Текст книги "Возвращение"

Автор книги: Саша Тумп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

«Со святыми упокой», – голос батюшки врывался в сознание.

...Николай вспомнил похороны отца. Ему показалось, что время вернулось и что на столе лежит, не дядя Миша.

«Со святыми упокой!» Николай не мог вспомнить, был ли тогда у отца священник.

Все было как-то быстро, как сквозь сон. Так и ушел отец что-то недоговорив.

Николай редко говорил с отцом. И отец тоже редко говорил с ним. Николай подумал, что он, наверное, стал очень похож на отца.

«Со святыми упокой!» Он видел и чувствовал, как все рады на работе, когда он с кем -нибудь заговаривал.

«Я разучился говорить!» – подумал Николай, вслушиваясь в размеренную речь батюшки, в позвякивание цепей.

«А то в пузе вырастет!» –вспомнились слова отца.

«Вырастет!» – Николай почувствовал, как по щеке течет слеза.

Он наклонил голову, слезу убирать не хотелось. Он чувствовал её. Чувствовал, что к горлу подкатил какой-то твердый комок и встал.

«Как много не успели сказать друг другу мы,» – он представил отца.

Оба были сильными, не допускали и мысли, показать слабость или растерянность. Всегда казалось, что отец вот–вот начнет говорить о том, что земля не может принадлежать человеку. Что это человек может принадлежать земле. Николай пытался объяснить, что по закону, если хочешь, что-то делать на земле, забери в собственность её. А отец всегда начинал волноваться и говорил, что «ни Ермаку эта земля не принадлежала, ни Ивану Грозному, ни царям, ни цареубийцам... а ты захапал ее и как клещ, пьешь из нее. Пьешь... Раздуваешься и лопнешь!» Николай говорил, что «он налогов платит столько, что город прокормить можно». Отец говорил: «На налоги город прокормишь, а остальное куда? Куда ты собрался все остальное девать? Куда? Кому?»

...Слеза повисла на щеке. Николай, стараясь казаться незамеченным, смахнул ее и стал разглядывать пол. Подошел маленький мальчишка: «Дядя Коля, я сяду к тебе?» Николай огляделся – это обращались к нему.

– Садись!

– Я – Пашка, – мальчуган устроился на коленке.

– А папка кто – Саша? – тихо спросил Николай.

– Нет, мы – Алексеевичи. У дяди Саши –Александровичи. У тебя – Николаевичи. У дяди Паши – Павловичи! Дядя Паша – тезка мне. Тезка – это когда имена одинаковые. А вот Колек у нас никого нет. Один ты у нас – Николай.

Люда с Надеждой стояли в дверях, глядя на него с малым Пашкой.

– Пойдем! – Николай взял Пашку за руку. Ему не хотелось, чтоб Пашка был здесь, ему казалось это неестественным – крепкий белобрысый пацан, стол и дядя Миша.

Пашка старался крепко держаться за руку и шел чуть впереди.

– Коля! Скажи братьям, что машина подошла, а то они говорят – «на руках донесем». Мужики тоже говорят – «на руках». Посмотри! – Людмила показала глазами на улицу.

Николай только сейчас обратил внимание – вся улица от дома дяди Миши до соседнего дома Нади была заполнена людьми.

Люди, молча, стояли, смотрели на дом. Людей было так много, что казалось, какая-то неведомая сила собрала их в этом молчаливом оцепенении не только из Михайловки, но и еще откуда-то.

– Пусть на руках! – Николай посмотрел на Люду. Глаза у нее были припухшие.

– Хорошо, пусть несут! Я скажу им, что ты так решил, – Люда повернулась и пошла к калитке.

...Кладбище было далеко. За рекой. За мостом налево в горку.

Там было светло и чисто. Кругом стояли стройные высокие сосны. Люди шли молча. Когда поднялись на горку, Николай посмотрел вниз. Люди еще шли по мосту. Никогда в жизни Николай не был рядом с таким огромным количеством людей. Ему вдруг показалось, что эти люди – единое целое, а он один. Один! Они все вместе, а он один.

Земля была чистая, сухая. Песок.

Николай не смог вспомнить, какая земля была у папы.

Кто-то подходил, что-то говорил. А Николай смотрел на мост, на дорогу, на людей стоящих рядом и проходящих мимо него.

Могилка дяди Миши была слева от тропы. От неё было хорошо видно, реку, мост, по которому они шли сюда, дорогу. Деревню заслоняли деревья на том берегу. Метрах в десяти начинался крутой спуск к реке.

Люди подходили, останавливались, проходили дальше, уступая свое место другим. Кольцо людей становилось все плотнее и все ближе.

Настала тишина.

– Люди! Может кто, что сказать хочет? – Пашка обвел взглядом лица.

Все молчали.

– Да, нет уж, Пашенька... нет – говорю, – людей-то уже, чтоб что-то сейчас мог сказать... Все мы... Все мы молчать должны. Мы супротив Михаила... А без него – тем более... без головы мы. Каждый последнее «спасибо» сказал, а к этому и добавить нечего... – тихо сказала какая-то старушка.

Николаю показалось, что стало еще тише. Люди застыли, как на фотографии.

– Всё! Родные прощайтесь, – сказал кто-то.

Люди растянулись по тропинке, прошли дальше и стояли плотным кольцом.

Мальчишки прятались за братьев, прижавшись к Люде.

Последним подошел Николай. Ему показалось, что лежит отец.

Гроб в полной тишине аккуратно опустили на дно.

Песок был сухой и теплый. Николай долго держал его в руке, потом разжал ладонь, и он струйкой спустился в яму.

Он наклонился, взял еще и мысленно сказал: «Это от брата... папы».

Потом наклонился ещё раз. Потом ещё...

Он вспоминал всех, кого пришлось встретить в этой жизни...

– Пойдем! Пойдем... – маленький Пашка взял его за руку.

– Где дядьки-то? – он увидел его.

– Здесь мы все! – Пашка описал рукой круг.

Николай повернулся. За спиной стояли Надя с появившимся, видимо, только что братом, Сашка, Алешка, Люда, Пашка, ребятишки. Люда стояла, вжавшись в плечо Пашки, и смотрела на него.

– Пойдем! – ручонка у Пашки была маленькая, он старался обхватить ею ладонь Николая, помогал себе другой рукой. Глядя на Пашку, подошли и другие мальчишки и Николай оказался в центре стайки этих притихших «воробьев».

Люди все шли и шли. Проходили и бросали в яму песок.

На выросший холмик братья поставили сколоченную из досок голубой памятник с красной звездой на тонком металлическом штыре.

– Он так хотел, – кивнул Павел на памятник. – Говорил так свои быстрее найдут. Нашли уже, наверное...

Он поглядел на небо. Посмотрел и Николай. По небу лентой плыли облака.

Укутав могилку цветами, они стояли и молчали.

– Давайте... Идти надо. Людей к столу звать... Пойдемте. Будет ещё и завтра, – Павел стал, как будто, подталкивать всех ладонями.

Сверху было хорошо выдно, как люди возвращались опять этой же дорогой, по этому же мосту... Все молчали.

Николай и Пашка, который так и не отпускал его руку, отстал немного ото всех.

– Дядя, Коля, а у тебя дети есть? – Пашка стал раскачивал руку.

– Есть!

– А когда они подъедут? У Вас тоже пацаны или и девчонки есть?

– У меня пацан и девчонка! Только большие они уже!

– Ну и что, что старше! Это даже лучше! Разница-то – какая?

Вота! Брательник с сеструхой! Клево! Раз – и сразу – брательник большой и сеструха тут же.

У нас тоже сестренки есть, только маленькие они еще. Мама сказала, вот приедете от деда Миши, они уже побольше будут.

...Какими бы не были они, я – старше! Да, дядя, Коля!

– Конечно. Ты прав, Пашка! – Николай слегка сжал ладошку.

– А у тебя машина крутая! Папка сказал, что круче вряд ли есть. У меня папка в машинах все знает. Если папка сказал крутая – значит «крутая».

...И дядя Паша сказал, что «крутая»! Дядя Паша тоже в машинах все знает. Меньше, чем папка, но тоже разбирается.

Пашка помолчал, о чем-то собираясь с духом.

– Ты знаешь, дядя Коля, мороженное-то я ведь не сам уронил. Меня Юрка под локоть толкнул, я и уронил. Тетя Люда ругалась. Половик там помыла, я посмотрел, все равно видно. Помыла, а видно. Я два раза смотрел – видно.

Я Юрке говорил – «Че толкаешься?!» ...Юрка у нас всегда толкается. Мороженное белое было, может не страшно? И на полу ведь... и почти не видно! Это если не знаешь, то и не увидишь. А если знаешь – видно, – вздохнул Пашка.

Он немного помолчал, опустив голову.

– Папка говорит – «Иди сам признавайся! Я за тебя рожу стыдить не буду!» Я и сам думаю – признаваться-то все равно придется. Вот и признаюсь. Мороженное-то у меня в руках было... Дядя, Коля, там почти и не видно.

...А если правду – то видно!

Николай смотрел на расстроенного Пашку.

– Да ладно, Пашка! Будем считать, что все – нормально. Как увижу пятно, буду тебя вспоминать и Юрку. Вроде, как на память мне оставили.

– А Юрку-то за что? – Пашка даже от удивления остановился.

– Так он же тебя толкнул. Если бы не Юрка – пятна бы и не было!

Пашка шел в раздумье, притихший, держась за руку Николая.

Как-то незаметно Николай с Пашкой оказался впереди братьев, Нади, Люды.

Тропинку перерезали корни сосен.

Они, как вены натруженного человека, лежали на земле. Казалось, что в них такая сила, такая мощь... Земля вокруг них была примята.

– А у меня сестренку зовут – Даша! – Пашка дернул Николая за руку.

– И мою дочку тоже зовут Даша! – Николай посмотрел на остановившегося Пашку.

– Да, ну?! Пап! Пап! – Пашка подбежал к отцу. – У Дяди Коли дочка –Дашка. Получается у меня две сестры и обе Дашки! Круто!

Почему-то шепотом сказал он.

– Пап, правда круто две Дашки – Маленькая и Большая. Саньк! – Пашка повернулся куда-то назад, – у тебя тоже две сеструхи – Дашки. И у всех!.. – грустно подытожил Пашка и вернулся к Николаю.

– Вот интересно, я – Пашка у меня дядя Паша, Сашка и Алешка – тоже понятно, Юрка – не понятно. Дашка – вообще не понятно! Почему у Вас Дашка? Мама мне горилла – «Я думала Дашка родится – а родился ты». Ну, потом Дашка все–таки родилась! А Вы почему свою Дашкой назвали.

Мама... там просто – она всегда хотела, чтоб Дашка была.

...А жена где у Вас? Мама Дашкина! Когда приедут?

Ребятишки, завороженные болтовней Пашки, молча, шли рядом.

Николаю показалось, что он идет в окружении, пацанов, как нянька в парке.

– Вам идет! – Люда кивнула головой на пацанов, обгоняя Николая и быстрой походкой, уходя вниз по тропинке.

Николай оглянулся. Братья и какие-то люди неспеша шли сзади.

...Столы стояли во дворе.

Пашка встал у калитки кивал головой и говорил:

«Заходите, садитесь!» Помолчав немного, опять кивал головой и опять говорил: «Заходите , садитесь.» Когда все места были заняты, взял за локоть Николая: «Пойдем!»

Они сели за стол. Николай в центре, Паша, Алексей, Сашка, Люда, Надежда. Стол расходился двумя ногами, как большая буква «П». За столом тихо сидели люди. Тем, кому не хватило мест стояли вдоль забора.

– Говори людям, – Пашка толкнул в бок Николая.

Николай встал.

Перед ним сидели совершенно незнакомые люди. Все смотрели, на него, ждали его слов. Около калитки тоже стояли люди, ребятишки, собаки.

Было тихо.

Рюмка была высокая на ножке. Николай смотрел на нее и видел, что водка в ней дрожит.

«Какие слова надо сказать? Каких ждут от него люди?» Он не знал.

– Спасибо вам, люди! – Николай замолчал, подыскивая слова. – Спасибо, что вы рядом с нами!». Он посмотрел на братьев.

– Спасибо, что эти дни были с нами, что дядю Мишу с уважением проводили! – он опять посмотрел на братьев. – Пусть земля ему будет пухом.

Николай выпил и сел. Все встали, выпили и, молча, сели.

Встал Пашка: «Наливайте! Дядю Мишу все знали. Помянем добрым словом! Может, кто сказать, что хочет, говорите!!

Тишина резала воздух.

– Люда вынеси ребятишкам за забор, конфеты, там, печенье! – Пашка опять встал.

– Спасибо ему за все! Помянем! – Пашка выпил свою рюмку и сел.

В тишине застучали ложки по тарелкам.

Встала Надежда: «Помянем! Соседи... по–соседски... »

Все опять, молча, выпили. Гнетущая тишина нависла над всеми в которой отчетливо были слышны лишь звуки ложек.

– Может, кто сказать, что хочет? – Пашка опять встал.

– Да что тут, Пашенька, скажешь? – с краю стола старушка в тишине обратилась к Пашке. – Пашенька! Че скажишь -то?

...Почитай уж и никого не осталось, кто сказать-то может. Он ведь еще до войны в портупее ходил. Ой, заводные все они были.

С Колюшкиным-то отцом бедовые были. Уехали тогда в город оба. Пачпорта в сельсовете выправили и уехали батька-то их, говорят, против был. На учебу. Мы-то все так – без пачпартов до шеститдесятых и прожили.

Крут папка у тебя, Колюшка, был! Ох, крут! Но и Мишка был крут! Ох, крут был! Но не помню, что б деда вашего обижали.

Все притихли.

– Мишка тогда первым приехал, а потом батька твой, Колюшка. Уж не знаю, че говорили, на машинах тогда приезжал, на черных, извинения у деда вашего просили.

Теперь уж свиделись. Раз просил извинения, значит, простил его отец. Им теперь сподручно там-то разбираться. Все, почитай, собрались.

Че, Пашенька, скажешь тут? Всё! Не осталось таких боле! Пусть земля пухом им всем будет.

Все молча выпили.

– Матка-то тоже рада, небось, что Мишку увидела, – старушка продолжала, глядя куда-то вдаль. – А перед войной Мишка сгинул. Появился потом уже – после войны. Лагерник он был.

Мы-то все знали, что не по справедливости к нему все было. А Мишка так вот здесь и прожил бобылем.

Че уж и как случилось, не знаю. Говорят, генерал он был. Может и был. Много машин к нему приезжало после войны. Все в шляпах или с погонами. Мишка-то, говорю, вроде генералом был. Сам, вроде, Сталин ему сказал когда война началась: «Виноват. Иди воюй». А Мишка вроде так сказал – «Вот победим, и не увидите меня больше».

Очень он на Сталина обижен был. Да Надюха больше всех знает. Ведь он никого к себе не подпускал. Никого.

Что, Пашенька , сказать? Плохо, что нет его. И для нас плохо и для вас плохо. Кому хуже и не разберешь.

Папка-то твой , Колюшка, все знал. Часто здесь бывал. Могилку-то твоих – деда с бабушкой они поправляли. Уйдут, бывало, туда к ним и весь день там пробудут. Что уж там делали?!..

Эх, и дружны были. Вот – как вы. Мы всегда завидовали. Уж так дружили! Никогда и никто ничего плохого от них не видел.

Что, Пашенька, сказать? Не теряйте нас. Приезжайте. Нашим мужикам пример будете. Совсем они сдурели у нас. А Миша, да... что ему?

Радуется, наверное, так много родовы в дом приехало. А может, огорчается. Кто ж его знает?.. По–людски все, сынки! По–людски! Не стыдно за вас! И нам в радость, что у вас так.

Старушка замолчала. Она смотрела на свою пустую тарелку.

– Это ты хорошо сделал, что приехал, Колюшка! Ой, хорошо! – добавила она. – Даже сам не знаешь – как хорошо ты сделал.

Притихли все, ожидая, что еще она что-то еще скажет.

Какая-то неловкая тишина нависла над столом.

– Давайте еще помянем! – Пашка встал высоко, подняв рюмку.

Все налили и, молча, выпили.

Николай смотрел на сидящих людей и чувствовал, что молчание объединило его со всеми здесь сидящими, с этой речкой, с горой, на которой лежит его дед и бабушка, дед Михаил, другие, родившиеся здесь, прожившие свою жизнь, с живыми, сидящими за столом, стоящими вдоль забора.

Ему что-то хотелось сказать этим людям. Что! Он не знал. Но молчать тоже нельзя было. Он поднялся. Как Пашка, подняв и протянув вперед рюмку и не зная, что он сейчас скажет. Глаза людей обратились к нему.

– Товарищи! – Николай с удивлением для себя поймал на том, что слово уже сказано. Все приободрились и смотрели внимательно, ожидая его слов. -товарищи! Пусть земля дяде Мише будет пухом. Да простит он нас всех, за наши грехи.

Николай выпил стоя и сел, думая о том – откуда он взял эти слова. Он же откуда-то их помнил! Он ведь их знал! Именно эти слова.

Все выпили. Зашумели.

Надежда взяла Николая за локоть: «Пойдемте на минуту».

Николай осторожно поднялся со стула и пошел за Надеждой.

– Вы не пейте больше! Ладно? Не привыкший вы, а нам еще дома посидеть – только своим надо! – Надежда смотрела в землю.

В комнате у Нади прибавилось стульев.

– Ребятишки пусть тут ночуют! А вам придется либо у дяди Миши, либо в бане!

Это баба Даша! Она девчонкой за дядей Мишей бегала. До сих пор меня к нему ревнует. А дядя Миша, ведь ни с кем особо и не говорил. Все думают, что со мной говорил, так нет. Бывало за дня три – одно слово скажет. Как вы? Стесняются они Вас. Вроде как чужой пока. Давайте супу налью. Весь день ведь не ели. Мальчишки-то совсем квелые. Пашка – баламут. «Люда,» – говорит, – « Постели им!» Да не утолкаешь их сейчас!

Мальчишкам вы понравились. Они ведь как лисята. Никого не принимают. Вас приняли. Чудно!

Пашка как вас за руку взял, я сразу подумала – приняли. Он про мороженное рассказал?

– Рассказал! – Николаю стало легко и свободно.

– Он на Юрку всегда все сводит. Бесились, вот и уронил мороженное. Саша ему говорит – «Вот тебе дядя Коля даст жизни!» Хитрющий. Но добрый. Заводила!

Надя – мамка его, не могла его родить. У них там, на Северах, сложно все. Саша-то где-то далеко был, а Пашка всех на ноги поднял, увезли ее куда-то, а Паша следом. Всех в больнице поднял, орал на всех, потом вскочил в палату, а Надя его увидела только и сказала: «Паша!» И родила на глазах у Пашки.

А Сашка приехал, она рассказывает ему, говорит: «Крикнула «Паша!» и родила». Сашка-то молчун. А тут говорит: «Раз «Паша», значит «Паша». А ждали девчонку и имя придумали – Даша. А Даша только теперь родилась. Теперь у них и Даша, Паша и Леша.

А Саша к Паше пошел и говорит: « Ты че в роддом к жене поперся? Без тебя не обошлись бы? А Пашка ему говорит: «Ты че обалдел? Я же ждал пока ты приедешь!» А Саша ему говорит: «Вот и ждал бы, че по больничке в рабочем бегать?» А Паша говорит, что «без близких рожать не дело, а тебя где-то носит». А Саша – «Зато ты рядом с бабами завсегда». А Паша – «А ты думаешь, что если бы меня не было, то девчонка бы родилась?..»

Они все время друг поддевают. А Надя сейчас Дашку родила. Там с ней сидит. И у Алешки Ира родила. А Надя родила первая и назвала Дашкой, а Ира тоже Дашкой хотела назвать. А Надя назвала первая Дашкой. А Ира назвала Наташкой.

Че -нибудь понял? Посиди здесь. Стесняются они тебя!

...Николай для себя выяснил одно, что жену Сашки зовут Надя, что жену Лешки – Ира, что у него есть две племянницы, одно Даша – это Сашина, Наташа – это Лешкина. Что Дашка родилась первой. Что у Саши – трое: Даша, Пашка и Алешка.

В кармане задрожал телефон. Звонил Андрей – «Операторов сотовой связи в Михайловке нет. Никто не гарантирует приема».

– Андрей, а как ты со мной говоришь? Что молчишь?

– Так это же – спецсвязь!

– Андрей, а в чем проблемы? Пусть будет спецсвязь.

– Но тринадцать номеров на одну Михайловку?.. На это время надо!

– Сделай шесть – без времени!

– Хорошо. Тут Наташа трубку рвет.

– Здравствуйте. Все трое Михайловых и их жены работают у Сидорчука.

Сидарчук на связи.

– Соедини...

– Сидарчук слушает.

– Петр Николаевич, ты знаешь таких – Михайловых?

– Как не знать этих «трех мушкетеров»! Они тут из меня всю кровь вчера выпили, в отпуске они. Жизни с ними нет, а без них спокойно не сплю. А тут уехали все сразу. Чуть не побили, – в трубке раздался смех.

– Петр Николаевич! Продли им отпуск до сентября. И еще. Будь добр свяжись с Андреем организуй быструю доставку, Андрей знает куда, Михайловых Надежду и Ирину с девчонками, там Даша и Наташа – они маленькие, поэтому, чтоб без нервов у людей, а сегодня организуй мне связь с ними.

Надя подошла тихо: «Николай, пойдемте ребятишек загонять. Все ведь голодные. Похватали, что попалось, да и сладкого Носятся с друзьями. Вас послушаются».

Николай с Надеждой вышли на крыльцо. От дяди Миши через штакетник раздавались голоса. Откуда-то из–под руки выскочил Пашка.

– Батя сказал: «Есть. Марш – есть.» Че есть будем?..

– Что будет – то и будет. Давай собирай всех и садитесь! Хорош пацан! – Надя посмотрела вслед убегающему Пашке.

...На столе стояла отварная картошка, сметана, хлеб и молоко. В чугунке была, видимо, курица. Пацаны демонстративно отходили от рукомойника и садились за стол.

Было очевидно, что Надежде это молчаливое повиновение нравилось.

– После еды куда собрались? – Надежда стояла около стола.

– Никуда, тетя Надя!

– Ну–ну! Про «никуда» расскажите, когда поедите. Посуду в кухню. Сама помою. Пашка, найдешь меня, понял?

– Понял, те Надь?

Пашка положил три крупных картофелины. Обильно полил их сметаной и старался раздавить их вилкой.

– Сейчас будут на полу! – заметила Надежда, чтоб было слышно Пашке, глядя на Николая.

– А под руку не говорят! – Пашка аккуратно раздавил картофелину и победно посмотрел сначала на Николая, а потом на Надежду.

– Ладно уж, ешьте, – Надежда пошла к выходу. Николай вышел следом.

Подошел брат Надежды, протянул руку: « Думал – не успею!»

– Я поеду, наверное? – как бы извиняясь, он посмотрел на Надежду.

– Когда подъедешь? – Надя смотрела на него с грустью.

– Когда? Знать бы когда – сказал бы. Как освобожусь. Давай на следующую пятницу?

– Давай! Как там мои?–

– Нормально, все вроде хорошо. Привет передавали. А как? Кто сейчас что увидит. Это здесь все видно по глазам. А там...

Не отпустили их. Кого сейчас убедишь, что надо ехать. Ждал до последнего, оттого и припозднился.

В воскресенье приедут. Я и сам-то...

– Привет– это хорошо! Ну, давай, а то нам посуду еще мыть, – Надежда вернулась в дом.

Николай почувствовал себя неудобно и пошел следом.

Ребятишки уже поели, снесли всю посуду на кухню, о чем-то переговаривались.

Зазвонил телефон. Николай вышел на крыльцо.

– Это я – Сидарчук. Я от Надежды Михайловой звоню.

– Петр Николаевич, побудь там и перезвони через пять минут.

Николай спрятал телефон и пошел к дому деда Миши.

Пашка сидел на крыльце, задумчиво глядя на людей, сидящих за столом.

– Вот ведь, как быстро все. Раз, два и все!

– А где Саша с Лешей? – Николай закурил и сел рядом.

– На сеновале. Мы же, не спавши. Сморились. Пусть отдохнуть.

– А ребятишки бодрые!

– Ещё чуть–чуть тоже сникнут. Они-то поспали. В самолете. Потом в такси. Сникнут. А силком все – равно не уложишь.

–... Паш, ты правильно пойми, – Николай не знал, как и что сказать. –С Надеждой поговоришь?

– О чем?

– С Михайловой Надеждой! Может они сюда приедут. Здесь тепло, молоко. – Николай замолчал.

Павел внимательно, не мигая, смотрел на Николая.

–... Понятно! – Павел закурил ещё сигарету. Отвернулся и стал смотреть куда-то вдаль. – Понятно! Дашка малая. А так бы можно. Дорога тяжелая.

– Сидарчук сказал свой вертолет даст, – Николай старался не смотреть на Павла.

– Понятно!– повторил Павел. – Если сам Сидарчук, то конечно...

– Паш! Ну, чего ты? – Николай не знал, что сказать и что делать.

Зазвонил телефон. Николай протянул его Павлу.

– Нет, Петр Николаевич, это я Павел Михайлов. Давайте, – Павел рассматривал ступеньку крыльца, молча, слушал.

– Надя, смотрите сами. Конечно бы, неплохо. А обратно как? Что Петр Николаевич говорит? Обратно-то – как? Двумя «бортами» придется.

Кто за вертушки платить будет?

...Нет, Надя, нам так не надо! Нам там жить еще среди людей! И работать! Что люди скажут? С Ириной поговорите. Что Люда сказала бы – я знаю! Поговори сама с Сашкой и Алешкой. Понимаю. Поговори.

Павел встал и, не глядя на Николая, пошел к сараю.

...Николай прошел в горницу. На табуретке, на которой недавно сидел он, сидела Люда, подперев голову рукой, смотрела через дверь в горницу, в которой еще недавно лежал отец Михаил.

– А я Вас сразу узнала. Я ж в конторе работаю, – не глядя на Николая, грустно сказала Люда, – Я никому не сказала.

– Так получилось, – Николай присел рядом, помолчал, выдохнул, – Люда, там Паша зовет тебя. Он на сеновале с Сашей и Алексеем.

Люда тяжело встала и пошла к выходу.

Николай вышел следом. Сел на ступеньку. День заканчивался. Солнце уже упало на верхушки деревьев. Воздух стал густой. Было тихо. Люди разошлись. Стол стоял пустой. Две женщины собирали со стола посуду.

Он встал и медленно пошел к дому Нади. Машина стояла недалеко от калитки. Он открыл дверцу. Ключи лежали на сиденье.

– Это хорошо! – подумал Николай и пошел к дому.

Надежда стояла на крыльце.

Николай прошел в дом, взял куртку. По привычке проверил документы и сигареты. Все было на месте. Вышел на крыльцо, сел. Помолчали.

– А ребятишкам Вы понравились, – грустно сказала Надя, глядя куда-то в сторону заходящего солнца.

– Мальчишки! Им все интересно, что вновь.

Еще помолчали. Солнца уже не было видно. Лес казался темным и густым.

– Не просто всё Николай. Непросто.

Люба вернулась. Вы её и не узнали. Спросила её, говорит, что «рассчиталась». Как она тут... Куда теперь? Дяди Миши нет... Непросто всё.

...Может всё и образуется.

Николай не понял, – кого имела в виду Надежда. Любу? Его? Себя?

– Время-то оно не лечит, время калечит людей, – сказала она, вздохнув.

Николай встал. Было видно, что во дворе у дяди Миши столы разобрали, остался лишь небольшой стол, за которым сидели братья и Люда.

Рядом бегали ребятишки. Пашка сидел на коленях у отца.

– Видимо, так! Спасибо, Надя! – Николай резко встал, – Поеду я, – и, не оглядываясь, пошел к машине.

Озеро духов

Максим услышал голос Ольги. Она сказала: – Ну, вот!..

И засмеялась. А он почему-то не вздрогнул. Не растерялся. Не испугался. Не удивился, даже.

Остановился.

Станковый рюкзак сидел плотно, вжимаясь в поясницу.

Ружье, на котором лежали руки, было удачно сбалансировано и помогало в подъеме. Ноги в ботинках сидели плотно.

Оглянулся. Вниз уходила еле заметная тропинка. Не доходя, до большого валуна похожего на огромную черепаху, вытянувшую заднюю ногу и удобно положившую голову на землю, тропинка терялась.

Он посмотрел вверх. И тут тропинка была еле заметна. С краю хорошо был заметен след кабарги. Острый гребешок справа на кромке следа говорил, что кабарга проскочила здесь недавно.

– Может меня испугалась? Вряд ли. Прыгнула бы вперед. А тут к кустам прижалась.

Максим оглядел ветви деревьев.

– Если и была рысь, – ушла уже, – подумал он.

Он стал осматривать землю. Увидел семейку крепких подосиновиков, выстроившихся «по росту» небольшим кругом.

– Думаешь, надо взять? Так до перевала ещё идти да идти, – подумал он, снимая ружье и ставя его к дереву.

Расстегнув пояс рюкзака, он сунул палец под лямку и, осторожно сняв его, поставил рядом с ружьем.

– Покурим, говоришь? – мысленно он обратился к Ольге и достал сигареты.

Оглядевшись, он подошел к поваленному дереву, снял шапочку, положил её на ствол и сел, доставая сигареты.

– Покурим, говоришь? – повторил вслух.

...Ольга погибла два года назад на Тянь–Шане.

Дочке – Динке был ровно год.

Через два дня Динке будет уже три.

Два года, как один день.

...Ергаки он выбрал потому, что не хотелось в горы, не хотелось...

... А еще потому, что здесь горы.

... А еще потому, что когда-то мечтали стать старенькими и ходить только по «горушкам», на «стенки» не лазить, спать только в тепле, только распрямившись и закинув руки за голову.

Максим посмотрел вверх, сквозь ветви деревьев.

– Думаешь, выше их не будет? – сказал он, посмотрел на потухшую сигарету, вмял её каблуком в сырую красную землю и подошел к «семейке».

– Пойдемте, – сказал он, глядя на веселую красноголовую компанию.

...Уложив грибы, надев рюкзак, он внимательно рассмотрел тропу, по которой шел сюда, ружье цевьем положил на плечо и стал медленно подниматься вверх.

Метров через триста тайга неожиданно закончилась, луг прорезали плотные заросли кустарников, тропа, извиваясь, уходила вдоль хребта влево.

– Влево, – так влево, – подумал Максим.

Тропа то спускалась ниже, то выходила на «седловину». Тогда Максим останавливался, разглядывал вершины слева и справа, хотелось пробежаться траверсом, постоять там, – около тура. Тогда он садился, смотрел на распадок,пытаясь угадать, что там под плотным покрывалом тайги. Иногда хорошо были видны осыпи, небольшие озера.

За эти дни он видел несколько групп туристов, которые разноцветными змейками показывались на перевалах.

Тогда он тоже садился, закуривал и смотрел, размышляя, – кто они, откуда и куда идут. Внутренне радуясь за них, за то знакомое ему чувство, которое они испытывают здесь.

Вот и сейчас он видел, как группа из десяти–двенадцати человек вышла на противоположную седловину. Достав «компакт» он увидел, как от группы отделились несколько человек и быстро устремились к вершине.

Через какое-то время был, даже без бинокля, виден развевающийся флаг.

– Фотографируются, – с грустью подумал Максим, достал навигатор и отметил свою «точку».

Солнце уже ложилось на кромку гор, когда он спустился к границе леса и стал устраиваться на ночлег. Воды хватало и на сегодняшний вечер и на утро. Газ было жалко тратить, и он убрал примус. Нашел место под небольшой костерок и стал тонкими кружочками нарезать в котелок грибы.

«Супец» с грибами, сублимированным мясом, приправленный картофельными хлопьями был, на удивление, вкусным.

– Грибы – это хорошо, – подумал он и стал осматриваться, стараясь выбрать место для ночевки.

Место было сухое, окруженное плотным кустарником. Многолетний слой мха пружинил под ногами. Он перебрался в него. Расстелил спальник, решил палатку не ставить. Достал карту, отметил точку, рядом поставил дату.

Взял ружье, открыл, заглянул в стволы. Обтер их. Положил рядом со спальником. Положил ботинки подошвой вверх. Сверху на них положил рюкзак.

Забрался в спальник, натянул шапочку на глаза и нос.

... – Еще спишь или просто так лежишь, – голос прогнал сон. Сквозь шапочку было видно, что уже утро. Раннее, – но уже утро.

– Дмитрий! – голос был спокойный.

– Максим... Не сплю... , – стараясь быть спокойным ответил Максим, соображая о том, как же это он мог не услышать подошедшего человека.

Максим стянул шапочку. Расстегнул молнию. Сел. Краем глаза отметив, про себя, что рюкзак лежит так, как положил его вечером. Достал из спальника носки, медленно расправил их, одел.

«Гость», молча, наблюдал, сидя на «макушке» камня, курил.

Максим надел ботинки, сунул, не завязывая, шнурки под «язык» расправил его, встал.

– Воду я захватил, – Дмитрий протянул пластиковую бутылку.

– Есть, – Максим вывернул спальник «наизнанку» бросил его на кусты и отодвинул рюкзак, показывая под ним котелок и бутылку воды.

– Пусть будет, – Дмитрий встал и пошел ко вчерашнему кострищу Максима.

Когда подошел Максим огонь уже горел.

Максим протянул котелок, небольшую упаковку галет, полбутылки воды и холщевый мешочек с чайными принадлежностями.

Дмитрий, взял только котелок, вынул из своего небольшого яркого рюкзачка банку «сгущенки», мешочек, вылил воду максима в котелок и поставил его на огонь.

– Я с тобой уже два раза пересекался, – метнул взгляд на ботинки максима Дмитрий, – У нас в таком не ходят. Лучше две пары кроссовок спалить.

... Откуда – куда или зачем?

– Откуда – куда, – Максим закурил.

– А я вот бросил. Годы. Всю жизнь курил и бросил. Жалко, – Дмитрий улыбнулся.

Максим успел разглядеть Дмитрия. На вид ему было за пятьдесят. Точнее сказать было трудно. Подтянут. Одет свободно. «Борода геолога».

– Дней десять уже здесь? – спросил Дмитрий.

– Больше.

– Когда вниз?

– Не раньше чем через три четыре дня.

– Дела или просто время есть.

– Просто время есть.

– Я, было, подумал за маральим корнем ходишь. Вчера рассмотрел тебя, – Дмитрий посмотрел на седловину, – вижу – нет.