Текст книги "Темное разделение"

Автор книги: Сара Рейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Глава 38

Дом стоял в конце узкой аллеи, на самом побережье. Чистый свет Северного моря расходился повсюду.

Дом был не совсем такой, как представлял его Гарри, – он смотрел на море, но был современный и хорошо оборудованный. Владелец тоже оказался не таким, как он думал.

– Я так рада видеть вас, – сказала женщина, выходя ему навстречу. – Симона мне много рассказывала о вас. Вы спасли ей жизнь. Я не знаю, как вас отблагодарить за это.

Никакой формальной вежливости: здравствуйте, как вы себя чувствуете, хорошо ли доехали? И сразу же: благодарность за спасение дочери. Итак, перед ним была женщина, сердце легенды двадцатилетней давности, которую последние недели Гарри пытался распутать.

– Это Анжелика нашла фотографии Мортмэйна в то утро, – сказал он. – Я только сопоставил элементарные факты. И если бы я сделал это раньше, мы бы не дали Симоне просидеть ночь в Мортмэйне.

– Если бы вы сделали это позже, – сказала Мелисса Андерсон, – Симона могла не дожить до вашего прихода.

Она улыбнулась ему, и Гарри, который думал, что она выглядит обыкновенно, вдруг понял, почему она вызывала в нем, циничной упрямой ищейке с Флит-стрит, такое щемящее чувство. «У нее было особое свойство», – сказал Маркович, поручая Гарри написать статью об этой семье. Что-то было в ней особенное и незабываемое, ее невозможно было выкинуть из памяти. У Симоны было то же качество.

– Я рада, что вы приехали, – сказала Мел. – Мы очень далеко, не каждый решается. Но это прекрасная удаленность, не так ли?

– Да. Здесь царит спокойствие. Много света.

– Правда? – Она посмотрела на него внимательно и радостно, как будто бы ей было приятно это слышать. – Я некоторое время жила в Норфолке, когда Симона и ее сестра были совсем крошечными, – деревня растягивалась на несколько километров вдоль моря, и я полюбила этот край. Я всегда хотела вернуться.

– Чтобы обмануть журналистов?

– Не всех. Не вас. Я не хочу вас обманывать. Я рада, что вы здесь. Симона тоже рада.

– Правда? – Гарри пожалел, что это слово вылетело и выдало его волнение. Что случилось с узкоглазым циником и сардоническим сердцеедом?

– Я выделила вам небольшую комнату в задней части дома – думаю, вам будет там удобно, – сказала Мел. – Это укромный уголок, и… О, это Мартин. Вы знакомы?

– Нет, – ответил Гарри, – хотя мы говорили по телефону – Он крепко пожал руку Мартина и сказал: – Все это несколько странно. То есть я живу с вами мысленно последние недели, даже если вы не знаете об этом. Так что я чувствую, что хорошо вас знаю. Но все еще я не разгадал головоломку до конца.

– Мы тоже не все понимаем, – сказал Мартин. – Это одна из причин, почему мы хотели пригласить вас: мы можем разгадать загадку вместе. Симона гуляет по берегу – по своему обыкновению. Она скоро вернется. Проходите, пожалуйста. Это ваша сумка? Хорошо. Устраивайтесь, а за ужином мы приступим к разгадыванию головоломки.

* * *

– Собирать общую картину по частям пришлось довольно долго, – сказал Гарри, когда они сели в комнате с низким потолком, залитой прозрачным светом Норфолка. – Но, в конце концов, мне это удалось.

Он посмотрел на Симону, которая свернулась калачиком в кресле у окна. Свет придавал ее волосам бронзовый оттенок.

– Одна из самых любопытных вещей, – сказал он, – это связь с другими близнецами – Виолой и Соррел Квинтон.

– Соррел была бабушкой Роз? – уточнил Мартин.

– Да, я думаю, так, – ответил Гарри. – Роз увидела параллель между двумя парами близнецов – это очень сильно привлекло ее к вашей семье, хотя это было нездоровое внимание. Я думаю, она была уязвлена тем, что вы дали жизнь близнецам – зеркальному отражению Виолы и Соррел, – но в вашем случае лечение могло быть легче и эффективнее. Он посмотрел на Мел. – Но я не знаю, что точно произошло между вами и Роз.

– Сначала я думала, что она – друг, – сказала Мелисса медленно. – Я даже чувствовала к ней некоторую жалость, потому что она казалась такой одинокой и была очень привязана к близнецам; но потом, совсем неожиданно, она начала говорить, что я ей должна ребенка. – Она посмотрела на Симону: – Это звучит мелодраматично теперь, но она требовала отдать ей тебя или Соню.

– Это безумие, – сказала Симона, и Гарри увидел, как она вздрогнула и посмотрела на дверь, как будто опасаясь, что кто-то там стоит, поджидая ее.

Мел сказала:

– Она была действительно больной, но когда мы это поняли, было уже слишком поздно. У нее была интрижка с Джо – моим мужем, – и Роз, видимо, забеременела от него, а затем у нее был выкидыш.

Симона наклонилась вперед, услышав это:

– Ты не находишь это ужасным? Ты никогда не говорила о моем отце, но ты, наверное, была очень расстроена, узнав, что он изменил тебе с кем-то, кого ты считала подругой.

– Нет, я не была очень расстроена, – сказала Мел, и их глаза встретились, – он был непростой человек, твой отец.

Гарри показалось, что она запнулась, и тогда Мартин сказал учтиво:

– Что касается Роз, известны случаи, когда женщины после выкидыша теряют рассудок и пытаются украсть ребенка.

– Я знала об этом тогда, – сказала Мел. – И мне было бесконечно жаль ее. Я думала, что она неуравновешенна, но я не догадывалась, насколько поврежден ее рассудок. Никто из нас не знал. И я придумала план – как увезти тебя и Соню. Когда мы должны были оказаться за пределами Англии – на время проведения операции, мы надеялись, что вы обе выживете, – Мартин собирался найти для Роз психиатра.

– И вы решили просто исчезнуть?

– Да. Я хотела уйти от преследований Роз, но также и от прессы – Мел посмотрела на Гарри – Они были очень навязчивы.

– Могу себе представить.

– Так что, – продолжала Мел, – мы увезли близнецов в Швейцарию для операции. Близкая моя подруга – Изабель Ингрэм – поехала с нами, и потом она забрала Соню, а я – Симону. Мы приехали в Англию на разных паромах – мы думали, что женщина с одним ребенком не привлечет внимания.

– Да, понимаю, – сказала Симона.

– План состоял в том, чтобы тихо переждать несколько недель – Соня оставалась бы с Изабель на это время, а потом я исчезла бы с двумя детьми. Сменила бы имя и стала жить где-нибудь в другом месте. Мы бы стали неизвестной незаметной семьей – вдова с двумя дочерьми.

– Но прежде чем это смогло случиться, – сказал Мартин, – квартира Изабель сгорела, и она сгорела в квартире, и Соня – по крайней мере, ребенок, которого мы приняли за Соню.

– Только мы не могли никому сказать, что это Соня, поскольку мы заставили всех верить, что Соня умерла в Швейцарии после операции, – сказала Мел. – Я как будто сошла с ума, потеряв Соню, – так мне казалось, – но я ужасно боялась Роз.

– И вы сделали все возможное и даже больше, чтобы уйти от ее преследования, – сказал Гарри.

– Да, с практической стороны это было не так сложно. Была страховка после смерти Джо, и я узнала, что Изабель оставила мне квартиру и немного денег. Я продала дом, покинула Лондон и сменила имя. И с тех пор, – она посмотрела на Симону, – ты – все, что у меня осталось. Я не должна была привлекать внимания ни к себе, ни подвергать риску Мартина. Он и так рисковал, когда участвовал в составлении заметки, в которой говорилось, что Соня умерла в Швейцарии. Так что я бежала.

– Я очень долго искал ее, – сказал Мартин. – Она переезжала с места на место со скоростью кузнечика. Но, в конце концов, я нашел ее.

Гарри вдруг показалось, что мысленно и молчаливо они улыбнулись друг другу.

– Я не знала, что Соня была у Роз все это время. Я не перестаю думать, что если бы знала об этом, то вырвала бы Соню из ее лап, и она не умерла бы.

– Вы следили за Роз?

– Да, поскольку я думала, что нужно защитить Симону. Но в больнице Святого Луки сказали, что она уволилась: нашла работу на севере, чтобы быть ближе к семье, и я подумала, что она справилась с последствиями выкидыша и начинает жить заново в другом месте. Я думала, что опасность миновала.

– Но, – сказал Гарри, – ребенок, который умер в квартире вашей подруги…

– Там было найдено тело ребенка. Ребенок того же возраста. Но тело очень сильно обгорело – оба тела, – и конвенциональную идентификацию нельзя было провести. Ведь это было двадцать лет назад, а тогда еще не было тестов ДНК. Я смирилась с тем, что Соня умерла. Роз ли подожгла квартиру, я не знаю.

– Но позже, – сказал Гарри задумчиво, – Соня начала говорить с Симоной, и через много лет они встретились в этой валлийской деревне.

– Да.

– Мне до сих пор это кажется неестественным, – сказала Симона.

– Ну, почему же, – сказал вдруг Мартин. – Телепатия часто встречается у близнецов.

– Я имею в виду, что она так много знала о Мортмэйне, – сказала Симона. – Но теперь я понимаю, что все это воспоминания Виолы.

– Виола действительно жила в Мортмэйне с Соррел, – сказал Гарри. – Она, вероятно, много рассказывала об этом Роз. И Мортмэйн был работным домом – из самых худших домов Викторианской эпохи. В памяти ребенка, живущего там, оставался глубокий рубец. Я думаю, Виола носила печать этих лет – я думаю, что она передала всю эту тьму Роз.

– Это ваша сторона головоломки, – сказала Симона, – Виола и Соррел.

– Да, Роз мертва, и теперь можно только строить догадки, – сказал Гарри. – Но я изучал историю Роз, а после ее смерти, – он сделал паузу, – мне удалось пробраться все дом.

– Друзья – большие шишки? – спросил Мартин с усмешкой.

– Есть парочка, – сказал Гарри. – Возможно, это несколько незаконно, но я думаю, что посмотрел многие документы, прежде чем их забрали. Бабушкой Роз была Соррел Квинтон. Я обыскал больничные архивы первой четверти двадцатого века, и, хотя не нашел записи об их рождении, существует свидетельство, что близнецы Квинтон были разделены хирургическим путем вскоре после окончания Первой мировой войны – им было семнадцать или восемнадцать лет. Есть короткая запись в архиве госпиталя Фомы.

– Должно быть, это была варварская процедура, – сказал Мартин. – Анестезия тогда была довольно примитивной.

– Но обе сестры перенесли операцию, – сказал Гарри. – И позже Соррел вышла замуж за человека по имени Энтони Раффан. Брачное свидетельство лежало в столе в спальне Роз, там же находилось свидетельство о рождении сына в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Чарльз Раффан. После этого легко было найти их всех. – После небольшой паузы он продолжил: – Мне кажется, Соррел была относительно нормальной. Я думаю, у нее была обычная, счастливая жизнь и брак. – Осторожно, сказал его рассудок. Ты снова даешь волю своему цинизму – Но Виола никогда так и не вышла замуж, – сказал он. – Не знаю, быть может, это произошло потому, что после операции, скажем так, ей был нанесен больший ущерб, чем Соррел. Я не имею в виду только физический ущерб. А затем сын Соррел погиб в автокатастрофе, когда Роз было четыре или пять, – сохранилось свидетельство о его смерти и смерти его жены, – и с тех пор, вероятно, Роз жила у Виолы.

– Почему у Виолы? – это спросил Мартин. – Почему не у Соррел, которая вышла замуж и жила обычной жизнью?

– И была родной бабушкой Роз, – вставила Мел.

– Соррел умерла в конце пятидесятых, – сказал Гарри. – Я не могу вспомнить точную дату, но среди документов в доме Роз была копия и этого свидетельства о смерти. Я думаю, Роз тогда еще не было на свете.

– Значит, раз ее родители умерли, только Виола могла взять ее к себе, – сказал Мартин. – Да, я понимаю теперь.

– Легко представить себе, что Виола передала всю свою горечь и злобу Роз, правда? – сказал Гарри, – Все свои воспоминания о жизни в Мортмэйне.

– И все воспоминания перешли от Роз к Соне, – сказала Симона.

– О да.

– Неудивительно, что Соня ненавидела Роз, – сказала Симона, задумавшись. – А она ненавидела ее, она ненавидела тяжесть той тоски и ношу печали, что Роз возложила на ее плечи. Простите, я прерываю рассказ. Продолжайте, мы остановились на Соррел и Виоле.

– В раннем отрочестве они были проданы или похищены человеком, который содержал одно из этих чудовищных шоу уродов. Их возили и показывали по стране.

Мартин медленно произнес:

– Из работного дома в шоу уродов. Это бесследно не проходит.

– Думаю, что Виола так и не смогла оправиться от этого, – сказал Гарри.

Симона наклонилась вперед с выражением недоумения:

– Как ты узнал все это?

– Я узнал об этом, – сказал Гарри, – потому что человек по имени Филип Флери, который жил в то время, знал об этом. Он очень много знал об этом, и он дал мне многие ключи. И реальное совпадение во всем этом одно. Дом Блумсбери, где теперь галерея Торн, когда-то принадлежал Флери. Я нашел его, изучая историю дома. – Он посмотрел на Симону и продолжил: – Флери – Флой, как его звали, – написал книгу о маленькой девочке, которая жила в Мортмэйне, когда там был работный дом и приют: о девочке, которая была там с детских лет и которую торговцы детьми отвезли в один из лондонских публичных домов, когда ей было около двенадцати лет. В конце своей книги Флой упоминает Виолу и Соррел, они появляются в бродячем шоу, которое принадлежит человеку по имени Мэтт Данси. Сначала я думал, что это только часть вымысла Флоя, но он посвятил книгу Виоле и Соррел. И мне удалось найти старинную афишу тысяча девятьсот четырнадцатого года, и я убедился, что Виола и Соррел Квинтон выступали в шоу уродов Мэтта Данси.

– Я помню, об этих близнецах говорилось в одной книге, – сказала Мелисса. – Виола и Соррел. Прежде чем родились мои близнецы, я читала о других сросшихся близнецах – помнишь, Мартин, ты мне посоветовал? Было лишь краткое упоминание в одной из книг, но оно запало мне в память.

Гарри полез в свой старый портфель, стоящий у стула.

– Это книга Флоя, – сказал он. – Она называется «Врата слоновой кости», и это подлинная история о детстве Виолы и Соррел, мне думается. Книга посвящена им, а также кому-то, кого Флой обозначил просто как «Ш.». Но это замечательная правдивая история, и если эта книга должна кому-то принадлежать, то тебе.

Он передал книгу Симоне.

Глава 39

Последние отрывки из дневника Шарлотты Квинтон

26 ноября 1914 г.

Мы прибыли в Лондон в середине дня: Флою каким-то образом удалось найти легковой автомобиль, так было лучше, и близнецы чувствовали себя комфортнее.

Они тихо сидели на заднем сиденье, были немногословны, но следили за тем, как менялся пейзаж. Соррел это нравилось – я видела, но Виола казалась настороженной и подозрительной. Как забудешь, что она сделала в таверне, и я думаю, мне нужно быть очень внимательной к ней.

Флой отвез нас в свой дом и приготовил для всех чай. (Не верится до сих пор, что вижу, как близнецы едят и пьют, больно смотреть, как они каждая свободной рукой передает приборы другой, но они делают это не задумываясь, почти машинально.)

Девочки пока останутся в Блумсбери у Флоя, там, в задней части дома – большая спальня, где они могут спать и где их не побеспокоят. Их нужно приводить в обычный мир повседневной жизни осторожно и постепенно, и нужно будет поговорить с врачами, можно ли облегчить их положение.

Уже поздно, и Флой посадил меня в кэб, но мы успели поговорить и решили, что делать дальше: Флой послал записку Эдварду, что позже вечером приедет поговорить.

Позже

Эдвард встретил меня угрюмо. Мило, мило, когда жена не встречает мужа дома, после того как он уезжал надолго по работе, и зачем мне потребовалось увидеться с семьей в такое время? Разве я не довольна, что покинула отчий дом – другие женщины только радуются этому? Он подарил мне комфортабельный дом, и он думал, что я должна жить в нем с радостью. Я сказала так тихо, насколько могла, что мне жаль, ведь он скучал по мне, и он припомнил мне еще после обеда, что из-за того, что я шлялась где-то, обед был так плох.

(На обед, по правде говоря, был луковый суп с картофелем из нашего собственного сада, и к нему был подан прекрасный бифштекс и пироги с устрицами – не отваживаюсь спросить, где миссис Тигг достала мясо! И вдобавок к этому еще большой пудинг с ежевичным сиропом. Эдвард выпил почти целую бутылку бордо. Чего этот лживый самодовольный человек хочет, черт возьми!)

После кофе он сказал с досадой, что его собственных проблем недостаточно, а тут еще этот человек, Филип Флери, придет без приглашения, и чего ему надо, хотел бы Эдвард знать. Мы едва знакомы с этим Флери.

Я поднялась наверх, пожаловавшись на мигрень, и сижу в своей комнате, ожидая приезда Флоя, и, честно скажу, до смерти напугана при мысли о том, что может произойти.

Полночь

Мне чудовищно тяжело об этом писать, но я попытаюсь.

Флой был пунктуален, и его провели в рабочий кабинет Эдварда. Через некоторое время я спустилась к ним. Эдвард был очень удивлен: тебе незачем быть здесь, дорогая, это всего лишь бизнес, мужской разговор, поднимайся к себе.

Но я осталась, конечно, и слышала, как Флой выложил факты о рождении Виолы и Соррел и рассказывал о том, как они выдержали эти годы в Мортмэйне, а затем были похищены Данси для шоу уродов.

Эдвард пришел в неистовство и готов был выгнать Флоя вон: не понимаю, при чем здесь ты, как ты смеешь – но Флой только ждал, пока запал у Эдварда кончится и он замолчит, и затем сказал:

– Квинтон, бесполезно так себя вести. Я знаю, что ты сделал, и у меня есть доказательство. Ты продал собственных дочерей, и они жили в чудовищной нищете, и ты заставил поверить свою жену и всю семью в то, что они умерли. Ты даже организовал поддельные похороны – отвратительную пьесу слащавого пошиба! Скольким ты заплатил за участие, Квинтон? Я думаю, многим. Ты ведь знал, я полагаю, кроме всего прочего, что фальсификация похорон – преступление против закона?

Он взглянул на меня и, прежде чем Эдвард смог ответить, сказал с формальной вежливостью, которой я никогда от него не слышала прежде:

– Прости мне это, – затем вышел в холл и сказал кому-то, кто ждал там: – Входите, пожалуйста. Он здесь.

В дверях стояли двое – один в темном костюме, а другой в униформе полицейского констебля. Тем же глухим голосом Флой сказал:

– Арестуйте этого человека. Вы оперируете собственными судебными терминами, но в широком смысле речь идет о жульничестве, взяточничестве и незаконной торговле несовершеннолетними.

Они увезли Эдварда, чтобы посадить его в камеру, и завтра ему вынесут обвинение – несколько обвинений. Ирония в том, что маловероятно, что ему придется отвечать за то, что он дал близнецов под опеку Мэтта Данси как их законного опекуна: суд может признать за ним то, что он был в своем праве. (Ничто не может предотвратить продажу родителями детей в любое рабство; кажется, не так давно еще дети-трубочисты получали жалкие гроши.)

Полисмены объяснили мне несколько формальностей, но это выше моего понимания пока. Я поняла: Эдварда призовут к ответу за различные формы жульничества и мошенничества – организацию этих чудовищных похорон, дачу взяток нескольким лицам в больнице, где близнецы родились, и удивительный факт – взятки церковным властям.

Я знаю, что согласна со всем этим, и думаю, это справедливо. Но когда я думаю о том, что произойдет дальше… когда я думаю, что Виоле и Соррел, возможно, придется свидетельствовать в суде…

28 ноября 1914 г.

Все позади.

Сегодня утром Эдвард предстал перед судом, и его адвокат (который был шокирован и едва мог поверить, что все это правда) ходатайствовал, чтобы он был отпущен под залог.

Я сидела на галерее для публики – я надела толстую вуаль, которую надевала в Западной Эферне, и думаю, что никто не узнал меня. Эдвард казался маленьким и странно съежившимся на скамье подсудимых, как если бы кто-то проколол его толстой иглой и из него вытекло все эгоистичное самодовольство и напыщенность. Он был так бледен, что лицо его казалось серым.

Адвокат просил, чтобы его выпустили под залог в пять тысяч фунтов, и, на его взгляд, это всего лишь формальность, и, конечно, Эдвард предоставит залог. Судьи – их было двое, и они казались очень суровыми – стали шепотом совещаться. Я наклонилась вперед, пытаясь услышать, что они говорят, но не смогла. И тогда один из них сказал:

– Мы не склонны отпускать его под залог, поскольку нам кажется…

В это время Эдвард подался вперед, как если бы кто-то сильно толкнул его в спину. Бледность сменилась вдруг ужасной краснотой – его лицо стало темно-пурпуровым, и жилы на лбу натянулись, как веревки. Он потянул руку вперед, как бы в мольбе или для защиты, не в силах говорить, и затем вдруг упал на ограждение.

В эту ужасную минуту все замерли, и затем один из приставов подбежал к нему, и кто-то попросил принести стакан воды, и раздался приглушенный вздох, как будто паника пробежала по залу.

Я не представляла себе, что делать, но прежде чем я смогла что-либо придумать, пристав, который подошел к нему первый, склонился над Эдвардом и заглянул ему в лицо.

– Он в порядке? – спросил старший судья. – Это обморок?

Пристав поглядел на верхнюю скамью:

– Это не обморок, сэр. Он мертв.

И тогда я вышла через заднюю дверь и не помню каким образом приехала домой.

Клари, глупая девица, заливалась слезами весь вечер. Миссис Тигг только сказала:

– Все будет хорошо, мэм.

– Если бы я сказал, что мне жаль, я бы солгал, – такими были слова Флоя. – Я не могу лгать тебе, Шарлотта. Но мы соблюдем приличия, моя любовь.

15 декабря 1914 г.

Я соблюла приличия полностью, так же как и Флой. Было, конечно, посмертное вскрытие, и слово «апоплексия» было записано в свидетельство о смерти. Это

такое же слово, как и другие; я не знаю, умер ли Эдвард от страха бесславия и унижения, что ему грозило, или он умер от внезапного постыдного осознания того, что он сделал. Я пытаюсь верить последнему, но не уверена.

Похороны были, конечно, частными, и люди соболезновали мне, но с жадным любопытством, что я нашла возмутительным. Я не нуждалась в соболезнованиях, и я хотела бы чувствовать скорбь и потрясение от смерти Эдварда, но не могу. Я могу лишь думать о том, что он был виновен в этом чудовищном обмане и что он приговорил Виолу и Соррел к детству в Мортмэйне. Я постараюсь помочь им забыть это – они пока у Флоя, но когда он снова уедет во Францию, мы переедем в деревню и будем жить там тихо, пока эта война не закончится и пока я не смогу поговорить с врачами об операции. Это будет трудно и опасно, и я даже не знаю, возможно ли это, но я верю, что нужно попытаться.

Я постепенно узнаю своих дочерей. Соррел – открытая и доверчивая, она как будто вышла невредимой после всего этого, но Виола… Виола тревожит меня своим молчанием, и иногда в ее взгляде ощущается тяжесть, которой не должно быть в глазах четырнадцатилетней девочки. Да, с Виолой нужно будет бережно обращаться.

Энтони Раффан посетил девочек – я вижу, как Соррел краснеет при нем, что заставляет меня с еще большей решимостью добиваться встречи с докторами.

Хотелось бы думать, что мне удастся найти эту девочку, Робин, но Энтони сказал, что ее забрали из Мортмэйна вскоре после моего посещения, и он никогда не слышал больше о ней. Я думаю, он уверен в том, что она исчезла в злом мире борделей и шоу уродов Мэтта Данси, и не верится, что мы найдем ее.

Флой уже начал писать историю Виолы и Соррел, он думает написать ее, как если бы они были одним лицом, воздействие тогда будет сильнее, так что его героиня будет вымышленной. Но история Мортмэйна и история Виолы и Соррел будут подлинными.

Он возвращается во Францию на следующей неделе, к своим военным статьям, и он снова будет помогать Красному Кресту в полевых госпиталях, что разбиты там для помощи раненым. Не знаю, когда увижу его снова и увижу ли вообще.

Но скоро начнется новый год – 1915-й, – и война, возможно, скоро закончится, и мы с Флоем наконец будем вместе.

* * *

Было еще не очень поздно, когда разговор в белом, наполненном светом доме, завершился, и Гарри с Симоной отправились гулять. Они шли по прибрежной тропинке и вышли на узкую дорожку, усыпанную галькой, и дошли до бледного берегового пространства. Было холодно, воздух колол щеки, и они оба были в шарфах и куртках с капюшоном, но это был какой-то добрый холод.

– Я люблю это место больше всего на свете, – сказала Симона, остановившись в конце узкой тропинки. – Моя мать приехала сюда после того, как я поступила в университет, – я думаю, она почувствовала себя свободнее, а вскоре появился Мартин. Он несколько лет работал в исследовательской группе в Канаде, но вернулся в Англию, когда мне исполнилось восемнадцать. И тогда они купили дом и поселились вместе. Они по-прежнему проводят часть года в Канаде, но они здесь уже давно. Сюда я приезжала на каникулы и на выходные. Мартин – лучшее событие в жизни моей матери.

– Я думаю, что ты – лучшее в ее жизни. Я думаю, что ты – лучшее в моей жизни… Черт, не могу поверить, что сказал это. Еще через сутки я начну писать стихи для тебя!

– Не будь таким циничным.

– Я тоже не хочу быть циничным.

Она обернулась, чтобы взглянуть на него, и неожиданно улыбнулась. Так же неожиданно для себя Гарри сказал:

– Я люблю твою улыбку.

– Тебе улыбка Анжелики нравится так же?

– Нет, далеко не так, – признался Гарри совершенно чистосердечно. – История с Анжеликой закончилась, едва начавшись. Я хотел с ее помощью быть ближе к тебе. Но я запутался на пути к тебе.

– Да, я поняла, – сказала Симона сухо, и Гарри посмотрел на нее.

– Я не ангел, Симона.

Улыбка снова показалась на ее лице.

– Я знаю. Мне совсем не хочется, чтобы ты был ангелом.

– Хорошо, я надеюсь, что ты не хочешь, чтобы я был ангелом сейчас, потому как я довольно долго ждал, чтоб мы остались наедине… эта тропа ведет на берег?

– Да. Она немного скользкая, так что нужно идти осторожно.

– Возьми лучше меня за руку.

Они спустились по гальке и вышли на побережье.

– Боже, спуск очень крутой. Не отпускай мою руку, я боюсь потерять тебя.

– На скользкой тропе?

– И здесь, и вообще.

– Солнце начинает садиться, – сказала Симона после недолгого молчания. – Это мое любимое время суток.

– И мое тоже.

– Но нам надо подождать минут десять, прежде чем мы пойдем по берегу, потому что в это время солнце еще слепит глаза.

«Рука в руке в лучах заката?» – спросил внутренний голос Гарри, но он только сказал:

– Хорошо. Посидим на этих камнях, пока солнце опустится ниже.

Камни были теплые, нагретые солнцем.

– Я начала читать книгу Флоя вчера вечером перед сном, – сказала Симона. – Местами я плакала, но это прекрасное творение. Хочу читать не останавливаясь.

– Он вызвал у меня те же чувства.

– Как ты думаешь, можно ли будет переиздать ее? Так, чтобы она продавалась в магазинах.

– Это было бы здорово, правда? Мы можем попытаться. – Он поколебался и сказал: – Симона, кроме книги, я принес для тебя вот это.

Он вынул из кармана своей куртки старый конверт и маленькую фотографию в серебряной рамке, которую он взял с камина в доме Роз, пока никто не видел. Это была старинная прямоугольная рамка, и серебро немного потускнело. Но на карточке было два человека, стоящие рядом: темноволосый мужчина около сорока лет, с тонкими чертами лица и узкими умными глазами, который одной рукой обнимал женщину. У нее были высокие скулы и довольно крупный рот. Было трудно определить цвет ее волос по потускневшей сепии фотокарточки, но можно было догадаться, что у нее матовая кремовая кожа, что часто бывает у женщин с каштановыми волосами.

Симона долго разглядывала карточку и затем перевернула ее. Там на оборотной стороне размашистым почерком прежних времен было написано: «Филип Флери и Шарлотта… Франция. Октябрь 1920».

– Флой, – сказала наконец утвердительно Симона.

– Да.

– Он немного похож на тебя.

Гарри не ожидал этого. Он не видел особенного сходства между собой и Флоем. Но прежде чем он открыл рот, Симона сказала:

– И Шарлотта? Это то «Ш.» в посвящении?

– Я так думаю. Это резонный вывод.

– Жена Флоя? Были ли они женаты?

– Я не знаю. Но кажется, им очень хорошо вместе, правда? – сказал Гарри. – Не думаю, что мы когда-либо узнаем, были ли они женаты. – Он поднялся: – Солнце уже в море. Теперь можно спуститься. Пойдешь со мной?

Симона помолчала, изучающе глядя на него, и затем спросила:

– В закат?

– Почему нет? – сказал Гарри и протянул ей руку.