Текст книги "Он (ЛП)"

Автор книги: Сарина Боуэн

Соавторы: Эль Кеннеди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Да?

Ко штрафной скамейке подходит поговорить со мной Пат, директор нашего лагеря, но я по-прежнему не отрываю глаз ото льда, где между моими подопечными идет драка за шайбу. Пат, впрочем, не сочтет это за невежливость.

– Нашел тебе соседа, – произносит он.

– Серьезно? – Это хорошая новость, потому что Пату каждый год отчаянно не хватает тренеров, и это лето не исключение. Парни вроде меня один за другим заканчивают учиться и разъезжаются кто куда. Он стремится собрать у себя в лагере лучших, но лучшие всегда нарасхват.

В этом году один из таких парней – я. Но через полтора месяца мне надо уезжать на тренировочный сбор в Детройт, а значит Пату придется искать замену. Я мельком оглядываюсь – он смотрит на меня каким-то непонятным испытующим взглядом, – затем снова поворачиваюсь к мальчишкам на льду. Игра в самом разгаре.

– Будь поровней с ним, ладно?

Я отвечаю не сразу, потому что мне не нравится то, какое направление приняла игра. В воздухе сгущается напряжение. Еще чуть-чуть – и сверкнет искра.

– Разве я когда-нибудь был другим? – рассеянно говорю я.

На мое плечо опускается крепкая ладонь.

– Ты нет, парень. А твой вратарь вот-вот психанет.

– Вижу.

Смотреть сейчас на площадку – точно наблюдать за аварией. Я знаю, что скоро произойдет, но силы уже в движении, и остановить их нельзя.

Марк Килфитер, мой лучший вратарь, отразил сегодня около двадцати шайб. Со своей быстрой реакцией и большим, но подвижным телом он располагает всеми необходимыми задатками отличного вратаря.

К сожалению, впридачу к хорошим физическим данным у него чересчур вспыльчивый темперамент. А одаренный франкоканадский нападающий из второй команды весь день подначивает его – дразнит и издевается при каждой атаке.

Я вижу, какой финт готовится разыграть канадец. На синей линии он отдает пас напарнику, затем, когда вокруг того группируется защита противника, опять принимает шайбу, делает обманку влево, потом вправо… и запускает летающую тарелку в ворота – прямо под носом у моего мужика Килфитера. Разыграно блестяще, и все прекрасно, пока пацан-канадец не окатывает вратаря ледяной стружкой и не называет его un stupide.

Килфитер швыряет клюшку, будто бумеранг. С такой силой, что она, ударившись о борт, раскалывается, как спичка. На лед падают два обломка.

Счет, пожалуйста. Я дую в свисток.

– Все, время вышло, сворачиваемся.

– Pourquoi? – протестует агрессивный форвард. – Еще же есть время!

– Все вопросы к тренеру нападающих, – отмахиваюсь от него я, затем подъезжаю к Килфитеру, который, тяжело дыша, снимает со вспотевшей головы шлем. Ему всего шестнадцать. Пока его ровесники валяются, загорая, на пляже или режутся в видеоигры, он часами выкладывается на хоккейной площадке.

У меня было такое же детство, и я не променял бы его ни на какое другое, но иногда бывает полезно вспомнить, что они пока что всего лишь дети. Поэтому, вместо слов «Идиот, ты угробил клюшку за сотню долларов», я начинаю разговор вот с чего:

– Парень, кто у тебя любимый вратарь?

– Туукка Раск, – не раздумывая, отвечает он. (вратарь «Бостон Брюинз» и сборной Финляндии – прим. пер.)

– Хороший выбор. – Я не фанат «Брюинз», но у Раска впечатляющая статистика. – Скажи, как выглядит его лицо после того, как он пропускает шайбу?

Килфитер выгибает бровь.

– Ну, он просто делает глоток воды и опускает визор. А что?

– А то, что он не психует и не швыряется клюшками, – с улыбкой говорю я.

Парень закатывает глаза.

– Да понятно, но этот тип, он такой козел.

Я наклоняюсь и отцепляю сетку, чтобы можно было восстановить лед.

– Ты сегодня здорово отстоял. Просто феноменально.

Килфитер начинает улыбаться.

– Но ты должен научиться держать эмоции под контролем, и сейчас я объясню тебе, почему. – Его улыбка гаснет. – Раск всегда воспринимает свои ошибки спокойно. Не потому, что он лучше, чем мы с тобой, и не потому, что он медитирует, или никогда не злится. Просто он знает, что единственный способ выиграть – оставить все это позади. Кроме шуток, когда он делает тот глоток воды, он уже оправился. Вместо того, чтобы говорить: «Черт, как же я так лоханулся», он говорит: «Ладно, теперь у меня появился новый шанс остановить его».

Теперь он хмуро разглядывает свои коньки.

– Знаешь, что говорят о золотых рыбках? У них такая короткая память, что каждый круг в аквариуме для них словно в первый раз.

Уголки его рта ползут вверх.

– Сильно, тренер Каннинг.

Ахх. Просто убийственно умилительно, раз в год на несколько недель превращаться в тренера Каннинга. Обожаю эту работу.

– Будь моей золотой рыбкой, Килфитер. – Я легонько стукаю его по нагруднику. – Выброси из головы все, что наболтал тебе этот тип, потому что в мире полно козлов, которые будут доставать тебя ради смеха. У тебя есть талант. И ты со всем справишься. Но только в том случае, если не дашь ему испортить себе настрой.

Он наконец-таки поднимает взгляд.

– Хорошо. Спасибо.

– Давай в душ, – говорю я, отъезжая от него задним ходом. – Потом достанешь кредитку и купишь себе новую клюшку.

Закончив с Килфитером, я расшнуровываю коньки и переобуваюсь в «конверсы». Тренерам надевать снарягу не надо, только коньки и шлем, так что на мне походные шорты и рейнеровская толстовка из колледжа. А еще меня тут три раза в день кормят в столовой.

Я уже говорил, что это офигительная работа?

Пока я шагаю к выходу, меня окружают всевозможные памятные стенды на тему олимпийского спорта. На том самом льду, где минуту назад я пытался вразумить шестнадцатилетнего вратаря, сборная США в 1980-м завоевала олимпийское золото. Так что повсюду развешены фотографии «Чуда на льду». (такое название получил матч между сборными США и СССР, в котором советская команда, выступавшая в ранге действующих чемпионов мира, неожиданно проиграла американской сборной, составленной из игроков студенческих команд – прим. пер.) Зимой в этом маленьком городке больше спортсменов на душу населения, чем где бы то ни было. Хоккеисты, конькобежцы, горнолыжники, прыгуны с трамплина – кто только не приезжает сюда тренироваться.

Но когда я открываю стеклянные двери, то попадаю в теплый июньский день. Вдали ослепительно сверкает Миррор-лейк, и я ладонью прикрываю глаза. От Лейк-Плэсида пять часов что до Бостона, что до Нью-Йорка. Ближайший к нему большой город – Монреаль, да и тот в двух часах езды. Этот затерянный в глуши обаятельный туристический городок окружен нетронутыми озерами и горами хребта Адирондак.

Настоящий рай. Если вам не нужен доступ к аэропорту.

Но сегодня он мне не нужен. Убивая время до ужина, я не спеша иду мимо магазина лыжной экипировки и мимо ларька с мороженым. У меня столько ностальгических воспоминаний, связанных с этим городом, – оттого, наверное, что он мой. Когда ты младший из шестерых детей, то ничего своего у тебя нет. Думаю, именно поэтому я и пошел в хоккей – вся моя семья увлекалась футболом. До тех пор, пока меня не пригласили в «Элитс», на камни Адирондака не ступала нога ни одного Каннинга. Покинуть родительское гнездо, чтобы приехать сюда, для меня, тинейджера, было по ощущению как полет на Луну.

Сейчас четыре. Есть время пробежаться или поплавать, но сперва мне надо переодеться.

Все дети и тренеры живут в старом общежитии, построенном к Зимней Олимпиаде-1980 для европейских спортсменов. От катков до него минут пять. Взбежав по ступенькам, я прохожу мимо доски с именами былых обитателей этого дома и перечислением завоеванных ими наград, но не задерживаюсь. Несколько лет в этом городе – и вы начнете забывать впечатляться.

Моя комната находится на втором этаже, и я всегда поднимаюсь туда пешком, предпочитая лестницу старому, скрипучему лифту. В полутемном холле пахнет мастикой и цветущей снаружи сиренью. А еще чуть-чуть грязными носками. В здании, целиком заселенном хоккеистами, без этого никуда.

Шагах в десяти от двери, уже с ключами в руках, я вдруг замечаю неподвижно стоящего человека. Одного этого хватает, чтобы напрячься. А потом я узнаю́, кто это.

– Иисусе!

– Вообще я по-прежнему отзываюсь на Веса, – говорит он, отталкиваясь от стенки. – Или на Райана. Ну, или на дубину.

– Ты… – Мне немного страшно произносить эти слова, ведь он так долго от меня отгораживался. – …Мой сосед?

Чтобы чем-то занять свои руки, я открываю дверь. Чувствую, как внизу живота зарождается бурлящая волна радости. Сама идея о еще одном сумасшедшем лете в компании Весли… не верится, что это может быть правдой.

– Ну… – В его голосе – непривычная осторожность. И поскольку теперь из открытой двери в холл проникает свет, у меня появляется возможность по-нормальному увидеть его лицо. Он чем-то встревожен. Глаза запали, челюсти, обычно развязно-расслабленные, крепко сжаты.

Чудно́.

Я вваливаюсь в комнату и бросаю ключи на кровать.

– Я на пробежку. Хочешь, пошли со мной. Насколько я понимаю, ты приехал к Пату тренировать, иначе тебя бы тут не было.

Он кивает. Но когда я начинаю снимать толстовку, засовывает кулаки в карманы и отворачивается.

– Только нам надо поговорить.

– Окей. – О чем? – Можно, пока будем бегать. Если ты не растолстел после своей великой победы.

– Ладно. – Хмыкнув, он забирает из холла большую спортивную сумку.

– Пат еще на тренировке сказал что-то насчет соседа. Он ведь тебя имел в виду, да? Он просто решил развести интригу?

Стоя ко мне спиной, Вес кивает. Потом стягивает через голову свою выцветшую футболку. И боже, он реально громадный. Сплошные бугристые мускулы и татуировки.

Я и забыл, что в наше последнее лето здесь мы были еще пацанами. Тинэйджерами. Кажется, будто это было вчера.

– Нормальная у тебя комната, – отмечает он, переодеваясь в майку и спортивные шорты.

Это правда. Вместо двухъярусной койки здесь две встроенные в стенные ниши кровати, а между ними – свободное пространство приличной величины.

– Тренерам дают комнаты попросторнее. Шикую уже три года.

Он разворачивается ко мне.

– С кем жил?

– С кем придется. – Я натягиваю беговую футболку, затем переобуваюсь в кроссовки. На то, чтобы завязать шнурки, уходит еще пара секунд. Мне не терпится поскорее отсюда выбраться и побежать. Может, тогда Вес перестанет вести себя странно и скажет прямо, что у него на уме. – Идем?

Он пинает свою сумку.

– Оставлю ее тут.

– А где же еще-то?

Он морщится. Почему – я не знаю.

Глава 9

Вес

На улице Джейми поворачивает в сторону Миррор-лейк, и я бегу за ним следом. Сколько раз мы с ним делали этот круг? Наверное сотню, не меньше.

– Помнишь лето, когда мы условились каждый день без исключений пробегать по пять миль? – спрашиваю я, когда общежитие остается позади.

Он сбрасывает скорость, и дальше мы бежим в легком темпе.

– Конечно.

– А потом в один из дней у нас было сразу две тренировки и тренажерка, но ты сказал, что мы обязаны побежать, иначе лето не засчитается. – Я фыркаю от одного только воспоминания об этом.

– Тебя никто не заставлял перед пробежкой объедаться мороженым.

– Я умирал от голода. Правда, с тех пор я даже не могу смотреть на фисташки.

Джейми хмыкает.

– Газон – а на нем нежно-зеленая рвота.

– Хорошие были времена. – О, да. Я бы выворачивал свое нутро наизнанку хоть каждый день, если б это помогло сделать так, чтобы между нами все опять стало просто. Гоняться вокруг озера за высокой светловолосой фигурой Каннинга было единственным, чего я желал от жизни.

Хотя, к черту вранье. С куда большей радостью я бы разложил его на земле и посрывал с него всю одежду. Прямо сейчас меня убивает то, что я опять его вижу.

Мне, впрочем, надо сказать ему одну вещь, и поскорее. Следующую милю мы бежим молча, и все это время я заново репетирую его, свое монументальное извинение. Если Джейми придет в ужас, мне будет больно.

Лодки на озере качаются под взмахами весел, и я ощущаю себя так же шатко, как они выглядят.

– Так о чем ты хотел поговорить? – в конце концов произносит Джейми.

Все. Тянуть больше нельзя.

– Я пробуду здесь только до конца июля. – Сначала лучше разделаться с вводной.

– Я тоже. Должен к первому августа быть в Детройте. А ты двинешь в Торонто, да? Тебя подписали?

– Угу. Но послушай… Мне надо сказать… Короче, если ты не хочешь жить со мной в одной комнате, то я попрошу Пата переселить меня. И не обижусь.

Джейми резко останавливается, и мне приходится притормозить, чтобы не врезаться ему в спину.

– Почему?

Опять облажался. И из меня выплескивается все разом.

– Каннинг, я гей. И да… может, в общем и целом это не такое уж и большое дело, но, когда мы в прошлый раз жили вместе, я… развел тебя на всякое разное. Это было не круто, и из-за этого я четыре года чувствую себя просто дерьмово.

Очень долго он просто смотрит на меня с разинутым ртом. А когда, наконец, заговаривает, то произносит совсем не то, что я ожидал услышать.

– И?

И?

– И… я прошу у тебя прощения.

Он краснеет.

– Ты же в курсе, что я из Северной Калифорнии? И что у меня есть человек десять знакомых геев?

– Допустим… И что?

Рот Джейми открывается, потом закрывается. И открывается снова.

– Ты поэтому не звонил мне четыре года и не отвечал на мои смс?

– Ну… да. – Я в полнейшей растерянности. Я только что признал себя виновным в мудачестве первой степени и, можно сказать, в растлении, а его волнуют какие-то смски.

Лицо Джейми становится на оттенок краснее. Затем он снова срывается с места, а я так ошеломлен, что пускаюсь за ним только через секунду.

Теперь он бежит быстрее. Его длинный шаг становится шире, локти начинают работать активней. Спортивная футболка, надетая на нем, облегает каждую мышцу, и я ревную к этому куску полиэфирной ткани.

Я не знаю, что творится у него в голове, пока он преодолевает оставшиеся три мили вокруг Миррор-лейк – со мной, смущенным и обескураженным, сзади. На обратном пути мы бежим через город мимо всех наших любимейших в прошлом мест – кондитерской со сливочными помадками и магазина игрушек, где продавались стреляющие резинками пистолеты. Мимо пекарни «Чудо на льду».

Я не вижу его лица до тех пор, пока он не останавливается напротив закрытой на лето трассы для тобоггана. Жаль, что нам нельзя перенестись в те беспечные времена, когда самым большим моим преступлением было перелезть через ограду.

Когда он поворачивается ко мне, его покрытое испариной лицо все еще искажено гневом.

– Ты не общался со мной четыре года, потому что думал, будто я перепугался из-за того, что ты отсосал мне.

– Хм… да. – Негодование в его голосе предельно ясно сообщает о том, что я облажался перед ним каким-то иным, не учтенным мной образом.

Его ладони сжимаются в кулаки.

– Так вот кем ты меня считаешь? Каким-то узколобым засранцем?

Я вижу, как молодая мамочка со скамейки неподалеку подхватывает своего ребенка и, хмурясь, пересаживается от нас подальше.

Но Джейми ничего вокруг не замечает.

– Бога ради, это был просто секс. Никто ведь не умер.

А я сейчас, наверное, проглочу язык.

– Но… С моей стороны это было непорядочно.

– А. Ну спасибо, что за свою непорядочность ты решил наказать меня. Аж на целых четыре года. Я уехал в какой-то непонятный колледж, где никого не знал, гадая, в чем же проявил себя как дерьмовый друг.

Да чтоб тебя.

– Извини, – мямлю я, но это «извини» звучит жалко. Для обоих из нас, тут можно не сомневаться.

Джейми пинает мусорную урну.

– Мне надо в душ.

Мой вероломный член просится присоединиться к нему, но, пока мы пешком проходим последний участок дороги и начинаем подниматься по лестнице, я держу варежку на замке. Все прошло совсем не так, как я ожидал. В наихудшем моем сценарии Джейми приходил от моей гомосексуальности в ужас и обвинял меня в том, что я обманом развел его на интим.

Я четыре года мучился стыдом за содеянное, но, как выяснилось, мне следовало стыдиться совершенно другого. Джейми не беспокоило то, что я отсосал ему. Его беспокоило то, что я его бросил. И когда я понимаю, что обидел своего лучшего друга намного сильнее, чем полагал, внутри меня все болезненно скручивается.

На последней ступеньке я нерешительно замираю и зову его в напряженную спину.

– …Каннинг?

– Что? – бурчит он, не оборачиваясь.

– Так мне искать себе на ночь другую комнату?

Он вздыхает.

– Нет, дубина. Не надо.

Глава 10

Джейми

Двадцать два – это, наверное, слишком солидный возраст, чтобы играть в молчанку. Не то чтобы я увлекался такими играми раньше… Я всегда предпочитал встречать проблемы лицом к лицу. Проговаривать все и сразу, а не отгораживаться от человека.

Отгораживаться – это специализация Веса.

После пробежки мы с ним не разговаривали. За ужином он сел вместе с Патом, обменяться новостями за прошедшие четыре года. В какой-то момент Пат постучал ложкой о стакан с водой и представил Веса приехавшим в лагерь детям. «Чемпион страны…», «второй в рейтинге бомбардиров», «в следующем году гарантированно выйдет на лед в Торонто».

Глаза у ребят с каждым словом распахивались все шире, а Вес тем временем сидел с беззаботно-самодовольным видом и криво ухмылялся. Типа, ой ну что вы, это все пустяки.

Может, в душе он не чувствует себя таким уж и беззаботным, подсказывает мне совесть.

Отвали, совесть! Я тут занят. Я злюсь.

Теперь мы лежим в нашей комнате, но не спим. Меня по-прежнему окутывает гнев, но таким же тонким слоем, как простыня, которой я укрываюсь.

С соседней кровати доносится вздох, и я, глядя в потолок, думаю, не пора ли мне уже перестать дуться.

– Мне было страшно, – нарушает тишину его хрипловатый голос.

Я слышу шорох и краем глаза замечаю, что он перекатился на бок и смотрит на меня в темноте.

– Кому, тебе? – спрашиваю. – Не знал, что такое возможно.

– Бывает иногда, – допускает он неохотно, и я фыркаю.

Снова наступает тишина, но в конце концов я сдаюсь.

– Чего именно ты боялся?

– Что я использовал тебя. И что ты возненавидишь меня за это.

В моей груди вздымается вздох. Я тоже ложусь на бок, но в полумраке выражение его лица разглядеть сложно.

– Я никогда не возненавижу тебя, балда. – Подумав немного, я уточняю: – Ну, пока ты не совершишь что-то по-настоящему достойное ненависти. Например, нарочно переедешь мою маму машиной или типа того. Но ненавидеть тебя за то, что ты гей? Или за то, что ты, не сказав о себе, отсосал меня? – Блядь, я все еще дико обижен из-за того, что он считал меня таким узколобым.

– Я был не готов сказать тебе правду, – признается он. – Да и себе, наверное, тоже. Но в глубине души-то я знал и потом чувствовал себя дико хреново. Словно… я не знаю… словно я воспользовался тобой.

У меня вырывается непроизвольный смешок.

– Чувак, ты так говоришь, будто привязал меня к кровати и изнасиловал. Не знаю, помнишь ли ты, но в ту ночь я кончил как чемпион. – О черт. Я не знаю, зачем я это сказал. И волна тепла, которая уходит вниз к моему члену, озадачивает меня не меньше.

Я нечасто позволял себе вспоминать о той ночи. Она, несомненно, была самым жарким сексуальным опытом восемнадцатилетнего Джейми Каннинга, но при мысли о ней мне всегда становилось не по себе. Потому что с ней я связывал свое отлучение от столь ценной для меня дружбы.

– О, я помню про ту ночь все. – Голос Веса густеет, и волнение у меня внизу начинает становиться сильнее.

Я в срочном порядке меняю тему, потому что разговоры о минете, похоже, запутали мое тело.

– И что, ты типа совершил каминг-аут? Теперь все официально? Твои родители знают?

Он отвечает с тяжелым вздохом.

– Да. Знают.

Я жду продолжения. Он молчит. Что ожидаемо, поскольку разговаривать о своей семье Вес не любит. Я знаю, что его отец инвестиционный банкир и большая шишка, а мать возглавляет кучу благотворительных комитетов. В тот единственный раз, когда отец Веса привез его в лагерь, я помню, как пожал ему руку и подумал, что человека холоднее я еще не встречал.

Мне так интересно узнать, как они относятся к тому, что их сын оказался геем, но я знаю, что, если спрошу его, он не скажет. Просто с Весом всегда и все обязано происходить исключительно на его условиях.

– А что твоя команда? – рискую я. – В Торонто знают?

– В «Северном Массе» у нас было что-то вроде «Не говори – не спросят». Я ничего не скрывал, но и не трепался об этом. И всех это устраивало. Но в Торонто… – Он стонет. – Даже не знаю. Мой план – просто как можно дольше избегать этой темы. Вернусь, наверное, на какое-то время в чулан. До тех пор, пока не почувствую, что знаю этих парней. Пока не стану для них таким ценным, что им будет плевать, кого я шпилю в свободное время. Это займет года три-четыре, не больше.

Все это звучит невероятно жестко.

– Мне жаль.

– Нет, это мне жаль. Мне жаль, что я так херово поступил с нашей дружбой, Джейми.

Черт. Вес назвал меня «Джейми». Такое бывает только в моменты, когда он на сто процентов искренен и серьезен. Его тело излучает почти ощутимые волны раскаяния, и, когда они добираются до меня, я чувствую, как моя злость осыпается, точно песчаный замок. Не могу я злиться на этого парня. Даже когда я считал, что он выбросил нашу дружбу, точно ненужный мусор, то все равно был не в состоянии его ненавидеть.

Я сглатываю.

– Ладно, мужик. Дело прошлое.

– Да?

– Да. – Выпустив долгий вздох, я кладу под голову локоть и бросаю на него взгляд. – Так что у тебя нового? Расскажи, что было за это время.

Он хмыкает.

– Все выходки Райана Весли за четыре года? Чувак, это разговор на всю ночь. – Он делает паузу, и его тон становится немного стесненным. – Я лучше послушал бы про тебя. Как поживает клан Каннингов? По-прежнему словно в эпицентре торнадо?

Я улыбаюсь в темноту.

– Угу, как всегда. Мама продала свою картинную галерею и открыла… короче, такое место, куда приходишь и целый день лепишь из глины вазы, пепельницы и прочую хрень.

– Как думаешь, часто она ловит людей за повтором той сцены из «Привидения»? – В его голос прорывается смех.

– Минимум раз в день, – со всей серьезностью отвечаю я. – Кроме шуток. – Я вспоминаю, что же еще случилось, но просеять все события за четыре года довольно сложно. – О, моя сестра Тэмми родила ребенка, так что я теперь дядя… Что еще… Джо – мой старший брат – он развелся.

– Фигово. – Вес, похоже, искренне огорчен. – Ты вроде был на их свадьбе шафером? – Внезапно он издает смешок. – Помнишь, какой галстук-бабочку я прислал тебе специально для церемонии?

Я сдерживаю стон.

– Тот ярко-красной с розовыми члениками? Угу, помню. И, кстати, охерительное тебе спасибо. Джо стоял рядом, когда я открыл коробку, и от мысли, что я это надену, его чуть не хватил удар.

– То есть, мой подарок пропал? Ну ты и засранец.

– Не, я надевал его на мальчишник.

Мы оба смеемся, и мою грудь сжимает чем-то жарким, чем-то знакомым. Как же мне не хватало разговоров с Весом. Смеха с Весом.

– Свадьба вышла веселая, – прибавляю я. – Мы со Скоттом и Брэди были шаферами, Тэмми – одной из подружек Саманты, а моя сестра Джесс получила сан и вела церемонию. Вот она отжигала там.

Вес усмехается.

– Чувак, и как ты еще не спятил? Я с таким количеством сестер и братьев просто не выжил бы.

– Не-е, я их обожаю. Плюс я ведь самый младший. Когда я родился, родители разрешали мне делать буквально все, потому что на воспитание шестого ребенка у них уже не осталось сил.

Он ничего на это не произносит, и я вновь ощущаю в воздухе напряжение, словно он хочет что-то сказать, но боится.

– Говори уже, – командую я, когда тишина затягивается.

Он вздыхает.

– У нас все нормально?

– Да, Вес. Все хорошо. – И я не кривлю душой. Нам потребовалось четыре года на возвращение в эту точку, но теперь, когда это наконец-то случилось, я счастлив.

У меня снова есть лучший друг – по крайней мере на следующие полтора месяца.

Глава 11

Вес

Как мне тренерская работа? Оказалось, она сложнее, чем кажется.

Утреннее занятие с младшими проходит у меня как по маслу. Я показываю атакующим игрокам кое-какие приемы и гоняю их до седьмого пота. У меня на шее висит свисток, и они обязаны меня слушаться. Легкие деньги, скажете вы?

Ага, как бы не так.

На тренировке со старшим возрастом абсолютно все идет наперекосяк. И не потому что дети мало умеют. Нет, уровень их мастерства варьируется от впечатляющего до виртуозного. Но у них не выходит работать в команде. Они твердолобые и ведут себя иррационально. Слушают, что им говорят, а делают ровно наоборот.

Они тинейджеры. И спустя десять минут я практически бьюсь лбом об оргстекло и мечтаю поскорей сдохнуть.

– Пат, – молю я, – скажи, что я таким не был.

– Не-е, – крутит головой он. – Ты был раза в три хуже. – А затем этот предатель берет и уходит, оставляя на моем попечении тридцать взмокших, обезумевших от гормонов малолетних головорезов с клюшками.

Я в миллионный раз дую в свисток.

– Опять офсайд! Ну сколько можно? – спрашиваю я Шэня, заносчивого защитника, который всю тренировку цапается с вратарем. Эти двое словно объявили друг другу вендетту – когда вокруг и так хаос. – Вбрасывание.

Когда я роняю шайбу на лед, игра возобновляется. Подняв взгляд, я вижу, что к нам спускается Каннинг, помочь мне на тренировке. Слава богу. Его спокойное лицо – точно глоток холодной воды в жару.

Я перепрыгиваю через борт, чтобы с ним поздороваться.

– Ты почему не предупредил, какая тяжелая это работа?

Он усмехается, и мое сердце привычно тает.

– Тяжелая? Да ты даже не вспотел.

Уже, вообще-то, потею. Потому что Шэнь – несмотря на то, что я обернулся и наблюдаю за игроками – скользит задним ходом ко вратарю, над которым насмешничал, и сбивает его на лед. Причем явно намеренно, и Каннинг, видимо, тоже так думает, поскольку мы, не сговариваясь, перешагиваем через борт и отправляемся к ним.

– Какого… – начинает Килфитер, вратарь.

Шэнь ухмыляется.

– Извини.

– Китаеза ебаный, – сплевывает Килфитер.

– Пидор, – парирует Шэнь.

Мой свисток звучит так пронзительно, что Каннинг закрывает руками уши.

– Две минуты штрафа! – рявкаю я. – Обоим.

– Мне-то за что? – возмущенно вопит Килфитер. – Я его задницу и пальцем не тронул.

– За длинный язык, – отвечаю я резко. – На моем льду чтоб никакого мата. – Я показываю на штрафную скамью. – Двигай.

Но Килфитер остается стоять на месте.

– Такого нет в правилах. – Ухмылка у него такая же широкая, как опоясывающий бортик рекламный баннер.

Нас слушают абсолютно все, поэтому права на ошибку у меня нет.

– Дамы, такое есть в правилах. Две минуты на штрафной скамье за неспортивное поведение. Если б ты не раскрыл свою варежку после того, как он тебя ударил, то сейчас твоя команда играла бы в большинстве. Я делаю это для твоего же блага.

– Ну конечно.

Несмотря на это язвительное замечание, оба моих смутьяна все-таки доносят свои задницы до скамейки для штрафников, и я решаю оставить последнюю реплику за собой. Причем так, чтобы слышали все.

– Кстати… ученые доказали, что существует прямая взаимосвязь между употреблением слова «пидор» и крошечным пенисом. Так что подумай на досуге, хочется ли тебе афишировать этот факт.

Каннинг ничего не говорит. Тоже отъезжает в сторону, и я вижу, как он садится и наклоняется, словно собираясь перешнуровать коньки. Ну и ладно. Но потом я замечаю, что спина его вздрагивает.

Хоть кто-то понимает мои шутки.

Остаток тренировки длится по ощущению вечность. Когда наконец-таки наступает перерыв на обед, Джейми догоняет меня у раздевалки.

– Ученые доказали? – смеется он.

– Провожу исследования в свободное время.

– Ну-ну. Я подумываю пропустить сегодня столовку и перехватить бургер в городе. Ты как, хочешь прогуляться до паба?

– Блядь, еще бы, – отвечаю я.

Потом, морщась, оглядываюсь, проверяя, не болтаются ли поблизости дети. Не знаю, создан ли я для того, чтобы быть авторитетом. После четырех лет в «Северном Массе», где парни вставляли слово на букву «б» чуть ли не в каждую фразу, легко забыть, что в «Элитс» за своим языком надо следить. Тинейджеры и так ругаются как моряки – когда рядом нет Пата и тренеров, – но я отказываюсь портить молодежь своим грязным ртом.

– Блин, еще бы, – поправляюсь я.

Каннинг обводит жестом окружающее нас пустое пространство.

– Мы здесь одни, тупица. Можно говорить «блядь» сколько влезет. И вообще что угодно. – Ухмыляясь, он начинает сыпать ругательствами. – Хуй, говно, жопа…

– Ради всего святого! – взрывается позади нас громкий голос. – Каннинг, хочешь, чтобы я вымыл тебе рот с мылом?

Пока я давлюсь смехом, Пат, словно не веря своим ушам, качает головой и пристально смотрит на Джейми. Потом прищуривается и поворачивается ко мне.

– Хотя, о чем это я? Если б не ты, Весли, Каннинг никогда бы и не узнал таких слов. Стыдись.

Я сверкаю невинной улыбкой.

– Тренер, я чист, как свежевыпавший снег. Это Каннинг меня испортил.

Они хором фыркают.

– Ну ты, парень, и сказочник. – Пат хлопает меня по плечу и, уходя, добавляет: – Чтобы в присутствии детей не выражались, иначе надеру вам обоим жопы.

Смеясь, мы с Джейми заныриваем в раздевалку, чтобы скинуть коньки и переобуться в кроссы, потом выходим на улицу, и через несколько минут у меня возникает ощущение, будто я попал из бассейна с ледяной водой в сауну. Влажность такая, что не вздохнешь. По моей спине градом катится пот. Футболка липнет к груди словно пищевая пленка.

В итоге я сдергиваю ее через голову и заправляю за резинку своих спортивных шорт. Атмосфера в Лейк-Плэсид расслабленная – никого не волнует, что я иду по городу с голым торсом.

Каннинг не раздевается, но я ничуть не жалею. Футболка у него совсем тонкая и липнет к его телу в точности как моя, благодаря чему я могу наслаждаться малейшими движениями его твердых мышц. Черт, я опять ревную к его футболке. Я сам хочу распластаться на его широкой груди. Болезненное влечение к нему вызывает у меня вспышку вины.

Мы помирились. Мы снова друзья. Так почему мое вероломное тело не может принять это и угомониться? Почему я не могу смотреть на него без того, чтоб не представлять все те порочные вещи, которые мне хочется с ним проделать?

– Так что у тебя с той девушкой? – слышу я собственный голос. Я спрашиваю даже не ради ответа. Мне нужен холодный душ, напоминание о том, что влечение к этому парню ничем хорошим не обернется.

– С Холли? – Он пожимает плечами. – Да, в общем-то, ничего. Мы просто спим вместе. Точнее, спали. Мы же выпустились, так что вряд ли будем теперь часто видеться.

Я выгибаю бровь.

– Просто спали? С каких это пор ты стал любителем секса по дружбе?

Еще одно движение плечом.

– Это было удобно. Весело… Я не знаю. Просто прямо сейчас мне не хочется ничего серьезного. – В его голосе появляются вызывающие нотки. – А что, ты не одобряешь?

– Да нет, я только за.

Около магазина игрушек мы расходимся в стороны, пропуская двух мам с колясками. Обе женщины чуть ли не сворачивают шеи, разглядывая мои тату. Но не оскорбленно, а с интересом. То же самое повторяется через квартал, когда стайка девочек-подростков, проходя мимо, при виде меня замирает на месте. «Какие мышцы! А какие татушки!» – щекочет нам спины их шепот.