Текст книги "Каменный пояс, 1975"

Автор книги: Семен Буньков

Соавторы: Виктор Ардов,Александр Куницын,Лев Сорокин,Сергей Каратов,Анатолий Головин,Александр Лозневой,Борис Калентьев,Михаил Чумаков,Надежда Емельянова,Лев Бураков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Вот и ступени рейхстага. Боевые порядки взводов перемешались. Взбежав на одном дыхании наверх, увидели, что входная дверь вынесена снарядом. В нее мы и ринулись. Ошеломленные нацисты не успели оказать решительного сопротивления. Мы тут же устремились в правую часть первого этажа. Фашисты пришли в себя. Завязался бой. Тесня гитлеровцев огнем и гранатами, взвод ворвался в огромный зал. Там стоял полумрак. Лишь бойницы да пролом в одном из окон пропускали немного света. Но большое количество нагроможденной мебели заслоняло и этот крошечный свет.

Взвод упорно продвигался вперед, загоняя гитлеровцев в глубь здания.

В рейхстаге

Утверждения некоторых очевидцев, будто часть солдат проникла в рейхстаг через проломы в замурованных окнах – сущий вымысел. Это мог сказать тот, кто там не был. Первый этаж находился высоко от земли, а проломов в окнах почти не было.

Итак, взвод в рейхстаге, рассредоточившись, казался в этом огромном зале совсем крохотным. Выбивать фашистов приходилось из-за тумбочек, кресел, шкафов. В сплошном треске автоматов и гранат невозможно было говорить и подавать команды. Все делалось молча. Лишь можно было видеть, как отчаянно бились закаленные в боях воины и пополненцы.

Постепенно гитлеровцев выбили из зала. Но на этом бой не закончился. По неведомым нам выходам нацисты появлялись внезапно в темном зале, вели автоматный огонь. Теперь уже мебель служила укрытием нам.

Мы решительными ответными действиями загоняли врага в подземелье. Но, проклятье! Откуда он появлялся?

Я понял, что есть лазейки. Только где они, искусно замаскированные люки?

Предлагаю командирам отделений найти их и прочно блокировать. Пулеметчикам приказал занять позиции около выхода. Зал соединялся широким маршем со вторым этажом. Лестница шла вначале немного вверх. Там, видимо, еще не было наших.

С этой стороны нас тоже частенько беспокоили немцы. Мы решили блокировать вход ручным пулеметом. Продвигаться же взводом далее на второй этаж было безрассудно, так как сюда незамедлительно ворвались бы гитлеровцы. Распылять взвод неверно. Уже в рейхстаге несколько человек получили ранения. Их отправили в вестибюль, где развернулся госпиталь.

В такой обстановке прошла ночь. Наступил день первого мая, а мы даже забыли, что он праздничный. С наступлением дня в зале стало светлее. Да и глаза привыкли.

Мы очень устали. От порохового дыма слезились глаза, першило в горле, трудно дышалось. Во рту пересохло, языки стали неповоротливыми, будто пересыпаны горячим песком. Пить! Никогда в жизни не хотелось так пить.

Я стоял у выхода, прислонившись к стене. В руках – автомат. Здесь только что отбили очередную вылазку фашистов. На площадке осталось несколько вражеских трупов. За пулеметом лежал сержант Николай Такнов.

Выждав момент, к убитым побежал Такнов взять оружие. Не успел он пробежать и десяти ступенек, как из-за колонны выскочил немец. Такнов полоснул по нему очередью из автомата. Тот успел укрыться за колонну. Такнов бросился вдогонку. В этот момент на ступени вылетела граната и едва не у самых ног Николая взорвалась. Пламя и дым обволокли сержанта. Все бросились к нему. Подхватили на руки.

– Коля, живой? – кричу ему. Я хотел убрать его руки от лица. Но не смог. Между пальцев ручейками бежала кровь. Он тяжело застонал.

Лосев пустился за гитлеровцем. Вскоре послышалась автоматная очередь.

– Понесем, живой, – отвечал я на немой вопрос подбежавшего Лосева.

– Готов фашист! – остервенело сказал Лосев не то Такнову, не то всем нам. Подбежали еще ребята, и Николая осторожно понесли в госпиталь.

– Глаза как? – спрашиваю санитара.

– Не задело, – как-то буднично отвечал он, бинтуя голову Такнова. Видно, не в диковинку ему такое. Чему, мол, удивляться, бывает хуже.

Уходя, легонько потрогали Николая – попрощались. А он смотрел на нас единственным, не забинтованным глазом.

В зале рейхстага мы приспособились и неплохо ориентировались. Казалось, все надежно перекрыто, как вдруг в одном месте появились несколько гитлеровцев.

– Ложись! – успел кто-то скомандовать в тот момент, когда в нас полетели гранаты. Мы успели лечь. К счастью, не пострадал никто: опять мебель спасла. Из другой части зала по гитлеровцам ударили из автоматов. Один из лазутчиков упал. Остальные нырнули в люк, успев втащить и упавшего.

Мы побежали к люку. Оказывается, есть еще лазейка: незаметно вделанная в пол крышка. Только теперь и разглядели. Попробовали открыть – не поддается. Приказываю тщательно осмотреть весь пол. А у люка поставил солдата, дал в руки обломок стула и велел сунуть под крышку, как только она поднимется.

Солдаты стали осматривать пол. Подбежал боец и сообщил, что нашел немного воды. Потащил меня к двери.

Тут я сделаю небольшое отступление для описания «нашей части рейхстага», где сражался взвод. Чтобы попасть в зал, нужно было от вестибюля повернуть вправо, подняться ступеней на шесть. Перед выходом – прямоугольная площадка. В левой стороне от нее находилась небольшая комната, очевидно, подсобное помещение. Там и нашли солдаты под столом ведро с какой-то жидкостью. Понюхали – пахло квасом. Попробовали на язык.

– Пить можно! – обрадовался «дегустатор». – Почти квас!

И припали солдаты потрескавшимися губами к ведру, передавая его из рук в руки, отпивая по два глотка. Это менее половины стакана. А что такое полстакана для изнуренного жаждой человека? Ясно, что ничтожно мало.

– Вот попейте, товарищ младший лейтенант. – И подают ведро. – Пейте досыта.

– Что это?

– Вроде бы квас. Да им не сомневайтесь, мы пробовали, ничего. Легчает.

Я медленно-медленно отпил глоток, другой. Приятная истома потекла по всему телу. Сделал еще глоток и поставил ведро на стол.

– Да вы пейте! – настаивают.

– Делить на всех, – сказал я, поблагодарив солдат. – Однако не хватит воды.

Один за другим, на несколько секунд, забегали солдаты, сержанты, чтобы отпить свою порцию и – бегом на место. Я вернулся в зал. Подбегает Досычев.

– Говорят, где-то возле рейхстага, в какой-то постройке есть вода в чанах. Только бьют снайперы.

– Мало еще потерь?!

– Ребята ослабли. Есть не просят, а пить – ох, как надо! – не отступал мой помкомвзвода.

– Ладно, – говорю. – Только вначале сам разведаю. Котелки давай.

А в комнате допивали последнюю влагу, выжимая ее в самом прямом смысле из раскисшего хлеба. Оставив за себя сержанта Лосенкова, я побежал с Досычевым к новому выходу, через который будто уже пробирались другие. Там нам указали на низкое строение с плоской крышей, предупредив: «Опасно, снайперы бьют».

«Ладно, попробуем». Отдаю Досычеву автомат, чтоб не мешал. И что есть духу вниз по ступеням. Потом еще с десяток метров – по асфальту, и оказался в надстройке. А там, точно, целое море воды в чанах. Пил большими глотками без передышки. Напившись, почерпнул воды и вылил себе на голову. И будто вновь народился.

Набрал полные котелки. Однако я не выскочил сразу, а присел у двери и быстро открыл вторую половину. У снайпера, видимо, нервы были на пределе, и он уже не смог удержаться от выстрела. На это я и рассчитывал. Зная психологию снайпера – сам снайпер! – моментально срываюсь с места и, не чуя, как говорится, под собою ног, мчусь в рейхстаг. Стрелял по мне снайпер еще или нет – не слышал. Думаю, да. Значит, счастливо отделался. Вбежал и гляжу: в каждом котелке едва-едва по половине. Но и это вода.

– Ребятам отдай. Но туда – чтоб никого.

И взял автомат. Уходя, оглянулся назад: на ступенях лежали двое убитых солдат. Видно, тоже добытчики воды.

В приоткрытый люк все же сунули ножку стула! Крышку откинули, обработали ход гранатой. Спускались туда солдаты Васильев, Бородулин, Бабин, еще кто-то. Дошли до массивной двери, но ее не открыть.

Мне захотелось тоже побывать внизу. Спустился на глубину, превышающую два метра. Оказался в невысоком проходе. Стены и потолок бетонные. Очень темно, фонариков нет, идем на ощупь. Добрались до двери. Открыть ее не под силу. Делать нечего, вернулись.

Потом гитлеровцы снова пытались проникнуть к нам через тот ход. Туда полетели гранаты. Что они наделали взрывом, мы не знали, так как больше никто туда не спускался.

И все же ход не давал мне покоя. Выручили огнеметчики. Они были из подразделения, пришедшего к нам на помощь.

– Братцы, дело есть. За мной, – потащил я их. У одного из бойцов за плечами висел ранцевый огнемет. – Вот в эту проклятую дыру фуганите.

– Есть, фугануть! – обрадовались солдаты.

Через несколько секунд струя воспламеняющейся жидкости с тугим шипением и нарастающим гулом устремилась вниз. Загудело там, заплясало огненным смерчем. И, не помещаясь в проходе, пламя вырвалось обратно с большой силой, лизнув ближнего огнеметчика. Тот проворно отпрянул, но чуб, выбившийся из-под пилотки, и брови обгорели.

Поблагодарив огнеметчиков, я отпустил их. И как только утихло пламя, мы ход захлопнули крышкой.

Больше нас не тревожили из подполья.

Время перевалило за полдень. Подбегает ко мне рядовой Демьян Добрянский.

– Товарищ младший лейтенант! К рейхстагу через парк идет немецкий танк. Посмотрите!

Выглянул – не танк, а самоходка. Мысль, что молния. Вот когда пригодился расчет противотанкового ружья.

– К бою, живо! – скомандовал. – За мной. – И бегущему мне навстречу Досычеву: – Ручной пулемет ко мне!

– Уже там! – ответил Николай, поравнявшись со мною.

А у небольшого пролома в окне собралась едва ли не половина взвода. Лица ребят тревожны. Пулемет и ПТР установили в пробоине. Видно стало, как, лавируя между деревьев, «фердинанд» подошел на короткую дистанцию к рейхстагу, вращая орудием. Выжидать некогда, нужно опередить его.

– Огонь!

Сверху самоходка открыта, туда и ударили. Забил лихорадочно пулемет. Бьют солдаты из автоматов. И в этой дроби – баритончик ПТР – хлесткий, упругий. «Фердинанд» резко остановился, и из ствола его пушки плюхнул огонь. Но, видать, не успели навести орудие точно. Снаряд угодил выше и левее нас. Стена вздрогнула. А мы бьем, не переставая. Смотрим, «фердинанд» дал задний ход и, не сделав больше ни выстрела, удалился.

Прекратили огонь и мы. Я снял пилотку и вытер мокрый лоб. Страдаем от жажды, а поди ж ты, еще и потеем. Говорить ни о чем не хотелось. Каждый отлично понимал, сколько бед натворил бы этот «фердинанд».

Тут как из-под земли появилась фляжка с водой.

– Где взяли?

– Да кто-то притащил... оттуда.

А откуда – не сказал. «Понимай, мол, сам». Ни о чем я больше не спрашивал. Откуда «оттуда» – я знал. Жажда была наш первый враг, и даже самое строгое приказание «не ходить» – не поможет. Все равно пойдут, не уследишь.

Скоро в зале стали рваться гранаты. Черт, откуда они? Все залегли, спрятавшись, кто за чем. Осколки нас не достают, застревая в побитой мебели. Зато оторванные щепки летят под самый потолок. Кто-то заметил, что гранаты выпадают через круглые отверстия, проделанные в потолке. Мы их видели и раньше, но опасности оттуда не ждали. Это, видимо, вентиляционные отверстия. Мы выпустили вверх по короткой автоматной очереди.

Только покой обрели ненадолго. Очень скоро разыгралось такое, о чем уж никак не подозревали. Гитлеровцы применили последнее средство: забросили в зал огненный шар. Я взглянул и обомлел: термитный! Его ничем не затушишь!

Ко мне подбежали солдаты. Родионов метнулся от нас и через две-три секунды вернулся с ведром, в котором был до основания отжатый хлеб. Кто-то попытался выбросить шар саперной лопатой через бойницу. Но не сделал и трех шагов, как шар вспыхнул, и от него посыпались огненные искры. Родионов бесстрашно подбежал к шару и накрыл его, думая, что сырые отжимки кваса погасят пламя. Едва он отбежал, как ведро, прогорая, стало оседать.

Пополз кверху дым, взметнулось пламя. А подойти опасно: уж начал гореть пол. Трещала сухая мебель, вспыхивала, будто издевалась над нашим бессилием.

Это случилось часа в четыре дня. Шар сгорел. Солдаты бросились тушить мебель. Хватали горевший предмет и сбивали пламя. Наши усилия почти не принесли пользы. Все перемазались углем и, без того чумазые, стали похожи на чертей. Многие спалили гимнастерки, остались без пилоток, сбивая ими пламя.

Но, борясь с огнем, мы не забывали о фашистах. Выделенные мной люди взяли под прицел места, откуда они могли появиться.

Вскоре стало совсем трудно: огонь не стихал, а наши силы истощались.

И самим непонятно было: чем еще там дышали, где брали силы? Без жалоб шли дружно туда, где опаснее.

Так боролись с огнем около двух часов. Удивляюсь и восторгаюсь простыми парнями до сих пор.

Тем не менее пришлось солдат отвести. Только у ступеней, где ранило Такнова, находились еще молодые пулеметчики. Совсем рядом с огнем. Почти весь взвод толпился перед входом: кто на ступенях, кто на площадке. Но скоро оставаться пулеметчикам в зале стало тоже опасно. Приказал оставить позицию, покинуть зал: в такой ад сам сатана не полезет!

Так и стояли шагах в пяти-шести от огня. Дым уже совсем прижался к полу. Света – увы! – нам теперь вполне достаточно, несмотря на наступивший вечер.

От дыма кружило голову, неимоверная горечь была во рту, дышали открытыми ртами, вдыхая раскаленный воздух. Пожар бушевал во многих местах. Мы были как бы в огненном мешке. Но не вместившееся в зале, стесненнее со всех сторон, пламя вдруг огромнейшим языком прорвалось в нашу сторону.

У-у-ух! – застонало оно, ринувшись вверх. Нас всех как метлой смело вниз.

Бегом относили раненых подальше от огня.

Однако уходить мы не собирались, хотя и был слух, что командование дало приказ или разрешение покинуть рейхстаг. Более суток пробыли там. Не тот ли единственный приказ, которому не подчинился солдат? Столько сил и жизней положено – и уйти! И не ушли! Сгоревшее нас уже не беспокоило. К полуночи пламя, казалось, иссякло. Около часа ночи 2 мая я получил приказ: выделить отделение, проскочить через «круглый зал», что под куполом, и занять оборону у входа.

«Круглый зал» начинался сразу после вестибюля. Там мы должны были сменить чье-то подразделение. Пошли. В зале, в свете пожара, на высоких пьедесталах видны статуи рыцарей в шлемах, кольчугах, с мечами.

В «круглом зале» мы были не более часа. Поступило новое распоряжение: вывести взвод из рейхстага и занять оборону с левой его стороны (если смотреть от дома Гиммлера). Рейхстаг оставили часа в два ночи 2 мая.

Выйдя на ночной прохладный воздух, мы вздохнули полной грудью. После нестерпимой жары вроде родились заново на свет, хотя и на улице стлался дым от пожаров.

Через проломы и бойницы окон чрево рейхстага светилось пламенем. Казалось, будто какое-то мифическое чудовище со множеством голов ощерилось раскрытыми пламенеющими пастями.

Взвод прибыл на место. Оно метрах в ста пятидесяти от рейхстага. Железнодорожная ветка с обеих сторон завалена серым камнем.

В этих камнях и окопались, точнее ими обложился каждый солдат. Наша задача – держать под прицелом мост через Шпрее. Здесь Шпрее, изогнувшись крутой дугой, близко подходила к рейхстагу, и можно было ждать всяких неожиданностей.

Окопавшись, мы с Досычевым обошли участок. Блики пожаров полыхают повсюду, доносятся взрывы и приглушенная расстоянием стрельба.

А у нас тихо. Настороженная тишина. Все мы очень устали, валились с ног.

Только солдаты не показывали эту свою усталость. Шутили, вспоминали забавные фронтовые случаи. И смеялись, черти, до слез! Будто им и горе не горе.

Обойдя участок, собрал командиров отделений. Посоветовались, что делать дальше? Решили: пока никто не беспокоит, бодрствуют лишь наблюдатели, сменяемые через каждые полчаса. Остальные – отдыхают.

Досычев спать отказался. Посидели на камнях, покурили «в рукав». Пустые желудки давали себя знать. В Шпрее набрали воды, пытались ею заглушить чувство голода.

Шагах в тридцати от нас стояла каменная постройка. Мы с Досычевым зашли внутрь: каменные ступени ведут в подземелье; на одной ступени лежит солдат, а где-то ниже слышен русский говор. Значит, тут наши. Мы – к солдату. Лежит в фуфайке, поджав ноги, в обнимку с автоматом.

Подумали, что солдат мертв. На всякий случай потрясли его. Слышим, что-то бормочет, отмахивается рукой, не встает. Тогда Досычев как закричит у самого его уха:

– Подъем! Пожар!

В тот же миг – солдат на ногах!

Вернулись во взвод.

Вскоре появился связной от комбата. Пришел с сообщением, что командование немецкого гарнизона просит парламентеров для переговоров. Наши ушли. Условие единственное – безоговорочная капитуляция.

Весть молнией облетела взвод. Сонливость будто ветром сдуло. Передали приказ комбата: быть на чеку, можно ожидать от гитлеровцев всяких провокаций. Стало слышно лязганье затворов, воины протирали автоматы. В оставшиеся гранаты ввернули запалы.

Но скоро тот же связной известил, что условия безоговорочной капитуляции приняты. Прекращение огня – ровно в 12 часов дня местного времени 2 мая. Его начало возвестят белые ракеты и белые флаги в местах нахождения немецких частей. С этого момента запрещалась всякая стрельба. Затем последует сдача вражеских войск советским воинам.

Как ждали мы этого часа! Особенно тягостными были последние пять-десять минут. Уж больно долгими они показались.

И вот оно, началось! Белые ракеты! Всюду, всюду, всюду. Они прорезали шелестящим полетом чистое небо и, хлопнув в вышине, рассыпались веером ослепительных искр. Еще и еще! Сотни, сотни, сотни ракет!

Надо было видеть, что случилось со всеми нами! Выскочили из обжитых мест. Вверх полетели пилотки, фуражки. Я опомниться не успел, как оказался над головами солдат.

– Ура-а-а! – прокатился над площадью многоголосый, теперь уже не боевой клич – клич радости.

– У-у-ра-а-а! – полыхало это слово из края в край. Потом бросились друг к другу. Тискали до хруста в костях, поздравляли, целовались. И... слезы на глазах.

А день-то какой! Светило солнце. Тепло. И никакой стрельбы. Не надо прятаться. Трудно верилось, что можно ходить открыто, свободно. Автоматы за спиной. Звучат гармони. Суровые солдатские лица цветут улыбками.

Из подземелий рейхстага стали выползать сдавшиеся в плен немецкие офицеры.

Наши воины посуровели. Встали плотной стеной по обе стороны выходивших фашистов. Пленные проходили через живой коридор советских шеренг. Указали гитлеровцам места, где складывать оружие. Бросают автоматы, карабины, пулеметы, фаусты – словом, все то, что еще совсем недавно сеяло смерть.

А сдавшиеся все идут и идут. Лица бледные, глаза опущены. Бросив оружие, многие заученно говорят: «Гитлер капут» и идут на пункты сбора. Горы оружия росли и росли. Да, это конец. Конец фашизму. Но это и начало. Начало мирным дням нашей Родины.

Скоро длинные колонны пленных потянулись вдоль улиц. Весь Берлин покрылся белыми флагами. Лишь теперь заметили, что на уцелевших ветках распустились почки. Нежные, молодые лепесточки возвещали весну. Весна природы и Весна человечества. Новая жизнь пробивала себе дорогу, набирала силу.

СЕМЕН БУНЬКОВ
ЖИЗНЬ В БОЮ

Когда над землею раскаты

Салюта на праздник гремят,

О чем вспоминают солдаты,

Которым сейчас пятьдесят?

Они вспоминают Россию

От моря до моря в огне,

Друзей, молодых и красивых,

Оставшихся там, на войне.

Сергей Орлов

Рис. П. Ходаева

«О чем вспоминают солдаты...»

Эти слова из песни – словно про Николая Дмитриевича Денисова. Ему сегодня пятьдесят четыре. Из них четыре года он воевал. У него была одна из очень трудных военных профессий – фронтовой разведчик. Кавалер пяти боевых орденов, награжденный многими медалями, сегодня Николай Дмитриевич работает начальником цеха на Челябинском заводе железобетонных изделий № 1.

Спросите сегодня его, бывалого воина, что больше всего ему запомнилось из минувшей войны? Первый бой? Первое ранение? Первая боевая награда? Покачает воин седой головой, задумается... Время многое притуманило в памяти, сразу и не ответишь. Разве вот только старые шрамы на теле – незабываемые меты войны – помогут найти дорогу в прошлое. Наверное, помогут, потому что трудно забыть это – места, где лилась твоя кровь, где порою лишь чуть-чуть теплилась надежда, что выживешь, что тебя найдут на поле боя свои, выручат, а потом ты снова вернешься к товарищам, возьмешь в окрепшие руки оружие.

Николай Дмитриевич Денисов четыре года шагал военными дорогами, изведал горечь отступления и невыразимо гордую радость побед, когда стремительно погнали врага с родной земли.

А первый бой? Он его никогда не забудет, потому что принял его в первый же день войны.

Накануне того дня долго не спали в солдатском лагере. Тиха и прекрасна была эта июньская ночь на Львовщине. Где-то рядом звенели цикады, с бархатисто-темного неба лился ровный свет по-южному крупных звезд. После отбоя в палатках звучал приглушенный солдатский говор – о доме, о любимых, о том, что будто бы намечаются большие окружные учения.

Под тихий этот говор вспомнилась Николаю родная Рязанщина, поля, совсем не похожие на здешние, тихоструйные речки да белоствольные березы. Всего полгода назад прибыл он, двадцатилетний парень, на службу в этот пограничный гарнизон. Еще грустил по родным местам, по товарищам из комсомольской ячейки, которую возглавляли которая считалась одной из лучших в районе.

Его зачислили в отдельный танковый разведывательный батальон. Николай проходил специальное обучение, штурмовал карпатские кручи, учился водить танки и бронеавтомобили, изучал многое другое.

...На рассвете Денисов выскочил из палатки под злой, торопливый разговор зениток. На родную землю пришла война...

В те минуты Николай еще не знал, какой длительной и чудовищно-истребительной она будет. Не знал, какие испытания выпадут и на его собственную долю.

В первом же бою танк БТ-7, которым командовал Николай, фашистам удалось поджечь. Чудом сумел экипаж в огненной сумятице выброситься из машины. После Николай с другими «безлошадными» танкистами участвовал в боях как пехотинец, отражал вражеские десанты, ходил в рукопашную.

В первую танковую бригаду, которую формировали в Подмосковье, поступали новые машины – знаменитые «тридцатьчетверки». Николая определили опять в разведывательную роту командиром бронеавтомобиля БАО-10. Здесь, в тылу, собрался наконец Николай и написал домой первое за время войны письмо: «Жив-здоров». Не знал молодой воин, что его уже заживо похоронили, что в родном селе его горько оплакивала мать Наталья Ивановна.

Вернулся домой раненый земляк и рассказал ей о том, что своими глазами видел, как в первом бою буйным факелом вспыхнул танк Николая...

А он – хоть бы и знал о том, как убивается в безысходном горе мать – откуда и с кем мог отправить весточку домой, если непрерывно находился в боях и неизвестно, где находится эта самая почта полевая?

Осенью сорок первого, когда нашим войскам приходилось особенно тяжело, по тылам врага совершал свой легендарный рейд кавалерийский корпус генерала Доватора, Конники разрушали коммуникации, лихими и неожиданными налетами громили гарнизоны фашистов, сеяли панику во вражеском расположении. Взбешенные гитлеровцы бросили против корпуса свои отборные части. Немецкое командование решило окружить и уничтожить русских кавалеристов, которые путали им все карты.

Первую танковую бригаду советское командование спешно направило на выручку кавалеристов. Танкисты должны были протаранить вражескую оборону и вывести корпус из окружения.

Разведывательная рота шла впереди. Разведчики, как известно, – глаза и уши армии. Они – впередсмотрящие, в любом случае должны представить только точные сведения о противнике. И смерть, и слава – все первое у разведчиков...

На одном из привалов комбриг приказал: роте выдвинуться вперед, разведать пути возможного прорыва танкистов. Заработали моторы броневиков, наполняя лесную дорогу бензиновой гарью.

Резко разносились в глухой ночи трескучие звуки связных мотоциклов. Николай занял свое командирское место в броневике.

Зорко следил командир за дорогой, готовый в любую минуту прильнуть к пулемету или ударить из пушки. Но стрелять ему на этот раз не пришлось. Зачихал вдруг мотор, и машина заглохла. Ротный оставил для связи и помощи мотоциклиста Василия Платонова, а сам повел разведчиков дальше.

С рассветом вместе с механиком-водителем устранили неисправность. Только двинулись вперед, как навстречу на бешеной скорости вылетел Платонов, посланный Денисовым для уточнения обстановки.

– Назад! Там фашисты, – не доложил, а всполошенно выкрикнул мотоциклист командиру.

Оказалось, немцы устроили на дороге засаду. Храбро сражались разведчики, но одна за другой вспыхивали факелами машины, падали сраженные автоматными и пулеметными очередями бойцы.

Силы были слишком неравны, почти все разведчики погибли в этом бою. Только двое, обожженные, израненные, остались в живых.