Текст книги "Темное разделение"

Автор книги: Сара Рейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Густой кустарник заслонял почти весь фасад здания и, скорее всего, создавал ужасную темень в большинстве комнат на первом этаже, хотя кто-то и подрезал часть кустарника, придав ему видимость ухоженности. По мере приближения у меня появилось зловещее ощущение, что мы где-то неправильно повернули, вышли за пределы нашего времени и попали в совершенно иное временное пространство. Помню, как я однажды пожелала, чтобы существовала тропинка в будущее, чтобы я могла предвидеть сложные ситуации и обойти их, и почти подумала, не нашла ли я сегодня днем непреднамеренно одну из таких тропинок. Это меня обеспокоило, но самое тревожное было не то, что мы, возможно, по ошибке выпали из своего времени (читала изумительную книгу мистера Уэллса в прошлом году и с радостью попутешествовала бы сквозь время, хотя, пожалуй, не так далеко, как это сделали герои «Машины времени»!). Нет, самое зловещее было то, что я не могла сказать, были ли мы в прошлом или в настоящем, когда заблудились.

Дверного молотка не было, потому я использовала свой складной зонтик (очень полезные штуки эти складные зонтики) и энергично постучала в дверь. Мы подождали. Еще подождали. Минуты шли, а я думала, что если это будущее, то оно не очень-то приветливое, когда Мэйзи сказала:

– Из дымовых труб идет дым, мэм.

– Где? Ах да, точно. Тогда я осмелюсь сказать, что они просто не услышали наш стук. Дом ведь такой большой. Я думаю, нам нужно попытаться войти, Мэйзи, мы же пришли по совершенно законному поводу.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что слово «законный» было не вполне тактичным, учитывая обстоятельства, но Мэйзи, похоже, не заметила.

Так что я потянула за огромное железное кольцо. Дверь сначала слегка сопротивлялась, а потом сдвинулась с места и открылась.

Петли пронзительно завизжали, как тысяча привидений в муках ада, и мы вступили внутрь. Тяжелая старая дверь сама захлопнулась, со стуком встав на место, как могильный камень, который сдвигается только в день Страшного суда; и, если этот звук жители Мортмэйна слышат каждый раз, когда кто-то заходит или выходит, я не удивляюсь, что некоторые из них, как выразилась мать, слегка придурковатые.

Как только дверь закрылась, мы обе застыли, ожидая, что сразу появятся люди и спросят, с чем мы пришли, но нигде ничего не пошевелилось. Чувствовался старый запах плесени и мышей, и повсюду было довольно темно, с болезненной, удручающей мрачностью, что забило меня почувствовать себя так, словно мы попали в тоннель. Но через мгновение мои глаза привыкли, и я увидела, что мы находимся в просторном холле, стены которого были обшиты хорошими старыми панелями; жаль только, что никто не удосужился отполировать или хотя бы вытереть с них пыль. В холл выходило несколько открытых дверей, а в конце его была широкая лестница с прогнутыми невысокими ступенями и прекрасными резными перилами.

Кем бы ни был владелец Мортмэйн-хауса, он явно был человеком проницательным. Припоминаю, отец однажды говорил, что это был какой-то помещик, который принимал участие в «Пузыре южных морей» [12]12
  «Пузырь южных морей» – кризис фондового рынка Великобритании 1720 г. в результате значительного падения цен Компании южных морей после их спекулятивного роста; является примером финансовой пирамиды


[Закрыть]и потерял все деньги, бедняга, хотя отец никогда не испытывал особой симпатии к рискованному вложению денег: «Это не пристало джентльмену, и ты должна считать, тебе повезло, Шарлотта, что Эдвард такой надежный, когда речь идет о финансовых делах».

– Мы осмотрим дом, – твердо сказала я Мэйзи.

Сейчас я понимаю, что это было не самое обдуманное решение. Теперь, когда я пишу эти строки в полном одиночестве в своей старой спальне (восхитительно хоть какое-то время не делить постель с Эдвардом!), я могу совершенно точно сказать, что это был глупый поступок.

Но мы вошли, Мэйзи и я, Безрассудство и Невинность, рука в руке, в логово льва или в дьявольскую берлогу, чем бы это ни было. Я громко спросила, есть ли там кто-нибудь («Всегда будь вежливой, Шарлотта, вне зависимости от обстоятельств…»). Пугающее эхо моего голоса вернулось к нам, как если бы дом был совершенно пустым, и бедная маленькая Мэйзи съежилась от испуга. (Рожденная в Ист-Энде в семье из четырнадцати человек, она не привыкла видеть такое количество пустого места.) И чтобы приободрить ее, не говоря уже о себе самой, я сказала, что мы пойдем и осмотрим дом.

Мортмэйн – ужасное место. Стены влажные, и повсюду отвратительно пахнет, и нам приходилось переступать через лужу на полу, где скапливался капающий конденсат. По крайней мере, я притворилась, что это конденсат – другие объяснения были бы слишком отталкивающими. Темный лабиринт промозглых коридоров заставил меня вспомнить лабиринт минотавра, высокомерно требующего девственницу раз в год (интересно, почему монстры в сказках всегда мужчины и почему они всегда требуют девственниц?).

По мере продвижения по коридорам мы слышали непонятно откуда доносившийся стук посуды, и несколько раз мы почувствовали запах готовящейся еды. Не очень хорошей еды, судя по запаху, вообще-то это была вареная капуста и постная похлебка, насколько я поняла, но это уже было что-то домашнее, ободряющее (есть что-то обнадеживающе-земное в вареной капусте). Но на самом деле это нисколько не подбодрило нас, потому что всякий раз, когда мы пытались идти на звук, надеясь найти хотя бы какую-то кухню, мы заходили только еще глубже в темноту. Как в кошмаре, когда ты видишь место, в которое хочешь попасть, но никак не можешь к нему приблизиться. Я начала думать, не стоило ли нам взять с собой клубок ниток или хотя бы палочку угля, чтобы делать пометки на тупиковых коридорах.

Я уже подумала, что несмотря на вареную капусту Мортмэйн все же заброшен, когда мы завернули за угол, где сходились два коридора, и вдруг увидели ребенка. Сначала мне показалось, что это просто игра теней, но потом он пошевелился, и я увидела, что это был ребенок лет десяти. Как ни печально, я не смогла сразу понять, мальчик это или девочка, из-за чрезвычайной худобы, бесформенной рваной одежды и очень коротко остриженных волос.

– Незваные гости? – сказало маленькое создание. – Пришли посмотреть на нас, да?

Акцент был не вполне местный, но в нем был небольшой оттенок, который напомнил мне, что мы почти в Уэльсе и что уэльсцы создают самую прекрасную музыку. И еще я подумала, что при других обстоятельствах этот грубый, подозрительный голосок мог бы петь прекрасные уэльские баллады, и любовные песни, и военные элегии.

Я сказала так мягко, как смогла:

– Конечно, мы пришли не на вас смотреть. Просто зашли. Посмотреть, что это за место.

Ребенок рассматривал нас, наклонив голову, и мне вдруг ужасно захотелось подбежать к нему, обнять, чтобы вдохнуть тепло в его напряженное личико, взлохматить его короткие волосы и сказать, что мир за пределами этих стен – хорошее место. Конечно же, я этого не сделала. Почти слышу, как шокированный голос матери говорит: «Но у него же могут быть блохи,Шарлотта, или вши!» Меня не особо волнует, хоть были бы и те и другие, но пришлось преодолеть неожиданно нахлынувшие чувства и напомнить себе очень твердо, что, если бы Виола и Соррел выжили, их детство было бы совсем другим! Как глупо! И все же в течение нескольких минут я боролась с тем, чтобы проявить свои чувства. «Леди никогда не должна устраивать сцену, Шарлотта».

Ребенок продолжал внимательно нас рассматривать. А потом сказал:

– Но о нас вы тоже хотите что-нибудь узнать, так? Вот почему сюда приходят все взрослые. Мы знаем это.

– Возможно, будет ребенок, которого нам придется принести сюда жить. – Как только я сказала это, я уже знала, что не позволю ребенку Мэйзи остаться здесь, даже если мне придется усыновить его самой и бороться с Эдвардом и его матерью.

– А, ублюдок, – сказал ребенок неопределенным тоном – мол, вот и все. – Сюда таких много приносят.

Неожиданное использование этого слова и молчаливое осмысление его значения не должно было меня шокировать, но шокировало. Я сказала:

– Здесь живет много детей?

– Иногда больше, чем других. Многих забирают, правда.

– В новые семьи? – Ведь Мортмэйн был, в конце концов, честным и официальным приютом, где сиротам могли подобрать достойные дома…

– Семьи? – насмешливо сказал ребенок. – Нет. – Это было почти, но не вполне «не-а». – Вы откуда взялись, миссис? Когда мы становимся достаточно взрослыми, нас забирают мужчины.

– Мужчины? Я не понимаю… – Не будь наивной, Шарлотта, конечно, ты понимаешь!

Ребенок посмотрел на меня с презрительным сожалением:

– Для заведений в Лондоне. Они покупают для них детей. Вы разве ничего не знаете?

Бордели. Заведения с дурной репутацией. Но дети? Да, дети, Шарлотта. Ты же знала, что это практикуется, разве нет?

Я знала, конечно, знала. Но я с трудом повторила:

– Сюда приходят люди, чтобы забрать маленьких девочек?

– Не только девочек.

– И мальчиков тоже забирают?

– Некоторые мужчины любят мальчиков, разве вы не знали?

Я не стала отвечать.

– Но разве вы ничего не можете с этим сделать? – сказала я. – Прости, я не знаю, как тебя зовут…

– Робин.

Это было мальчишеское имя, но по тому, как она сказала это, я поняла, что это был женский вариант. Это была маленькая девочка, чьи волосы должны быть завиты в локоны и которая должна быть одета в кружева и ленты вместо этих ужасных бесцветных и бесформенных лохмотьев.

– Итак, Робин, разве здесь нет никого, кому вы могли бы сказать? Про этих мужчин, которые приходят.

– А кому можно сказать? – Снова нота презрения. – Они же все в доле. Мы никому не доверяем. Особенно незваным гостям. – Это было сказано с вызовом.

– Мне ты можешь доверять. Точно можешь. Возможно, я смогу сделать что-то, чтобы помочь вам.

Она посмотрела на меня задумчиво, словно решая, Насколько можно доверять нам. Я подумала, что она оценивает мою одежду и ее возможную стоимость, и мне стало на удивление легче, что, несмотря на то, что я все еще ношу траур по моим детям, я надела шерстяное платье темно-серого цвета с очень непритязательной шляпкой («Всегда одевайся соответственно случаю, Шарлотта, не нужно смущать тех, кому повезло не так, как тебе»).

– В любом случае, у нас есть свой способ вести дела со свиньями, – сказала Робин.

Свиньи. Обычно дети считают свинок довольно милыми созданиями – хвостик колечком, элегантные, розовые и толстенькие, как в сказках и баснях, – но когда Робин сказала это слово, оно было наполнено такой ненавистью, что я увидела этих людей ее глазами: я увидела их злые маленькие свинячьи глазки и морды. Они важно вышагивают по просторному Мортмэйну, многозначительно показывая толстыми пальцами: «Мы сегодня заберем вот этого и вот этого, а эти два останутся еще на пару лет, пока не дозреют…»

– Что ты имеешь в виду «вести дела со свиньями»? – спросила я. – Какие у вас с ними дела?

И снова оценивающий взгляд. Он был удивительно пронзительный и очень тревожный. На мгновение я подумала, что она не ответит, но потом она, видимо, пришла к какому-то решению и сказала:

– Хорошо. Я покажу вам. Но вы должны обещать, что никому не расскажете.

Я посмотрела на Мэйзи и сказала:

– Я обещаю. – Мэйзи кивнула, боясь заговорить, и я добавила: – Мы обе обещаем. Даем тебе честное слово.

– Этого недостаточно. Вы должны поклясться тем, что у вас есть самого святого в жизни. Так мы делаем здесь. Обычно это наши матери, если мы их помним, брат или сестра. Вы должны поклясться чем-то подобным.

Не задумываясь, я ответила:

– Тогда я клянусь памятью своих умерших дочерей. Я клянусь памятью Виолы и Соррел, что я никому не расскажу. – Я посмотрела на нее. – Это самая святая и дорогая клятва, какую я могу вообще дать, Робин.

– Хорошо. Я верю вам. Но сначала, – сказало странное маленькое создание, – мы должны плюнуть на руки и соединить их вместе.

Это был детский ритуал, но Робин вложила в него столько торжественности, что я, не сомневаясь ни минуты, сделала то, что она просила, и заставила Мэйзи сделать то же самое. После того как мы все плюнули на руки и пожали их друг другу, Робин сказала:

– Это означает, что ты никогда не сможешь предать меня, а я никогда не смогу предать тебя. Мы теперь друзья, и мы связаны вместе до конца нашей жизни.

Связаны вместе. Я стояла и смотрела на странного измученного ребенка с огромными напряженными глазами и подумала: теперь четыре, нет, пятеро людей, с которыми я связана в ходе своей жизни: я чуть не забыла Эдварда, конечно, я связана с Эдвардом, нас связали супружескими узами два года назад в церкви близ Мортмэйна.

И я связана с Виолой и Соррел, сложной и вечной связью, и для этого не нужны слова.

И Флой. Для этого тоже не нужны слова. Потому что если я связана хоть с кем-то на этой земле, то это Флой.

Глава 10

Гарри прочел не более трех страниц из «Врат слоновой кости» и уже понял, что Филип Флери был исключительно хорошим писателем. Флери умел создавать яркие, запоминающиеся словесные образы, а также обладал экстраординарной способностью проникать в самые глубины интеллекта своих героев, обнажать их внутренние переживания, а затем предлагать эти переживания читателю со своеобразной небрежной самоуверенностью. Хотите – верьте, хотите – нет, но так оно и было.

Страницы книги приходилось переворачивать очень осторожно, потому что они были крайне старыми и хрупкими, но, несмотря на это сюжет и герои – особенно главная героиня Флери – сходили с ветхих страниц и облекались в плоть и кровь.

Ребенком героиню забрали в одно из ужасающих заведений английской жизни времени Виктории и Эдварда, насколько Гарри мог понять, это было нечто среднее между работным домом и приютом, сочетающее в себе самые плохие качества обоих заведений. Он взглянул на дату издания, но там не было никаких указаний на первую публикацию, только запись издателя о том, что на-стоящее издание опубликовано в 1916 году.

Ребенок – ее звали Тэнси – был помещен в заведение вскоре после рождения. Филип Флери упомянул, что ее рождение было «позорным в глазах ханжеского мошеннического мира», и, как только Гарри подумал, что это вежливое иносказание противоречит образу, который он начал складывать о Флери, в следующей строчке автор добавил: «Дитя любви. Иными словами, ублюдок», и Гарри расслабился, потому что по какой-то непостижимой причине он ожидал, что Филип Флери – Флой – был кем угодно, но только не самодовольным ханжой.

Флой не был самодовольным ханжой. Настолько не был, что, как и Чарльз Диккенс за пятьдесят или шестьдесят лет до него, он, должно быть, вызвал серьезные возмущения своими описаниями условий жизни в работном доме в целом и своими едкими обвинениями в адрес церковной бюрократии, имевшей власть. Он также наверняка взволновал большое количество своих читателей описаниями тех страданий, которые выпали на долю обитателей его собственного мифического работного дома – приюта. Читать книгу было мучительно, но отложить ее Гарри уже не мог. Ты настоящий колдун, Флой, подумал он. Сейчас мы называем это «мастер слова». Боже мой, я надеюсь, твоя работа получила должное признание. Я надеюсь, она принесла тебе богатство. Я надеюсь, что «Ш.», Виола и Соррел, кем бы они ни были, тоже получили свою долю.

История, написанная Флоем, была соткана из действительно очень темных нитей – по крайней мере, ее начало, – и история маленькой Тэнси развивалась на очень мрачном фоне. С четырех лет она должна была щипать паклю в помещении, которое называлось Женским цехом, по сути – распутывать старые куски веревки и выскребать деготь. Она жила и спала вместе со взрослыми женщинами и ела с ними в столовой с деревянным полом. Чаще всего еда состояла из жидкой овсянки и иногда солонины, грубою хлеба и воды. «Я все же надеюсь, что ты разбогател, Флой, – подумал Гарри, – но я начинаю надеяться, что ты придумал для Тэнси счастливый конец. Или ты был одним из этих одержимых больных писателей своей эпохи, погружавших своих читателей в страх, мировую скорбь и все такое без каких-либо проблесков надежды или счастья в конце тоннеля?»

Детство Тэнси, впрочем, не было совсем уж несчастным, в основном потому, что она никогда не знала другой жизни. Но ее создатель переживал за нее всей душой, и читатель не мог остаться равнодушным. Гарри, отчетливо и ярко представлявший маленькую покорную фигурку с короткими волосами и в бесформенной одежде, то и дело напоминал себе, что все это выдумки, что эта история существовала лишь в воображении человека, который жил почти сто лет назад. Но основа истории Тэнси не была выдумкой, и некоторые из героев, возможно, тоже.

Что наиболее сильно ощущалось на сухих, ломких страницах – это атмосфера страха и отчаяния ребенка, и вместе с тем – какие-то сюрреалистические образы в духе Сальвадора Дали, которые словно обожгли сознание шестилетнего ребенка. Женщины, жившие в работном доме… Их лица были как растаявшие сальные свечи, говорила Тэнси. Словно они подошли слишком близко к печи, и их лица немного растеклись. Это на мгновение озадачило Гарри, но потом он понял, что недостаток свежего воздуха и безжалостная жестокая работа могут сделать женщину бледной и безжизненной и что все они, скорее всего, были бесформенно полные из-за нездоровой пищи, которой их кормили.

Были и надсмотрщики – женщины с жесткими лицами, – которые пристально следили за тем, чтобы все работали в полную силу. Тэнси сказала, что их пальцы были как кнуты, которые больно жалили при ударе, а в темноте можно было увидеть, что у них красные глаза, как глаза крыс, которые светятся в темноте красным. «Значит, она знала, как выглядят в темноте крысы», – подумал Гарри с ужасом и жалостью. А потом с возмущением тряхнул головой: «О, ради всего святого, это же выдумки. Она никогда не существовала на самом деле, эта странная, коротко стриженная девочка с ярким и необычным воображением».

Взрослые, рядом с которыми Тэнси иногда сидела во время еды или работы, говорили о чем-то, что они называли системой Спинхэмлэнд, говоря об этом украдкой и с испугом, и сразу замолкали, если кто-то из крысоглазых надсмотрщиков или церковников подходил к ним. Тэнси не знала, что такое система Спинхэмлэнд, пока какой-то мужчина не объяснил это всем однажды ночью в общей спальне, думая, что остальные уже спят. Была такая деревня – Спин, где какие-то люди под названием мировые судьи сказали, что бедным людям нужно оказывать больше помощи и больше сочувствия.

Тэнси не все понимала, но она внимательно слушала, потому что было очень увлекательно участвовать в этом тайном собрании взрослых, на котором выступал мужчина, похожий на дьявола, когда принимает человеческий облик, чтобы соблазнить беззащитные души. Дети все знали про дьявола благодаря еженедельным посещениям церкви и урокам Закона Божьего с сестрой миссис Бидл по воскресным дням, когда иногда раздавали печенье. Дьявол мог быть действительно очень коварным, так что приходилось держать ухо востро. Но никто не думал, что дьявол снизойдет до того, чтобы принять человеческий облик и присоединиться к нищим, так что, скорее всего, ничего страшного не было в том, чтобы слушать этого черноволосого человека. Он немного странно произносил слова, потому что приехал из другой страны, и это было интересно. Он сказал, что им всем нужно объединиться и настаивать, чтобы Спинхэмлэндская система применялась здесь, это был закон и их право, сказал он, и он хотел, чтобы они подняли бунт, но когда дошло до дела, никто не оказался достаточно храбрым. Вскоре после этого человек исчез, и Тэнси так никогда и не узнала, что с ним случилось.

Иногда се друзья, другие дети, тоже исчезали. Кто-то сказал, что, когда тебе девять, тебя могут отправить работать на мельницу, туда забирали детей, но кто-то еще сказал, шепотом, и это по-настоящему напугало Тэнси, что нет, это совсем не мельницы, что их забрали люди-свиньи. Тэнси уже видела людей-свиней: у них была жирная грубая кожа, лоснящаяся от жира из-за слишком богатой еды, и маленькие злые глазки, и толстые пальцы с кольцами, и все знали, что нужно держаться как можно дальше от них.

Люди-свиньи забирали детей в Лондон в публичные дома. Вот почему нужно было держаться по возможности подальше от них, хотя однажды дети сделают то, что сказал черноволосый мужчина, и они дадут отпор людям-свиньям. Но никто не знал, как это сделать, и, даже если можно было бы найти способ, ни у кого не хватило бы смелости решиться.

Но Тэнси думала, что однажды кто-то окажется достаточно смелым или просто достаточно сильно испугается. Она думала, что, если до этого дойдет – если придет ее очередь или очередь ее друзей уезжать в публичный дом, – страх придаст ей силы, чтобы бороться с людьми-свиньями. Она думала, что будет так сильно их ненавидеть, что сможет даже убить.

Она не вполне понимала, что такое публичный дом, потому что это слово означало какую-то пищу [13]13
  В оригинале обыгрывается несколько значений слова stew. 1. Рагу, блюдо из тушеного мяса или рыбы (обыкн. с овощами, рисом и т. п.) и 2. Во мн. числе, устар: публичный дом, бордель.


[Закрыть], то есть ее друзей уносили для того, чтобы съесть в горячем аппетитном соусе. Она не могла придумать способ обмануть людей-свиней, и никто из ее друзей не мог, и поэтому она поклялась – по-настоящему торжественно, встав на колени рядом с кроватью и помолившись милосердному Иисусу, смиренно и тихо, «посмотри на меня, смиренную рабу Твою», – что она никогда не позволит людям-свиньям забрать ее, чтобы положить в рагу. Она пообещала всегда хорошо себя вести, если Иисус сделает так, что этого никогда не случится, и попросила Иисуса помочь ей и ее друзьям найти способ сбежать, если люди-свиньи когда-нибудь придут забрать их в Лондон.

Мысль о том, что можно как-нибудь сбежать, немного уменьшила ее страх перед будущим.

Мысль о том, чтобы как-нибудь сбежать – сбежать от Джо навсегда, – была единственной зацепкой, что позволяла Мел сохранять рассудок и вести себя нормально в обществе Джо и даже обсуждать запланированную вечеринку.

Но идеи, планы и различные стратегии беспорядочно роились в ее мозгу, пока однажды утром она вдруг не осознала, что нашла подходящий вариант. Хорошо, теперь я знаю, что делать. Наступило время соединить теорию с практикой. Тайные телефонные звонки агентам по аренде. Несколько вопросов, которые нужно задать, и ответов, которые нужно обдумать. Самая большая сложность заключалась в том, что все это приходилось делать в квартире Изабель, и вся почта посылалась на адрес Изабель, чтобы Джо не догадался, что она делает.

– Тебе давно пора было сделать это, – сказала Изабель, красивая и энергичная, с интересной работой и массой любовников, прошлых, настоящих и потенциальных, и которая не вполне понимала, что это такое – выйти замуж за неподходящего человека. Но Изабель понимала, что Джо был достаточно злобным, чтобы устроить на пути Мел всевозможные препятствия, если он узнает о ее планах, и она понимала, что для Мел жизненно важно просто исчезнуть, не оставив никаких следов. Она была хорошей подругой, и ей можно было полностью доверять.

Один из агентов прислал сообщение о маленьком доме в крошечной деревушке в Норфолке, и Мел подумала, что, возможно, это именно то, что она искала. Всего лишь маленький коттедж, по словам агента, но очень уютный и прочный. Да, там очень тихо. Он довольно далеко от дороги, если вы хотите романтики. Мел было наплевать на романтику, нужно было, чтобы место было достаточно далеко от дороги, чтобы быть невидимым.

Похоже, место было подходящее, но информацию о самом коттедже приходилось принимать более-менее на веру. В конце концов, Изабель поехала туда от имени Мел и позвонила отчитаться, когда Джо не было дома. Дом был довольно старый и немного простоватый, сказала она, но он ни в коем случае не заброшенный и, по ее мнению, как раз подойдет. Там был довольно просторный сад.

И никаких соседей рядом, а деревня, которая была в полумиле от него, состояла из нескольких коттеджей, церкви, здания местной администрации и небольших магазинов.

– Там немного промозгло, потому что близко к побережью, но мне кажется, это лучшее, что ты можешь найти. И вообще я думаю, что обстановка именно такая, как ты хотела. Дом внутри идеально чистый, хотя мебель немного потертая, а кухня и ванная несколько старомодные.

– Я не против старомодности, – сказала Мел. – И я совсем не против промозглости и потертости. Это всего на пару месяцев до операции. После этого неважно, если Джо нас найдет. А до этого времени мне нужно пожить в безопасном, но не слишком отдаленном месте, чтобы рядом были магазины и врачи.

Изабель сказала, что это всего в восемнадцати – двадцати милях от Норвича, а вокруг разбросаны еще небольшие городишки.

– Послушай, как насчет денег? Я знаю, ты сказала, что справишься, но ты уверена? Ты же не сможешь пользоваться банковским счетом, иначе Джо узнает, где ты.

У Мел было немного денег, оставшихся после смерти родителей, и она думала, что при бережливом расходовании их хватит на три-четыре месяца. Они были на отдельном счете в строительном обществе – крохотный плацдарм ее независимости, – и она сможет снять их все перед тем, как уехать, а потом открыть новый банковский счет на другое имя. Когда ты протягиваешь в кассу наличные, люди особо не интересуются тем, кем ты был раньше.

В Норфолке она сможет жить очень просто, самым большим расходом будет арендная плата. Она оказалась немаленькой, но ей пришлось согласиться на полгода аренды.

– Я полагаю, все в порядке, – сказала Изабель, выслушав ее планы. – Но у тебя нет машины, а там она тебе понадобится.

– Машину выследить почти так же легко, как человеку Я справлюсь без нее. Многие справляются.

– Но не на окраине Норфолка, – сказала Изабель. – И не с четырехмесячными сросшимися близнецами на руках. Прости, если это звучит грубовато, но тебе нужно быть практичной. Я знаю, что ты собираешься превратиться в отшельника, но тебе придется ездить за едой и выбираться дышать свежим воздухом время от времени.

– Я что-нибудь придумаю.

– Я уже придумала. Возьми мою машину. Мне все равно пора заводить другую, и стоимость старых машин в наше время смехотворна.

– Я никак не могу твою… – Машине Изабель было года три.

– Можешь. Пусть это будет подарком на крестины. В любом случае, я крестная Сони. И там открывается задняя дверь, так что ты сможешь убирать туда складную коляску.

Так что Мел приняла машину, решив потом найти способ отблагодарить Изабель, и начала продумывать дальнейшие планы. Если каким-то невероятным образом Джо сообразит, где искать ее, и вычислит восточную часть Англии, там столько маленьких деревень и так много домов и коттеджей вдоль извилистых дорог, что ему понадобится уйма времени, чтобы найти ее. Особенно под другим именем.

Другое имя. Она использовала имя Шарлотты Квинтон в договоре аренды и открыла счет в строительном обществе на имя миссис Ш. Квинтон, и это дало ей странное чувство близости с Шарлоттой, Виолой и Соррел, которые, видимо, исчезли из поля зрения писателей и историков.

Ее захватил дух приключения в то утро, когда Джо ушел в свой офис, а она села в машину Изабель, бросила туда наскоро сложенные чемоданы и осторожно поставила переносную кроватку с близнецами.

Уезжая, Мел с трудом верила, что так легко смогла обмануть Джо.