Полное собрание стихотворений
Текст книги "Полное собрание стихотворений"
Автор книги: Семен Надсон
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
«Везде, сквозь дерзкий шум самодовольной прозы…»*
Везде, сквозь дерзкий шум самодовольной прозы,
Любовь, мне слышится твой голос молодой…
Где ты – там лунный свет, и соловьи, и розы,
Там песни звучные и пламенные грезы,
И ночи, полные блаженною тоской…
Еще ты царствуешь над низменной толпою,
Но скоро, может быть, померкнет твой венец
И не придут, как встарь, склониться пред тобою
С надеждой светлою и страстною мольбою
И пылкий юноша, и опытный мудрец.
1881
«Я не зову тебя, сестра моей души…»*
Я не зову тебя, сестра моей души,
Источник светлых чувств и чистых наслаждений,
Подруга верная в мучительной тиши
Ночной бессонницы и тягостных сомнений…
Я не зову тебя, поэзия… Не мне
Твой светлый жертвенник порочными руками
Венчать, как в старину, душистыми цветами
И светлый гимн слагать в душевной глубине.
Пал жрец твой… Стал рабом когда-то гордый царь…
Цветы увянули… осиротел алтарь…
1881
«Стройный хор то смолкал, то гремел, как орган…»*
Стройный хор то смолкал, то гремел, как орган,
Разрастаясь могучей волною;
От душистого ладана легкий туман,
Колыхаясь, стоял над толпою,
И, как в дымке, над массой склоненных людей
Подымался, увитый цветами,
Белый гробик ее, ненаглядной моей,
Убаюканной вечными снами.
Дорогая головка, вся в русых кудрях,
Так отрадно, так чинно лежала,
И так строго на девственно нежных чертах
Затаенная дума сияла!..
Окна в сад были настежь открыты – ив них
Изумрудная тень колебалась,
И душистая зелень ветвей молодых
В сумрак душного храма врывалась.
1881
В альбом («Мы – как два поезда…»)*
Мы – как два поезда (хотя с локомотивом
Я не без робости решаюсь вас равнять)
На станции Любань лишь случаем счастливым
Сошлись, чтоб разойтись опять.
Наш стрелочник, судьба, безжалостной рукою
На двух различных нас поставила путях,
И скоро я умчусь с бессильною тоскою,
Умчусь на всех моих парах.
Но, убегая вдаль и полный горьким ядом
Сознания, что вновь я в жизни сиротлив,
Не позабуду я о станции, где рядом
Сочувственно пыхтел второй локомотив.
Мой одинокий путь грозит суровой мглою,
Ночь черной тучею раскинулась кругом, –
Скажите ж мне, собрат, какою мне судьбою
И в память вкрасться к вам, как вкрался я в альбом?
1881
«Напрасные мечты!.. Тяжелыми цепями…»*
Напрасные мечты!.. Тяжелыми цепями
Навеки скован ты с бездушною толпой:
Ты плакал за нее горячими слезами,
Ты полюбил ее всей волей и душой.
Ты понял, что в труде изъязвленные руки,
Что сотни этих жертв, загубленных в борьбе,
И слезы нищеты, и стоны жгучей муки –
Не книжный бред они, не грезятся тебе…
Ты пред собой не лгал, – на братские страданья,
Пугаясь, как дитя, не закрывал очей,
И правду ты познал годами испытанья,
И в раны их вложил персты руки, своей;
И будешь ты страдать и биться до могилы,
Отдав им мысль твою, и песнь твою, и кровь.
И знай, что в мире нет такой могучей силы,
Чтоб угасить она смогла в тебе любовь!
1881
Певец*
Посвящается Н. Л. Ханыкову
С непокрытым челом, изнуренный, босой,
Полный скорби и жгучей тревоги,
Шел однажды весною, в полуденный зной,
Мимо рощи тенистой певец молодой,
По горячей, кремнистой дороге.
Роща, словно невеста, в весенних лучах
Обновленным убором сияла,
И роскошно пестрела в нарядных цветах,
И душистой прохладой ласкала.
И казалось, в ней кто-то с любовью шептал:
«Путник, путник, ко мне! Ты так долго страдал,
Прочь же черные призраки горя:
Я навею тебе лучезарные сны!..
Отдохни на груди ароматной весны,
В тихом лоне зеленого моря!..
У меня ль не цветист изумрудный ковер,
У меня ль не узорен высокий шатер!
Я приникну, любя, к изголовью
И больному весеннюю песню спою, –
Эту вкрадчиво-сладкую песню мою,
Песню, полную светлой любовью!
Путь суров… Раскаленное солнце палит
Раскаленные камни дороги,
О горячий песок и об острый гранит
Ты изранил усталые ноги,
А под сводами девственной листвы моей
Бьется с тихим журчаньем холодный ручей:
Серебристая струйка за струйкой бежит,
Догоняет, целует и тихо звенит…
Не упорствуй же, путник, и, чуткой душой
Отозвавшись на зов наслажденья,
Позабудься, усни!..»
Но певец молодой
Не поддался словам искушенья.
Не на пир и не с пира усталый он шел:
С страдных нив и из изб голодающих сел,
Из углов нищеты и разврата
Он спешил в золотые чертоги принесть
Молодою любовью согретую весть
О страданьях забытого брата.
Он спешил, чтоб пропеть о голодной нужде,
О суровой борьбе и суровом труде,
О подавленных, гибнущих силах,
О горячих, беспомощных детских слезах,
О бессонных ночах и безрадостных днях,
О тюрьме и бескрестных могилах…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эта песня его и томила и жгла,
И вперед, всё вперед неустанно звала!..
1881
«Позабытые шумным их кругом – вдвоем…»*
Позабытые шумным их кругом – вдвоем
Мы с тобой в уголку притаились,
И святынею мысли и чувства теплом,
Как стеною, от них оградились.
Мы им чужды с тех пор, как донесся до нас
Первый стон, на борьбу призывая,
И упала завеса неведенья с глаз,
Бездны мрака и зла обнажая…
Но взгляни, как беспечен их праздник, – взгляни,
Сколько в лицах их смеха живого,
Как румяны, красивы и статны они –
Эти дети довольства тупого!
Сбрось с их девушек пышный наряд, – вязью роз
Перевей эту роскошь и смоль их волос,
И, сверкая нагой белизною,
Ослепляя румянцем и блеском очей,
Молодая вакханка мифических дней
В их чертах оживет пред тобою…
Мы ж с тобой – мы и бледны и худы; для нас
Жизнь – не праздник, не цепь наслаждений,
А работа, в которой таится подчас
Много скорби и много сомнений…
Помнишь?.. – эти тяжелые, долгие дни,
Эти долгие, жгучие ночи.
Истерзали, измучили сердце они,
Утомили бессонные очи…
Пусть ты мне еще вдвое дороже с тех пор,
Как печалью и думой зажегся твой взор;
Пусть в святыне прекрасных стремлений
И сама ты прекрасней и чище, – но я
Не могу отогнать, дорогая моя,
От души неотступных сомнений!
Я боюсь, что мы горько ошиблись, когда
Так наивно, так страстно мечтали,
Что призванье людей – жизнь борьбы и труда,
Беззаветной любви и печали…
Ведь природа ошибок чужда, а она –
Нас к открытой могиле толкает,
А бессмысленным детям довольства и сна –
Свет, и счастье, и розы бросает!..
1881–1882
«Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею…»*
Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею
Неподвижно и низко висят облака;
Желтый лес отуманен свинцового мглою,
В желтый берег без умолку бьется река…
В сердце – грустные думы и грустные звуки,
Жизнь, как цепь, как тяжелое бремя, гнетет,
Призрак смерти в тоскующих грезах встает,
И позорно упали бессильные руки…
Это чувство – знакомый недуг: чуть весна
Ароматно повеет дыханием мая,
Чуть проснется в реке голубая волна
И промчится в лазури гроза молодая,
Чуть в лесу соловей про любовь и печаль
Запоет, разгоняя туман и ненастье, –
Сердце снова запросится в ясную даль,
Сердце снова поверит в далекое счастье…
Но скажи мне, к чему так ничтожно оно,
Наше сердце, – что даже и мертвой природе
Волновать его чуткие струны дано,
И то к смерти манить, то к любви и свободе?..
И к чему в нем так беглы любовь и тоска,
Как ненастной и хмурой осенней порою
Этот белый туман над свинцовой рекою
Или эти седые над ней облака?
1881–1882
Мечты королевы*
На мотив из Тургенева
Посвящается М. А. Р.
Шумен праздник, – не счесть приглашенных гостей!
Море звуков и море огней…
Сад, и замок, и арки сверкают в огнях,
И, цветной их каймой, как венком, окружен,
Пруд и спит и не спит, и смеется сквозь сон,
И чуть слышно журчит в камышах…
Шумен праздник и весел, – и только грустна
Королева одна:
Что ей в льстивых речах восхищенных гостей
И в стихах серенад знаменитых певцов!
Эти речи – продажные речи рабов,
В этой музыке слышатся звуки цепей!..
С колыбели ее появленье встречал
Общий рокот корыстных похвал, –
И наскучила ложь ей, и сердце в груди
Сжалось грустью, – ив эту душистую ночь
Страстно шепчет ей сердце: «Не верь им… уйди,
Убеги от них прочь!
Брось свой пышный престол и венец золотой
Жадной стае шутов и льстецов:
Здесь так душно, – а в роще, над тихой рекой
Так живителен воздух, согретый весной,
Так пристал бы к головке твоей молодой
Ароматный венок из цветов!..
Пусть под сводами зал и в затишье аллей
Веют перья беретов и шпоры звенят, –
Там, за садом, в тени наклоненных ветвей
Статный юноша ждет: волны русых кудрей
Упадают на грудь, и в лазури очей
Одинокие слезы горят!»
1881–1882
Весенняя сказка*
Посвящается Екатерине Ильиничне Мамонтовой
Чудный, светлый мир… Ни вьюг в нем, ни туманов,
Вечная весна в нем радостно царит…
Розы… мрамор статуй… серебро фонтанов,
Замок – весь прозрачный, из хрустальных плит…
У подножья скал – сверкающее море…
Тихо льнет к утесам сонная волна
И, отхлынув, тонет в голубом просторе,
И до дна прозрачна в море глубина…
А за светлым замком и его садами,
От земли, нахмурясь, в небосклон ушли
Великаны горы снежными цепями
И по темным кручам лесом заросли.
И лесная чаща да лазурь морская,
Как в объятьях, держат дивную страну,
Тишиной своею чутко охраняя
И в ее пределах – ту же тишину.
Чудный светлый мир, – но злобой чародея
Он в глубокий сон от века погружен,
И над ним, как саван, высится, синея,
Раскаленный зноем, мертвый небосклон.
Не мелькнет в нем чайка снежной белизною,
Золотому солнцу подставляя грудь;
Не промчатся тучки дымчатой грядою
К отдаленным скалам ласково прильнуть.
Всё оцепенело, всё мертво и глухо,
Как в могиле глухо, как в могиле спит:
Ни одно дыханье не встревожит слуха,
Ни один из чащи рог не прозвучит.
В воздухе, сверкая, замер столб фонтана,
Замер мотылек над чашечкой цветка,
Пестрый попугай – в густых ветвях каштана,
В чаще леса – лань, пуглива и дика.
Точно этот замок, рощи и долины,
Пурпур этих роз и белизна колонн –
Только полотно сверкающей картины,
Воплощенный в красках, вдохновенный сон.
Точно тот, кто создал этот рай прекрасный,
Жизнь и разрушенье в нем остановил,
Чтоб навек свой блеск, и девственный и ясный
Он, как в день созданья, свято б сохранил…
Посмотри: как змейка, лестница витая
Поднялась в чертог, и тихо у окна
Спит в чертоге том царевна молодая,
Словно ночь прекрасна, словно день ясна.
До земли упали косы золотые,
На щеках – румянец, и порой, чуть-чуть
Вздрогнув, шевельнутся губки молодые,
Да тревожный вздох подымет слабо грудь.
Темный бархат платья резко оттеняет
Белизну плеча и нежный цвет ланит,
Знойный день в уста красавицу лобзает,
Яркий луч отливом на кудрях горит…
Сон ее тревожат тягостные грезы –
Посмотри: печаль и страх в ее чертах,
Посмотри: как жемчуг, тихо льются слезы,
Словно сжечь хотят румянец на щеках!
Снится ей, что там, за этими хребтами,
Истомлен путем и долгою борьбой,
Молодой красавец с темными кудрями
Силится пробиться через лес густой…
Плащ его в лохмотьях и окрашен кровью,
А в лесу – что шаг, то смерть ему грозит,
Но на трудный подвиг призван он любовью, –
И его нога по кручам не скользит…
О, как он устал!.. Какой прошел далекий.
Бесконечно тяжкий и суровый путь!..
Хватит ли отваги для борьбы жестокой.
Выдержит ли битву молодая грудь?
Но – победа!.. В мраке тягостных сомнений
Светлый луч блеснул, окончен долгий спор, –
И уже гремит по мрамору ступеней,
Всё слышней, всё ближе, звук шагов и шпор
Словно вихрь коснулся сонного чертога,
Словно дождь весной по листьям пробежал –
И, светлей и краше молодого бога,
Гость давно желанный перед ней предстал.
И предстал, и обнял, и прильнул устами –
Жаркими устами к трепетным устам,
И ответа молит страстными речами,
И тяжелый меч сложил к ее ногам.
«Милая! – он шепчет, – я рассеял чары,
Я развеял власть их, этих темных сил;
Грозно и сурово сыпал я удары,
Оттого, что много верил и любил!
О, не дли ж напрасно муки ожиданья!
Милая! проснися, смолкнула гроза!» –
Долгое, любовью полное лобзанье –
И она открыла ясные глаза!..
* * *
Старое преданье… Чудное преданье…
В нем надежда мира… Мир устал и ждет,
Скоро ль день во мгле зажжет свое сиянье,
Скоро ли любовь к страдающим сойдет?
И она сойдет, и робко разбегутся
Тучи с небосклона – и в ее лучах
Цепи сна, как нити, ржавея, порвутся,
И затихнут слезы и замолкнет страх!
Светел будет праздник – праздник возрожденья,
Радостно вздохнут усталые рабы,
И заменит гимн любви и примиренья
Звуки слез и горя, мести и борьбы!
1881–1882
Женщина*
Жизнь мало мне дала отрадных впечатлений,
И в прошлом не на чем мне взор остановить;
Жизнь одиночества, жизнь горя и сомнений…
Что пожалеть мне в ней и что благословить?
Но, нищий радостью, я был богат мечтами!
С младенчества, в часы медлительных ночей,
Сверкая надо мной бесшумными крылами,
Они являлись мне и сыпали цветами
На ложе дум моих, томленья и скорбей…
То были странные, недетские мечтанья:
Не снилась слава мне за подвиги войны,
И строй стальных дружин в пылу завоеванья
Я не бросал за грань враждебной стороны;
В одежде странника и с лютней за плечами
Из замка в замок я беспечно не бродил
И к чуждым берегам, за бурными волнами,
Сквозь мглу ночной грозы корабль не проводил;
Я царской дочери, томившейся в темнице,
От злобы темных сил отважно не спасал,
У старой яблони не сторожил жар-птицы,
Ключей живой воды по свету не искал.
Мой мир был мир иной – не мир волшебной сказки
И первых детских книг, – в полуночной тиши
Он создан был в груди безумной жаждой ласки,
Он вырос и расцвел из слез моей души!..
И помню, снилось мне, что, сладко отдыхая,
Лежу в истоме я, глаза полузакрыв…
Уютно в комнатке… едва горит, мерцая,
Лампадки бледный свет, киот озолотив;
Докучных школьных стен нет больше предо мною,
Затих беспечный смех резвящихся детей, –
Я дома, я в семье, и нежною рукою
Мать разбирает шелк густых моих кудрей…
Угасла рано ты; мои воспоминанья
Не сберегли в груди твой образ молодой;
Но в годы черных дум, тоски и испытанья
Я создал вновь его болезненной мечтой….
Вложив в уста твои ласкающие речи,
Вложив огонь любви во взгляд твоих очей,
Я каждой ночи ждал, как благодатной встречи,
Я призрак полюбил всей силою моей…
1881–1883
«Мрачна моя тюрьма, – за крепкими стенами…»*
Мрачна моя тюрьма, – за крепкими стенами
Бежит в морской туман за валом новый вал,
И часто их прибой под хмурыми скалами
Мне в ночи душные забыться не давал.
Мрачна моя тюрьма; лишь изредка проглянет
Луч солнца в щель окна и свод озолотит,
Но я не рад ему, – при нем виднее станет
Могильный мрак кругом и сырость старых плит.
Со мной товарищ мой, мой брат… Когда-то оба
Клялись мы – как орлы, могучи и сильны, –
Врагам земли родной не уступать до гроба
Священной вольности родимой стороны.
Я песнею владел, – и каждый стон народа
В лицо врагов его с проклятьями бросал,
А он владел мечом и с возгласом: «Свобода!»
За каждую слезу ударом отомщал…
И долго бились мы, – чем дальше, тем грознее…
Но нам не удалось рассеять ночь и тьму:
Друзья нас продали с улыбкой фарисея,
Враги – безжалостно нас бросили в тюрьму;
И песен чудный дар, и молодость, и сила
Угасли навсегда для нас в ее стенах,
И мир для нас – обман, и жизнь для нас – могила,
Насмешка злобная на вражеских устах…
Петь? Для кого, о чем?.. Молить ли сожаленья?
Слагать ли льстивый гимн ликующим врагам?
Нет, лира истины, свободы и отмщенья
Не служит трепету, позору и слезам!..
Нет, малодушный стон не омрачит той славы,
Что ждет нас – светлая, с торжественным венком –
За жизни честный путь, тернистый и кровавый,
И гибель на пути, в бою с гнетущим злом!..
17 января 1882
Из дневника («Хоть бы хлынули слезы горячей волною…»)*
Хоть бы хлынули слезы горячей волною, –
Я б желанной грозы их стыдиться не стал;
Как дитя бы к подушке прильнул головою
И рыдал бы, так горько, так сладко б рыдал!..
Я рыдал бы о том, что и тесно, и душно,
И мучительно жить, что на горе других
Я и сам начинаю смотреть равнодушно,
Не осиливши личных страданий своих;
Что я глупое сердце мое презираю,
Что смеюсь я над жалкою мыслью моей
И что жизнь и людей так глубоко я знаю,
Что не верю уж больше ни в жизнь, ни в людей…
8 марта 1882
Из тьмы времен*
В ночь, когда родился Александр Македонский, безумец Герострат, томимый жаждой славы, сжег знаменитый храм Дианы в Эфесе, за что и поплатился жизнью.
Учебник древней истории
Фантазия
Герои древности, с торжественной их славой,
Отзывных струн души во мне не шевелят:
По тяжким их стопам дорогою кровавой
Вступали в мир вражда, насилье и разврат…
За грозным шествием победной колесницы,
За радужным дождем приветственных цветов
Мне стоны слышатся из длинной вереницы
Угрюмых, трепетных, окованных рабов;
Мне видятся поля с сожженными хлебами,
Позор прекрасных дев, и слезы матерей,
И стая воронов, кружащих над костями, –
И стыдно мне тогда и больно за людей!..
Но в мраке прошлого, в ряду его преданий
Есть тень, покрытая бесславьем и стыдом,
Но близкая душе огнем своих страданий,
Своим падением и грозным торжеством.
Передо мной встают – больной и изможденный,
Суровый лик и взор загадочных очей,
И мрачно-строгий лоб, в безмолвьи дум склоненный,
И волны черные отброшенных кудрей…
И снится мне, что ночь нависла, над Элладой,
Что тихо в море спит лазурная волна,
И цепь далеких гор неясною громадой
В прозрачном сумраке едва-едва видна;
И будто эта ночь и нежит, и ласкает,
И жжет, опьянена дыханием цветов,
И будто в эту ночь на землю прилетает
Рой вдохновенных грез и благодатных снов…
О, счастлив тот, кому во мраке этой ночи,
В пустынной улице или в саду немом,
Яснее, звезд горят возлюбленные очи
И руку жмет рука в порыве молодом!..
О, счастлив тот, кто мог приветными огнями
Спугнуть душистый мрак под сводами аллей
И весело возлечь за шумными столами,
В ликующей толпе красавиц и друзей!..
Но если ты один… но если ты судьбою
На жизненном пиру, как нищий, обойден,
Но если, как туман, развеянный грозою,
Бегут твоих очей забвение и сон, –
О, бойся их – ночей ласкающих и нежных:
Суровый твой недуг в затишье их слышней,
И вдвое тяжелей отрава слез мятежных,
Когда от сладких слез томится соловей!..
Мне снится эта ночь, и снится он… Угрюмый,
Без цели он бредет по площади глухой,
Сжигаемый своей мучительною думой,
Страдающий своей непонятой тоской…
Спокоен шаг его: никто его лобзаний
Не ждет в ночной тиши, и не к кому на грудь
С отрадой горькою нахлынувших рыданий
И с братской жалобой во мгле ему прильнуть…
И если б даже в дверь к гетере беззаботной
Ударил он, любви желанием объят, –
Она ответила б с боязнью безотчетной:
«Уйди – ты страшен мне, безумный Герострат!..»
Безумный?.. Да, умам ребячески пугливым
И мелочным сердцам его не оценить:
Как свет исчадьям тьмы, он страшен всем счастливым,
Всем детски верящим и рвущимся любить…
Он их покой смутил безжалостным сомненьем,
Открыл им тайный яд в дыхании цветов
И бросил, не страшась, насмешкой и презреньем
И в них, объятых сном, и в мертвых их богов!..
Он юноше сказал: «Когда перед тобою,
Стыдливо опустив мерцающий свой взгляд,
Пройдет красавица медлительной стопою
И вдруг украдкою оглянется назад,
И, уловив ее невольное движенье,
Прочтет в чертах ее восторженный твой взор
И робость детскую и трепет восхищенья, –
Забрезжившей любви безмолвный разговор, –
Беги и не ищи отрадного свиданья:
Любовь – безумный звук… Любви на свете нет:
Есть только ложь одна, есть жгучие страданья,
Да кровь кипучая, да юношеский бред!..»
И деве он сказал: «Не верь в его лобзанья:
Он лгал, когда клялся навеки быть твоим;
Он твой, пока к тебе влекут его желанья;
Ударит час – и страсть развеется, как дым…»
Он говорил жрецам: «Смешны мольбы каменьям…»
Он воину сказал: «Стыдись, – ты не герой…»
Он их отвергнул всех, исполненный презреньем, –
И сам отвергнут был невнемлющей толпой…
По звонкой площади далеко раздаются
Во мгле шаги его… Навстречу, из садов,
К нему томительно и радостно несутся
И звуки пения и говор голосов…
Но он на их призыв чела не подымает.
Пред ним – старинный храм; холодный луч луны,
Скользя по мрамору, из мрака вырывает
Лепной узор колонн и выступы стены…
Он тихо входит внутрь… Глубокой ночи тени
Стоят, таинственно сгустившись по углам.
Вот и алтарь… Пред ним курится фимиам…
Гирлянда алых роз упала на ступени,
И, полною луной в окно озарена,
Стоит, божественной сверкая наготою,
Диана строгая, нема и холодна,
На лань покорную облокотясь рукою…
У ног богини жрец уснул глубоким сном,
На мрамор статуи склонясь седым челом.
И мысль внезапная безумца озарила:
Жить, чтоб потом не жить!.. Томиться и страдать,
Чтоб всё взяла с собой безмолвная могила
И чтоб о том никто вовек не мог узнать!..
А если стон души, исторгнутый мученьем,
Заставить прозвучать в грядущих временах,
Чтоб пробуждать в слепцах, объятых опьяненьем, –
Как встарь я пробуждал, – сомнения и страх?..
Сияньем истины слепить глаза разврату,
Ничтожество людей сурово озарять
И сквозь позор веков страдающему брату
Могучий отклик свой торжественно подать?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вспыхнул гордый храм, как факел погребальный,
И не угас еще доныне этот свет, –
А в ту же ночь другой безумец гениальный
Безвестно в мир вступал для крови и побед!..
16 сентября 1882
