Текст книги "Затворник(СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Так вернемся же. И не все уходим.

– Только вернитесь! – Лиска вдруг взяла рукой руку Пилы – Вот уйдете – и ни слуху ни духу от вас, как мы будем?! Знаем все, что так надо, что вы сами уходите на врагов, своими жизнями играть ради нас, но мы все равно – как брошенные будем без вас! Я только представлю, что снова так будут дни тянуться, в таком же страхе, что все ждать и ждать будем неизвестно чего! Скажи, кого мы будем каждый день с восхода ждать! Вас или табунщиков!

– Да вернемся мы... Куда мы денемся! – сказал Пила. Но кажется, звучали его слова не особенно успокоительно.

– А у тебя, у вас с сестрой, – сказал парень – тоже кто-нибудь ушли с князем.

– Нет. Нас двое у отца.

Лиска замолчала. Она повертела головой по столам, словно гадая, нет ли где работы для нее. Потом спросила:

– А ты в дружине недавно?

– В какой дружине? – не понял Пила.

– Ну, у князя. Вы же с князем Смирнонравом приехали. Только у тебя и имя не воинское, и я смотрю, господское обращение все тебе тоже в новинку, так я думала, что ты в дружину недавно попал.

– Да я вообще никакой не боярин. Я обычный гражданин, доски пилю, и брат до бенахской войны со мной пилил. Я сюда с Рассветником ехал, а князя мы в дороге встретили.

– А... – сказала Лиска. Кажется, она была разочарованна.

Она хотела сказать что-то еще, но тут Клинок подошел к Пиле сзади и похлопал его по плечу.

– Пила! Пойдем, дело есть.

– Ага. – ответил Пила, и вставая, сказал Лиске – Ну, мне идти надо. Будь здорова...

– Хорошо... – ответила девушка.

Когда Рассветник днем ходил до князя, то обратился к нему со странной просьбой. Он сказал, чтобы всему будущему полку передали – каждому воину оторвать от своей одежды по лоскуту, и обмотать лоскутами соломенные чучелка – так же, по одному с человека. Смирнонрав удивился, но просьбу Рассветника выполнил, и передал такой приказ всем воеводам. Теперь четыре сотни соломенных куколок, каждая размером в ладонь, подпоясанные тряпочными полосками как кушаками, лежали в трех больших корзинах.

Клинок, Коршун и Пила с корзинами в руках пошли вслед за Рассветником по стене крома. Рассветник брал фигурки одну за одной, и бормоча заклинания, прикреплял чучелка к забралу.

О смысле этого обряда Пиле догадаться было уже не сложно: фигурки, сделанные воинами, должны были как бы оставить их образ в городе, и самих людей, ушедших в поход, сделать невидимыми для злыдней. Но как – вдруг подумалось парню – быть с ним самим, с Пилой?

– Слушай, Коршун! – сказал он шепотом – А я же не делал себе куклу. Как со мной быть?

– С нами будет разговор отдельный. – сказал Коршун.

Уже заполночь закончив расставлять по стене чучелка, вернулись в комнату. Там на своей лежанке на полу уже расположился Хвост.

– Наплясался, брат? – спросил Пила.

– Шутишь, что ли – наплясался! Я б до утра плясал, да приказали всем идти отдыхать перед походом! Эх брат, что за ночь, что за место! Видал ты там девку?

– Видел.

– Огонь, брат! Кипяток – вот что за девка!

– Она управляющего княжеского дочь. – сказал Пила.

– Откуда знаешь? – удивился Хвост.

– Да говорили про нее... – ответил Пила.

– Ты глянь, скромник наш! – рассмеялся Хвостворту – Смотрю, уже сам здесь сети закинул! Давно бы так! Эх, быть бы мне, как ты вольным, я бы расшибся, а украл бы ее, и не посмотрел бы, какой у нее отец важный боярин!

– А что, Царицу свою уже забыл? – спросил Пила.

– Не шути так, брат! – сказал Хвостворту – Та другое дело! Царица – она как из чистого света вся, словно сошла с самих небес! К ней и прикоснуться-то страшно, чтобы не запачкать нашими жирными лапами! Такую любить можно только в мечтах! А эта – наша, земная, живая женщина! Теплая, даже не теплая, горячая! Ух, какая горячая! Веришь, брат – даже жалею, что с вами вызвался идти! А то ведь какая ночь скоро, а, брат! В священную ночь я бы от нее не отстал! Я бы все берега вокруг города оббегал, а до нее бы добрался, и уж она бы меня век не забыла!

Приближалась ночь летнего солнцестояния.

Род и семья для ратая священны. И продолжать род могла лишь законная жена, взятая мужем в его дом, и признанная соплеменниками. А тот, кто появился на свет вне брака, никакого права на родство не имел. Никого такой ребенок не мог назвать своим отцом, даже незаконным. Ничьим сыном он не был – лишь выблядком своей непутевой матери, и ни кем иным. Для материнской родни он значил не больше, чем для отцовской – случайное семя, которое невесть кто посеял в чужом роду, будто сорняк, и все. Никакая семья, боясь презрения людей и проклятия высших сил, не принимала выблядка. В счастливом случае он был обречен жить на положении холопа. Вместе с матерью его могли продать в рабство, изгнать прочь, лишив всякой защиты, прав и средств к жизни. А если рождение безотчего дитя совпадало с неурожаем, поветрием, войной, или другим бедствием, то селение бесспорно видело в этом наказание Небес, и как искупительную жертву, младенца бросали в костер, топили, или уносили в лес на съедение зверям. Мать обычно ждала та же участь. Впрочем, убить незаконнорожденного могли при всяком случае, просто от досады.

Ни борярское, ни даже княжеское звание отца не могли менять их положения. Как сын наложницы, рожденный хоть от великого князя, ничем по закону не отличался от обычных рабичей, так и сын незамужней женщины не мог ничем отличаться от любого выблядка, зачатого со случайным прохожим или бродягой. Судьба этих детей была незавидна. Но было все же исключение.

В ночь летнего солнцестояния природная созидательна сила достигала своей вершины. И Небо в этот день как никогда щедро изливало свою благодать на человеческий род. Жертвы, принесенные в эту ночь ради удачи, благополучия, плодовитости и покоя, считались особенно угодными божествам. Гадания и волшебство – особенно действенными. Любое дело, начатое наутро священной ночи – огненной ночи, пламенной ночи – должно было иметь успех. А зачатие детей – особенно. В эту ночь само Вечное Небо посылало на землю своих сыновей и дочерей.

Юноши и девушки шли в эту ночь в рощи и на реки, и при свете костров, луны и звезд свободно ласкали друг друга, не боясь ни порицания, ни тяжелой судьбы для плода этих свободных связей. Ребенок, который рождался у девки через девять месяцев после священной ночи, день-в-день, или до девяти дней раньше, или до девяти дней позже, нарекался дитем Неба. Не проклятием и позором, а драгоценным даром судьбы считались такие дети. Соплеменники холили и лелеяли их, берегли от всякого вреда, в голодную весну отдавали им последнюю краюшку. За это сын Неба всегда первым выводил лошадь к пашне, первым бросал весной горсть семян землю, а осенью – в жернова. Своими руками жал первый сноп, и бросал его в костер, в дар Всеобщему Отцу, пробивал во вставшем льду первую лунку, и забрасывал в реку первый невод после ледохода. И все в этом же духе. Надо ли добавлять, что гадание, и жребий брошенный для решения всякого важного дела, были бесспорны, если доверялись детям Неба. Ворожба была занятием, к которому они предназначались свыше.

– Жаль, что выходить утром надо. – сказал Хвостворту – Вот после огненной ночи бы – там и биться, и умирать не так обидно. В такую ночь все девки наши были бы...

– Думаешь, не вернемся до огненной ночи? – спросил Пила

– Ты что! В тайный поход, бывает, уходят не на один месяц! Да ты, я смотрю, сам не знаешь, на что согласился! Ты ведь и в седле-то сидеть толком не умеешь!

– До сюда доехал как-то. – сказал Пила.

– То обычная дорога, а то – война! Тут надо разницу понимать! А что это ты сам вдруг встревожился насчет того, чтобы вернуться к священной ночи? Или тоже, уже присмотрел кого-нибудь себе? – спросил он брата.

– Спи давай. – ответил Пила.

– Спать погодите. – сказал Рассветник – Еще дело нужно сделать. Коршун – ты сходи за князем, а мы пока тут все приготовим!

Коршун вышел из комнаты.

– Что это? – спросил Хвост – Что за дело еще?

– Что будем делать? – спросил Пила Рассветника.

– Еще один обряд. – ответил витязь – Нам четверым, и князю, да и тебе тоже, горный герой, раз уж ты с нами – кивнул он Хвосту – нам нельзя показываться злыдням даже в городе. Мы для их глаз должны исчезнуть так, будто нас и не было никогда, ни на Струге, ни в поле, ни на этом свете, ни на том. Поэтому мы и кукол себе не делали. Хорошо было бы снова на кровь сделать заклятие, надежнее, чем оно, для отвода глаз не бывает, но нужной крови нет. А главное – чужую кровь, даст Небо, скоро придется пролить, тогда заклятию на кровь конец. Надо по-другому...

Клинок тем временем достал, из мешка под лавкой, десятка два толстых свечей, расставил их на столе и зажег. Потом вытащил из того же мешка широкое белое полотнище.

– Помоги, Пила. – только и сказал он.

Вдвоем с Пилой они растянули полотно на стене, и закрепили на несколько спиц, вдавленных между бревен.

Вскоре вернулся Коршун, и с ним Смирнонрав – снова ничем не примечательный на вид. Не сидящий во главе пира, и не окруженный княжескими почестями, он сошел бы за младшего боярина из какого-нибудь дальнего захолустья, а то и за вольного человека.

Какие церемонии полагаются в таких обстоятельствах, Пила не знал, но с лавки на всякий случай встал.

– Все готово? – спросил князь.

– Готово, государь! – сказал Клинок, проведя рукой по полотну – Вот здесь будут наши тени.

– Давайте без чинов, друзья. – сказал Смирнонрав – Все-таки не первый день друг друга знаем. Будем начинать?

– Да. Становись ты первым тогда. – ответил ему Рассвтеник.

Князь подошел к полотнищу, и встал так, чтобы его тень на ткани была четкой и ровной.

Рассветник достал вытащил из-под лавки горшок с краской и толстую кисть. Он встал у стены и как сумел аккуратно обвел тень Смирнонрава черным на белом холсте.

– Ты здесь, а твоя тень на той стороне. – сказал он – Коршун, давай ты следующий!

Князь отошел в сторону, Коршун встал к полотну, почти на его место, и скоро рядом с контуром Смирнонрава на ткани появился второй -покороче и пошире.

– Ты здесь, а твоя тень на той стороне. – повторил Рассвтеник – Клинок!

Рассветник по очереди нарисовал на полотнище пять неровных грубых силуэтов. Сам встал шестым, и его контур начертил на белом Клинок.

– Ты здесь, а твоя тень на той стороне! – повторил он слова названного брата.

– Пойдемте теперь. – сказал Рассветник.

Рассветник снял полотно со стены и смотав в сверток, понес на улицу. Остальные последовали за ним.

Посреди княжеского двора горел ночной костер. Отроки, сидевшие рядом, поднялись, увидев князя.

– Светлый князь... – как будто собрался один сделать доклад.

– Все в порядке. – сказал Смирнонрав – Отойдите от костра на минуту.

Все шестеро окружив костер, придвинулись к нему поближе, и Рассветник, распахнув полотно с шестью фигурами, опустил его пластом на кострище, на самый огонь. Ткань мигом потемнела, черные фигуры на ней исчезли. Пламя рванулось вверх сквозь растекающиеся в стороны прорехи.

– Мы здесь, а тени наши на той стороне. – сказал Рассветник – Кто на этой стороне, на кого белый свет падает, того колдовской глаз не видит. Враг колдовским глазом видит наши тени, а их пожрал огонь! Пусть враг их ищет на темной стороне, а мы будем под белым светом ходить.

– Ну все теперь. – добавил он – Можно спать ложиться.

Вот это было в самый раз. Пила с утренней зари глаз не сомкнул.

4.3 ВОЛЧИХИН ХУТОР

Полк вышел в поход без приличных такому делу проводов, без собрания народа, напутствий, музыки и бросания цветов под копыта коней. Обошлись даже без обязательного жертоприношения перед лицом всего войска. Но посреди княжеского двора все же сложили на заре большой костер, и бросили в него заколотого жеребенка. По всему Стругу встал запах жженого мяса, и Пиле вспомнился вчерашний разговор с его новой знакомой. Но самой Лиски при прощании с дружиной не было. Впрочем, не было почти никого – Стройна, Волкодав, и несколько больших бояр, вот и все.

Князь с воеводами договорились устроить сбор за городом, в роще на восходной стороне, примерно за три поприща от городской стены. Из Каяло-Брежицка решили выходить порознь и через разные ворота, чтобы по возможности скрыть точное число воинов от соглядатаев кагана, будь такие в городе. К этой же роще сгоняли табунами и делили между отрядами запасных лошадей.

К рассвету все были в сборе. Последним явились полсотни миротворских бояр во главе с братом Морехода, Быстрым – тучным дяденькой с длинными волосами, окружавшими блестящую плешь. Длинные усы боярина свисали из-под носа, по размеру и по очертаниям похожим на баклажан.

К вечеру надлежало быть от города как можно дальше. Но все же, несмотря на спешку, Смирнонрав и Месяц решили провести последний смотр. Сочли, все ли люди явились налицо, всем ли достались сколько нужно лошадей и припасов, и кто как вооружился.

Обходя ряды воинов, Месяц остановился возле Хвоста. Поглядел на его нездешнюю чудную одежду, на его оружие – кол в руке и колотушку за поясом.

– Это ты, что ли, вчера вечером переплясывался со стружской девкой? – спросил он строго.

– Я, честный боярин! – ответил Хвост, не являя лицом ни капли смущения.

– Чего ж ты так плохо к походу приготовился? – спросил воевода.

Хвост растерялся на миг, но тут вперед выступил Коршун. Сам он в поход надел на тело короткую чешую, до сих пор свернутую в торбе, а на голову – шлем-колодку, чуть заостренный кверху.

– Позволь сказать, воевода! – попросил воин – Этот парень три года в горах бился с бенахами, из ополчения попал в бояре, потом в плену был, бежал! А не снарядился он потому, что ехал не на войну, а только за братом. Брат его – вот он. – Коршун показал на Пилу – Тот самый, герой, что в Новой Дубраве укокошил злыдня.

"Опять про это геройство чертово!" – зло подумал Пила. – "Сколько можно уже! Теперь и воевода туда же!"

Месяц удивленно смотрел на него.

– Это правда? – спросил боярин.

– Правда. – буркнул Пила, отведя глаза в сторону.

Месяц удивился еще больше – Он никогда не видал, чтобы о таком славном подвиге, совершивший его человек говорил с такой явной неохотой. Но ничего больше не спросил.

– Ну... – замялся он – Что ж, злыднебои нам нужны, как никогда... А ты – повернулся он к Хвостворту – Если правда такой удалец, и сражаешься так же лихо, как пляшешь, то скоро добудешь себе и меч, и броню, да не одну.

В довершении Месяц забрался в седло, и поставив коня по правую руку от княжеского, сказал речь:

–    Добрые люди! Ратаи! – говорил он – Сами знаете, какая беда надвигается на нас! На нас – это сегодня значит не на Струг-Миротворов, не на Храбров, не на Степной Удел, а на всю ратайскую землю, от здешних пределов до самой дальней полуночи! Кто истязал нашу страну при Затворнике, тот сегодня идет на нее с войском Дикого Поля! Первое их нашествие на Миротворов Удел было страшным, все знаете, а нынешнее – вдвое страшнее, потому что враги хотят нас не привести к покорности, не запугать, не ограбить, а истребить под корень, хотят чтобы все мы, вся земля, захлебнулись кровью и сгинули в огне! Хотят за одну голову, отрубленную пять лет назад, порубить многие тысячи голов!

Добрые люди! Вот нас здесь десять сороков. А врага перед нами – сорок раз по сорок сороков! И никакого войска, кроме нас, между городом и табунщиками нет. Сможем мы их победить? Нет, не сможем! Если будем биться, как бились древние витязи из песен, если каждый из нас по дюжине врагов убьет – и того будет мало! Поэтому знайте сразу, что идем мы в поле не разбить ыкунов, и не прогнать их в степь. Так шел князь Мудрый с сильным войском, но и его сил не хватило! А мы идем – задержать приход кизячников к Каяло-Брежицку! Будем их бить, но бить по-ихнему, по-степняцки: Не бодаться с ними, стоя на одном месте, а ходить быстро и тайно – появляться и исчезать. Будем на мелкие отряды нападать, а большому войску будем только хвостом перед носом махать, махнули – отошли, махнули – скрылись, чтобы они по всему полю от Каили до Черока рыли носом землю, а мы – тут как тут, но с другой стороны, и бьем им в самую бороду!

Помните еще вот, что: мы идем в Поле не чтобы искать себе чести и славы! Мы не вольные люди, мы – защитники Стурга-Миротворова, каждый из нас в ответе за город! Наши головы сегодня принадлежат городу и стране, сложить их, даже с великой честью, мы не вправе! Погибнем – не станет у города и у страны четырех сотен защитников, а каждый человек сейчас на счету! Наше задание – не только задержать приход врага к городу, насколько можно, но еще, когда враг к городу все же подойдет – стоять на стенах, и отражать натиск!

А теперь по коням, братья!

Смирнонрав вел дружину на восход, поодаль дорог и широких открытых мест, петляя меж голых вершин холмов. Ехали очень быстро, но часто останавливались в укромных рощах и балках, рассылали кругом разведчиков, сменяли коней. Отправляли разведку во встречные деревни, и все их находили брошенными. К городам тоже близко не подходили – вскоре в любой город могли войти табунщики, и что тогда они смогли бы выпытать у жителей! Лишь посылали к воротам гонцов, и расспрашивали стражу о табунщиках: В Двух городищах, самых близких от Струга-Миротворова, ыкунов вживую еще не видели, а в Малочарокске, что стоял в трех переходах от столицы, вчера заметили со стены ыканский конный отряд человек в полсотни. Видели также в последние дни, как поднимался в разных сторонах дым от горящих поселков, иные – не дальше, чем за пять поприщ. Скоро стали попадаться на пути полка и сами эти поселки – завалы из угля и обгорелых бревен. Жители из них спасались в городах, или бежали на закат, и табунщики, найдя деревушки и хутора безлюдными, не в силах тот же час добраться до людей, вымещали свою злобу на домах, овинах и курятниках. Но кострищ, множества конских яблок и объеденной травы, как остается после долгой стоянки большого отряда, нигде не встречали. Ыканцы приходили мелкими стаями, и скоро снимались, может быть – уходили к главному войску. Уже ближе к вечеру разведчики, посланные осмотреть дорогу на Горбунов, донесли о новой находке: Посреди дороги – рассказывали они – стояли четыре телеги. В одной из них мертвая старуха, рядом на земле – тела шестерых мужчин, ратаев по виду. Женщин и детей рядом не было. Коней из повозок ыканцы выпрягли и увели, коров и другую скотину, которую наверняка вели с собой беженцы – тоже.

– С телами что сделали? – спросил князь.

– Ничего. – ответил боярин-разведчик – Не стали их трогать. А что с ними делать?

– А давно лежат? – спросил Месяц.

– Да вроде не первый день уже. Но пока целые. Глаза вот только...

– Провожать как положено сейчас нет времени. – сказал Месяц – Но и бросать нельзя.

– Надо – сказал Быстрый, шевеля обвислыми усами – сложить тела в телеги, и предать огню, а самим – покосился он на разведчика – посмотреть со стороны, не придут ли кизячники на огонек.

– Хорошо боярин сказал. – согласился Месяц – Ыкуны если увидят дым, могут решить, что кто-то мертвых нашел и провожает, либо решат, что своих встретили, и правда, могут прийти посмотреть. Надо веток в костер побольше, пусть дымит хорошенько. Что скажешь, светлый князь?

– Так и сделаем. – сказал Смирнонрав – Далеко это место? – спросил он разведчика.

– Поприща три или четыре.

– Возьмите двадцать человек. – велел князь – Двоих пошлите к самим телам, пусть мертвых уложат в повозку, и прямо в ней поджигают. Другие пусть из засады смотрят, подойдут ыканцы или нет. Если подойдет их мало – нападайте, и сколько можно, берите живьем. Если придет отряд, то проследить, в какую сторону уйдут. До темноты ждать, потом возвращаться.

– Светлый князь! – окликнул его Рассветник – Пусть не до темноты, а до заката обязательно вернутся!

– Да. До заката возвращайтесь. – подтвердил Смирнонрав – Остальным ждать здесь, в готовности.

– Огней не зажигать! – добавил Месяц.

– Рассветник, ты что скажешь? – спросил князь – Что-нибудь... слышишь.

– Есть что-то. – сказал Рассветник – Не близко, но и не далеко. На ночь нам нужно затаиться.

Разбили лагерь в байрачной роще. Снова разослали всадников во все стороны. Рассветник с Коршуном и Клинком, и обоими дубравцами стали ужинать – достали сало, яйца, мед и зелень. Рассветник преломил и раздал хлеб, испеченный на Струге до рассвета. Такую роскошь они могли себе позволить только в первый день похода, а дальше придется обходиться сухарями.

Коршун за едой рассказывал братьям про свои подвиги в горах, потом стал расспрашивать у Хвоста про его службу, и про вылазки за Хребет в отряде Беркута.

– Как ты попал-то к нему? – спросил Коршун.

– Я же говорил, он меня на Ясном Перевале нашел. – сказал Хвост.

– Как это, нашел? – спросил Рассветник.

– Да так. мы там стояли сначала полком. Наши, когда отбили перевал у бенахов, то до осени торчали возле него, большой силой, и ходили на бенахскую сторону в долину. А как захолодало, то ушли к себе, на рассвет. А чтобы за зиму бенахи снова не залезли на перевал, там нас оставили. Сначала человек двести было. Стояли месяц, потом второй, холодает, ветры все крепчают, злятся. Ну, знаешь же сам наверное, какие зимы в горах?

– Знаю, так. – сказал Коршун – А что дальше?

– На войне, известное дело: зимой холодно, летом голодно. А на Хребте холодно даже летом может быть, а зимой и жрать не раздобудешь, и холод такой, какой дома, на равнине, и во сне не приснится! Бураном по шапку заметает! Мы стоим. Хлеб доели, кашу доели, стали коней есть. Стали болеть, потом умирать. От наших ни слуху ни духу. В долине за нами – шаром покати. А мы все стоим. А между тем солнце только-только от зимы к лету повернулось.

Осталось от нас примерно половина, тех что еще стояли на ногах. Тогда воевода Крутой приказал: всех оставшихся лошадей запрягать, грузить больных на подводы, и спускаться в долину, искать им крова, а остальным пропитания. Оставил на перевале нас, десять человек – велел дождаться его, с запасами и с подмогой. Обещал быть в неделю, самый край – в десять дней. И ушли. Ну, мы, делать нечего, стали ждать, когда нам честный боярин Крутой покушать привезет, ну и перевал охраняем.

Вот ждем десять дней, пятнадцать, двадцать ждем – никого. Жрать нечего. Стали по двое-трое к лесу спускаться, когда дичь какую-нибудь подстрелим, когда коры надерем. Так и торчали. Больше, чем голода, боялись что бенахи узнают, какая тут великая рать охраняет перевал – тот перевал, который мы год брали! За который целые сотни жизней положили! Мы стерегли во все глаза. Костры жгли, помногу – будто нас тут целый полк. Наделали чучел, одни расставили здесь и там, другие на всякий случай разложили вдоль тропинки, такая тропа у нас была в снегу прокопана, что человека скрывала выше головы. Вот. Два раза показывался кто-то на той стороне – не знаем, кто, разведчики или местные. Мы давай в дудки дудеть, кричать на разные голоса, а Середняк и Царапина, друг мой, побежали по этой тропе, и чучела стали расставлять, как будто выскочила стража по тревоге! А я, в самом лагере, на частокол тоже пугала выставил.

– Во даете! – изумился Коршун – Вот хитра голь на выдумки! Но нет, парни, молодцы вы, я смотрю!

– Я уж не знаю, – продолжал Хвостворту – что те, с захребетской стороны, там про нас думали, только соваться близко – не совались. А у нас тем временем насчет пожрать совсем плохо. Тоже все больные были, кто зубами плюется, язвами покрылись с ног до головы. За первый месяц нашей стражи мы двоих проводили, за второй – еще четверых.

– Как же вы не ушли сами? – спросил Пила

– Думали, что и уйти можно. Но потом рассудили: долина за нами пустая. Там может, и жилья человеческого целого не встретим. Сливочным маслом нам там тоже не намазано. А на перевале – хоть землянки теплые, и дров заготовлено на целый полк. К тому же, сил от голода уже не было – едва хватало до леса дойти посмотреть силки, да дров в костры подкинуть и чучела переставить с места на место. Боялись, что если сойдем с места, то не дойдя до первого очага, околеем все к волкам. А если дойдем – то как бы нас еще местные в долине встретили, после того-то, как наши ее всю разорили! Они ж, те кто там живут – те же захребетники, враги нам! Закололи бы, глазом не моргнув, да еще, пожалуй, дали бы знать за перевал, что он совсем без охраны! Так что нам – хоть так, хоть на месте сидя, все одно – помирать! Думали – конец. Да так бы оно и было, если бы к весне не пришел Беркут со своей разведкой. Наши, оказывается, уже не знали, за кем перевал, и послали Беркута проверить, сколько там стражи у бенахов. А нашел он там только нас с Царапиной, чуть живых. Накормил, выходил, после этого и взял к себе в дружину.

– Озвереешь тут! – воскликнул Коршун – Ведь в эту зиму от Ясного Перевала до самой Дубравы у нас ни одного человечка не было! Все от голода и холода подались на равнину!

– Да, это мы уж потом узнали!

– А вы, оказывается, в два рыла удержали все, что князь с войском навоевал за год!

– Чего сдуру не сделаешь! – с ложной скромность ответил Хвостворту.

– Да вас не в дружину Беркута надо было брать за такое, а подарить вам по городу, и самих посадить с князем за стол!

– А ты, как в Струг вернемся, попроси Скалу, чтобы отписал об этом в Стреженск. – сказал Рассветник – Я думаю, после вашей последней беседы он тебе ни в чем не откажет!

Перед закатом засада от разбитого обоза вернулась ни с чем. Ыканцы так и не объявились. Новых дымных столбов тоже не увидели за день ни одного.

За густой зеленью деревьев Пила не видел солнца, подошедшего на западе к окоему, но каждый миг до полного заката он словно ощущал нутром. Будто что-то грозное росло и приближалось, готовилось вступить в полную власть над всем вокруг, и ждало для этого лишь угасновения последнего луча солнца. И еще он чувствовал ту тревожную и тоскливую маяту, которая мучила, кажется, всех в лагере. Разговоров нигде не было слышно, даже кони не храпели. Хвостворту, который весь вечер болтал то с одним, то с другим, теперь сидел на месте и теребил пальцами завязку своего ворота. Костры разжигать запретили, песни – подавно, да и без запрета никому не пришло бы сейчас в голову запеть. Онемевший стан окутывала тень. Еще миг – и последний луч солнца сверкнул на закате.

По роще промчался порыв ветра с каильской стороны, резкий но короткий. Прошелестела листва, покачнулись волной ветки и снова все затихло. Пила поежился – ему вдруг стало зябко. Сумерки быстро сгущались, словно тяжелея с каждой минутой.

– Как темнеет быстро! Как будто солнце повернулось на зиму раньше времени – донесся со стороны одинокий голос, и пропал, окутанный мертвой тишиной.

– Ну что, брат? – спросил Клинок Рассветника. – Как там?

– Тревожная будет ночь, брат! – ответил ему товарищ.

– Не впервой! – буркнул Коршун со своего места.

Уже почти в полной темноте к Рассветнику подошли Смирнонрав с Месяцем. Князь со вторым воеводой обходили лагерь. Третьим с ними шагал позади Лихой, неотступно сопровождавший князя. Их с Месяцем ссору бояре, кажется, оставили, по крайней мере до времени.

– Ну как у вас, друзья? – спросил Смирнонрав.

Рассветник будто одернулся ото сна. Но он не спал.

– Они здесь, светлый князь. – сказал он

– Кто? – спросил Смирнонрав.

– Табунщики? – предположил Месяц.

– Табунщиков тоже слышу, но только издалека. – сказал Расветник – А вожаки уже здесь. Телами – там, за холмами, а духом – здесь.

– Откуда знаешь? – спросил воевода.

– Вижу их – сказал Рассветник – прямо перед собой, лицом к лицу. Они идут нам навстречу. За ними – как муравьиная куча кишит.

– Слыхали? – сказал Коршун – Как муравьи кишат! Наверное, правда с большой силой идут.

– Идут, и открыто. – говорил Рассветник – Не скрывают себя, словно совсем ничего не боятся. Они не только там, на восходе, они... Они как будто везде... Вся призрачная сторона у них как на ладони. Чувствую как глазами рыщут повсюду, просматривают каждый куст, каждый камушек...

– Они нас видят? – спросил Коршун.

– Не похоже. Их взгляд как будто насквозь проникает, и смотрит дальше, куда-то вдаль. Переговариваются друг с другом.

– А что говорят, можешь сказать?

– Нет. – покачал Рассвветник головой – Не могу. Только отзвуки их шепота в голове, как будто солома шуршит...

– Ты что, – удивился Месяц – можешь злыдней видеть издалека, что ли?

– Это редко, когда получается. – сказал Рассветник – Обычно они свое существо прячут за человеческим обликом, тогда их тяжело узнать, даже вблизи. А сейчас не скрываются, все как есть, вот и видны далеко. К тому же ночь, их время. Как будто разрослись, так что все на той стороне заполнили собой.

Месяц поглядел на Рассветника с изумлением, и даже некоторым страхом.

– Так ты ясновидец? – спросил он тихо – И говоришь, злыдни сюда идут. И молокососы с ними?

– С ними.

– Дай-ка, я это проверю.

Месяц вышел из рощи, нашел открытое место, где земля была потверже, и воткнул в нее меч глубиной на целых две ладони.

– Что он делает? – спросил шепотом Пила у Хвоста.

– Волк его знает. Смотри...

Встав возле меча на четвереньки, Месяц нагнулся, зажал клинок своими редкими зубами, и так замер.

Через полминуты он поднялся и стал отряхиваться от пыли.

– Ну что? – спросил его Смирнонрав.

– Идут. – сказал Месяц, кивая головой, словно подтверждая слова Рассветника – Идут, точно! И много, земля так и гудит, но издалека. Думаю, еще где-то за Сонной, на каильской стороне. Где к утру будут – небо знает. Что делать, светлый князь?

– Пока ничего не делать. Так, Рассветник?

– Да. Пока ничего. Сидеть потише. Караулить во все глаза. Кто свободен – пусть высыпаются. Что еще сейчас сделаешь!

На небо выкатила едва ущербная луна, и засияла как огромный бледный фонарь. Но сквозь полог рощи свет почти не проникал.

Не Коршуну, ни обоим братьям-пильщикам не назначили стоять на страже. А Клинок с Рассветником договорились поделить ночь пополам. Пост их был не на окраине лагеря, как у других сторожей, а прямо возле спящих товарищей. Клинок, которому выпало охранять первому, просто сидел лицом на восход, поджав под себя ноги, и на вид как будто тоже дремал. Его чуть слышное бормотание походило на несвязный разговор спящего.

Пила улегся на земле, завернувшись в плащ – подарок Орлана – и быстро прикимал. И сон его был необычным: без всяких образов, только чернота вокруг, так что Пила сам не мог понять, спит он, или просто лежит, окутанный ночным мраком. Пелена, укрывшая стан, где-то поверх крон деревьев, не давала просочиться снаружи не одному видению, Еще снился Клинок – самого его не было видно, но раздавался голос витязя, звучавший здесь громко и четко. Только разобрать его слов Пила все равно не мог – они как будто влетали в ухо, и миновав мозги, вылетали из другого.