге! А турьянцев никаких я в глаза не видел!

– Что тут шатаешься тогда? – пытал парень.

– Говорю же, убежал! Скитаюсь теперь по лесам один как кот, дохну от голода! Услышал, что бьются – думал, пережду да потом подберу что-нибудь за вами! А тут этот оборвыш на меня налетел, потом ты!

– А не врешь?

– Честное слово!

– Смотри! – парень наконец опустил свою окровавленную секиру – Если хочешь мне голову морочить, голову разрублю как полено! Ну, если не врешь, то повезло тебе на меня нарваться! Еще бы миг, и остался бы без головы. А кто другой из наших тебя бы уже в капусту покрошил!

– А ты что со мной сделаешь? – спросил Хвост.

– Сейчас к начальнику пойдем. Давай-ка, с этого снимай все. Ну! – сказал великан, показывая на убитого. Хвост, пошатываясь, добрел до тела, отстегнул ремни с ножнами, снял куртку, сапоги, меховые теплые штаны, и все до нижнего белья. Связал добычу в узел и закинул за спину.

– Теперь его, вот, бери – приказал парень.

Хвост подошел к бедолаге, что все еще плакал, весь в палых листьях и грязи, и чуть тронул его.

– Эй...

Но тот лишь заскулил в ответ по-щенячьи.

– Смелей ты! – велел детина. – Там, на шее у него, глянь!

Хвостворту наклонился над оборванцем, и разглядел, под клоками волос и бороды, обрывок веревки, с петлей на шее.

– Бери его за веревку, как корову! Бери и веди. – сказал парень.

Хвост схватился за веревку, и лишь чуть потянул, как этот странный зверочеловек перестал ныть, и с удивительной покорностью поднялся на ноги.

– Иди вперед. – приказал детина.

Пошли в ту сторону, откуда Хвостворту недавно слышал шум сражения, и откуда явились перед ним по очереди все три встречных. Вереди шли Хвост и его странный ведомый в поводу, за ними – парнище с секирой на плече.

Бой тем временем закончился. Проходя, Хвосторту видел поле битвы: кругом лежали на земле убитые и раненные. Воины снимали с них одежду, подбирали оружие, вытаскивали из тел стрелы и дротики. Опрокидывали, в поисках добычи, шалаши из жердей покрытых шкурами. Рылись в санях-нартах. Другие подбирали с земли сброшенные для боя длиннополые сермяги, шубы и меховые плащи, кутались в них, грелись у еще горящих костров. Не было сомнения, что они напали сейчас на стоянку, застав врагов врасплох, и разгромили. Кому-то промывали и перевязывали раны. Один из воинов, на глазах у Хвоста, пронзил копьем раненного – такого же плосколицего, как тот, только что зарубленный в затылок, и стал снимать с него меховой полушубок.

– Кормахэ!

"Кормахэ" на языке бенахов значит "кувалда"

– Я говорю тебе, Кормахэ! – скаля желтые зубы, кричал по-бенахски бородатый приземистый воин с лицом в старых шрамах. Он сидел на поваленном сухом дереве и стирал с топора кровь – Кормахэ, хороша ли твоя добыча сегодня?

– Хороша добыча сегодня! – крикнул в ответ детина по-бенахски же – Здесь от моей руки умерло двое болотников, и еще один – там! А вот еще двое, которых я веду к Сотьеру!

– Хороша твоя добыча сегодня! – смеялся бородач.

– Представляешь, – сказал Кормахэ – один из них был в рабстве у турьянцев, а другой, вот этот, у которого глаз похож на синее яблоко, был в рабстве у купца из Чолонбары. Он ратай из-за гор, и воевал с королем!

– О-о-о-о! Такая муха редко залетает в нашу паутину! Сотьер во-о-о-он там! – махнул бородач рукой в сторону – Иди покажи ему добычу, и похвастайся перед ним!

Все речи Кувалды и его товарища были Хвосту понятны, хотя в них и слышался сильный говор – от обычного бенахского языка он отличался примерно как дубравский от захребетского. Вдобавок, некоторые слова говорились немного иначе: как если, например, вместо "огонь" говорили бы "жар", а вместо "медведь" сказали бы "косолапый"

– Сотьер это что, главный ваш? – спросил Хвост.

– Да. Он первый воин в нашей округе.

Сотьера ("Сотьер" значит "Снег" по-бенахски) нашли в середине побоища. Он сидел на нартах посреди поляны и молча смотрел, как воины складывают на землю трофеи. В одну кучу – оружие и доспехи, в другую – одежду, шкуры и прочее барахло. В средних летах воевода, или в преклонных, было трудно понять. Его темно-русая борода была короткой, будто Сотьер отпускал ее только в походах, а усы – длинные и густые. На голове у него был ушастый подшлемник, на груди висел подвешенный за шею шлем с полумаской. Еще со стороны Хвост заметил, что воевода в плечах даже шире Кувалды, и очень сутул.

– Кого ты ведешь, Кормахэ? – спросил он, увидев Кувалду с пленниками. – Один из этих двоих турьянский раб, я это вижу. А кто второй? Кто этот человек с подбитым глазом?

– Сотьер! Первый действительно турьянский раб. Второй встретился мне недалеко отсюда. Сначала мне показалось, что это турьянец, и он чуть не расстался с жизнью от моего топора. Но раньше, чем топор коснулся его головы, он сказал мне, что он из ратайской земли. Он говорит по-ратайски, как и я.

Вокруг Хвоста и Сотьера сразу стали собираться любопытные бойцы, уже десятка два или три.

– Вот как? – спросил военачальник – Тогда спроси его, как он здесь оказался.

– Воевода! – сказал Хвостворту по-бенахски – Я могу говорить на вашем языке сам, Нет нужды пересказывать все мои слова тебе, а твои пересказывать мне.

– Вот как? – спросил Сотьер – Значит, ты знаешь бенахский язык. Как ты его выучил?

Изворачиваться не было смысла. Хвост только что говорил Кувалде, кто он и откуда. Теперь менять на ходу историю, значило – класть голову под топор, от которого она только что чудом спаслась. Да и если бы Хвостворту захотел – все равно никакого складного вранья не успел бы придумать, хотя и соображал он, как я уже говорил, в последние дни быстро.

"Будь что будет" – подумал он.

И Хвостворту назвался по имени, рассказал без утайки обо всех своих злоключениях, про невольный уход на войну, про плен, путь на север и бегство. Рассказал об одиночных скитаниях по лесу, и про то, как нечаянно схватился с грязным оборванцем, а потом попал в руки Кувалды.

Сотьер встал с нарт (при этом оказалось, что самый высокий из всех собравшихся кругом бенахов едва достает ему до плеча), подошел к Хвосту, и осмотрел его, словно коня на ярмарке. Пощупал на нем одежду. Распахнул зипун, и поглядел на выпирающие ребра. Даже ткнул под них пальцем, так сильно, что Хвостворту чуть не согнулся пополам.

"Черт собачий, на кой я ему дался! И что тыкать в меня – видит он плохо, что ли!?" – подумал Хвост.

– Я не замечаю по твоим словам, что ты врешь. – сказал Сотьер – Как выглядит господин Колах, о котором ты говоришь?

Хвост коротко описал наружность Колаха. Добавил еще, что в повозке с ним ездит бледная девка, которая визжит по ночам, как поросенок.

– А как зовут его старшего надсмотрщика? – спросил Сотьер.

– Четнаш. – ответил Хвостворту – Он выше меня, и такой же худой как я. Не такой как я сейчас, а какой я был до войны.

– Все это так. Колах из Чолонбары всегда ездит через эти места. Я знаю и самого Колаха, и его старшего надсмотрщика. А еще мой друг сообщил мне, что недавно видел на дороге его обоз. По твоим словам не заметно, что ты врешь. Теперь скажи мне: кто мы такие – ты знаешь?

– Вы бенахи. – сказал Хвост – Больше о вас я ничего не знаю.

– Да, мы бенахи. – сказал Сотьер – К тому же тебе будет теперь известно, что мы называемся слугами короля. Но пусть это тебя не печалит. Наша служба королю заключается в том, что мы не пропускаем врагов через нашу землю в его землю, и не вступаем в сговор с врагами короля. Мы – вольные люди матьянторской страны. В войнах, которые король ведет в полуденных странах, мы не участвуем, и беглецов с полудня не выдаем.

У Хвоста отлегло от сердца.

– Тебя твоему хозяину мы тоже не выдадим. Иначе мне пришлось бы отправить половину моего отряда на полдень. Некоторых – князьям и боярам в их владения, некоторых – в королевское войско, которое сейчас воюет с твоим князем. Кое-кого пришлось бы даже отдать господину Колаху. Поэтому мы не вернем ему тебя, и не продадим за серебро.

Пока что ты останешься с нами, и если не окажется, что ты помощник турьянцев, то ты получишь полную свободу, как только наш отряд придет в населенную страну. Пока что за тобой будет смотреть Кормахэ, поскольку вы оба из ратайской страны. Кормахэ!

– Да, Сотьер! – отозвался Кувалда.

– Я поручаю тебе смотреть за ним, пусть ни на шаг не отходит от тебя. Пусть ест из общего котла, и спит с тобой рядом (Хвост заметил, как по толпе бенахов пробежался очень сдержанный смешок) Если увидишь, что он собирается бежать, или попытается как-нибудь нам навредить, то убей его немедленно. Если он убежит или как-нибудь навредит, будешь держать ответ передо мной. Раба отдашь, чтобы его отвели к остальным. И смени на этом ратае одежду.

Сотьер вернулся к своим санкам, и снова сел на них. Хвост заметил, что нарты еще недавно были крытыми. Сейчас все покрытие с них сорвали, остались целы лишь дуги из гнутых жердей. На санях, рядом с сидящем военачальником, Хвост увидел, в ворохе шкур и тряпок, убитого старика. Мертвец был одет в пышные меха, увешан оплечьями и бусами, то ли из кости, то ли из дерева. На голове торчал колпак из волчьей шкуры с мордой и ушами, и жидкая прядка седых волос спадала из-под него он лоб. Такая же была и борода убитого – седой, тоненькой и редкой. Выпученые глаза глядели вперед мертвым пустым взглядом. Беззубый дряблый рот распахнут...

– Все будет сделано, как ты сказал! – ответил Кормахэ воеводе – Будешь теперь со мной! – добавил он, повернувшись к Хвосту. Хвост молча кивнул.

Так Хвостворту снова стал свободным. На словах или на деле, к худу или к добру – он пока еще не знал.

3.5 БАБА-КОНЬ

Кувалда подвел Хвостворту к вороху трофейного барахла и велел переодеваться. Парень тут же отобрал себе куртку из оленей шкуры с шерстью вовнутрь, с широкой накидкой на голову, пару меховых чулок, тельное, верхнюю рубаху, и прочее. Все это он тут же надел на себя, ничуть не стесняясь того, например, что в рубахе была дыра чуть ниже сердца, и льняная ткань в этом месте напиталась кровью. Хвосту вообще последние пару лет приходилось носить лишь то, что он снимал с убитых и пленных. Свое прежнее тряпье он стягивал с таким рвением, что хлипкие швы трескались и расходились. Все лохмотья он побросал на землю, в сторону от общей кучи.

Сюда, к одежной горке, привели и шестерых "турьянских пленников" – таких же как первый, грязных, вонючих и лохматых. А худых! Ноги – тонкие точно у цапель, в россыпи бардовых язв. Ребра можно пересчитать все до последнего! Лица – не лица, а черепа, туго обтянутые кожей... Одежды, какую носят люди, на них не было вовсе – одни куски старой мешковины и протертых вылезших шкур, часто даже не сшитых, а намотанных на тело, и связанных узлами и кусками полугнилой бечевки. Хвост в своем недавнем рванье – и тот в сравнении с ними был бы как самый нарядный парень городища! Матьянторцы даже не раздевали их, а разрывали, морщась, ветхое тряпье, издававшее гнусный запах, стирали с ладоней черные следы, что оставались на руках от этой несусветной грязнющей драни. Другие приносили подогретую воду в котлах, совали беднягами ветошки в руки, и жестами показывали, как стирать с себя грязь.

– Готов? – раздался голос Кувалды.

– А? – оглянулся засмотревшийся Хвост. Кормахэ сидел к нему спиной. Шлем он снял и остался в валяном подшлемнике.

– Тельное одел, говорю! – рыкнул он.

– Да, да, одел! – сказал Хвост, натягивая малицу.

Кувалда обернулся, оглядел Хвостворту, и на его лице показалось что-то сродни улыбки.

– Ну вот, на человека стал похож. Хоть и на болотника...

В меховой одежде Хвосту сразу стало теплее. И тут же словно ушло некое напряжение, притуплявшее все его чувства, на время смертельной опасности не дававшее страдать от голода и бессилия. Хвост только теперь подумал о том, как долго он не ел, не спал, и даже на присаживался отдохнуть. Им овладела такое усталость, какого он давно не припомнил. Бегая с Кувалдой вокруг сосны Хвост запыхался, но оттого теперь уже немного отдышался. Та же немощь, которая навалилась на него сейчас, скапливалась ни день и не два. И наскоро от нее нельзя было оправиться – это было уже настоящее истощение. Разом защемило все сухожилия. Слабость в ногах стала такая, будто на одних костях, упершихся одна в другую, Хвостворту еще мог стоять. Голова понеслась кругом...