Текст книги "Затворник(СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

А потом привиделся шатун. Такой же, как прежде, белый длинный и тощий дух шагал сквозь черноту, хорошо различимый в ней, но не светился как турьянские духи-шаманы из рассказа Хвостворту, а просто был виден. Он шел широкими неспешными шагами, и в такт шагам мерно размахивал ручищами, огромными и сухими как дерево. Чуть приблизившись к Пиле он прошествовал прямо сквозь него, как сквозь воздух, и стал удаляться, все так же отчетливо видный.

"Я понял! – подумал Пила сквозь сон – Здесь мир теней, и шатун – тень, а моей тени здесь нет. Была бы она здесь, шатун бы ее обошел, но она на Струге сгорела, в костре..."

Лишь на миг шатун пропал – словно черное пятно наплыло между призраком и незримым Пилой, и тут же пронеслось прочь. Жердяй уходил все дальше, пока не стал совсем маленьким, превратился в тоненькую белую щепку, и скрылся во мраке. Пропал из виду, и из самой памяти – по крайней мере из той, которую дубравец осознавал. Пила слышал теперь голос Рассветника – так же отчетливо, но так же непонятно...

Утром, едва пробудившись, Пила встрепенулся и поспешил сбросить с себя плащ. Ему со сна показалось, что отступившие ночь и тьма оставили на покрывале свой осадок, как дым из очага оставляет черный след на стене.

Подъем был скорым – перекусили сухарями с вяленым мясом, напились воды из ручья, сбегавшего ко дну байрака, и отправились дальше.

Тишина, которая вчера стояла над полями и холмами в пути полка, сегодня оборвала и заглушила чуть ли не всякий шорох. Как будто все, что вечером молчало, с утра вымерло вовсе. Вороны – всегдашние спутники здешних войн и походов, не кружили над конниками. Кузнечики – и те не стрекотали в траве. Казалось, что даже гул от конского топота уходил сразу в землю, не в силах долететь до ушей, и пыль из-под копыт не могла подняться выше локтя.

Двигались как прежде – переходами от укрытия к укрытию, наперед хорошо разведав путь. По прикидкам князя и воевод, до Горбунова – пограничного города миротворской и каильской областей, оставалось менее дня пешего пути.

– До Горбунова без боя мы не дойдем. – сказал князю Рассветник. – Враг ближе.

– Снова видишь? – спросил Смирнонрав.

– Да, вижу. – сказал Рассветник – Совсем рядом, но их взгляда, как было ночью, сейчас не чувствую. Даже могу сказать наверняка, что он один. И как будто замер, молчит, не шевелится, но и не прячется... Он как будто спит, по крайней мере его призрачная часть, хотя как человек он может сейчас и не спать... Думаю, до встречи совсем немного, дай Небо, чтобы нам к добру...

– Дай Небо, чтобы так было. Я теперь и сам чую, что он рядом. – сказал Клинок.

– И ты? – удивился Рассветник – А ты как?

– Как будто в руке жар... В ладони... И тяжесть, как будто молот держу.

– В той руке, которой тогда держал?

– Да. Теперь как чувствую.

– Не ошибаешься?

– Не могу ошибаться. Каждый миг помню, а теперь – как в живую чувствую.

Рассветник посмотрел на друга, а потом похлопал ему по плечу.

– Значит, брат, будем готовы.

Месяц остановил дружину, и снова, как вечером, послушал землю через меч.

– Тишина – пожал он плечами – Все как вымерло.

– Может быть они, ыкуны, как злыдни – ночью ходят, а днем отсыпаются? – спросил Быстрый. Он снял шлем, и рукавом отер пот с плеши.

– Так и есть. Всегда так бывало. – сказал Коршун.

– Откуда знаешь? – спросил Быстрый.

– Знаю, и все.

Словно в свидетельство слов Рассветника, из-за бугра показались всадники, высланные в дозор.

– Светлый князь! – закричал их старшина, подлетев к Смирнонраву – Ыканцы! У Волчихиного Хутора!

– Ну, брат, вот и дело! – с усмешкой потрепал Хвостворту шевелюру Пилы – А то сколько можно без толку пыль глотать!

Поселок, у которого разведчики наткнулись на ыканцев, стоял у широкого ровного места, одним краем примкнув к зеленой роще. Князь с воеводами и с Рассветником, спешась, прошлись пешком через терновник поблизости и затаились в нем. Перед их глазами наконец предстал столь желанный враг. Вернее не сам враг – ыкунов нигде не было видно. Лишь огромный табун коней – многие сотни, пасся в полях.

– Волчихин Хутор, точно. – сказал Месяц, знавший эти места вдоль и поперек от своего Храброва до Острога-Степного на закате, а то и до самого Беркиша – Жил в этих местах один вольный человек, лютый, злее волка – людей резал как ботву. Так его и стали звать – Волком. Он этот хутор здесь поставил, а когда помер, то стала владеть хутором его вдова, Волчиха. И хутор стал Волчихин.

– Где они сами-то? – спросил Смирнонрав.

– На земле. – сказал Месяц – Дрыхнут, пока кони пасутся. Вот их и не видно. Коней-то, коней сколько!

– Коней много. – согласился Быстрый – Но их можно смело пополам делить, а то и на трое.

– Да. – сказал Месяц – И ни разъездов, ничего... Не западня ли это? Мол, приходите, гости дорогие, стол накрыт...

– Это не западня. – сказал Расветник – Вот там он и есть.

И показал рукой в ту сторону, где за табунами коней виднелись пара соломенных крыш хутора.

Месяц из-под ладони посмотрел на поселок.

– Да, висит что-то. Похоже, бунчук. – сказал он.

– Да хоть бы на каждом дереве было по бунчуку, а злыдень все равно там, на хуторе, и больше нигде. – сказал Рассветник.

– А то, что разъездов не видно, – обернулся Быстрый к Рассветнику – так это ты еще на совете в Струге сказал: ыкуны полагаются на своих быръя так, что всякий страх забыли. А про нас думают, что всех до одного расколотили в черепки. Вот и не остерегаются.

– Так как? – спросил Месяц – Ну, господа?

– Нападать надо. – сказал Быстрый. – Иначе зачем и шли. От такой-то удачи может больше и корки не понюхаем. Похоже, весь их передовой полк здесь.

– Сонные, на земле вповалку валяются. – добавил Хвалынский Халат – Коси, коса, пока роса, а Месяц?

– Сколько их там? – рассуждал вслух Месяц – Двое, трое на брата, а может и четверо...

– Дай Небо, у них самих спросонья в глазах задвоиться. – сказал Быстрый, шевеля усами.

– Надо нападать. – сказал Месяц – Светлый князь? Как быть? Я в детстве мечтал вывести тараканов из дому. Думал, если их какой-нибудь приманкой выманить на середину, то запросто потом всех передавить разом. Вот они теперь, табунщики, как тараканье стадо посреди избы. Осталось их прихлопнуть!

– Нападем. – сказал Смирнонрав, до сих пор лишь слушавший беседу воевод – один раз такую возможность упустим, второй может не быть. Как лучше нападать?

– А вот, как: – сказал Месяц – Там, на хуторе, если правда их воеводы, то туда и надо ударить главной силой. Отсюда, напрямую. Еще отряд – повел он правой рукой – хотя бы с полсотни, пустить справа в обхват, чтобы ударить с полей. Еще смотри, светлый князь: слева хутор к лесочку примыкает. Так вот там – тоже кизячники. Отдыхают в теньке. Туда сходу мы верхом не прорвемся, и если они там соберутся, и будут отбиваться, то могут весь день нам испортить.

– Что тогда? – спросил Смирнонрав.

– Туда тоже надо людей отрядить – обвести вокруг, и через рощу напасть пешими. Там, к тому же, ыкуны уж точно не разглядят, сколько нас будет – в лесу за деревьями, за кустами – не сосчитаешь. А когда там бой завяжется – то и мы, верхом, тут как тут.

– Плохо на столько частей наш маленький каравай ломать... – почесал затылок Быстрый – Но дельно. Если накинуться на них сразу всеми людьми верхом, то загоним ыкунов в рощу, как пить дать.

– Значит, так тому и быть. – сказал Смирнонрав – сейчас мигом разбиваемся, кому с какой стороны идти. Я пошлю пешими моих засемьдырцев, они в лесу – как у себя дома. И пятиградцы туда же, им тоже привычнее биться пешими. Над ними старший ты, Быстрый. А ты, Месяц, раз моя правая рука, то и пойдешь по правую руку – ударишь с поля... Лихой, ты где будешь? – спросил он хранителя рода.

– С тобой, светлый князь, где мне и положено.

– Хорошо. – сказал Смирнонрав – Начнем...

Пила, узнав, что отбирают людей для пешей атаки, сразу же вызвался туда. Если как держать топор, стоя на своих ногах, он хотя бы приблизительно уже знал, то сражаться сидя в седле для него было чем-то совсем диковинным. Как при этом он вызвался идти в конный поход – он в голову взять не мог.

– Тогда и я с тобой пойду. – сказал Хвостворту – Мне что конному, что пешему – один черт.

– Я тоже. – сказал Клинок. – Может и ты с нами, Коршун?

– Ну уж нет! – ответил боярин – Верхом веселее! А ты, Рассветник?

– Я с князем буду на всякий случай. Ну ступайте тогда, время дорого. Небо вам в помощь, братья!

У кромки терновника Быстрый собрал свою сотню, и повел ее в обход через кусты, молодняк и овраги. Шли гуськом, пригибаясь, а то и чуть не на четвереньках. Впереди – несколько засемьдырских охотников. По их сигналам вся вереница то замерев, припадала к земле, то снова поднималась, и шла – друг за другом, нос к затылку, как приклеенные. Головы никто не поднимал, лишь иногда один из разведчиков на миг выглядывал над травой, высматривая ыканский дозор, и тут же опустившись снова, махал задним рукой, и крался дальше.

– Не озираться! Не высовываться! Идти за вожаком следом, глядеть ему в пятки! Нос в землю, как волки, бородой тропинку мести! – приговаривал Быстрый, пропуская вперед себя воинов, следя чтобы никто не отстал и не загляделся на что-нибудь.

Добравшись так до края рощи, в которую упирался хутор, Быстрый велел бойцам перестроиться в цепь, и затаиться. Вперед выслал трех засемьдырцев. Всего через несколько минут они вернулись с донесением.

– Все как нас ждут, боярин! – негромко гудел Быстрому главный разведчик, заросший лохматой бородой как лешак, с морщинистым и обветренным лицом. Пила с Хвостом стояли поблизости и слышали каждое слово – Охрана есть, сидят кружком, смеются, болтают "ыгыгы" да "ыгыгы" на весь лес. Мимо них хоть на быках проеду. Остальные дрыхнут – только храп стоит!

– Часовых сможете снять? – спросил Быстрый.

– Насмерть? – спросил бородач.

– Ясное дело, насмерть. – сказал боярин – Нам тут нахлебники ни к чему. Ну как?

– Мо-о-ожно – кивнул головой на бок засемьдырец. – Впятером пойдем, снимем так, что дернуться не успеют.

– Чесный боярин! – вдруг сорвался с места Хвостворту – разреши мне тоже пойти.

– Тебе? – посмотрел на него Быстрый – А, это ты, плясун? Ты что, заодно еще и лазутчик.

– Да! Я в горах три года был разведчиком.

– Добро, иди с ними шестым. – сказал Быстрый.

– Пила, дай свой нож! – сказал Хвост, подбежав к брату.

– Хочешь, топор дам? – сказал Пила, вынимая ножик из чехла.

– Не надо, оставь! Самому пригодится!

Разведчики крадучись ушли в рощу, за ними подался и Хвост. А бородатый вожак сказал Быстрому напоследок:

– Как закончим – залаю по-лисьи.

И скрылся меж деревьев.

Пила сел под кустом, повернувшись спиной к той стороне, куда ушел брат. Смотреть туда ему казалось выше сил – вздрагивать от каждого шороха, и в каждой тени видеть идущих назад с удачей разведчиков, но убеждаться всякий раз, что это лишь птица сбежала с дерева, или от ветра ветвь покачнулась. Он не знал, куда от волнения деть ни руки, ни ноги. Казалось Пиле, что вот-вот, и он затрясется, забьется, как в припадке, не в силах сдержать себя. В голове почувствовалось легкое пьянящее кружение, к горлу подступил тяжелый ком и захотелось всунуть туда пальцы до самой глотки, и самому освободиться от напирающей рвоты... Чтобы хоть как-то занять себя, Пила мысленно запел песню, которую слышал от своей старой бабки, давно – еще до позорных лет, и запомнил с первого раза. Песня была про медведя, который подался в столицу на заработки, прикинувшись бородатым мужиком.

– Тревожишься? – спросил его Клинок.

– Есть такое. – сказал Пила.

– Это ничего. Сейчас начнется – и сразу полегчает. Уже не тревоги будет, знай дело делай!

Пила снова запел просебя, но дойдя до середины, до места, где у боярского двора за медведем пустилась в погоню свора собак, парень запнулся. Слова в его голове спутались, и концов их он в волнении не сумел собрать. Решил было начать заново, но не успел – из глубины рощи раздался гадкий резкий визг, и правда точь-в точь лисицин лай.

– Встаем! – негромко сказал Быстрый – Идем тихо, бьем молча! Как первый ыкун закричит – тогда и мы подхватим, а раньше ни слова в голос никто! Пошли!

Пила шел, шевеля ногами густой папоротник. На правом плече у него лежал топорик, щит висел за спиной на ремне.

– Пила. – услышал он шепот

– А! – обернулся парень.

– Тихо. – сказал Клинок – Щит возьми на руку. Будет мешаться, а Небо даст – и совсем не понадобится. Но если понадобится, то уже будет некогда снимать с плеча.

Никто больше не говорил ни звука. Только шуршала трава под ногами. Пила шел и шел вперед, пытаясь высмотреть место, где Хвост с засемьдырцами снимали стражу, и чуть не налетел на ыкуна, свернувшегося на земле калачиком.

Табунщик не пробудился, только чуть вздрогнул и прошамкал губами. Медленно, как собираясь с мыслями, Пила чуть дрожащей рукой поднял топор, но подняв – не мог опустить.

Человек перед ним был чужаком – одежда у него была чужая, запах чужой, черты лица чужие – но не был врагом Пиле. Дубравец не испытывал к нему никакой ненависти, и никакого стремления убивать. Это было не то чудовище, от одного вида которого Пила захлебнулся яростью в Новой Дубраве. Это был просто человек, притом беспомощный, не подозревающий ни о какой угрозе...

Табунщик пошевелился – снова не просыпаясь, просто повернулся во сне, но от одного его движения топор в руке Пилы сам сорвался вниз!

Удар пришелся под правую мышку. Ыкун отрыл глаза и тихо простонал, дернулся, стон его перешел в хрип... Пила выдернул топор из раны, поднял, и ударил снова, потом еще, но ыкун не умирал, все дергал ногами, и глядел на Пилу выпучив глаза. Подняв топор в четвертый раз, Пила вдруг увидел еще одного степняка. Рыжеволосый плотный табунщик с редкой бородкой сидел на земле, молча глядя на дубравца и его жертву. Не иначе как он проснулся, услыхав глухие удары топора, и первое, что при этом увидел – как невесть откуда взявшийся ратай разделывает его товарища. От испуга ыкун, кажется, не мог пошевелиться, а только бегал глазами – от лица Пилы к поднятому топору, к истекающему кровью степняку на земле, и обратно. Пила оставил умирающего ыканца, и медленно поднимая оружие все выше, зашагал на второго. Тот, все так же не в силах сказать ни слова, пополз на седалище задом наперед, руками шаря по земле, словно в поисках оружия. В испуганном перекошенном лице не было ни кровинки...

Пила шел все так же медленно – настолько, что ыкун вот-вот, ползком, но все равно удрал бы от него. Но тут к степняку подскочил Клинок, и не успел тот обернуться, как витязь, быстро и аккуратно – как вышивальщика втыкает иглу в пяльцы – ткнул ыканца мечом между ребер, и тот мигом испустил дух, не издав ни стона.

– Давай шустрее! – буркнул Клинок Пиле, и пошел вперед.

Где-то поблизости закричал табунщик – и тут же затих, не иначе как навсегда, но одного вопля было достаточно, чтобы тишина разом взорвалась криками множества людей:

– АААААААА!

– УУУУУУУУУ!

– ЫЫЫЫЫЫЫ!

– Бей их! Бе-е-е-е-е-е-ей!

– Небо с нами! Небо с нами! Бе-е-е-е-ей!

– Бей кизячников! За Каяло-Брежицк!

– За град миротворов! Бей всех до одного!

– АААААААА!!! – закричал Пила что было сил в горле, и вместе с криком, из него как будто вышли остатки нерешимости и волнения. Ратаи ломились сквозь рощу, рубя и коля ыканцев на пути. Пила увидел рядом табунщика за деревом – ыкун стоял, словно прячась, глядел на правую сторону, и не заметил Пилу, зашедшего с левой – дубравец подбежал ближе и вонзил топор ему в спину. С тонким, почти женским стоном ыкун сполз по стволу дерева на колени, Пила, выдернув из него топор, ударил снова – в шею, почти на уровне плеч. Узкое лезвие топора не перерубило шеи, но Пила почувствовал, как оно, рассадив позвоночник, вошло глубоко в мягкое. Кровь струями брызнула из раны.

Сражения почти нигде не было – ыканцы не дрались. Спросонья, они метались в тупом неистовом страхе, бежали кто куда, не соображая даже просить пощады. Ратаи били их, сколько могли догнать. Пила видел, как Хвостворту настиг одного бегущего прочь, и метким ударом размозжил табунщику затылок. В руке у Хвоста была уже не его деревянная колотушка, а булава с железным навершием.

– Э-ге-ге-ге-гей! – кричал он на бегу, крутя палицей над головой – А ну не убегай далеко! Всех переколочу к волкам!

Пила бежал, стараясь поспеть за ним. На пути его возник ыкун, скрестивший с кем-то клинки, и парень, не дав ему опомниться, налетел на степняка и ударил по голове топором. Лезвие скользнуло по шлему, сдирая с него черную ткань, но силы в непрямом ударе хватило, чтобы ыканец покачнулся и выронил саблю, и тут же его другой ратай пронзил степняка в грудь так, что острие меча вышло меж лопаток.

Едва крики из рощи донеслись до хутора, как весь спящий стан зашумел, задвигался, но не успели даже ударить тревогу, как с поля на ыканцев налетели всадники Смирнонрава. От страха они казались степнякам великанами, злыми демонами, воинами Мудрого восставшими из царства мертвых – да кем угодно, но не врагом, от которого возможно защититься! Ужас поражал ыканцев быстрее, чем настигала ратайская сталь! Они падали убитые, не успев вскочить в седло, их топтали кони – и вражеские, и свои, которые в бешенстве носились повсюду. Ратаи рубили бегущих ыкунов, копьями прикалывали ползавших по земле. Месяц с полусотней конников мчался сквозь гущу табунов, распугивая ыканских лошадей, отгоняя их в поле. В страхе ыканцы бежали к деревьям, другие, навстречу им, из рощи в поле, и везде их убивали без пощады. Некоторые, опомнившись, останавливались и пытались найти какое-нибудь оружие, но оружие находило их раньше! Смирнонрав с головным отрядам пробивался – вернее, протаптывал себе дорогу к хутору. Лишь там, у самой ограды, несколько десятков черных шапок смогли собраться для боя. Спешенные, они скучились в подобие кольца, кололи коней и всадников своими короткими копьями, другие из-за их спин пускали по ратаям стрелы. Ратаи врывались на конях в их строй, топча и рубя куда не попадя, но многие сами падали от ыканских ударов. Степняки стесняли ряды, огораживались черными щитами с белыми звездами о шестнадцати лучах, доставать их становилось труднее, лилась ратайская кровь. Лихой на своем огромном коне врезался в самую толпу черных шапок, но жеребец под ним пал, пронзенный копьями. Сам боярин получил рану, сумел подняться, подхватил с земли ыканскую саблю, и снова кинулся в гущу рукопашной.

– Спешиваться надо, князь! – кричал Хвалынский Халат. – Сверху их не достать!

Ратаи спускались с коней и в пешем бою теснили табунщиков. На крыше сарая у самой ограды появился откуда-то человек. Пробежав по верхней жердочке на конек, он вскинул вверх руку с булавой, и закричал по-петушиному, неумело и непохоже, но весело, да так громко, что перекричал весь шум сражения...

– Это что... – только и успел пробормотать князь, увидев такое чудо.

Это был Хвостворту! С сарая он сиганул вниз, в самую толпу ыкунов – сверху и сзади – и в полете ударил одного точно в темя – тот рухнул как подкошенный. Хвост приземлился, сам едва не упав, но распрямился раньше, чем кто-то успел обернуться к нему, и еще одного табунщика уложил ударом в затылок! Третий успел лишь в пол-оборота оглянуться на дубравца, как палица заехала ему в лоб. Шлем отлетел в сторону, голова отскочила назад, дернулась и повисла на сломанной шее, как на веревке! Ыкуны вокруг, зажатые между пешими ратаями и Хвостом, свалившимся на их головы прямо с неба, сами бросали оружие и падали наземь. Но в других местах бой не утихал.

С правой стороны к поселку пробивался Месяц, слева в роще звенела сталь, раздавались боевые кличи, раненные голосили по-ыкански и по-ратайски. Сражение все ожесточалось...

Коршуну не везло весь день. Едва он направлял на кого-нибудь из ыкунов своего скакуна, как табунщик шарахался в сторону, и уходил – для того лишь, чтобы тут же его сбил другой. Если богатырь прицеливался и поднимал молот, чтобы опустить на одну из черных шапок, как табунщик падал наземь, его затаптывали, или кололи копьем с коня, но снова лишь бы кто, только не Коршун. Одного степняка, на которого он направился, пронзил копьем подоспевший вовремя боярин, другой свалился от чьей-то стрелы, третий, не успев скрестить с Коршуном оружие, пал с рассеченной головой – храбровский конник заехал к нему с левого бока. Последнее терпение у Коршуна иссякло, когда у очередного противника, скакавшего навстречу во весь опор, лошадь споткнулась и рухнула, и всадник, вылетев из седла, пропал у Коршуна из виду.

– Да чтоб вас всех! – не мог сдержать крика взбешенный витязь – Какого ляда?! Что творится, а!?

Вдруг он увидел, как из ворот хутора выехал ыканин на жеребце цвета смоли, и сам как ворон: все одетое на нем было черным, каждую пластинку на его латах обтягивала черная ткань. С острия круглого шлема свисал назад хвост вороного коня. В руке сверкал прямой меч, по длине и виду точь-в точь как мечи ратаев. Широкое брюзглое лицо, загорелое чуть не до той же черноты, лоснилось от пота. Опущеный рот и брови придавали бы его чертам усталый и тоскливый вид – если бы не один взгляд! Глаза всадника горели злобой – беспредельно яростной, но кипящей где-то внутри, не выраженной ни в одном мгновении ока, ни в одном жесте. Такой гнев не расточают на ругань, на плевки и выпучивание глаз, его вкладывают только в смертельный удар! Не люди бегали и суетились вокруг него, а тараканы или клопы. Они потревожили своей возней сон господина, и он поднялся, чтобы передавить назойливых! Как гора среди болотных кочек он был среди ыкунов – да и среди ратаев тоже. Не ростом, но мощью, которая чувствовалась в нем, виделась в каждом движении, слышалась в поступи его коня, а главное – исходила от черного каким-то неугадаемым образом, ощущалась кожей и нутром, приводила в трепет и лишала силы в руках. Грозная, неведомая, нечеловеческая сила!

Коршун, хоть и не был проницателен как его братья, но вмиг понял, кто перед ним! И он понял, что случится сейчас – просто потому, что знал, как такое бывало раньше. Сейчас злыдень распахнет рот, закричит бесовские заклятия своим звериным голосом, и весь ход дня переменится разом. Страх поразит все кругом. Лошади ратаев взбесятся и понесут седоков кто куда, порыв их иссякнет. Ыкуны соберутся вокруг своего вожака – их мало здесь на хуторе, но вполне хватит, чтобы дать бой маленькому полку ратаев, пока остальные, бегущие сейчас сломя голову, опомнятся и вернутся к поселку, заслышав призыв колдуна-мары. Увидят, оправившись от испуга, как малочислен их враг. Тогда уже не с толпой перепуганных, мечущихся как бараны, табунщиков, которых можно убивать направо и налево, столкнутся наши воины. Им придется драться не на жизнь, а насмерть, и как знать – может быть и погибнуть здесь, у Волчихиного Хутора, без всякого толку завершив свой тайный поход на второй его день, врага не задержав, и в город, оборонять его, не вернувшись...

И еще – в тот же миг – Коршун понял, зачем сам он здесь, для чего, может быть, ввязался в эту историю еще в горах, и для чего проделал весь долгий путь с Рассветником.

"Вот, оказывается, для кого Небо и Земля берегли мою удачу! – осенило Коршуна – А я-то, дурак чуть ее не растратил на кизячников вонючих!"

Спрыгнув с коня, Коршун в три скачка подбежал к злыдню, и со всего размаху хватил черного жеребца молотом по лбу! Конь повалился на бок, подминая под себя всадника, – и колдовской голос, который подкатывал уже к горлу быръя, уже готовился вырваться на свободу, пронзать визгом воздух, поднимая с земли пыль, повергая в страх и разрывая рассудки, этот голос застрял в связках, скомкался, сдулся, и высыпался наружу жалкими крохами, вперемешку с возгласом досады и боли, который издает человек, если его нога сломана и придавлена павшим конем. Шлем с конским хвостом откатился в сторону, обнажился давний шрам от ожога на челе степняка.

Вскочив над марой, Коршун снова замахнулся воронком. Злыдень, пытаясь защищаться, поднял было руку, из которой не выпустил меча... Удар! Меч отлетел в сторону, сломанное предплечье злыдня изогнулось, будто во втором локте. Коршун снова поднял руку с молотом, но на миг встретился с демоном взглядом – и обомлел...

Куда делось широкое смуглое лицо быръя! Оно словно уносилось, утягивая за собой мысленный взор Коршуна, куда-то сквозь поприща и земли, сквозь дни и ночи. Оно светлело и истощалось, усыхая на глазах, черные волосы на нем отрастали в длину и одновременно редели, седели, глубокие морщины врезались в кожу. Глаза колдуна мутнели, зрачки в них, будто затягивались белым дымом.

И Коршун с ужасом понял, где и когда он видел этот образ – в то самое утро, когда вместе со Светлым, Львом и Старшим спустился в пещеру на княжеском дворе в Стреженске.

Витязь моргнул, и видение пропало. Перед ним снова было только узкоглазое, перекошенное болью ыканское лицо.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Чертов таракан подпечный! – заорал Коршун, заглушая криком собственный страх – Вот где ты свою рожу прячешь! Поклон тебе от Стреженска, от Старшего с Белой Горы, от Ратайской Земли, и от меня, Коршуна, лично!

Третий раз опустился молот, и череп быръя раскололся, словно арбуз. Кровь, которая хлынула из него на землю, была обычной, человеческой. И смертельный страх, застывший на лице ыкуна, был, может быть, таким же самым страхом, с которым человек когда-то коснулся лбом горящего чела злыдня.

Весть о смерть полководца разлетелась вмиг. Ыкуны, которые все еще сражались, обратились в бегство, до костей разрывали плетками конские бока. Кому, окруженным, некуда было бежать, те бросали мечи и валились ниц, моля о пощаде. В две минуты бой закончился.

Ратаи собирались вокруг мертвого злыдня, любовались на него как на диковинку, смеялись, поздравляли друг друга с удачей и хвалили верную руку Коршуна. Сам витязь ходил кругами, подняв кверху руку с окровавленным "воронком"

– Глядите, добрые люди! Двое злыдней уже за ним! Двое злыдней вот за этим молоточком! – кричал Коршун во всеуслышание.

Подошел Хвостворту – он шагал, удалецки скрестив за головой палицу и кривой ыканский меч, смеялся и скалился во все зубы.

– Вот это дело, а! – приговаривал Хвост в голос – Вот это я понимаю – делишки! Для такого дела не жалко и месяц скакать, а! Вот это погуляли так погуляли!

– Хвост! Хвост! – раздался издалека голос Пилы.

Хвостворту снял палицу с плеча и помахал ею в воздухе.

– Э-ге-гей! Брат, здесь я!

Пила, запыхаясь, подбежал к брату. Щит висел у него на левой руке, ни разу не тронутый за бой.

– Цел? – спросил он Хвоста.

– Цел как целка! – засмеялся Хвостворту – Ты сколько кизячников набил, а брат? У меня так сегодня семеро!

– Считал я их, что ли! – сказал Пила. Он не только сейчас, но и много позднее, уже успокоившись, не мог припомнить почти никаких подробностей этой первой своей битвы. Все с того мгновения, когда он нанес первый удар, было словно во сне.

– Считай в другой раз, понял! А не то – что дома рассказывать будешь! – рассмеялся Хвост, и убрав булаву за пояс, потрепал хмурого брата по плечу – Ничего, брат! Еще погуляем! День-то какой, а! Гляди! Поживем еще!

Тут как тут появился и Клинок. Он прибежал, расталкивая плечами людей с пути. Кажется, впервые Пила видел его таким взволнованным. Следом за братом пробирался сквозь толпу Рассветник. Взгляд его был спокойным и ясным как всегда. Рубаху густо усеяли мелкие и крупные багровые крапины.

– Где? – крикнул Клинок Коршуну.

– Вон он лежит, полюбуйся! – ответил Коршун, показывая молотом на убитого быръя.

– Меч его где, я спрашиваю!?

– А... Здесь был где-то...

Обежав кругом мертвых коня и всадника, Клинок шарил глазами по земле, и наконец увидел в траве меч, выбитый "воронком" из руки колдуна.

– Вот оно! – сказал витязь, поднимая с земли меч злыдня и держа перед собой двумя руками. Азартный, хищный восторг звучал в его речи. Горящими глазами он разглядывал оружие, и словно не мог налюбоваться – Вот...

Клинок ударил меч плашмя о колено. Меч переломился, и Пила вздрогнул от грома, прогремевшего в ушах и отдавшего долгим отзвуком, а в отзвуке послышалось, как исчезает, задыхаясь, пронзительный злой и жалостный вой.

Чуть погодя, Коршун отозвал Рассветника с Клинком в сторону, и рассказал им о своем видении, о лике Затворника, которого он увидел, стоя над поверженным злыднем.

– Что это, а, братья? – спросил он.

– Ты как думаешь? – спросил Рассветник Клинка. Тот пожал плечами.

– Это был Ясноок, как живой, прямо в лицо мне смотрел! – спросил Коршун – Живой Затворник!

– Это не точно. – сказал Рассветник.

– Да как! – воскликнул Коршун – Я же своими глазами видел!

– Ты видел то, что видел, брат! – сказал Рассветник – Но та сторона обманчива. И ты через нее, через ту сторону, видел призрачный облик колдуна, или даже его дух. Не обязательно, что это Ясноок. Вон, парень наш, который скитался за горами, тоже рассказывал, что он там видел мару, похожую на шамана, который ее сотворил. Образ колдуна часто остается на той стороне, во всем, что тот ни сделает.

– Как узнать-то тогда? – спросил удивленный боярин.

– Пока не пойму. – сказал Рассветник – Как будет свободная минута, сразу дадим знать учителю, может он разгадает. А ты пока молчи о том, что видел.

4.4 УЧАСТЬ КАИЛИ

Смирнонрав велел отчистить хутор от тел и созвал воевод на совещание. Немедленно всем старшинам передали их приказ: считать своих убитых и раненных, ыканских пленных, собирать оружие и сгонять к поселку разбежавшихся лошадей. Перед воротами стала расти гора из клинков, лезвий, древок и броней.

Какого оружия здесь только не было! Готовясь к войне, каган не жалел богатства для снаряжения своих полков. Потом еще долго на базарах хвалынской страны и сопредельных стран вспоминали о неслыханной щедрости Ыласы. Со временем эти воспоминания обрастали выдумками, превращаясь в байки, отделить которые от правды стало невозможно. Рассказывали, что купцам, привозившим оружие на торг в устье Черока, ыканцы за один меч нагружали корабль доверху кожами, а за полный набор всадника – с доспехами, копьем, булавой, садком, защитой для коня и всей сбруей – в такой корабль загоняли рабов сколько войдет! В то время в южных приморских странах нигде нельзя было купить ни стрелы, ни одного кольчужного колечка – купцы опустошили все оружейные и всем мастерским задали заказов на месяцы работы вперед!

Кроме кривых сабель, обычного оружия степняков, здесь были искривленные кпереди ойгарские мечи, хвалынские – для конного боя, с длинным прямым клинком и загнутой рукояткой, тесаки, длинные кинжалы и сабли с тяжелой елманью, какие носят гляуры на полуденном отроге Хребта. Попадались здесь даже мечи, какие Хвостворту видал у незнакомцев в горной войне – длинные, с истонченным острием и широким перекрестием, и совсем уж диковинные – те, что ыкуны покупали в далеких, неизвестных ратаям восходных странах. Тоже было и с доспехами – самыми разными, медными, стальными или железными, из кольчуги, пластин и чешуи, из круглых и прямоугольных блях, наклепанных на кожу или войлок, соединенных кольчатым полотном, нанизанных на веревку, ремни и проволоку. Шлемы – остроконечные, округлые как котелки, плосковерхие, с бармицами, с затыльниками, наушниками, масками и полумасками, кольчужные накидки на голову, с наплешниками и без. Простые, или богато украшенные узорами, золотой и серебряной насечкой, покрытые надписями на неведомых языках. И все остальное – оружие от топоров до луков и стрел, седла, уздечки и попона, было самое разномастное, свезенное из далеких и близких стран.