Текст книги "Лист на холсте, или Улиточьи рожки (СИ)"

Автор книги: Салма Кальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

21. Без рекомендаций

Наутро Элоиза успела только разместиться за компьютером в офисе, когда её позвали в службу управления персоналом. Она догадывалась, для чего, и определила причину правильно.

В кабинете Софии за столом сидел Верчеза, вид он имел в целом приличный, но вся его обычная самоуверенность куда-то подевалась. За его спиной прислонились к стене сотрудники службы безопасности Эмилио и Лука, напротив же откинулся на спинку кресла монсеньор начальник названной службы. София восседала во главе стола.

– Добрый день, – Элоиза кивнула Софии, чуть улыбнулась Марни и тоже села – рядом с ним, напротив своего пока ещё сотрудника.

Вчера они расстались после ужина – она смертельно хотела спать, он же собирался ещё куда-то зайти и что-то лично уточнить. Поэтому проводил её до комнат, пожелал доброй ночи и исчез.

– Итак, коллеги, – начала тем временем София. – Вот представление от службы безопасности, вот представление от госпожи де Шатийон. Я предлагаю следующее: мы увольняем господина Верчезу с сегодняшнего дня. Или он кому-то из вас для чего-то нужен?

– Мне – нет, – пожала плечами Элоиза. – Разве что господин Верчеза сможет рассказать ещё что-нибудь, что нас заинтересует?

– Например, из каких соображений он работал на господина Мауро ди Мариано? – усмехнулся Себастьен. – К слову, я уже знаю кое-что из этой, безусловно, захватывающей истории.

Верчеза молчал.

– Господин Верчеза, так почему же? – спросила Элоиза.

– А вам-то что? – буркнул тот. – Хотел и работал. За деньги.

– Не только, – заметил Марни. – Мне рассказали о некоем подложном документе, который был составлен с целью замаскировать следы плохо и не вовремя выполненной работы. Заказчик хотел уволить господина Верчезу с треском, но господин Мариано, бывший знакомым заказчика, уговорил этого не делать. Господина Верчезу просто уволили без лишнего шума, а дальше у господина Мариано был безотказный способ договариваться с господином Верчезой.

– Как интересно, – оживилась София. – Только вот почему эти ценные сведения мы получаем только сейчас?

– Вероятно потому, что не было повода поближе присмотреться к господину Мариано, – пожал плечами Себастьен. – Узнать об этой тайне удалось только тогда, когда мы задумались о деятельности названного господина. То есть – дней десять назад, не более. Теперь мы это знаем, и господин Верчеза нам более не интересен. Кстати, господина Скаполи мы тоже отпустили. Вероятно, он не сможет больше работать на господина Мариано. Но, я думаю, не пропадёт – найдёт себе других заказчиков.

– Согласна, – кивнула Элоиза. – Конечно же, рекомендаций господину Верчезе не будет, а если меня спросят – то я расскажу всю историю без утайки. Более того, я уже рассказала её одному знакомому, который в курсе рынка соответствующих вакансий и как раз сейчас ищет в мой отдел нового сотрудника. Я его хорошо знаю – он без труда разнесёт информацию по профильному сообществу.

– Это кто же такой крутой? – не удержался Верчеза.

– Симон Эмильен.

Он бросил на неё единственный взгляд, и тут же отвернулся, но ей хватило, чтобы понять – о да, он в курсе, кто это.

– Откуда вы его знаете? Вы же в профессии не так давно?

– Он мой однокурсник.

Больше Верчеза не сказал ничего, да и не о чем уже было говорить. София обещала в течение дня решить все формальные вопросы, а Себастьен – выставить Верчезу за пределы здания также в течение дня. После чего оставалось только откланяться и пойти работать.

Эмма проснулась в одиночестве. Это было не слишком знакомое и оттого прекрасное чувство. Более того, она проснулась сама, без будильника – и это было приятно. А уж воспоминания о вчерашнем вечере, точнее, ночи, и вовсе были из лучших в её жизни. Нет, она не предполагала изменять мужу в этой поездке, и не подозревала, чем может закончиться простое предложение поужинать не в назначенной ей комнате, а где-то ещё.

Нет, она не хранила мужу верности. Не за что ему такой подарок. И при малейшей возможности находила мужчину – не на ночь, так на полчаса. И ей было не особо важно, кто он и каков – мужчина, и ладно. Но вчера… Он нашёл её сам, сам всё придумал и организовал, и после, в своих апартаментах, не разочаровал её. Эмма понимала, что если продолжение и возможно, то – только пока они не уехали отсюда, а точнее – пока муж под присмотром врачей. Потом он будет требовать, чтобы она была рядом – кроме тех моментов, когда придумает ей какие-нибудь никому не нужные дела. Всё, что угодно, только бы она не занималась, чем хочет!

Впрочем, он и живопись запрещал – ровно до тех пор, пока его кузен не увидел её пейзаж и не попросил себе такой же. А потом ещё один кузен. И ещё. И какие-то его друзья. Кажется, муж даже делал на её картинах какой-то хиленький бизнес… ничего, если ей удастся выпутаться и уехать, он может хоть вообще все её вещи продать. От неё уже не убудет.

Эмма никогда не звала мужа по имени. Про себя – муж и он. А в разговорах – господин Лоран. И только. Он тоже не утруждал себя и обращался к ней «эй, ты», или «эта», или «дура». Так что…

А Маршан-то вчера вернулся ещё позже неё. Пришёл, послушал под дверью спальни, заглянул – она слышала – увидел, что она в постели и якобы спит – закрыл дверь и на цыпочках удалился в свою комнату. И что-то ей подсказывало, что его тоже соблазнили по всем правилам, и он рассчитывает на продолжение.

Эмма вскочила с кровати и отправилась в душ. Увы, придётся заглянуть в медицинское крыло и справиться о здоровье мужа. Но господин доктор обещал, что продержит его в постели ещё дней пять… хорошо бы.

А потом можно будет пойти в реставрационную мастерскую. Она вчера выпросила разрешение побывать там и посмотреть, как они работают. Вот бы её кто-нибудь когда-нибудь взял в такое место! Но сначала свобода. А там уже и работу можно будет поискать.

22. Об оттенках зелёного цвета

Кьяра завершила работу и позвонила Джованнине – как там она, не собирается ли поужинать внизу? Или наоборот – ей организовать ужин в мастерскую? Джованнина сказала – в мастерскую. Значит, сделаем.

Ужин привезли одновременно с ней – пока дойти до своей комнаты, пока переодеться – вот и время прошло. Джованнина, конечно, может вообще про ужин забыть, и даже Карло ей не всегда напоминает – он говорит, что её безумие заразно. Впрочем, сейчас, когда у реставраторов всё вверх дном из-за подделанной картины и её странных хозяев, она не каждый вечер находит время и силы, чтобы заняться своим портретом. То есть портрет-то Карло, но пишет-то его она!

Сегодня, похоже, опять сеанса не будет. Джованнина сидела на стуле с очень замученным видом, рядом сидел Карло и пытался её рассмешить.

– Что, сегодня опять без портрета? – удивилась Кьяра.

– Да тут сегодня целый день болталась жена хозяина картины. Она, видите ли, подлизалась к отцу Варфоломею, и тот разрешил пустить её в мастерскую. Благодетель нашёлся!

– И что она тут у вас делала? – удивилась Кьяра.

Вправду, чего людям мешать работать?

– Любопытничала, – фыркнула Джованнина. – А потом слёзно попросила дать ей кусок холста, кистей и красок. Давно, говорит, в руках не держала.

– Она умеет держать в руках кисть? Эта девочка, ради которой тут Гаэтано весь дом на уши ставил? – изумился Карло.

– Гаэтано? Весь дом на уши? Расскажи, – потребовала Кьяра.

Такое надо знать! И про Гаэтано, и вообще.

– Да он на неё запал давно, ещё когда за ней только следили. А тут такая оказия – старый муж у врачей, и врачи ему не позволяют выходить из палаты, а она ничем не обременена. Правда, там муж – редкостный урод, как я понял. Только не понял, зачем такого брать в мужья. Ведь жизнь у неё, судя по всему, не сладкая.

– Бывает по-разному, – пожала плечами Джованнина.

– И что, Гаэтано её утешает? – уточнила Кьяра.

– Судя по всему – да. Если старый муж потом возьмётся настучать ему по голове, я приду посмотреть.

– Там скорее уж Гаэтано настучит, – фыркнула Кьяра. – Так она что, умеет рисовать?

– Она окончила Высшую школу искусств в Париже, – усмехнулась Джованнина. – Не просто умеет, а отлично умеет. Посмотри, – кивнула на стоящий у стены мольберт с небольшим холстом. – Мы ей дали какой-то кусок, уже готовый для работы, ну и всего прочего тоже, и вот что получилось.

На холсте был нарисован лист. Лист от монстеры – эти огромные кусты стояли по всему дворцу, и Кьяре время от времени доводилось их поливать. На листе хитрым образом играло солнце, он выглядел настоящим.

– Как будто в коридоре от куста оторвали и булавкой к ткани прикололи, – выразила Кьяра своё восхищение.

– Точно, – согласилась Джованнина. – Только что-то в нём меня задевает, и я не могу понять, что. Как будто нужно на что-то обратить внимание.

– В листике что ли? – уточнил Карло.

– Да. Что-то в нём не так. Или во мне, – нахмурилась Джованнина. – Везде вижу ерунду.

– Ну-ка, расскажи, где ты видишь ерунду? – насторожился Карло.

– А чего вдруг? – не поняла она.

– Так мало ли, вдруг ты какую важную деталь увидела, на самом-то деле.

Джованнина подошла к холсту с листом.

– Не знаю, поймёшь ли ты. В общем, есть тут у неё хитрый оттенок зелёного, я не пойму, как она его добилась, что с чем смешала и в какой пропорции. Да-да, там, где световое пятно. И что-то это мне напоминает. Не могу понять, что.

– Вспоминай. Ты сегодня что делала?

– Да почти ничего, тут на плановой очистке один портрет, вот его и делала. Нашего приблудного святого Варфоломей сказал при ней не трогать.

– И чем тебе этот листик тот портрет напоминает?

– Да ничем, там вообще нет зелёного цвета. Там мужик в чёрном с белым воротником на тёмном фоне.

– Ок, тогда где ты видела тот зелёный цвет?

– Видела?

– Наверное, видела. Или сама использовала? Я не художник, я не в курсе, как у вас тут всё правильно называется.

Джованнина посмотрела на Карло, и глаза её стали большими и круглыми.

– А ведь точно, видела. И только сейчас поняла, где.

Элоизе позвонил отец Варфоломей, когда она ехала с тренировки. Извинился и очень попросил прийти в реставрационную мастерскую. На слова, что как только доедет до дворца, так сразу же и придёт, ещё раз извинился и сказал, что её ждут.

Это выглядело странно – напрямую реставрационных процессов она никогда не касалась и ничего в этом деле не понимала. С другой стороны, всё началось как раз с интереса к реставраторам у отдельных её сотрудников… Уже не сотрудников, да и черт с ними.

И всё же, она сначала поднялась к себе и оставила вещи. Осмотрела себя в зеркало – всё нормально, можно идти.

В мастерской уже находились во-первых, местные обитатели – отец Варфоломей лично, Оливия – дама необъятных габаритов, изрядного возраста и с языком, как говорится, без костей, Эдвин – тихий и молчаливый молодой человек с огненно-рыжей шевелюрой, и Асгерд, которую теперь все называли Джованниной. Кроме того, тут же были Карло и Лодовико, и монсеньор начальник службы безопасности тоже – увидел её, тут же оказался рядом и проводил к стульям, на которых, впрочем, никто не сидел.

Все толпились вокруг трёх мольбертов – на двух были размещены два святых Себастьяно, а на третьем – изображение листа от растения, в изобилии произраставшего по всем дворцовым коридорам.

– Элоиза, расскажите, как у вас с определением оттенков цвета на глаз? – спросил Варфоломей.

Она очень удивилась.

– Как-то я их, безусловно, определяю. Скажем – смотрю, сочетаются они между собой или нет. И в целом – насколько они приятны глазу. А в чём дело?

– Посмотрите, сможете ли вы найти на какой-нибудь из представленных картин, – Варфоломей вежливо кивнул в сторону обоих святых, – сходные оттенки зелёного цвета.

Элоиза внимательно посмотрела на все три полотна. Нет, она решительно не понимала ничего в оттенках зелёного цвета в живописи.

– Увы, – пожала она плечами. – Об этом, – пауза была сделана немного картинно, – я вам ничего не скажу. Я не вижу даже, где искать.

– Ну как же, донна Эла, – Оливия протиснулась между мужчинами и принялась отчаянно жестикулировать, – вот, смотрите сюда – раз, – почти ткнула пальцем в светлое место на листе, – и вот, – второй палец упирается в крону дерева, к которому привязан святой. – И вот ещё, – а это уже с другой стороны дерева. – И вот тут…

– Благодарю вас, – серьёзно кивнула Элоиза. – И не вижу причин не верить вам в этом вопросе, вы, безусловно, компетентнее меня.

– То есть, Оливия, ты согласна с выводами Джованнины? – строго глянул на неё Варфоломей.

– Абсолютно, глаз у девочки верный. Ладно, я пошла, – по дороге к двери она ещё потрепала означенную девочку по плечу.

Но девочка, кроме прочего, славилась ещё и малой эмоциональностью. Элоиза не стала выяснять, что она подумала, но сказать ничего не сказала.

– Эдвин? – вопросил Варфоломей.

– Мне кажется, ещё вот здесь и здесь, – молодой человек показал ещё два места на большой картине.

– Принцип понятен, спасибо. Ступай, – отпустил того кивком головы, а потом оглядел остальных. – Вот так-то, господа. И дамы. Откуда, спрашивается, один и тот же уникальный оттенок зелёного цвета на двух этих картинах?

– От одной и той же руки, – пробурчала себе под нос Джованнина.

– Вот-вот, про руки. Элоиза, вы ведь не всё сказали, – Себастьен смотрел на неё с обычной своей заинтересованностью.

– Не всё, – подтвердила Элоиза. – Одна и та же рука, безусловно, касалась обеих этих картин. И я не про вас всех сейчас, я про того, у кого были кисти.

– Как я вам и говорил, – просиял Себастьен.

– Значит, определили, – Варфоломей оглядел мастерскую, потом кивнул на вторую картину, в которую никто пальцем не тыкал: – Убрать. Чтобы не маячил здесь.

Джованнина вскинулась, накрыла мольберт полотном и вывезла в противоположную часть мастерской, а оттуда, судя по звуку, ещё дальше.

Себастьен достал телефон.

– Она у тебя? – спросил он строго и безэмоционально. – Оба к реставраторам, немедленно.

23. О жизни художника

Когда Гаэтано отворил дверь и пропустил внутрь мастерской Эмму Лоран, все остальные участники позднего совещания расположились на стульях напротив входа. Два стула были оставлены для них, а Варфоломей своими внушительными объёмами загородил святого. Лист оставался на всеобщем обозрении.

– Садитесь, – кивнул им Варфоломей.

Гаэтано усадил госпожу Лоран и бросил быстрый взгляд на Себастьена.

– Монсеньор?

– Садись, сказано же, – Себастьен только повёл бровью, а Гаэтано уже сел.

Между монсеньором и дамой.

– Госпожа Лоран, у нас возник к вам вопрос. Я бы даже сказал, нам очень хочется вас послушать, – начал Варфоломей.

– Вы узнали что-то новое? – спросила она.

Как ни в чём не бывало. И вообще очень спокойна – даже не подозревает, о чём её могут спросить.

– Сударыня, зачем вы это сделали? – спросил Себастьен.

Таким голосом, когда не хочешь – а ответишь.

– Вы о листике? Я просто очень хотела взять в руки кисти.

Верно, так и есть.

– Мы вот об этом, – Варфоломей отошёл от большой картины.

– То есть? – она всё ещё сохраняла спокойствие, хотя пульс участился.

– Понимаете, сударыня, мы уже знаем. Знаем – кто и как. Не знаем только, зачем, – Себастьен был отстранённо вежлив. – И мы пока ещё не поделились этой потрясающей новостью ни с его высокопреосвященством, ни с вашим супругом.

– Ни с господином ди Мариано, – скривился Варфоломей.

– То есть, монсеньор, вы полагаете, что картину подделала Эмма? – Гаэтано смотрел на него… очень удивлённо смотрел, в общем. – Нет, я знаю, она классно рисует, но не вот это же?

Монсеньор хотел что-то ответить, но Эмма успела первой.

– То есть – не вот это же? Ты что же, считаешь, мне такая работа не по силам? – она обернулась к Гаэтано и глянула на него так, как будто она – принцесса крови, а он предложил ей вымыть пол.

– Мой портрет ты нарисовала очень похоже, но ведь там карандашом и на бумаге, пятнадцать минут на всё, а здесь чёртова прорва работы, – продолжал удивляться Гаэтано.

– А почему ты не удивляешься тому, что такую прорву работы может сделать вот эта девушка? – кивнула Эмма на Джованнину. – Или вот этот монах?

– Отца Варфоломея я сто лет знаю, он крутой. Джованнину недавно, но раз Варфоломей её к себе взял и не жалуется – то она тоже крутая. А про тебя мне и в голову не пришло, честно, – он не сводил с неё глаз.

– И ты не веришь? – она уже не замечала остальных, ей было важно – что сейчас скажет Гаэтано.

– Да я не понял даже пока, верить или нет. У меня в голове не укладывается. Я, честно говоря, думал, что это неизвестный и крутой художник-мошенник…

– А оказалось, что известный, не крутой и вообще не художник, – Эмма чуть не плакала.

Все некоторое время молчали, а потом Варфоломей изрёк:

– Вероятно, это была разновидность признания, так, сударыня?

Эмма молчала. Но снова влез Гаэтано:

– Монсеньор, а как узнали? Ну, что Эмма это сделала? Откуда сама мысль-то взялась?

– Ты по-прежнему не веришь, что госпожа Лоран талантлива и способна на большую и серьёзную работу? – негромко спросил монсеньор.

– Значит, я осёл, и ничего не понимаю в людях, – пожал плечами Гаэтано. – Но мне и в голову такое не могло прийти.

– Считайте это разновидностью извинений, – сказал Себастьен госпоже Лоран.

– Но откуда вы узнали? – она недоверчиво глянула на него.

– Это не мы, это художники, – покачал головой он. – Для меня все эти вопросы – тёмный лес, поэтому у нас здесь – высококлассные эксперты.

– Дочь моя, нас занимает вот какой вопрос: как вы добиваетесь этих оттенков зелёного? – Варфоломей взял какую-то палочку и показал.

– А, это, – она улыбнулась. – Секрет.

– Секрет вас и выдал, – кивнул Варфоломей. – Мои сотрудники обладают острыми глазами и повышенной наблюдательностью. Этот же оттенок нашли на поддельной картине. И никто из моих не понял, как он образуется.

– Ясно, – кивнула Эмма и опустила голову.

– И тут мы снова возвращаемся к уже поставленному вопросу: зачем вы это сделали, – отцу Варфоломею надоело стоять, и он сел на стул возле большой картины. – К слову, молодёжь, шли бы вы восвояси? – он грозно воззрился на Кьяру, Джованнину и Карло. – Животрепещущий вопрос мы решили, слава Господу и Джованнине. Работа на сегодня окончена, ступайте.

Молодёжь переглянулась, Карло глянул на Себастьена, но тот кивком головы подтвердил. Пришлось уходить.

Затем Варфоломей попробовал так же глянуть на Гаэтано.

– Нет, отче, не пойду. Я в этом деле по уши, не обижайтесь.

– Не знаю, по уши ли или по какую другую часть тела, про то тебе видней, конечно, – пробурчал Варфоломей.

– Пусть остаётся, – кивнул Марни и обратился к Эмме. – Так вот, сударыня, мы готовы вас слушать.

– Вы правильно сказали – мошенничество. Желание выполнить большую работу. И… ещё одна причина, – кивнула Эмма Лоран.

Она говорила с какой-то мрачной обречённостью.

– Но ведь вы даже денег на продаже не заработали, – Варфоломей тоже рассматривал её, как существо очень странное.

– Верно, – кивнула Эмма. – Мне не были важны деньги. Мне было важно – смогу ли я.

– Смогли, – кивнул священник. – Это я вам говорю, как специалист. Если бы не появился повод подвергнуть копию тщательному анализу, подделка могла бы не открыться сколь угодно долго. Тем более что она находилась в частной коллекции.

– Скажите, а почему ваш супруг усомнился в подлинности картины? – спросил Себастьен.

– Потому что ему на эту тему долбят мозг родственники, – пожала плечами Эмма. – И это происходит постоянно, я думала, он привык. А он вдруг дёрнулся и сказал – а если и правда картину давно подделали? И он владеет всего лишь копией? Нет, он не подозревал меня, он думал, что всё случилось в предыдущем поколении, а то и вовсе во время войны, и он уже унаследовал подделку. Стал выяснять – что и как. Ему назвали господина из верхушки Ватикана, который в теме подделок – Мариано. А тот уже рекомендовал своего человека. И уже от того человека, то есть от Скаполи, я узнала, что сюда попала некая проданная картина, и что он ищет к ней пути, и что это святой Себастьяно. Понимаете, я не была в курсе, кому именно досталась картина.

– Как так? – удивился Марни. – Вы не знали, кому продавали?

– Я продавала через подставных лиц. У меня есть слегка криминальные знакомства – ещё со времени учёбы. Мне нашли некоего человека, который сразу сказал – картина отправится на карантин, а потом в коллекцию знаменитого музея, не сказали какого, но – через вот этот финт с благотворительным фондом. Мол, человек нашёл у себя эту картину, он о ней ничего не знает, выбросить жаль. Продавать вот прямо как есть – это неизвестно что, много не дадут, так пусть картина отправляется в благотворительный фонд, с которым у него есть связи, а фонд распорядится ею, как сочтёт нужным, и выплатит некоторый процент этому человеку. За беспокойство.

– Это наш местный человек? – спросил молчавший до того Лодовико.

– Нет, парижский, – помотала головой Эмма.

– То есть вы просто так отдали раритет семнадцатого века? – нахмурился Варфоломей.

– Да. Мне он не был близок ничем… ну, кроме выполненной работы.

– Тогда вопрос «зачем» кажется ещё более актуальным, не находите? – поднял бровь Марни.

– Госпожа Лоран, расскажите, – Элоиза пока не собиралась подталкивать её к откровенности, ей просто стало любопытно. – Судя по всему, здесь скрывается какая-то непростая история. Мне кажется, нам нужно её знать – для того, чтобы не сделать ситуацию ещё сложнее, чем она есть сейчас.

– Это глубоко личное и никого не касается, – покачала головой Эмма.

– Это из-за твоего урода-мужа, так? Это ему ты хотела насолить? – сощурился Гаэтано. – Ухватить его за яйца, раз не хочешь расставаться с ним? Но почему бы просто не послать его подальше, он же в самом деле урод?

Эмма впилась в него глазами – некоторые так ногтями впиваются.

– Потому, что от него зависит жизнь моего отца. Зависела. До самого последнего времени. И если ты думаешь, что я не ухожу от Лорана из-за денег, то ты правда осёл и ничего не понимаешь ни в жизни, ни в людях, – Эмма оглядела остальных, но все молчали и внимательно смотрели на неё. Тогда она зацепилась взглядом за Варфоломея и продолжила: – Они были одноклассниками, мой отец и Лоран. И, как я понимаю, всю дорогу соперничали. Сначала из-за отметок, потом из-за денег, славы и девушек. Моя мать предпочла Лорану отца, зато у Лорана было крутое наследство, семейный бизнес, а ни один из отцовских проектов так и не принёс ему приличного дохода. А потом отец упросил Лорана взять его работать в банке.

У меня есть старший брат, бестолковый бездельник. Он хотел купить крутую машину, но никогда не мог на неё заработать. А покупать другую не хотел. И он упросил отца взять денег в кассе – мол, его тут берут на работу, он заработает и отдаст. По-быстрому, никто ничего не узнает. Родители всегда были к нему снисходительны, и у отца даже не щёлкнуло ни в каком месте – пошёл и взял. Брат купил машину, все были счастливы.

Примерно месяц длилось это счастье. Потом сначала брат вылетел с работы за прогулы, потом разбил машину, а потом Лоран обнаружил недостачу.

Он, конечно, владелец контрольного пакета, но у него два компаньона. И он повернул дело так, что сам-то и не против помолчать и поберечь доброе имя и свободу старого друга, но вот его компаньоны такого терпеть не будут. И предложил отцу написать признание, его заверили у нотариуса, после чего он несколько месяцев работал на Лорана бесплатно.

А потом я закончила учёбу и вернулась из Парижа домой. Хотела побыть там пару месяцев, потусоваться с друзьями, и возвращаться обратно – искать работу. Так-то я разные картинки к тому времени уже года два продавала понемногу, и у меня даже был кое-какой задел, только я о нём молчала. И вот когда я уже было собралась в Париж, к нам в дом пришёл Лоран. И сказал, что вернёт отцу ту бумагу, если я выйду за него замуж.

Я сначала не поверила – что за бред? Какой вообще замуж в наше время, он меня больше чем вдвое старше и ни капли мне не нравится. Я ему так и сказала. Но он посмеялся противно и ответил – это мы ещё посмотрим.

И родители стали на меня давить. Что я, видите ли, должна спасти отца. Они меня, получается, кормили-поили, родили-вырастили, теперь я им кругом должна. При том, что я реально видела людей, в которых родители были заинтересованы, и это не мой случай, вот совсем. Это брату всё прощали, мне же никогда не спускали никакой мелкой оплошности или шалости. Ну а я оказалась, видимо, недостаточно самостоятельной и не смогла им отказать.

Ну да, я вышла за Лорана. Конечно, никакой бумаги он отцу не отдал, зато я у него стала любимой девочкой для битья. Работать мне нечего, потому что ничего приличного я всё равно делать не умею, что это за профессия – художник? При этом я ленивая дармоедка. В Париж ехать нельзя, сиди в Марселе. Мои друзья – это стыд и позор, встречаться с ними нельзя. И вообще нечего из дому выходить лишний раз. Это платье слишком длинно, это слишком коротко, с такой прической нельзя на улицу выходить. Я заблокировала телефон, чтобы он в нём не копался – так он его разбил. Компьютера мне не положено – нечего, фриланс – это блажь, деньги мне ни к чему. Реально – когда мои запасы кончились, пришлось просить на чулки и трусы. А ему с того было столько радости, что не передать.

Я не знаю, почему он разрешил мне заниматься живописью. Тоже, наверное, не верил, что я могу сделать что-то серьёзное. А потом один из его приятелей увидел мою серию карандашных видов города – и захотел себе. Лоран, скотина, продал. И похихикал ещё – надо же, а от бесполезной меня может быть польза!

В общем, я не сразу поняла, как ему отомстить. А когда поняла – ну, нужно ж было скрываться, пришлось целую систему разработать, чтобы на мой чердак никто носа не совал. И нужно было сделать это именно со святым Себастьяном – как же, самый ценный предмет в коллекции, да и родня косо смотрит. На это ушло полтора года – нехило, но оно того стоило. Я рассматривала оригинал часами, рисовала наброски, пробовала краски, цвета и оттенки. И сделала копию.

А потом он на Рождество разругался с кузеном, и у него прихватило сердце. Начались больницы и врачи, и мне стало посвободнее. Тут-то я и развернулась с картиной, точнее – поскорее сбыла её с рук, а заодно нашла код от его сейфа и достала отцовскую бумагу. Отдавать её отцу я не собиралась – вот ещё, пусть мучаются. Я её сфотографировала и сожгла, и сняла процесс на видео. Надо будет – покажу.

Нет, я не собиралась разводиться. Со стенокардией шутки плохи, поэтому мне даже на руку, если он будет вести себя, как обычно – орать, руки распускать, пить. Обычно он врачей не слушает, сняли приступ – и хорошо, это ваш как-то заставил его лежать и принимать лекарства, а обычно он на работу тащится, чуть ему полегче становится. Но так сильно, как здесь, его ещё не прихватывало, что правда, то правда.

Вот и вся история, которую вы так хотели. Довольны? Вы крутые, что всё разгадали, а я глупая, раз не подумала про этот оттенок. Ну да, это ещё с учёбы моя фирменная фишка, типа подписи было. Вот и подписалась…