Полное собрание стихотворений
Текст книги "Полное собрание стихотворений"
Автор книги: Семен Надсон
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
«На юг, говорили друзья мне, на юг…»*
На юг, говорили друзья мне, на юг,
Под небо его голубое!
Там смолкнет, певец, твой гнетущий недуг,
Там сердце очнется больное!
Я внял их призывам – и вот предо мной,
Синея в безгранном просторе,
Блестит изумрудом, горит бирюзой.
И плещется теплое море.
Привет, о, привет тебе, синяя даль,
Привет тебе, ветер свободный!
Рассейте на сердце глухую печаль,
Развейте мой мрак безысходный!
О, сколько красы окружает меня!..
Как дальние горы сияют!
Как чайки в лучах золотистого дня
Над серым прибрежьем мелькают!
Теряются виллы в зеленых садах,
Откуда-то музыка льется,
Природа вокруг, как невеста в цветах,
Лазурному утру смеется…
Но что это? В свадебном хоре звучат
Иные, суровые звуки,
В них громы вражды, затаенный разлад,
Угрозы, и стоны, и муки!..
То море, то синее море поет;
Разгневано синее море!
Напев величавый растет и растет,
Как реквием в мрачном соборе!..
1885
«Это не песни – это намеки…»*
Это не песни – это намеки:
Песни невмочь мне сложить;
Некогда мне эти беглые строки
В радугу красок рядить;
Мать умирает, – дитя позабыто,
В рваных лохмотьях оно…
Лишь бы хоть как-нибудь было излито,
Чем многозвучное сердце полно!..
1885
«За что? – с безмолвною тоскою…»*
«За что?» – с безмолвною тоскою
Меня спросил твой кроткий взор,
Когда внезапно над тобою
Постыдной грянул клеветою
Врагов суровый приговор.
За то, что жизни их оковы
С себя ты сбросила, кляня;
За то, за что не любят совы
Сиянья радостного дня;
За то, что ты с душою чистой
Живешь меж мертвых и слепцов;
За то, что ты цветок душистый
В венке искусственных цветов!..
1885
«Художники ее любили воплощать…»*
Художники ее любили воплощать
В могучем образе славянки светлоокой,
Склоненною на меч, привыкший побеждать,
И с думой на челе, спокойной и высокой.
Осенена крестом, лежащим на груди,
С орлом у сильных ног и радостно сияя,
Она глядит вперед, как будто впереди
Обетованный рай сквозь сумрак прозревая.
Мне грезится она иной: томясь в цепях,
Порабощенная, несчастная Россия, –
Она не на груди несет, а на плечах
Свой крест, свой тяжкий крест, как нес его Мессия.
В лохмотьях нищеты, истерзана кнутом,
Покрыта язвами, окружена штыками,
В тоске, она на грудь поникнула челом,
А из груди, дымясь, <струится кровь ручьями…>
О лесть холопская! ты миру солгала!
1885
«Красавица девушка чудную вазу держала…»*
Красавица девушка чудную вазу держала;
Румяные вишни ее до краев наполняли;
Но сердце той девушки было ничтожно и мелко;
Змеистая трещина вазы хрусталь разъедала,
А в вишнях созревших таились и ели их черви.
1885
«Не хочу я, мой друг, чтоб судьба нам с тобой…»*
Не хочу я, мой друг, чтоб судьба нам с тобой
Всё дарила улыбки да розы,
Чтобы нас обходили всегда стороной
Роковые житейские грозы;
Чтоб ни разу не сжалась тревогою грудь
И за мир бы не стало обидно…
Чем такую бесцветную жизнь помянуть?..
Да и жизнью назвать ее стыдно!..
Нашим счастьем пусть будет – несчастье вдвоем…
1882
Певица*
Затих последний звук, и занавесь упала…
О, как мучителен, как страшен был конец!
Конец! Но вся толпа вокруг еще рыдала,
И всюду слышалось: «О, как она играла!
Как пела вату ночь владычица сердец!»
Ее, ее! Явись, сверкни своей красою!
Дай нам увериться, что ты еще жива,
Что это был обман, навеянный тобою,
Красивый вымысел, нарядные слова!
И снова занавесь взвилась! Перед глазами
Всё тот же мрачный храм. Благоговейно ниц
Склонялась тут толпа, и хор гремел мольбами,
И таял фимиам душистыми струями,
И арфы плакали под вздохи юных жриц…
Теперь безмолвно всё… На сцене сумрак синий,
Рабы, и витязи, и жрицы разошлись,
И только чуждою и грозною святыней
Темнеет в глубине гранитный Озирис…
1885
«Да, только здесь, среди столичного смятенья…»*
Да, только здесь, среди столичного смятенья,
Где что ни миг, то боль, где что ни шаг, то зло, –
Звучат в моей груди призывы вдохновенья
И творческий восторг сжигает мне чело;
В глуши, перед лицом сияющей природы,
Мой бог безмолвствовал… Дубравы тихий шум,
И птиц веселый хор, и плещущие воды
Не пробуждали грудь, не волновали ум.
Я только нежился беспечно, безотчетно,
Пил аромат цветов, бродил среди полей
Да в зной мечтал в лесу, где тихо и дремотно
Журчал в тени кустов серебряный ручей…
1885
«Если ночь проведу я без сна за трудом…»*
Если ночь проведу я без сна за трудом,
Ты встречаешь меня с неприветным лицом,
Без обычной, застенчивой ласки,
И блестят твои глазки недобрым огнем –
Эти кроткие, нежные глазки.
Ты боишься, чтоб бедный твой друг
Не растратил последних слабеющих сил
И чтоб раньше бы часом его не убил
Пересиленный волей недуг.
Милый, добрый мой друг, не печалься о мне:
Чем томиться на медленном, тяжком огне,
Лучше сразу блеснуть и сгореть…
1885
«Прощай, туманная столица!..»*
Прощай, туманная столица!
Надолго, может быть, прощай!
На юг, где синий Днепр струится,
Где весь в цветах душистый май!
Как часто уносила дума
Из бедной комнатки моей
Под звуки уличного шума
Меня в безбрежие степей!
Как часто от небес свинцовых
И душных каменных домов
Я рвался в тень садов вишневых
И в тишь далеких хуторов.
И вот сбылись мои желанья:
Пусть истомил меня недуг,
Пусть полумертв я от страданья,
Зато я твой, румяный юг!
Я бросил всё без сожаленья:
И труд, и книги, и друзей,
И мчусь с надеждой исцеленья
В тепло и свет твоих лучей!
1885
Три ночи Будды*
Индийская легенда
В стране, где солнце не скупится
На зной и блеск своих лучей,
Где мирно синий Ганг струится
В затишье рисовых полей,
Где Гималайские вершины
Над пестрой скатертью долины
Горят в нетающих снегах, –
Был замок в древности глубокой:
Весь обнесен стеной высокой,
Тонул он в рощах и садах.
Он весь был мраморный; колонны
В резьбе… вдоль лестниц шелк ковров,
Вокруг – террасы и балконы,
У входа белые драконы,
И в нишах статуи богов.
Пред ним листва благоухала,
Блестел реки крутой извив,
И крыша пагоды мелькала
Меж кипарисов и олив.
А дальше, скученный и темный,
В бойницы замковой стены
Виднелся город отдаленный,
Столица знойной той страны –
Капилаваста.
Жизнь неслышно
И мирно в замке том текла;
И лишь одна природа пышно
Вокруг дышала и цвела:
Что год – тенистее бананы
Сплетали темный свой намет;
В ветвях их с криком обезьяны
Резвились… Розы круглый год
Цвели… Жасмин и плющ ползущий,
Окутав пальмовые кущи,
К земле спускались сетью роз;
Повсюду ярких тубероз
Венцы огнистые алели,
И винограда кисти рдели
На бархате террас. Ручей
Тонул весь в лилиях душистых,
И день, огонь своих лучей
Гася на кручах гор кремнистых,
Цветы вечернею зарей
Кропил холодною росой.
А в ночи, полные прохлады,
В густой траве, то здесь, то там
Кричали звонкие цикады,
Прильнувши к трепетным листам;
И сотни дремлющих растений
Струили волны испарений;
И у мерцающей реки,
Над полусонною волною,
Переливались бирюзою,
В траве мелькая, светляки…
Порою в зелени мелькала
Тень отрока. Он был высок
И строен. Мягко упадала
Его одежда с плеч до ног.
Загар наметом золотистым
Румянец щек его покрыл;
Избыток юности и сил
Сквозил в сложеньи мускулистом
Его груди и рук. Один
Всегда он был. То он ложился
Под тень развесистых маслин
И что-то думал, – то резвился…
Порой он припадал лицом
К ручью и наблюдал пытливо,
Как там сплетались прихотливо,
На дне, усыпанном песком,
Растенья в мраке голубом;
То вдруг на зов к нему на плечи
Послушно попугай слетал,
И тихо ласковые речи
Крикливой птице он шептал,
И весь дрожал и разгорался,
И вновь в раздумье уходил
Куда-то в глушь, и там грустил
Или загадочно смеялся…
Кто был он, – он и сам не знал.
Мрак строгой тайны покрывал
Всегда его существованье,
Но здесь ребенком он играл
И здесь проснулось в нем сознанье.
Он жил, рабами окружен,
Его желанья, как закон,
Всегда покорно исполнялись;
Неслышно яства появлялись
Обильно за его столом,
И полон пальмовым вином
Его был кубок. Без стесненья
Он жил и делал что хотел,
И только никогда не смел
Он стену перейти – предел
Его скитаний и владенья.
Запрета он не нарушал…
Ему сказали, что свершал
Он чью-то волю…
1885
Три встречи Будды*
1
Я вас призвал, старейшины Непала,
Как властелин и любящий отец.
Бесценный перл судьба мне даровала
На склоне дней в мой царственный венец.
Расцвел цветок, прекрасней и пышнее
Пурпурных роз Гангесских берегов,
Взошла звезда небесных звезд светлее,
Взлетел орел отважней всех орлов!
Как кедр, высок и строен Сидората;
Он наделен и меткою стрелой,
И медом уст курильщиц аромата,
И силой мышц, и гордой красотой.
Но тайный страх мне сердце угнетает:
Он всё грустит, возлюбленный мой сын;
Забав дворца, дичась, он убегает,
Угрюм и тих, он любит быть один;
В моих садах, как лань в глуши, он бродит,
И смотрит вдаль, и всё чего-то ждет,
И, всё томясь, ответа не находит
На ту печаль, что грудь его гнетет…
Не раз смущен тоской его упорной,
Я у него пытался расспросить,
Какая грусть своею тенью черной
Его чело дерзнула омрачить.
Я говорил: «Полны конюшни наши
Как вихрь степей могучих скакунов,
Я прикажу вином наполнить чаши,
Я созову танцовщиц и рабов;
В глуши лесов рассыпем мы облаву,
А ты учись стрелою и конем
Приобретать воинственную славу:
Не забывай – ты призван быть царем!»
Но он в ответ: «Отец, меня не манит
Веселый звук охотничьих рогов;
Моя душа в тяжелой скорби вянет,
Мой дух изныл под бременем оков!
Прости, отец!.. Иной я полн заботой!..
Я жажду знать, кто синий свод небес
В час тихих зорь румянит позолотой?
Кто. создал мир, кто создал степь и лес?
И много ль звезд рассеяно в лазури?
И есть ли жизнь на дальних облаках?
И чей призыв я слышу в шуме бури,
Чью вижу тень в полуночных тенях?»
И он стоял, как светом озаренный,
Смотря туда, где догорал закат,
И был глубок, как океан бездонный,
Его очей задумчивый агат,
И мрак кудрей тяжелою волною,
Прильнув к плечам, сбегал с его чела.
И мнилось мне, что за его спиною
Горят, как жар, два огненных крыла…
И с той поры тяжелое сомненье
Меня гнетет и мучит без конца:
Что, если он свое уединенье
Вдруг предпочтет величию венца
И, позабыв высокое призванье,
Свой древний род и сан своих отцов,
Пойдет искать безвестного познанья
В глуши пустынь и в сумраке лесов.
1885
«Да, молодость прошла!.. Прошла не потому…»*
Да, молодость прошла!.. Прошла не потому,
Что время ей пройти, что время есть всему;
Увянула не так, как роза увядает;
Угаснула не так, как гаснет звездный луч,
Когда торжественен, прекрасен и могуч
Встает румяный день и тени разгоняет!
Нет, молодость прошла до срока, замерла,
Как прерванный напев!.. Она не умерла –
Она задушена, поругана, убита!
В могилу темную, под камень гробовой, –
Жестоких палачей бездушною толпой
Она еще живой и сильною зарыта!
Не время унесло с собой ее расцвет,
Жизнь унесла его, развеял опыт жадный,
Яд затаенных слез, боль незаживших ран,
Подслушанная ложь, подмеченный обман, –
Весь мрак последних дней, глухой и безотрадный!
1885
«Дурнушка! Бедная, как много унижений…»*
Дурнушка! Бедная, как много унижений,
Как много горьких слез судьба тебе сулит!
Дитя, смеешься ты… Грядущий ряд мучений
Пока твоей души беспечной не страшит.
Но он придет, твой час… И грудь стеснят желанья,
И ласк захочется, и негой вспыхнет взгляд,
Но первые слова стыдливого признанья
Из робких уст твоих бесплодно прозвучат.
Семья, ее очаг и мир ее заветный
Не суждены тебе… Дорогою своей
Одна ты побредешь с тоскою безответной
И с грустью тихою в лучах твоих очей!
1885
«Напрасно я ищу могучего пророка…»*
Напрасно я ищу могучего пророка,
Чтоб он увлек меня – куда-нибудь увлек,
Как опененный вал гремучего потока,
Крутясь, уносит вдаль подмытый им цветок…
На что б ни бросить жизнь, мне всё равно…
Без слова
Я тяжелейший крест безропотно приму,
Но лишь бы стихла боль сомненья рокового
И смолк на дне души безумный вопль: «К чему?»
Напрасная мечта! Пророков нет… Мельчая,
Не в силах их создать ничтожная среда;
Есть только хищников недремлющая стая,
Да пошлость жалкая, да мелкая вражда.
А кто и держит стяг высоких убеждений,
Тот так устал от дум, гонения и мук,
Что не узнаешь ты, кто говорит в нем – гений
Или озлобленный, мучительный недуг!..
1885
«Посмотри в глаза мне, милый, веселее…»
Посмотри в глаза мне, милый, веселее!
Эта ночь пьяна, пьяна и ароматна.
Сквозь намет деревьев на песок аллеи
Бросила луна серебряные пятна.
Дремлют тополя… дрожат и млеют звезды;
Встал туман, бродя над озером зеркальным;
Медлят соловьи вернуться на ночь в гнезды,
Только ты остался бледным и печальным!
1885
«Когда, спеша во мне сомненья победить…»*
Когда, спеша во мне сомненья победить –
Неутолимые и горькие сомненья, –
Мне говорят о том, как много совершить
Уже успели поколенья;
Когда на память мне приводят длинный ряд
Побед ума над тайнами природы
И вдалеке меня манят
Волшебным призраком блаженства и свободы, –
Их гордость кажется мне детской и смешной,
Их грезы кажутся мне бредом,
И не хочу кадить я робкой похвалой
Всем этим призрачным победам.
Да, гордый человек, ты мысли подчинил
Всё, что вокруг тебя когда-то угрожало,
Ты недра крепких скал туннелями прорыл,
Ветрам открыл причину и начало,
Летал за облака, переплывал простор
Бушующих морей, взбирался на твердыни
Покрытых льдом гранитных гор,
Исследуя, прошел песчаные пустыни,
Движение комет ты проследил умом,
Ты пролил свет в глубокой мгле –
И всё-таки ты будешь на земле
Бессильным, трепетным рабом!..
1885
«По смутным признакам, доступным для немногих…»*
1
По смутным признакам, доступным для немногих,
По взгляду вдумчивых, тоскующих очей,
По очертанью уст, загадочных и строгих,
По звуку теплому ласкающих речей, –
Я разгадал тебя… Я понял: ты страдала,
Ты суетной толпе душой была чужда;
Иная скорбь тебя над нею возвышала,
Иная даль звала, иная жгла вражда…
И луч участия и горечь сожаленья
Мне тихо сжали грудь… Несчастная, к чему,
К чему не кукла ты, без смысла и значенья,
Без гордых помыслов – рассеять эту тьму?
Он мне знаком, твой путь… Лишения, тревоги,
В измученной груди немолчный стон: «За что?»
А после, как сведешь последние итоги,
Поруганная жизнь и жалкое ничто.
И всё-таки иди – и всё-таки смелее
Иди на тяжкий крест, иди на подвиг твой,
И пусть бесплоден он, но жить другим светлее,
Молясь пред чистою, возвышенной душой!
2
И твой я понял путь из этих глазок ясных,
Где думам места нет под стрелками ресниц,
Из этих ярких губ, и дерзких и прекрасных,
И смеха звонкого, как щебетанье птиц.
Не бойся вешних гроз: они тебя минуют,
Их вихрь не для тебя, и если иногда
Печали грудь твою нечаянно взволнуют,
Они сбегут опять, как вешняя вода.
Ты лилия: когда, обрызгана зарею,
Она алмаз росы на дне своем таит,
Ее цветок пленит мгновенной красотою,
Но жаждущей груди ничьей не утолит.
Ей, вечно внемлющей созвучьям песни льстивой
С покорной ласкою прильнувшей к ней волны,
Ей, ярко блещущей, душистой и красивой.
Природой не дано одной лишь глубины.
И часто, за тобой следя влюбленным взором,
Когда ты весело щебечешь и поешь,
Я всё-таки готов сказать тебе с укором:
Что людям ты дала и для чего живешь?
1885
Дурнушка («Дурнушка! С первых лет над нею…»)*
Дурнушка! С первых лет над нею,
Как несмываемый позор,
Звучал всей горечью своею
Бездушный этот приговор.
Дурнушка! Прочь, тебя не нужно!
За шумным, радостным столом,
Где молодежь пирует дружно,
Ты будешь сумрачным пятном.
Другим любовь, другим признанья,
Пожатья рук, цветы венков;
Тебе улыбка состраданья
Иль смех назойливых глупцов.
Отрада жгучих наслаждений –
Не для тебя: как тяжкий гнет,
Как крест непонятых мучений,
Любовь в душе твоей пройдет…
. . . . . . . . . . . . . . .
Гляди ж вперед светло и смело;
Верь, впереди не так темно,
Пусть некрасиво это тело,
Лишь сильно было бы оно;
Пусть гордо не пленит собою
Твой образ суетных очей,
Но только мысль живой струею
В головке билась бы твоей…
1885
«Вольная птица, – люди о нем говорили…»*
Вольная птица, – люди о нем говорили, –
Вольная птица, молод, свободен, один.
Вдаль ли его пылкие думы взманили, –
Кто его держит? Сам он себе господин:
Короб за плечи и без запрету в дорогу,
Сильные руки хлеба добудут везде;
Цепью заботы он не прикован к порогу,
Не замурован в душном семейном гнезде.
Горе ль нагрянет, – что одинокому горе?
Где полюбилось – там он себе и живет;
Хочет – пойдет слушать гульливое море,
Чуждые страны, чуждый, далекий народ.
Много увидит, много узнает нечайно,
Смелым отпором встретит печаль и нужду;
Тут он на праздник вдруг натолкнется случайно,
Там поцелуй звонко сорвет на ходу…
Вольная птица… Только о чем же порою
Тайно грустит он? . . . . . . . . . .
1885
«Лазурное утро я встретил в горах…»
Лазурное утро я встретил в горах.
Лазурное утро родилось в снегах
Альпийской вершины
И тихо спускалось кремнистой тропой
Осыпать лучами залив голубой
И зелень долины.
В долине бродил серебристый туман.
Бессонное море, как мощный орган,
Как хор величавый,
Под сводами храма гремящий мольбой,
Гудело, вздымая волну за волной,
Глухою октавой.
Над морем раскинулась зелень садов:
Тут пальмы качались, там в иглах шипов
Желтели алоэ,
И облаком цвета дымился миндаль,
И плющ колыхал, как узорная шаль,
Шитье кружевное.
И в рощах лимонов и пыльных олив,
По склонам холмов, обступивших залив
Зубчатой стеною,
Белели роскошные виллы кругом,
И били фонтаны живым серебром,
Алмазной струею.
И, нежась в потоках рассветных лучей,
Горели на зелени темных ветвей
Шары апельсинов,
И сладко дышал пробужденный жасмин,
И розы алели, блестя, как рубин,
Как сотни рубинов!..
И каплями чистых, сверкающих слез
Роса серебрилась на венчиках роз,
В цветах бальзаминов…
1885
«Какая-то печаль мне душу омрачает…»*
Какая-то печаль мне душу омрачает,
Когда, кончая день, и шумный и пустой,
Я возвращаюсь вновь в мой угол трудовой.
Уединение мне грез не навевает:
Оно язвит меня, оно меня пугает,
Оно гнетет меня своею тишиной.
Мне хочется бежать от дум моих тяжелых,
В толпу мне хочется, где яркий блеск огней,
И шум, и суета, и голоса людей!
Я жажду смеха их, напевов их веселых,
Румяных уст, цветов и радостных речей!
Друзья, сказал бы я, я ваш. Я с покаяньем
Пришел на праздник ваш… Налейте мне бокал…
Друзья, я был слепцом! Несбыточным мечтаньем
Я долго разум мой болезненно питал.
Я долго верил в то, во что, как в бред, и дети
Не верят в наши дни . . . . . . . . . .
1885
«Я рос тебе чужим, отверженный народ…»*
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом, –
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –
Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою!
1885
«В кругу твоих подруг одна ты не смеялась…»*
В кругу твоих подруг одна ты не смеялась…
Печально возвратись с их праздника домой,
Ты села у окна и горько разрыдалась,
Упав на кисти рук усталой головой…
Ночь медленно плыла… Над городом мерцали
Огни несчетных звезд… Остывшая земля
Томилась негой сна, и чутко трепетали,
Вдоль улицы теснясь, густые тополя…
Весна одела их нарядом серебристым.
Весна была во всем – ив шорохе садов,
И в говоре реки, и в воздухе душистом,
И в раннем блеске зорь, и в песнях соловьев.
Весна, весна пришла!.. Не мучь себя тоскою,
Взгляни смелей туда, в загадочную даль!..
Я убаюкаю, развею, успокою
Твою гнетущую, тяжелую печаль!..
1885
«Видишь, – вот он! Он гордо проходит толпой…»*
Видишь, – вот он! Он гордо проходит толпой,
И толпа расступилась безмолвно пред ним.
О, сегодня, дитя, он доволен собой, –
Он себя обессмертил успехом своим.
Сколько было венков! Я видал, как следил
Он за пьесой своей! Он глубоко страдал!
Каждый промах его, как ребенка, сердил,
Каждый выход его до тоски волновал.
И тогда лишь, когда весь театр, потрясен,
Разразился грозою восторга и слез,
Там, в тревожной груди его, был разрешен
Тяготивший его молчаливый вопрос.
Да, не жалкий позор угрожает ему,
А несет ему слава цветы и привет,
То, что дорого было ему одному,
То полюбит теперь, как святыню, весь свет.
Но, дитя, не завидуй ему, – он пройдет,
В гордом сердце его, этот гордый порыв.
Острый ум его скоро и горько поймет,
Что не так, как казалось ему, он счастлив
И что, может, он даже несчастней их всех.
Всех, гремевших ему в этот вечер хвалой,
У кого вырывал он то слезы, то смех
И над чьей, как владыка, царил он душой.
Что толпа? Для толпы был бы пышен цветок, –
Ей нет дела до темных, невидных корней.
Для толпы он велик, для толпы он пророк;
Для себя он – ничто, для себя он – пигмей!
Не молись на него: пред тобой не герой –
Нет героев в наш жалкий, скудеющий век, –
Пред тобою несчастный, усталый, больной,
Себялюбием полный, мертвец-человек…
Он мертвец, потому что он с детства не жил,
Потому что не будет до гроба он жить,
Потому что он каждое чувство спешил,
Чуть оно возникало, умом разложить!
Он – художник! И верь мне, не зависть они,
А одно сожаленье должны возбуждать…
Вот те боги, которых в печальные дни.
В наши дни, мы привыкли цветами венчать!..
1885
