Текст книги "Затворник(СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– А-А-А-А-А-А-А!!! Быр-мыр, герои кизячные! Тут вам не вымя сосать! Прыгайте, сюда! А ну-ка еще прыгайте!

Черные колпаки, пораженные его яростью и силой, оглушенные криком, цепенели – оружие выпадало из их рук, ноги оступались на шаткой насыпи из хвороста. Ратаи, бившиеся рядом, наоборот – сила в них словно удваивалась рядом с таким вожаком, и они так же яростно разили врагов, как Молний. Сверху, с уцелевших стен, на кочевников, в самую гущу их толпы, сыпались камни и огонь, и поражали степняков десятками. Толпа черных шапок рассеялась и откатилась от стены, поток стрел из темноты чуть ослаб...

Каильцы мигом оттащили убитых и тяжело раненных, сняв с них доспехи и оружие, передали другим. Легко раненных перевязали. Мальчишки поменьше сновали всюду, собирали стрелы и передавали лучникам. Подростки и бабы на воротах поднимали на стены корзины с камнями, поили водой бойцов.

Рокот поспешил на свою башню, и разослал по всем стенам гонцов за известиями. Отовсюду доносился гул сражения, звон, вопли и вой. Ыкуны лезли на стены со всех сторон, целыми сотнями ползли по валу – по таким крутым склонам, что едва могла на них расти трава, взбирались шаг за шагом, цепляясь за землю топорами, ножами, ковыляли по-старчески, подпершись копьем словно клюкой. Ратаи метали в них камни и головешки, горшки со смолой и известью, скатывали зажженные бревна, бочки, колоды. Сыпали стрелами и сулицами.

Каждая пядь подъема давалась ыкунам большой кровью. Одного бревна хватало чтобы смести с вала несколько человек, пересчитать им кости. Но отброшенные от стены толпы собирались во тьме, и наползали снова. Меткие ыканские стрелы доставали защитников у бойниц – все новых раненых женщины уносили со стен, и заменить их было некому, ыкунов же только прибывало с каждой следующей атакой.

Едва Молний успел выпить ковш воды, перевести дух, натянуть на себя чью-то дважды пробитую кольчугу, как снова заскрежетал в темноте у провала злыдень. Военачальник кагана перестроил свой побитый полк, и снова гнал его на приступ. Под его вопль вторая волна черных шапок нахлынула, на пробитую стену, и Молний с горсткой воинов снова встретил их. Топор в его руке обрушивался на врагов, как небесная сила, давшая богатырю свое имя! Ни щиты, ни доспехи не спасали кочевников – они слетали со стены, как куры с жердочки!

Бой кипел на всех сторонах. Ыкуны карабкались по склонам, оступаясь и слетая вниз. Стрелы впивались в их мясо, как острые жадные зубы. Катились вниз по валу бревна, сшибая всех на пути, дробя кости, ломая щиты и оружие, и упавшие табунщики съезжали кубарем с холма, тоже превращаясь в снаряды – сбивали вниз своих же товарищей, и вместе падали дальше! Кому удавалось добраться до стены, те приставляли лестницы, лезли вверх, но и эти тоже падали – ратаи рубили топорами всякую голову, показавшуюся над забралом, сквозь бойницы протыкали брюхо кольями, лили кипяток и смолу прямо степнякам на морды. Тела ыкунов усеяли все склоны, но другие лезли дальше – за стенами в глубине ночи снова и снова голосили злыдни, гнали в бой новые толпы своих слуг. Быръя были степнякам страшнее гибели от ратайских стрел, страшнее огня и острых топоров, и ыкуны лезли на бугор, попирая ногами трупы своих. Город поливал валы огненным дождем, перед которым колдовская тьма была бессильна: все склоны под стенами стали сплошным пожаром: горела смола, горело дерево, горела одежда на мертвых и умирающих, горела человеческая плоть, и запах паленого мяса встал вокруг стен...

Рокот со своей башне стрелял из лука по черным колпакам – мальчишки едва успевали приносить ему собранные ыканские стрелы. Мимоходом он принимал доклады от вестовых и раздавал приказы.

– На полночной стороне отбили приступ, вот-вот снова ждем!

– Добро! Стойте твердо!

– На закатной отбились! – крикнул запыхавшийся паренек с западной стены.

– Добро! Передай старшине, чтобы стояли накрепко!

– Так нет старшины! Всех начальников убило, каждый бьется на своем месте.

– А тебя кто прислал? – спросил Рокот.

– Дед меня прислал.

– Вот беги к деду, и скажи, чтобы он теперь был за старшего! Бегом, пшел!

С южной стены вместо прежнего посыльного прибежала девчонка лет двенадцати.

– А где парень, что раньше был? – спросил ее воевода.

– Он на башне у самострела помогает, там от стрел некому стало...

– Ясно. Как там?

– Отбились, боярин! Но велели сказать – людей совсем нет!

– Знаю! Ты молодчина, девонька! Скачи назад, и там, если что – то сюда уже не скачи, а скачи сразу к боярину Свирепому. Знаешь, где его искать?

– Знаю, боярин!

– Умница! Ну, беги давай!

Час шел за часом. От пролома отразили и второй, и третий приступ. Готовились отбиваться в четвертый раз. Везде сражались, и отовсюду просили подмоги, которой Рокот не мог дать. Прибежали от ворот. Силач стоял там молодцом: сам дрался смело и ободрял других. Ыкуны дважды втаскивали на вал бревно, пытались выбить ворота, но Силач отгонял табунщиков. Приступали с лестницами к стене у ворот, но и оттуда бежали, теряя людей.

– Молодец, племянничек, и ты, вестник, молодец! – крикнул Рокот – Беги к Силачу, скажи пусть и дальше так стоит! Скажи, нам бы до рассвета продержаться, а там легче...

Сказав так, Рокот вдруг пошатнулся, и стал заваливаться вперед.

– Ва... ва... – бормотал он. Паренек-вестовой едва успел его подхватить и опустить на помост. Из шеи воеводы, под самым затылком, торчала ыканская стрела, прошившая бармицу.

Мальчишка глядел на лежащего Рокота, глядел, и вдруг разразился плачем – весь его страх и тоска, кое-как сдержанные до сих пор в себе, вырвались наружу, отняли остатки сил и раздавили волю человечка. Он бессвязно выл, склонившись на коленях над трясущимся в судорогах воеводой, глядя в его пустые выпученные глаза...

– Эй, эй! Парень! А ну давай-ка потише! – крикнул на него лучник, стоявший здесь же на башне. Он поднял паренька на ноги, отхлестал его по щекам, опрокинул ковш воды ему на голову, другой дал выпить.

– Ты вот что: – сказал он – Беги со всех ног к боярину Свирепому. Скажи, здесь воеводу ранили, пусть спешит сюда! Понял?!

– Пон... Понял... – сквозь всхлипы проговорил посыльный.

– Давай бегом! Да сопли подотри по дороге!

Рокота отнесли вниз. Мигом подоспел и Свирепый.

– Как здесь? – спросил он стрелка.

– Гляди сам!

Ыкуны снова лезли на приступ. Стена рассветной стороны почти опустела – все спустились к пролому, но и вместе с ними людей там было ничтожно мало. Как эта крошечная кучка могла всю ночь сдерживать натиск живой лавины из-под холма – Свирепый диву дался.

Через минуту прибежали с очередной вестью:

– Воевода! Ыканцы на закатной стене!

– К запасному отряду послали?

– Да!

– Беги тогда обратно на свое место! Как отобьетесь – пусть пришлют мне гонца!

Через четверть часа явился гонец.

– Воевода! Со стены кизячников сбросили! Но дед велел сказать – некому больше биться!

– Скажи боярину, тому что привел к вам запасных, пусть половину своих людей вам оставляет, а с остальными уходит обратно в запас.

Не прошло и полчаса, как с полуденной стороны прибежала девченка.

– Ты за воеводу, что ли? – крикнула она на башню с земли.

– Я! – ответил Свирепый – Что у вас?

– Ыкуны на полуденную стену залезли! Совсем плохо там!

– Что запасной отряд, там уже?

– Там, боярин! – кричала девчушка – Главного их убили, а мне велели сказать, что совсем плохо!

– Сейчас сам там буду! А ты, вот что: домой беги! – крикнул Свирепый девчонке. Потом обернулся к последнему лучнику на башне – Ты, со мной пойдешь! Давай!

Собрав со стены еще десятка два людей, Свирепый убежал к полуденной стороне. Молнию велел передать, чтобы держались, сколько будет сил.

– Будем держаться! Так воеводе и скажи: сколько надо – столько держаться будем! – Прорычал Молний в ответ гонцу.

Пошел новый приступ... Ночь не отступала...

Молний сбился, считая штурмы, которые отразил со своим отрядом. А скольких врагов убил – и не думал считать! Как мог сохранить хоть каплю сил после долгих часов сражения! Он знал только – крушить врагов напоследок столько, сколько Вечное Небо позволит сокрушить в последнем бою, а дальше – только вечный сон, или что там еще об этом говорят...

Снова прибежали от ворот:

– Кто тут воевода! – кричал мальчишка – Кто воевода!

– Чего тебе?! – крикнул Молний. Черный, в кровавых отсветах, он был страшен словно демон – Что?

– Там табунщики в городе, к воротам пробиваются, Свирепого убили! Силач там бьется с ними...

– Беги назад, скажи пусть сражаются, кто где стоит! Пусть улицы загораживают! Помощь будет! Ты! – ткнул Молний в грудь первого попавшегося каильца – Собирай с этой стороны половину людей, всех кто есть – со стен, с башен, откуда угодно – выбейте ыкунов из города! Бегом! Бегом! – прорычал он вслед, и отерев пот со лба, кинулся к пролому – под вой злыдня начинался новый приступ...

Людей у пролома осталось – по пальцам пересчитать можно. Но пока оставался во главе их Молний, они бились – и перебраться через стену врагам было не под силу. Уже откатились последние защитники от полуденной стены, и табунщики лезли через нее в город, уже из последних сил Силач не допускал открыть ворота, уже прорвавшиеся на улицы ыканцы с двух сторон насели на пролом в восходной стене, а крошечный отряд все дрался – дрался, где стоял. Несколько витязей, истекающих кровью, обессиленных, бились насмерть, защищая уже бесполезный рубеж, окруженные кольцом врагов...

Так Молний встретил восход. И как всегда, первый солнечный луч разорвал пелену злодейских чар, и разом прогнал темноту с небес. И Молний встал, раскинув руки, приветствуя долгожданный свет, упиваясь его животворной силой, отчищаясь от ночной скверны...

Солнце осветило заваленные трупами валы и стены, и черный бунчук над распахнутыми воротами. Оно осветило бегущих по городу степняков, серой лавиной заливающих улицы. Ыкуны врывались в дома, рубили всех, кто им попадался, долбили бревнами в запертые ворота дворов. Жалкие остатки защитников принимали последний бой в переулках. Несметная сила окружала их со всех сторон.

А Молний все еще стоял в проломе – стоял, один перед полками ыкунов, с изрубленным щитом, и топором, покрытым алой кровью. Кровь, пот и грязь текли по его лицу ручьями. Багровая рубаха пристала к телу, волосы слиплись в красно-черный колтун, редкозубый рот растянулся в улыбке, похожей на звериный оскал. Он стоял и смеялся, сначала тихо, а потом – в полный голос. Его смех пролетел по всему городу, по полям, донесся до самого ыканского лагеря, прогремел там с такой силой, что пошатнулись столбы черных шатров, и закачались на жердях черные бунчуки перед юртой кагана! И устрашенные ыканцы отпрянули, не решаясь ступить и шагу вперед.

Молний хохотал – он словно издевался над своим незадачливым врагом, над его ничтожеством – над его тщетным желанием погрузить весь мир в кромешную ночь на веки веков – и над неумением хоть на один миг задержать восход солнца и торжество белого света! Над громадностью вражеских устремлений – и над полным бессилием их достичь!

– Затворник! – закричал он сквозь смех – Ну, где ты теперь! Где твоя сила! Куда там твоя Тьма подевалась! Смотри, кизячники твои – и то храбрее тебя! Они здесь, а ты где спрятался! На что ты годишься!

И снова разразился хохотом...

Ни одного человека не осталось, чтобы прикрыть его сзади. Острие меча, проколов кольчугу на спине, вошло ему меж ребер, и богатырь свалился на груде тел. Но даже к мертвому боялись подойти враги, глядевшие ему в глаза, и слышавшие его хохот... Голова Молния не украсила каганский бунчук. Руку его никто не отсек, и не взял себе на память. Даже смотреть на мертвого врага ыкуны боялись, и отводили взгляд. А кочевник, что нанес смертельный удар, подошел к ближайшему огню, и долго держал руку над пламенем, чтобы отчиститься от злых чар ратайского колдуна.

2.10 НОВЫЕ ВСТРЕЧИ, НОВЫЕ ПРОЩАНИЯ

Рассветник проснулся первым. Кажется, еще не раскрыв глаза, он вскочил как чумной. Он спрыгнул с лавки, бросился к окошку, и распахнул его, дернув так, что чуть не выломал петли. За окном был спящий княжеский двор...

– Ты что! – подскочил Коршун, разбуженный резким шумом. Все подняли головы. Клинок вынул из-под лавки меч в ножнах.

– Беда, братья!... – сказал Рассветник.

– Ыкуны? – спросил Коршун

Рассветник не ответил. В одних подштанниках он выбежал вон из комнаты. Следом, в чем были, вылетели Клинок и Коршун, успевший на бегу подхватить своего "воронка" Пила тоже решил не отставать, и направился вслед за спутниками. Рубаху, однако же, натянул.

Рассветник вихрем взлетел по лестнице на второй ярус, и побежал через людские, мимо сонных служанок, копошившихся по ранним делам. Те от испуга подскакивали и визжали как резаные. Натолкнувшись на одну, богатырь схватил ее за плечи, тряхнул что есть силы, и закричал:

– Как на крышу залезть?

– Туда...– показала рукой чуть живая женщина – Там лестница на чердак, оттуда... – но уже только спина Рассветника мелькала перед ней, удаляясь в полумрак людских.

– Бешенный... – выдохнула баба. Следом за Рассветником мимо нее такими же очумелыми пронеслись Клинок, Коршун, и – в добавок – Пила.

Забравшись на чердак, Рассветник устроил переполох в голубятне, и выбрался, наконец, через слуховое окошко на скат крыши. Здесь он вскарабкался на самый конек, встал на нем во весь рост, и замер, обернувшись на восходную сторону. Клинок поднялся к нему на крышу, Коршун с Пилой остались у окна.

– Что он? – тихо спросил Пила.

– Никак с Молнием что-то... – несмело сказал Коршун в ответ.

Рассветник молчал и не шевелился, уставив взгляд на чистое небо, освещенное утренней зарей. Солнце поднималось из-за окоема.

– Что он у вас, кукарекает по утрам? – спросила, выглянув на крышу, растрепанная баба – Что всполошились?

– Молчи, дура! – рявкнул на нее Пила. Женщина, испуганно глянув на него, буркнула что-то себе под нос, и скрылась.

Наконец, Рассветник отмер и спустился с конька.

– Ну что? – спросил Коршун

– Беда, братья. – пробормотал Рассветник – Беда. Над каильской стороной вижу, висит черное марево, как туча. Там этим утром пролилось страшно много крови... И Молний...

– Что?! – вскричал Коршун.

– Молний сегодня на рассвете погиб...

А в этот же день, еще солнце не вошло в зенит, на закатной стороне зазвучал и пронесся по городу трубный звук. Пришли храбровцы.

Стройна сама приехала к воротам встречать войско. Людям велела не собираться, и не приветствовать храбровцев, и со стен приказала прогнать всех лишних. В черном платье, и в белом платке под черной шапочкой, княгиня сидела на коне против ворот, позади нее – Волкодав и закатный старшина Бобр. Смирнонрав со своими людьми стоял чуть в стороне.

Без всякого обычного по таким случаям торжества, без ликования толпы, без труб и рогов, отворили ворота, и сквозь них в город вошел воевода Месяц – пешком и с непокрытой головой.

Родом Месяц был из простых селян, а свое высокое имя получил когда-то больше для смеха. Его нос, переломанный еще в детстве, был вдавлен вовнутрь, а подбородок и низкий лоб напротив, выступали далеко вперед. От этого лицо богатыря правда напоминало помятый, поросший щетиной, с торчащим как у кабана одиноким нижним зубом, но все-таки месяц. Такое прозвище к нему и привязалось. Бросив в голодный год свою опустевшую деревню, Месяц дошел до Храброва, подвязался здесь сначала слугой на двор к большому боярину, потом добился и места в его отряде. Из-за силы, смелости и ума нового дружинника, боярин приблизил его к себе до первого подручного, и Месяц уже получил в Храброве известность. В ночь, когда злыдни с полком стреженцев истребили спящее миротворское войско, Месяц был опасно ранен. Но выздоровел, и вернувшись в Храбров, вскоре стал там одним из виднейших бояр, а три года назад мир выбрал его и воеводой. Крестьянский сын стал важным вельможей, а насмешливое мужицкое прозвище – боярским именем.

Месяц миновал ворота, рухнул перед Стройной на колени, и ударил в землю челом. Княгиня молчала.

– Здравствуй, светлая княгиня! – сказал боярин, приподняв голову.

– Мы тебя давно ждем. – холодно ответила Стройна – Муж мой, светлый князь, не дождавшись тебя, ушел на войну. Где ты был, когда он бился в диком поле с табунщиками! Когда его воины пали мертвыми, где ты был!

Теперь молчал Месяц.

– Молчишь? Какого наказания себе хочешь? – спросила Стройна – Выбирай! Лишить тебя чести? Имущества? Отправить тебя убирать выгребные ямы? Или, может, забить в колодки и отправить в Стреженск-Приморский, на рабский рынок? Говори, что с тобой сделать!

– Светлая княгиня! – сказал Месяц – Ты немного серебра выручишь, если продашь меня на рабском рынке! Хочешь отправить меня навоз грести – отправляй, я готов! Но лучше позволь, раз уж я в стремя встал, доехать до Дикого Поля – тогда я тебе столько пленных ыканцев приведу, что хватит на всю черную работу на Струге!

– Значит, не хочешь быть рабом ни здесь, ни за морем! – сказала княгиня – Что ж, воля твоя! Тогда, может быть, привязать тебя к конскому хвосту, и пустить в поля!

– Твоя воля, светлая княгиня! – ответил воевода, не моргнув глазом – Казни меня любой казнью, какой хочешь – о помиловании я не прошу, прошу только об отсрочке. Если отрубишь мне голову сейчас, то только в трудную минуту сама свой же город лишишь бойца и воеводы. Позволь мне сражаться за Каяло-Брежицк, а когда кочевников отобьем – тогда вот и моя голова!

– Позволь сказать! – попросил Волкодав Стройну – Месяц знаменитый воин. Нам сейчас и правда такими разбрасываться нельзя. Позволила бы ты ему искупить вину, а наказать – всегда успеешь!

– Я запомню, что ты сказал. – ответила воеводе княгиня, и снова повернулась к Месяцу – Почему так долго не выступал из Храброва? Почему медленно шел, когда едва ли не чистыми слезами тебе писали, прося поторопиться?

– Светлая княгиня! – ответил Месяц – Войско мы собирали с большим трудом. Весь Храбров полнится слухами, что с каганом и злыднями справиться никак нельзя, что князь и Струг-Миротворов обречены, а храбровцам себя надо спасать, и самим мириться с каганом. Очень много бояр идти в поход не хотели, еще и других подговаривали. Такие у меня на дворе сидят в яме четверо – двое с пригородов, и двое храбровских, ждут суда. Когда я узнал, что князь Мудрый в Каяло-Брежицке не оставил войска, а мне велел взять город под защиту, то я так рассудил: Бояр и конных отроков у меня для такого дела немного, вот я и посмел промедлить, чтобы поднять пеших воинов тоже, сколько смог. С пехотой, да с телегами – еще сверх того промедлил в пути!

– А почему сам с конницей не ушел вперед? – спросил Стройна.

– У меня большой разброд в полках, светлая княгиня! Все говорят, что у кагана несметное войско, и ведут его на нашу землю злыдни. Многих это очень испугало. Стали говорить, что быть Каяло-Брежицку разоренному, как при Затворнике, а нам надо свой город защищать. А когда узнали, что Мудрый разбит – то и вовсе шатание пошло... И нам большого труда стоило не дать войску разбежаться кто куда. Есть у меня боярин Гордый – по имени гордый, и по нраву такой же. Тоже упрекал меня, что медленно иду, и тоже предлагал конницу отослать вперед. Так я его спросил: доведет ли он бояр до Струга-Миротворова, если я его поставлю начальником над конницей – он и осекся. Я спросил: А пехоту он сможет удержать в узде, чтобы не разбрелись на первой дневке, или на круге не решили бы разом повернуть по своим городам? Подгонять сможет, чтобы скоро шли и были в Струге раньше кочевников – он и тут ничего не ответил.

Тут к воротам подъехал Смирнонрав.

– Сестра! – сказал он княгине – Я слышал, как этот боярин тебе отвечал! Прошу тебя, сделаем как Волкодав советует. Он отчаянный, как я вижу, от такого нам будет польза в бою!

– Пусть так, брат. – сказала Стройна – но от его людей будет ли польза, если они по дороге сюда едва не разбежались. Как нам на таких положиться?

– Положись на моих людей, княгиня! – твердо сказал Месяц – От страха они шатались, но все равно, шли вперед и вперед. И если моим воеводиным именем все не разбежались восвояси, то твоим княгининым именем, и твоим, светлый князь, будут стоять насмерть! По дороге им и страх, и сомнение были как помеха, а здесь – и общее дело, и стены, и весь народ, за который они будут биться, который им здесь на виду – все будет в помощь!

– Хорошо. – сказала Стройна – Ради просьбы моего брата, и ради твоей пользы в сражении – даю тебе отсрочку, Месяц! А если правда окажешься таким воином, как о тебе говорят, то совсем помилую. Встань.

Месяц поднялся и встал, не отряхивая пыль с одежды.

– Пока ступай с Волкодавом. – сказала Стройна – Ставьте твоих храбровцев на постой. А завтра утром ждем тебя в Струг на совещание, как воеводу и советника.

Княгиня уехала к Стругу. Волкодав и Бобр – за ней. А Смирнонрав спросил Месяца:

– Ты и меня знаешь, боярин?

– Знаю, как не знать. – ответил Месяц. – Земля слухами полнится, что ты пришел нам на помощь из самого Засемьдырья. А не узнать тебя нельзя – уж больно ты с князем Мудрым похожи...

Месяц привел в город тысячу пехотинцев и без малого девять сотен конных. На Струг никого из них, ни больших бояр и старшин, ни самого воеводу не поселили, а размещали на постой в закатном подолье. И хотя княгиня велела не праздновать прибытие помощи, но запретить горожанам радоваться было невозможно. В город пришли новые защитники пришли, вместе с ними – новая надежда, и к ним с восточного берега потянулись по мостам люди. Со дворов, где остановились храбровцы, слышался гомон голосов, смех и песни. Прямо на кострах люди жарили забитую птицу и поросят, несли усталым в дороге воинам все лучшее – пироги, рыбу, молоко, масло и мед. Пацаны подряжались вести на Черок коней, поить и купать, музыканты приходили играть задаром...

Воздух в городе словно стал иным, дышаться стало легче и свободнее. Смех и музыка разогнали тягостную тоскливую тишину.

Но в той комнате отроческой хоромины, где расположились Рассветник с товарищами, веселья не прибыло. Только они пока знали о судьбе Каили, и о гибели друга – первого из учеников Старшего...

Вечером, уже перед закатом, в комнату постучался паренек из дворовой прислуги.

– Господа! – сказал он, чуть растерянно глядя на витязей – Там какой-то верховой приехал с закатной стороны. Вас спрашивает, говорит, тех людей, которые приехали из Дубравы с горюченцем Пилой...

– Что? – удивился Пила. Ему мигом вспомнилось, как в Новой Дубраве такой же служка так же неожиданно постучал в их комнату и доложил о приезде Молния. Остальным, кажется, вспомнилось то же самое.

– Молний! – воскликнул Коршун!

– Молний погиб... – сказал Рассветник неуверенно – Я его смерть видел, как наяву...

– А не мог он показаться погибшим, чтобы злыдней обмануть? – спросил Коршун.

– Не знаю... – прошептал Рассветник – Такого волшебства я не знаю... Но Молний всяко больше меня знал. И почему с закатной стороны приехал?

– Может, крюк сделал, пока спасался? – продолжал Коршун свое. Он повернулся к парнишке – А какой он из себя? Высокий?

– Ну, да... – ответил слуга.

– Один приехал? – спросил Рассветник.

– Один.

– Ты сам видел, что один, или так сказали? – пытал Рассветник.

– Сам видел. Одетый чудно, и такой замызганный, как будто от самого Стреженска скакал.

– Так кому это еще быть! – воскликнул Коршун.

– Ладно, что зря голову ломать. – сказал Рассветник – Пойдемте все, сами посмотрим, кто там!

Захватив оружие, Рассветник, Коршун, Клинок и Пила спустились вниз и вышли на крыльцо.

Посреди двора стоял человек, похожий на Молния не больше, чем гусь на свинью. С виду за тридцать лет, давно нестриженый, немытый, с нечесаной бородой. Обликом нежданный гость был светло-русый, худой как щепка, совсем не рослый как Молний, а лишь долговязый, и от худобы казался еще долговязее. Одетый и правда не по-здешнему. На ногах были чуть заостренные башмаки, поверх обмоток, доходивших до колена. Рубаха, подпоясанная узорным поясом, когда-то была белой, а теперь уже скорее стала черной, Поверх нижней рубахи висела на угловатых плечах другая – серая, без ворота, без рукавов, распахнутая настежь, длинной до середины бедра. Серые штаны, лоснились от лошадиного пота. Под уздцы незнакомец держал пегую лошадь незнакомой породы – не богатырского скакуна, но и не крестьянского коняжку.

– Пифа! Второфа! – крикнул он, едва Пила появился на крыльце.

– Хвост! Хвост, это ж Хвост! Здорово, брат!

– Стой! Кто это? – остановил было Коршун парня, рванувшего навстречу гостю.

– Да Хвостворту! Брат же мой, из гор приехал! Только, бес, худой стал как цапля!

Пила сбежал вниз, и крепко обнял брата.

– Черт, похудел как! – дивился он, ощупывая руки Хвостворту – Все кости торчат! ("И как постарел! Десять лет прибавил, а то и больше..." – подумал про себя) Ты как здесь-то очутился?!

– Да как и ты, так же! Лесом-полем, полем-лесом! Сраку об коня отбил – будь здоров! – ответил Хвост, шепелявя так, что один только привычный Пила разбирал его слова без затруднения. Недаром же он носил свое прозвище! – Я в Горюченское прискакал, там только и разговоров, куда и с кем ты да Краюха пропали! А в Дубраву долетел – так мне уже в воротах Жадина рассказал, как ты там злыдней гоняешь!

– И про злыдней уже знаешь? – удивился Пила – Тогда... и про Краюху знаешь...

– Знаю, Пила. – сказал Хвост, мигом помрачнев. Радости от встречи с братом как не бывало. – Все знаю. Орлан в Новой Дубраве мне про вас рассказал.

– Как же ты...

– Как я на таких радостях умом не тронулся? Да вот так. В горюченское к нам приехал – узнаю, что отца год как проводили, а брат со злыднем уехал – когда ж тут было умом трогаться! Надо было ноги в руки хватать, да гнать за вами во весь дух.

– Постой-ка, ты знал в уже Горюченском, что это злыдень был? – совсем уже удивился Пила.

– Конечно, знал! Я ведь его за горами видел, вот как тебя сейчас! Я там от него, брат, такого лиха хлебнул, что теперь тошно смотреть на этих сучьих волков! Когда мне Колючка про Краюхин отъезд рассказал, я тогда сразу понял, что к вам пожаловал за гость! Я-то, дурак, думал – приеду, удивлю всех сказками про свои загорские приключения, а ты тут, оказывается, похлеще делов наделал!

– Во даешь, брат... – сказал Пила.

– Ну-ка, парень, постой! – вмешался в разговор Рассветник – Какого это ты лиха от злыдня хлебнул за горами?

– А это, боярин, долго рассказывать. Ты сам-то кто будешь? – спросил Хвостворту, ни капли не смутясь, а даже наоборот – с некоторой дерзостью в голосе.

– Хм... Ну вот, что: пойдемте-ка все к нам, там и познакомимся, там и про свои загорские приключения расскажешь. Да и Пила, думаю, все-таки найдет тебе что рассказать.

В комнате Хвостворту перво-наперво предложил его накормить, а уж после расспрашивать.

– А то с позавчера маковой росинки во рту не было. Нигде и куска хлеба не ухватил – так спешил вам на помощь! – мотивировал он просьбу.

Пока Хвостворту набивал брюхо оставшимися от ужина хлебом с кашей, Пила представил ему спутников и стал рассказывать обо всех злоключениях, начиная с Краюхиного отъезда. Хвост слушал внимательно, однако же не отвлекаясь от яростной работы ложкой. Но не успев вычистить миску, он остановился, и больше уже не прикасался к еде, когда Пила дошел до находки мертвого тела в лесу, до обряда с кровью и вином.

– Упырь... Вот же упырь, сучья короста... – сказал Хвостворту, качая головой.

Пила продолжил говорить. Что было уж совсем непонятно, то Рассветник и Клинок поясняли сами. Когда дошло до схватки со злыднем, Хвостворту спросил:

– Так ты как понял-то, что это злыдень, если, говоришь, видел Краюху? Ты точно знаешь, что это он был, или тебе тут голову заморочили?

– Ну, парень... – возмутился было Коршун, и даже вроде стал привставать с лавки, но Рассветник положил ему руку на плечо, и Коршун замолчал.

– Точно, Хвост, поверь. – сказал брату Пила – Ты бы увидел – сам бы все понял. Я хотя по дороге слушал, что про это говорили, но для себя ни на миг не верил. И тот волчий выродок как знал, что я не верю, хотел обмануть... А когда я его увидел – тут уже никаких рассказов мне не надо было... Не Край это был, точно, близко не он.

– Ладно, брат, верю... Я бы может и не поверил, только сам знаю, какие эти злыдни из себя, увидишь какие они есть – так ни с чем не перепутаешь... И вы, добрые люди, простите меня – такая беда у нас с Пилой. Сколько лет мы с братом хотели увидеться, вот свиделись, наконец, а тут – на вот тебе, на здоровье...

– Вот так и было все... – заключил Пила – А Краюху мы на другое утро проводили.

Хвост в ответ не сказал ничего...

– Значит так: – прервал Рассветник молчание – Твой, Хвостворту, рассказ мы на завтра отложим. Пока всем отдыхать. И прислуге скажем, пусть вина для поминки принесут, что ли...

Отправили коридорного за вином и хлебом, и просидели долго. Снова пили и закусывали, снова спели много песен, – и те, что пели в день краюхиных проводов, и другие. Хвостворту пел, как научился в Горах – там он вдоволь наслушался прощальных слов. Пели, вспоминая Краюху – непутевого малого, но честного и доброго, который погиб ни за что-ни про что, без всякой вины.

Вспоминали тут же Молния, богатыря из богатырей, и пели о нем. Пели о его храбром сердце, о его могучей руке, светлом уме и великом знании. О том, как служил он всю жизнь доброму делу, белому свету, Земле и Небу, ратайской стране и людскому роду. Как пал в битве, защищая людей, и о его новом пути в иное бытие, где свершит он новые подвиги, неведомые никому из живущих под солнцем...

Уже за полночь улеглись спать. Рассветник, которому выпало караулить второму после Коршуна, в свою очередь расположился за столом, перед одинокой горящей свечкой. На полу меж лавок был уложен тюфяк с постелью – это слуги позаботились для нового жителя. Но Пила уступил ему свою лежанку – В последние недели Хвосту приходилось спать и на траве, и на голых камнях. Клинок с Коршуном лежали по местам, и дружно храпели. А братьям не спалось обоим. Лежа рядом один на лавке, другой – внизу на тюфяке, братья тихонько переговаривались. Это заметил Рассветник. Он взял в одну руку скамейку, в другую – свечку со стола, и подойдя к братьям, сел поблизости.

– Вот что, горожане. – сказал он – Раз не спим все равно, может тогда не будем до утра откладывать. Хвостворту, расскажи про свое приключение, и как ты со злыднем поякшался за горами.

– Да, правда, расскажи! – попросил и Пила. – Сколько уже проговорили, а что с тобой там было, так и не знаю!

– Ладно, слушай! – согласился Хвост.

Говорил он долго и обстоятельно. Расписывал все в подробностях и приукрашивал такими словцами и присказками, за которыми иной рассказчик полез бы в карман. Но все же о чем-то умолчал, о чем-то слишком уж приврал. А я так расскажу, как все было в точности, честь-по чести.