Текст книги "Темное разделение"

Автор книги: Сара Рейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Глава 4

Близнецы. Мелисса Андерсон была поражена, но поражена очень приятно. Близнецы.

– Во-первых, насколько можно судить, они оба развиты в нормальной степени, – сказал Мартин Бреннан, внимательно глядя на нее. Он оказался довольно привлекательным мужчиной – темноволосый, наполненный какой-то радостной энергией, и намного моложе, чем ожидала Мел. Видимо, ему едва за тридцать, не больше.

– Но?

Он не шевельнулся, но казалось, что внутри он весь сжался, словно перед прыжком в холодную темную воду. Мел терпеливо ждала. А затем он заговорил, пытаясь заставить свой голос звучать одновременно сочувственно и профессионально-бесстрастно:

– Миссис Андерсон, они сросшиеся.

– Сросшиеся? – Мел не сразу поняла, о чем он. – Я не… о… о боже, сросшиеся. Вы хотите сказать – это сиамские близнецы?

– Сейчас это уже так не называют. Мы называем это сращиванием.

Мел было все равно, как они это называют. Она услышала нарастающий гул в ушах, но не поддалась ему. Она не упадет здесь в обморок, как беспомощная клуша, нет, только не это…

Нужно было узнать факты – и более того, записать. Когда она вернется домой, Джо захочет узнать все подробно, он будет задавать вопросы и очень разозлится, если Мел не сможет на них ответить. Вот только вряд ли она сейчас сможет держать ручку, не говоря уже о том, чтобы что-то записать.

Но через минуту ей удалось взять себя в руки.

– Но с этим можно что-то сделать? Я знаю, делают операции…

По телевизору часто говорят об операциях. Реклама с душераздирающими кадрами, тихие голоса дикторов, чудовищные репортажи о восьми– и двенадцатичасовых операциях. Иногда один ребенок умирает ради другого. Иногда умирают оба. Как родители выдерживают это… Теперь я стала одной из них. «А Джо? – мелькнула в голове пугающая мысль. – Что скажет Джо?»

Мартин Бреннан ответил:

– Пока еще рано говорить об операции. Давайте не будем торопить события. Я думаю, вы знаете, что однояйцовые близнецы развиваются из одной яйцеклетки. Поэтому они всегда однополые. По одной из существующих теорий, сросшиеся близнецы – это просто эмбрион, который начал разделяться, но так и не разделился до конца.

Это Мел понимала.

– Мы пока не можем сказать, почему это происходит, но когда-нибудь обязательно узнаем. Ваш терапевт подозревал что-то в этом роде, поэтому и направил вас ко мне. Вот почему мы назначили УЗИ раньше, чем обычно. Согласно обследованию, ваши близнецы срослись в районе грудной клетки и немного выше. Это называется близнецы-торакопаги.

– Они лицом к лицу? – Перед глазами у Мел мелькнула картина: близнецы, застывшие в немом объятии.

– Нет, не совсем, – ответил он. – Соединение располагается на боку, в верхней части грудной клетки.

– На боку.

– Да. На картинке видно, что все конечности у них самостоятельные и свободные – это очень хорошо, поверьте мне. Вот здесь – два силуэта сердца, а у них могло быть общее сердце, как это бывает с близнецами-торакопагами.

– Это хорошо, что у них два сердца?

– Это просто замечательно.

– Теперь расскажите про плохое.

Я хорошо держусь, подумала Мел. Я спокойна и могу рассуждать логически, я не устроила истерику и не упала в обморок. Но она чувствовала, как внутри закипает паника, и подумала, что для нее паника теперь всегда будет пахнуть лавандой, как освежитель воздуха в этом кабинете, и цветами герани, стоящими на этом окне. Бреннан помолчал минуту, прежде чем ответить.

– Есть некоторое сращение лопатки, – наконец сказал он. – Возле ключицы, вот здесь. – Он показал на своем плече. – Впрочем, это небольшая область, можно будет что-то сделать, наверное. Конечно, у обоих останутся большие шрамы, но возможна пересадка кожи, когда они вырастут.

Он говорил так, словно заранее знал, что близнецы выживут при рождении и успешно пройдет операция, вырастут и доживут до того возраста, когда можно будет делать пересадку кожи. Мел была глубоко признательна ему за это.

– Понимаете, могло бы быть намного хуже.

– Да?

– Да. – Он сказал это так убежденно, что Мел поверила ему и не захотела спрашивать, что же более ужасное могло произойти.

– Но вы сможете… сможете разделить их?

– Это очень сложная и опасная операция, – сказал Бреннан. – Задействовано несколько костей, возможно также – сухожилия и мускулы, разделение может повредить одну из них. Не обязательно, но это может случиться. – Он наклонился ближе к ней. – Послушайте, за эти несколько месяцев вы получите много разных противоречивых сведений – статистику, разные истории, постарайтесь не обращать на них внимания или сразу спрашивайте меня. И помните, что близнецы-торакопаги – это самый простой случай, по приблизительным подсчетам после операции по разделению выживают процентов семьдесят пять.

– Оба близнеца?

– Вы опять делаете поспешные выводы, – сказал он, а затем, прежде чем Мел успела понять его слова, добавил: – Хотите узнать, какого они пола?

В его речи, уже не в первый раз, послышался легкий ирландский акцент. Очень мило.

– А вы уже можете об этом сказать?

– Согласно правилам, мы не обязаны это сообщать, но можем действовать по своему усмотрению. Мы получили результаты амниоцентеза и точно знаем их пол.

Мел на секунду задумалась, а затем сказала:

– Я бы хотела знать, если можно.

– Конечно, можно. Пусть они станут для нас реальными людьми. Для нас обоих. – Он снова улыбнулся. – Это девочки.

Это девочки. Девочки.Об этом я и мечтала. Две крошечные девочки, как две нераскрывшиеся почки, прижавшиеся друг к другу, но у каждой из них есть свое сердце, и они бьются в унисон.

– Две девочки, – тихо произнесла Мел и почувствовала, как радостная улыбка, несмотря ни на что, озаряет ее лицо. – Спасибо вам.

Джо отнесся к этому именно так, как ожидала Мел.

Сначала он покраснел от ярости, а затем обзвонил каких-то людей – наверное, коллег по работе или членов городского совета, чьи жены или сестры недавно рожали. После чего вернулся к ней уже со списком в руках и сказал, что нужно просто найти соответствующего специалиста, который со всем разберется. Мел должна была все это выяснить на консультации, но она, конечно, была слишком расстроена. Он понимает. Его тон давал понять, что он позволяетей быть расстроенной. Порою Мел казалось, что этот человек живет не в двадцатом веке.

В списке Джо фигурировало несколько имен с Харли-стрит. Мел решила не спрашивать, как он собирается оплачивать специалистов с Харли-стрит и как вообще они будут платить частному врачу, учитывая, что кукольные Домики, которые продает компания Джо, пока что не пользуются особым спросом.

Но он, похоже, обрадовался, что это девочки. Это действительно очень здорово, сказал он снисходительно. Все эти глупости со сращиванием мы уладим, вот увидишь, и тогда у нас будут две маленькие девочки. Две хорошенькие куколки, которых я буду холить и лелеять, сказал Джо. (А еще они будут отлично смотреться на фотографиях, дополняя образ советника Андерсона на общественных мероприятиях и благотворительных приемах… Нет-нет, так думать некрасиво.)

Интересно, подумала Мел, почему Джо решил, что дети будут хорошенькими – ведь сама она совсем не красавица, да и Джо далек от идеала. Впрочем, это неважно, главное, чтобы они были добрыми и серьезными и прожили счастливую интересную жизнь.

По правде говоря, ей не стоило выходить за Джо. Изабель, которая знала Мел лучше, чем кто-либо, была права, сказав, что Мел изменила самой себе, поступив так. Но Мел просто устала быть одна, без гроша в кармане, с тоскливой работой и туманным будущим, устала от того, что до тридцати лет у нее так и не было ни с кем серьезных отношений. Много было причин для этой усталости, заставившей ее поверить в то, что любой брак лучше, чем быть одной. Видимо, она тоже жила не в двадцатом веке.

Мел старалась не думать о том, что Джо неприятен ей, ведь в браке не должно быть такой неприязни. Но еще старательнее она скрывала от себя то, что неприязнь постепенно перерастает в нечто худшее.

Страх. Очень грустно осознавать, что тебе неприятен твой муж, но намного хуже, если ты боишься его.

Симона все больше и больше боялась девочку.

Она ненавидела мир, в котором жила девочка, ее черный каменный дом. И ей не нравилось, что девочка все глубже затягивает ее в свой мир. Затягивает?.. Тихий, но необъяснимо пугающий голос шептал ей: разве ты не хочешь узнать больше об этом мире? Об этом таинственном мире, где живет девочка?.. Хоть ненадолго попасть туда, как люди в книжках попадают в другие миры?..

Девочка говорила, что однажды они расскажут друг другу все свои секреты, и это будет замечательно. Симона не считала, что это будет так уж замечательно, к тому же у нее не было особых секретов. Можно было попытаться не слушать секреты девочки, но это было сложно, потому что девочка со временем становилась все сильнее. Несколько раз Симона ощутила, что ее заставляют заглядывать в сознание девочки – и это показалось ей противным, как подслушивать чужой разговор. А еще это было похоже на старый глубокий колодец, на дне которого под толщей грязной воды хранятся чужие воспоминания и пугающие тайны. Всего этого Симона предпочла бы не видеть.

Симоне исполнилось десять лет, и вскоре после этого в глазах у мамы снова появился страх, и им снова нужно было переезжать.

– Ты недавно говорила про Уэльс-Марш, помнишь? – спросила мама. – У вас был о нем урок в школе, тебя это тогда очень увлекло. Хочешь там жить?

Это прозвучало очень неожиданно. Симона не думала, что сможет решать, где им жить, и забеспокоилась при мысли о том, что окажется так близко к девочке.

– А разве мы можем жить там?

– Мы можем жить, где захотим, – ответила мама, и, несмотря на бодрый голос, Симона ощутила ее страх. – Мы же с тобой цыгане, правда? А наша бабушка или, может, прабабушка жила в разноцветном вагончике на колесах и танцевала под цыганский бубен.

– Правда?

– Нет. Я иногда спрашиваю себя, почему ты такая чудная.

– Что значит «чудная»?

– Это значит, что ты читаешь мысли других людей.

Мама улыбнулась Симоне, а вечером она снова стояла у окна и долго смотрела на улицу.

Мама очень быстро нашла дом в Уэльс-Марш, в Западной Эферне.

– Это не Уэльс, но очень близко, – сказала она, когда они ехали вдвоем на машине, доверху загруженной чемоданами с одеждой, документами, фарфором и прочим, что мама не доверила багажному фургону – Хорошо за городом, правда? Ты здорово придумала, Сим, я думаю, нам здесь понравится.

Симона тоже на это надеялась. Она еще не видела дом, который нашла мама, потому что обычно мама искала дом без нее, но на фотографии он казался очень симпатичным.

– И мы будем вместе, Симона… Наконец-то мы действительно будем вместе…

Симона замерла на своем сиденье. Голос девочки у нее в голове стал намного сильнее, казалось, он был ближе, чем раньше. Жутко было даже представить, что она наконец ее встретит, хотя, с другой стороны, это было так интересно, что захватывало дух. «Может быть, я узнаю, кто она такая и как попадает ко мне в голову, и тогда перестану ее бояться», – с надеждой подумала Симона.

Они свернули с шоссе на проселочную дорогу, и Симона взглянула налево, где были поля. Она увидела пасущихся овец, и деревья, и восхитительный туманный силуэт далеких гор. Перед ней мелькнула ферма, группа коттеджей и старый церковный шпиль.

А за полями, возвышаясь над всем и хмуро глядя на проезжающие машины, стоял этот старый дом. Симона увидела его, и внутри у нее все сжалось, как от удара.

Этот дом. Черный каменный дом, где живет девочка. Дом, в котором тяжелые двери с грохотом запираются по вечерам, и в коридорах звучат чьи-то злые и безнадежные крики. Дом, где обедают за длинным деревянным столом, среди кислых запахов болезни и грязи, а в комнатах темно от отчаяния и одиночества.

– Что случилось, Сим? – Мама не смотрела на нее, занятая незнакомой дорогой, но почувствовала, что ей нехорошо, ведь матери умеют читать мысли. – Тебя не укачало? Мы уже почти приехали.

– Нет, я… все хорошо. – Ничего хорошего не было, конечно. Но Симона сказала: – Я просто рассматриваю старые дома и все остальное.

Она развернулась на сиденье, пытаясь сквозь заднее стекло рассмотреть черный дом, становившийся все меньше и меньше. Она не ошиблась, это он. Симона точно знала, как он выглядит, знала про парадную дверь, похожую на усмехающийся квадратный рот, про покатую крышу кухни и про подземные комнаты, где запирали людей.

Она даже знала про старые деревья вокруг дома, девочка рассказала ей про них. Она сказала Симоне, что это плохие деревья: если долго на них смотреть, увидишь страшные злые лица с тусклыми глазами, этим лицам тысяча лет. Это колдовские дубы. Про них даже есть стихотворение – про то, как старый колдун по ночам просыпается в кроне, раздвигает ветви и ищет в окнах маленьких детей, которых можно украсть.

Симона смотрела на дом и не могла оторваться. Как страшно, что она нашла его здесь, среди полей, и самое страшное, что даже отсюда, из маминой машины, несущейся прочь по дороге, она рассмотрела его крошащиеся стены, зияющие дыры окон и птичьи гнезда в дымовых трубах. Там уже много лет никто не жил, особенно дети.

До нового дома они доехали довольно быстро. Фургон с мебелью уже был там, их вещи разгрузили и занесли внутрь. Дом и впрямь оказался очень милый – остроконечная крыша, вьющиеся цветы вдоль стен и огромный сад, где можно так чудесно играть. И в комнатах тоже пахло садом, фруктовым садом в теплый летний полдень.

Перевозчик уехал, а им предстояло сделать миллион разных дел – распаковать вещи, застелить постели, и за всем этим Симона ненадолго забыла про черный каменный дом. Ее спальня оказалась на самом верху, окно в ней было обито мягким войлоком, так что можно было лечь животом на подоконник и смотреть на поля, сколько душе угодно. Черный дом не было видно из ее окна, что уже хорошо. Она распаковала свои книжки, кассеты и диски, и ее комната стала совсем уютной, а после ужина откуда-то появился огромный рыжий кот, которого пришлось напоить молоком. За всем этим мама не заметила, что Симона такая тихая.

Она не осмелилась рассказать маме про старый черный дом, ведь это означало бы, что с ней что-то не так. Если ты слышишь голоса, которых не слышит никто, и видишь места, где никогда не был, значит, ты сумасшедший. А сумасшедших увозят далеко-далеко и запирают, чтобы никогда не выпустить обратно.

Глава 5

Черный каменный дом назывался Мортмэйн-хаус, а жившие в нем люди редко покидали его пределы. Иногда они были заперты внутри на долгие годы – и дети, и взрослые.

Но хуже всего было то, что они не знали, кому можно верить. Порою к ним приходили незнакомые мужчины, некоторые из них были обычными людьми, они спрашивали, как идут уроки и хорошо ли их кормят, а некоторые, с приторно-слащавыми голосами, были самыми ужасными людьми на свете. Если ты научишься отличать их, сказала девочка Симоне, то, может быть, успеешь спрятаться, когда они придут, или подпереть дверь стулом, чтобы они не вошли. Вот только отличить их было невозможно.

Симона спросила, кто были эти люди с приторными голосами, и девочка сказала, что их называют свиньями. У них жадные свиные глазки и толстые пальцы, они рассматривают детей, а потом улыбаются и тыкают в кого-нибудь пальцем: вот этот, пожалуй, сгодится.

Сгодится для чего?

Но девочка только рассмеялась в ответ, и в этом голосе было презрение, словно она считала Симону глупой. Ты понимаешь, сказала она. Ты понимаешь, о чем я, и Симона притворилась, что действительно понимает.

«Мортмэйн» означает «мертвая рука». Это по-французски, объяснила Симоне девочка.

– Он всегда так назывался, – сказала она. – Ты не знаешь, конечно: «морт» по-французски значит «мертвый», а «мэйн» – «рука».

Похоже, девочка начинала зазнаваться, а Симона ненавидела зазнаек. Поэтому она сказала, что они как раз начали учить французский в школе, так что она сама прекрасно знала, что означает «Мортмэйн».

Очень страшное имя для дома, даже для такого дома. Хотя еще страшнее то, что он почти разрушен, а значит, там уже много лет никто не живет.

– Это очень известное место, – сказала мама, когда Симона однажды заговорила о нем.

Они жили в Западной Эферне уже несколько недель и немного освоились, мама даже завела несколько знакомств среди родителей в школе Симоны.

– Это своего рода достопримечательность, – рассказывала мама. – Я читала о ней в библиотеке – у них там есть несколько чудесных книг об истории этих мест. Сходим как-нибудь в субботу, почитаем.

Мама очень любила читать книги по местной истории, узнавать разные легенды и предания и потом рассказывать их Симоне.

– Но что там было раньше? Много лет назад, когда он еще не был разрушен?

– Работный дом, куда раньше сажали людей за долги. Это было ужасное место, не лучше тюрьмы, и попасть туда было очень постыдно, ведь это означало, что ты не способен заплатить за свою жизнь. А во время войны Мортмэйн, наверное, использовали военные. Там жили солдаты.

Вторая мировая война. Они проходили ее в школе, и Симона ненавидела это название, ведь это ужасно, когда воюет весь мир вокруг и все время бросают бомбы. Симона нарисовала солдат и бомбоубежище, а потом мама нашла старые фотографии своей матери, бабушки Симоны. Симона никогда ее не видела, она умерла, когда мама была совсем маленькой.

Это были замечательные снимки: молодые люди в военной форме, девушки с закрученными на затылке волосами. Больше всего на свете Симона любила фотографии, даже больше, чем рисунки. Ей нравилось смотреть, как выглядят люди на фоне разных пейзажей – деревьев, домов или неба и как деревья и небо по-разному смотрятся в зависимости от времени дня, от того, шел дождь или светило солнце; даже лица людей казались разными на фоне грозового неба, или солнца, или черных зимних деревьев. Она часами рассматривала фотографии, и, в конце концов, мама сказала: если тебя это так увлекает, может быть, ты хочешь иметь свой фотоаппарат?

– Я бы очень-очень хотела фотоаппарат, – сказала Симона. – Это было бы потрясающе, – добавила она и сразу же пожалела, что использовала слово «потрясающе», потому что оно было одним из выражений девочки. Она старалась их не использовать, но иногда они проскальзывали сами. – Я очень хочу. А когда мы сможем его купить?

– Давай на следующий день рождения. Это довольно Дорогая вещь, мы не можем купить ее просто так. Лучше Сначала пройдемся по магазинам, наверняка их продают где-нибудь в Освестри, а может быть, съездим в Честер. Ты же никогда не была в Честере, правда? Там хорошо. Возьмем несколько каталогов, и ты выберешь себе фотоаппарат.

Мама умела делать подарки. Симоне так хотелось иметь свой собственный фотоаппарат! Она бы сфотографировала Мортмэйн-хаус. Можно будет это сделать?

– Какая ты смешная, зачем тебе эти ужасы? – сказала мама. – Давай сходим туда как-нибудь, например, в воскресенье днем, когда там много людей. Наверняка в развалинах ночуют бродяги и цыгане. То есть настоящие цыгане, не такие, как мы.

– А нам нужно будет спрашивать у кого-то разрешения?

– Не думаю. Я не знаю, кому он принадлежит, по-моему, этого никто не знает. Поэтому он в таком ужасном состоянии. Не знаю, зачем тебе фотографировать эти тоскливые развалины.

Девочка не считала Мортмэйн тоскливыми развалинами, но ведь она больше нигде не была, не видела больших, залитых солнцем комнат или школьных классов, где смеются и болтают дети, никогда не была в кинотеатре или бассейне. Поэтому она и считает, что в Мортмэйне совсем неплохо, подумала Симона.

Зато в таких тоскливых развалинах можно играть. Например, девочка рассказала Симоне про игру под названием «Танец повешенного» и даже спела ей песенку об этом. Симона не совсем поняла текст, там было что-то вроде: «Пробьют утренние часы, и шея, которую Господь создал для другого, тогда будет перетянута веревкой». Потом все хором поют о том, как плотник делает каркас, как стучит по гвоздям молоток, соединяя перекладины для виселицы; потом повешенный начинает танцевать, а все остальные двигаются в танце по двору, повторяя движения повешенного. Симона подумала, что двор – это какая-то игровая площадка.

Она так и не поняла, в чем суть игры, но звучало все это очень противно, и девочка очень неприятно смеялась, когда говорила об этом. Словно кому-то в этой игре сделали больно, а она считала, что это весело. Симона не очень хорошо представляла себе, что такое повешенный, наверное, это было как-то связано с убийством. Но кого именно убили и была ли это только игра, Симона не знала и решила, что все это как-то связано с людьми, приходившими проверять детей. Она поняла, что эти люди были очень жестокими и злыми, хотя внешне выглядели вполне нормальными.

– Относитесь к ним так, словно они совершенно нормальные, – сказал Мартин Бреннан во время их следующей встречи. – Они действительно нормальные, вы сами это увидите, когда они родятся. Мы разместим вас в секции «Ц». Надеюсь, вы не возражаете?

– Нет, конечно, если так будет лучше. – Мел было все равно, где рожать, главное, чтобы дети были в безопасности.

– Так будет лучше всего. Думаю, это произойдет на тридцать седьмой неделе. Полная анестезия, конечно, это будет легче, чем спинномозговая эпидурация. Вы просто заснете, а когда проснетесь, все уже будет позади, а на столике вас будет ждать чашка чая.

– А можно, это будет джин с тоником?

– Можно, только чуть попозже.

– Еще немного, и вы возьмете меня за руку со словами: «Доверьтесь мне!»

Он улыбнулся. Улыбка вышла очень теплой и дружеской, хотя он, наверное, улыбался так всем пациентам.

– В этом нет необходимости. Я знаю, что вы доверяете мне. Вам нужно будет лечь в стационар за несколько дней, чтобы все спланировать заранее. Тогда роды пройдут успешно. Вы знаете, я вот что подумал…

– Да?

– Может быть, вам будет полезно узнать побольше о других случаях сращивания, – осторожно предложил он.

– Вы имеете в виду, про настоящих сиамских близнецов? – Мел не хотела использовать это слово, но оно само вырвалось.

– Да, например, Ченг и Энг. Их жизнь была довольно странной, хотя они выросли вполне нормальными людьми, что поразительно для того времени. Умерли они в тысяча восемьсот семьдесят каком-то году, насколько я помню. Их так и не разделили, но, несмотря на это, оба были женаты и имели детей.

Мел осторожно заметила, что это, должно быть, были несколько странные семьи, и Мартин Бреннан согласился: да, странные – не то слово. И улыбнулся, в этот раз веселой и озорной улыбкой. Поразительно, этот мужчина знает ее тело ближе, чем кто-либо другой, а через несколько недель его руки войдут к ней в матку, откроют ее и вынут два крохотных создания… Настолько близок должен быть только собственный муж. Интересно, Мартин Бреннан женат, есть ли у него дети? Наверное, да, подумала Мел.

– Про эти случаи написано много всего, – продолжал Мартин. – Но мы не будем касаться медицинской стороны, ладно? Это может вас расстроить, а нам это совсем не нужно. Почитайте про тех близнецов, которые пережили разделение и после этого вели нормальную жизнь, или даже про тех, кто неплохо жил и без разделения.

– Да, так будет лучше, – задумчиво сказала Мел. – Если я узнаю больше про другие случаи, про других родителей, я не буду чувствовать себя в такой изоляции.

– Мел… – Они незаметно прошли стадию «миссис Андерсон – мистер Бреннан», хотя Мел пока не решилась назвать его Мартином. – Мел, вы не в изоляции. И близнецы не в изоляции.

– Симона и Соня. – Мел вдруг вспомнила имена девочек и снова почувствовала внутри радостное волнение. – Мы назовем их Симона и Соня.

– Чудесно. – Он улыбнулся ей в ответ – Симона и Соня Андерсон. Мне тоже очень нравится.

Джо решил, что Мел рехнулась, когда увидел у нее стопку историй про сращенных близнецов. Господи Боже, сказал он, зачем читать об этих несчастных существах, живших до появления нормальной медицины? По его мнению, она только зря себя расстраивает, и его мама, между прочим, с ним согласна. Природа обо всем позаботится, нужно только подождать родов, вполне возможно, что все будет в порядке.

– Как же все может быть в порядке, – возразила Мел, – если результаты обследований показывают, что близнецы срослись? Сами они не разделятся!

Но Джо не интересовали результаты обследований, так же как и молодые доктора, запугивающие пациентов до смерти. Ей просто нужно приободриться, сказал он. Может, им съездить в какой-нибудь супермаркет, купить детской одежды? Можно прямо сейчас вместе поехать. В «Марк и Спенсер» или «Бритиш Хоум Сторз» [6]6
  Магазин предметов домашнего обихода


[Закрыть]. Где-нибудь там и пообедают.

Вот так, подумала Мел, я искала родственную душу, нежного и страстного любовника, того, кто будет читать мне стихи о любви и старинные романы, обнимая меня перед горящим камином, кто по первой просьбе умчит меня в Париж, в Самарканд или на остров Авалон [7]7
  Остров Авалон – «земной рай» кельтских легенд; по некоторым из них там похоронен король Артур, по другим, он продолжает жить там вместе со своей сестрой феей Морганой в ожидании времени, когда он возвратит себе престол


[Закрыть]. А Джо Андерсон зачитывает мне отчеты совещаний по градостроительству и зовет пообедать в «Бритиш Хоум Сторз».

– Если ты не возражаешь, – ответила она, – я лучше останусь дома.

Даже если бы ей вдруг захотелось потолкаться среди толпы субботних покупателей, она все равно не поехала бы вместе с Джо. Он всегда так противно любезничает с продавцами, десять раз называя свое имя с надеждой, что они узнают в нем члена городского совета. Нет, сейчас ей хотелось остаться дома, в тепле, и не спеша читать про других близнецов, про тех, кому удалось справиться со своими особенностями. Она хотела представить их родителей, понять, что они чувствовали и как вели себя.

– Может быть, ты тоже почитаешь что-нибудь из этого? – заговорила она. – Очень обнадеживает. Большинство из этих близнецов прожили очень интересную жизнь, несмотря на свою необычность. Ведь операции по разделению стали делать сравнительно недавно, так что большинство из них всю жизнь прожили сращенными. Вот, например, девочки-близняшки, они снимались в американских фильмах в двадцатых годах, Дэйзи и Вайолет Хилтон. Их еще в детстве забрали в шоу уродов, и они всякого натерпелись, пока не сбежали оттуда. Или Ченг и Энг Бункер, самые знаменитые. Настоящие сиамские близнецы. Они женились на двух сестрах, и у каждого были дети. А в двадцатом веке были девицы Бидденден. Они родились в богатой семье и прославились своими добрыми делами, их до сих пор изображают на коробках с пирожными…

Но Джо не хотел слышать про девиц Бидденден, про Дэйзи и Вайолет Хилтон или каких-то других сращенных близнецов. Он считал, что Мелиссе не следует все это читать, странно, что этот Бреннан ее поощряет. Как раз вчера мама сказала…

– Но ведь это значит, что наши близнецы, они… ну, не уроды, понимаешь? – перебила его Мел, не желавшая знать, что сказала мама Джо. – Это просто каприз природы, и, если их смогут разделить, они не будут калеками…

Неожиданная ярость исказила лицо Джо. Впрочем, он быстро взял себя в руки и только заметил, что Мел в последнее время стала довольно эксцентричной, вот уж действительно, капризы природы!

Как только Мел произнесла слово калеки, она сразу поняла, что совершила ошибку. Но сказанного не воротишь, и это слово встало между ними, отравляя все, о чем они говорили. Теперь эта мысль останется где-то глубоко внутри и заставит снова и снова задавать себе вопрос: виновата ли она в том, что все так вышло с ее девочками. Или может быть, в этом виноват Джо…

Думай о чем угодно, но никогда больше не произноси слова уродыи калеки, когда говоришь о своих детях.

Из дневника Шарлотты Квинтон

1 января 1900 г.

Не ожидала, что от хлороформа мне будет настолько плохо. Он так его хвалил: никакой боли, миссис Квинтон, это вам очень поможет, но забыл сказать, что меня будет так мучительно тошнить весь следующий день.

Так странно думать о том, что близнецы наконец родились. Я их пока что не видела, но доктор Остин сказал, что это две девочки. Эдвард будет не в восторге, он хотел сыновей, но я очень рада. Я очень хотела дочек, скорей бы увидеть их.

2 января: 10 утра

О господи, о господи, меня руки не слушаются. Доктор Остин сказал, что девочки приросли друг к другу – они сросшиеся. Они растут друг из друга, как какие-то монстры в цирке. Вот почему их не принесли мне, когда я пришла в себя после ужасного хлороформа.

Я спросила, когда я смогу увидеть их, и доктор Остин так удивился, словно не ожидал от меня такого вопроса. Он немного помялся и наконец сказал: ну, небольшое посещение, наверное, не повредит, давайте после обеда, только сначала вздремните.

Я не хочу спать и обедать тоже не хочу. Но спорить с доктором Остином я не решилась, вдруг он вообще запретит мне видеть моих дочек; не знаю, может ли доктор такое сделать, но боюсь, чтобы он не сговорился о чем-то у меня за спиной с моим мужем Эдвардом.

Эдвард. Мой муж. Эти слова совершенно не звучат вместе.

Он еще не навещал меня, но прислал цветы – красные и белые гвоздики. Очень дорогие и яркие, ведь он хочет, чтобы все медсестры сказали: ах, какая красота! Какой внимательный муж! Интересно, Эдвард знает, что букет из красных и белых цветов предвещает смерть?

Почти двенадцать. Еще два часа.

2 января: 13.30

Я слышу в коридоре голос д-ра Остина и грохот кресла на колесиках, которое везут для меня. Глупо, но мне кажется, что его колеса стучат, как биение двух сердец, навсегда связанных друг с другом…