Текст книги "Лист на холсте, или Улиточьи рожки (СИ)"

Автор книги: Салма Кальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Спасибо, Себастьен, – кивнул кардинал, – и сотрудникам вашим тоже спасибо. Сегодня я побеседовал с кардиналом Доменико, и по итогам беседы он решил сменить секретаря. Господин Мариано уведомлён о том, как много кардинал Доменико знает, и готов уехать далеко и молчать. Иначе вся информация о нём становится общедоступной. Кроме того, ему пришлось возместить кое-какие растраты, так что особенно обеспеченной его новая жизнь не будет.

– Отлично, – Себастьен прямо просветлел.

– Тогда идём дальше. Господин Верчеза уволен с волчьим билетом, о нём можно более не упоминать. Остаётся мой племянник. И здесь как раз неоценимой будет помощь моего друга Бенедикта. Он уже много лет несёт службу в одной из заокеанских миссий, в Гватемале, в небольшом горном департаменте. Плотность населения велика, сотрудников недостаточно, нищета, неграмотность, отсутствие элементарной медицины и ещё много разного. Ему нужен подручный на тяжёлую физическую работу, и работы этой хватит на долгие годы. Более того, Винченцо согласился дать обет молчания.

– Как вам это удалось? – Себастьен смотрел на кардинала с восхищением.

– А выбор был – либо вот этот, так сказать, пакет условий, либо – снятие сана и в полицию. Я считаю, что и так слишком долго потворствовал ему.

– А что госпожа Кристин? – поинтересовался Варфоломей. – Не начала ли рассказывать о несчастном мальчике, и как его никто не любит?

Видимо, речь о сестре Шарля, подумала Элоиза.

– Переживёт, – отрезал кардинал. – Не в тюрьму же он в итоге отправляется. Или, Элоиза, вы настаиваете, чтобы в тюрьму?

Она не ожидала такого вопроса. Задумалась. И заставила себя отвечать.

– Знаете, из тюрьмы выходят. А если в горах Гватемалы действительно много работы, которую этот человек сможет выполнять – так пусть идёт и выполняет. И не возвращается, – злобно добавила она. – Простите, ваше преосвященство, – глянула на епископа. – У меня нет добрых чувств по отношению к этому человеку.

– Госпожа де Шатийон, я счёл возможным посвятить Бенедикта в вашу историю – и личную, и семейную, – заметил Шарль. – Он должен знать, на что способен его будущий подопечный. Более того, я отправил Винченцо к нему на исповедь.

– Я понимаю, – пробормотала Элоиза.

Вообще да, приличного тюремного срока из существующих обвинений не получится. Он все-таки никого не убивал, и мстить ему было разве что за то, что совратил и бросил, но у Шарля получилось лучше, чем смогла бы придумать она сама. Мысли поглотили её, и она даже не сразу расслышала вопрос епископа.

– …здорова ли госпожа де Шатийон?

– Да, – ответила она.

– Не слишком, – разом с ней ответил Марни.

Она подняла на него возмущенный взгляд – вот ещё только не хватало!

– Элоиза, вы не были у Бруно? – спросил кардинал.

– Нет, всё в порядке, – помотала головой она.

– Тогда я, как ваш начальник, распоряжусь о следующем: с завтрашнего дня вы в отпуске, до конца недели. Может быть, ещё сказываются последствия вашей весенней операции? Отдохните, лучше всего – поезжайте куда-нибудь. Себастьен, я могу поручить вам вывезти куда-нибудь госпожу де Шатийон, где она почувствует себя лучше?

– Меня вы тоже отправите в отпуск до конца недели? – рассмеялся тот.

– Конечно.

– Исполню, – Себастьен коротко кивнул, а в глазах у него плясали черти.

– Элоиза? – кардинал внимательно посмотрел на неё.

Она не ожидала такого от кардинала, но спорить было глупо.

– Да, ваше высокопреосвященство, я так и сделаю. Спасибо.

– Тогда ступайте, собирайтесь. Оба, – улыбнулся кардинал.

29. Давняя история. Взгляд со стороны. Полина

Вечером следующего дня Элоиза и Себастьен сидели на большом прибрежном камне, спустив ноги в воду. Да-да, в том самом месте, где они уже сидели почти год назад. Элоиза не знала, почему Себастьен решил привезти её сюда – потому ли, что им здесь было хорошо, или просто дорога сюда была быстрой и несложной. Домик оказался свободен, их с радостью приняли. Себастьен даже сводил её поужинать, но ни рыба, ни даже жареные каракатицы сегодня не радовали.

Нет, не так. Не то, чтобы не радовали, просто было абсолютно не важно – что есть и что пить.

Она не возражала против его активных действий, то есть – не требовала оставить её в покое и не трогать. Впрочем, он, глядя на неё, тоже был немногословен.

Но в какой-то момент сидения на камне всё же спросил:

– Скажите, Элоиза, а когда вы не здесь – вы где?

– То есть? – встрепенулась она.

– То и есть. Вы определённо сейчас не здесь. Со мной ваша физическая оболочка, а где блуждает в это время ваша душа? Или, может быть, она не блуждает, а где-то прячется – в коробочке, шкатулке или сундуке? И мне всего-то нужно сходить в заклятое место, принести шкатулочку и вернуть вам вашу душу? Или, может быть, она на месте, просто хорошо скрыта? Например, где-то глубоко внутри вас есть маленькая улитка. У неё очень прочный домик, прямо скажем – титановый, в нём темно и безопасно. Там никто не увидит ни страхов, ни сомнений, ни разочарований. А когда сложная ситуация минует вас – то и душа ваша, имеющая в тот момент облик улитки, выглянет из своего домика наружу, пошевелит рожками и постепенно выберется в вашу телесную оболочку. А может быть, это не улитка в домике, это нежный моллюск в своей перламутровой раковине? Сидит там, прячется, а все несчастья и беды обволакивает перламутром и превращает в драгоценные жемчужины. А мне остаётся только ждать, когда вы явите себя из этого заточения, поднявшись ото сна ещё прекраснее, чем раньше.

– Мой невероятный друг, что это? Где вы взяли эти слова? – ошеломлённая Элоиза встретилась с ним взглядом и смотрела, не отрываясь.

– Да сам не знаю, так вышло. Но скажите же, где? Где искать вашу душу, чтобы вернуть её вам?

Элоиза шумно вздохнула, получился такой полувсхип-полусмешок. Потом горло сдавил спазм и полились слёзы.

Она попыталась сказать, что всё в порядке и уже не нужно ничего искать, но язык ей не подчинялся, а гадкие слёзы продолжали литься градом.

– Это хорошо, что вы плачете, это лучше, чем ваше молчание, – его рука и так придерживала её плечи, а тут он её уже совсем прижал к себе. – На мне сейчас нет сорочки, так что вам придётся обходиться тем, что есть.

Смех прорывался сквозь слёзы – ну да, сорочки нет, только плечо, но ей нормально. Самое то.

Продышалась наконец, и вытерла лицо ладонью.

– Вы не поверите, но всё проще. Помните Полинин дом? Там, на самом верхнем этаже, есть дальняя комната, в которой всё моё детство стояли большие сундуки со старыми вещами. И когда мне случалось что-нибудь натворить – сделать то, что было запрещено, или что-то ненароком сломать, или ещё как-то провиниться – я шла туда и пряталась, и всегда надеялась, что уж там-то меня никто искать не станет. Конечно же, всегда находили. Но я всегда бежала и надеялась, что в этот-то раз я и мои грехи в безопасности. И в некоторые моменты я… представляю себе именно тот угол между двумя сундуками. Пока не вспоминаю о том, что от мира не убежишь, и от жизни, и от себя тоже. Мне кажется, у меня уже выработался рефлекс – на историю Норы точно. Стоит мне узнать что-то новое – и я словно в беспамятство проваливаюсь. Я не знаю, почему так. Пока Нора была – я общалась с ней только потому, что так было нужно, как же, родные люди, семья. А когда её не стало – то началось вот это. И я не всегда могу вынырнуть сама, в самый первый раз меня тоже вытаскивали. И сейчас мне её жаль – такую, как я её вижу. Практически без способностей, когда не стало родителей, ей было уже двенадцать, и что в тот момент было в её голове – я судить не берусь. Как будто ей было плохо в семье, почему она и жила одна, и занималась чем-то странным – ведь могла же получить нормальное медицинское образование и найти себя в работе, а там, глядишь, и вообще жизнь сложилась бы иначе. Но что о том говорить, что не случилось – того и не воротишь. Но как? Как вы догадались обо мне?

– Не знаю, – улыбнулся он. – Но раз догадался – то и хорошо.

– А откуда все эти… сказки?

– Это для обычного человека сказки, а для феи самая настоящая правда. Я не знал ничего ни о тёмном углу меж двумя сундуками, ни о дальней комнате, ни о верхнем этаже дома донны Полины. Но, может быть, будем считать, что я вас там нашёл?

– Может быть, лучше, если я услышу вас и выйду навстречу? Покажу рожки? – она криво усмехнулась.

– Попробуйте. Заодно и разберусь, где у вас рожки. Не сталкивался пока, а ведь был свято уверен, что знаю вас хорошо. Покажете?

Элоиза фыркнула, вытащила из узла волос пару шпилек и пристроила их возле ушей кончиками вверх.

– Годится?

– Вполне, – он улыбался, а на лице… да и не только на лице, кстати, слышно же, снова всё слышно!

В общем, он был очень доволен, что решил задачу. И что она снова с ним, а не в тёмном углу.

Элоиза воткнула шпильки обратно и наконец-то поцеловала его. Ещё немного – и она сможет не только брать, сможет и делиться тоже.

Элоиза ехала к Полине. Эту мысль подсказал ей Себастьен – обсудить историю Норы с кем-то ещё, не только с ним. Подходили Линни и Марго, но собрать их вместе сейчас было сложно, а Полина – вот она, рядом. Тетушка, конечно же, откликнулась на просьбу поговорить и бодро сказала, что ждёт Элу немедленно. Немедленно нельзя? Значит, после работы.

Гостиная, кресло с ногами, ужин и чай с травками. Вообще Полины не было в Риме, когда всё случилось, но потом-то она приехала, и могла обсуждать что-то с бабушками!

– Полина, что ты можешь сказать о Норе?

– О твоей сестре Леаноре, ты о ней?

– Да, именно.

– А почему вдруг Нора?

– Объясню.

– Хорошо. Знаешь, я всегда думала – за что Розамунде достался такой ребёнок. Она была очень трудным младенцем – почти всегда плакала, не отпускала Розу от себя, её было невозможно уложить спать – первый год она спала по полчаса, не больше. Ни одну няню она не приняла, не желала оставаться без матери ни на минуту. Можешь представить, во что превратилась Роза за этот год. Ну и ты же понимаешь – при таком количестве врачей на семью, какое было, все вопросы, связанные со здоровьем, исключались в первую очередь. Нет, она была здорова. А когда научилась ходить и говорить – стало попроще, но всё равно ей было трудно отпустить Розу от себя хотя бы ненадолго. Роза подчинялась ей, хотя Илария ругалась страшными словами и говорила, что так нельзя воспитывать детей, и что она, Роза, будет делать, когда девочка вырастет требовательной и несамостоятельной?

Конечно, поступление в школу, а потом ещё и появление тебя подкосили Нору. Я-то думаю, что если бы не удалось отправить Нору в Санта-Магдалена, то и тебя бы не было, у Розы и Жерома к тому моменту были очень непростые отношения. Нора хотела себе мать безраздельно, а отца игнорировала – никто не знал, почему. И когда её со слезами и истериками отдали-таки в подготовительный класс, между её родителями сразу ощутимо потеплело. Сначала Роза очень переживала, порывалась каждый день ехать и забирать дочь домой, но ты же знаешь правила, никто ей этого не позволил, и с Норой было, как со всеми, к родителям только на выходные. Никто – это Илария и тогдашняя старшая Доменика. Они же смогли немного цивилизовать Нору – по крайней мере, она научилась существовать отдельно от матери. Правда, когда родилась ты, её мир непоправимо изменился, как я полагаю – теперь внимание и любовь Розамунды принадлежали не только ей одной, но было ещё одно существо, намного более слабое и беспомощное, чем она. Илария тогда проводила с ней много времени – приезжала в школу, разговаривала с ней, пыталась тренировать её способности, в конце концов.

– А что там со способностями? Какова была официальная оценка? – вдруг спросила Элоиза.

– Чуть больше, чем ничего. И никто не смог понять, в какой области лежало это «чуть больше». Правда, сейчас мне кажется, что она могла ощущать, что недолго будет с матерью, и поэтому требовала её себе безраздельно.

– Да, мне всегда казалось, что она любит маму и не любит меня.

– Не любит – мягко сказано. Терпеть не могла. Скажи, она как-нибудь помогала тебе в первый год в школе?

– Нет. Я её практически и не помню. Мне помогала Доменика, которая сейчас Секунда – она как раз доучивалась последние два года. Все считали, что я крутая – у меня такая кузина! Взрослая, но возится со всеми нами. О том, что у меня есть ещё и сестра, и она тоже в школе, вообще узнали не сразу, а когда узнали, не поверили.

– Вот. А когда не стало ваших родителей – в неё всё равно что бес вселился. Не самый простой характер, плюс переходный возраст, плюс потеря. Все мы старались её жалеть, но пойди пожалей её, такую! А скажешь что-нибудь, что окажется не по нраву – так тут же сядет рыдать, мол, я сирота, и вы все ещё меня ненавидите. Тяжело с ней было. Ты помолчала пару недель и снова заговорила, а она как будто была в порядке, но на самом деле только тронь – и тут же слёзы градом и упрёки ко всем вокруг.

Когда она выпустилась из школы, мы уже привыкли, что никто ей не указ, разве что Илария немного. И то – ей приходилось кричать, ругаться и не знаю, что ещё использовать, чтобы до Норы дошло. Честно говоря, доходило с трудом. Тогда решили – хочет жить сама и не иметь ничего общего с семьёй – пусть, вдруг передумает? Не хочет учиться – пусть, вдруг потом захочет? Пусть попробует сама. Под некоторым присмотром, конечно. Мама посодействовала, чтобы её взяли в клинику, правда, только сиделкой, ничего больше она делать там не могла, ибо не удосужилась научиться. А потом случилась эта жуткая история, про которую я знаю только с чужих слов, потому что была с Валентином и приехала только на похороны.

– Вот, про историю. Что ты знаешь?

– А ты тоже что-то знаешь? – удивилась Полина.

– Больше, чем хотела бы, – ответила Элоиза. – Расскажу. Но сначала ты.

– Мне позвонила мама и рассказала – Нора умерла. Валентин подсуетился, и мы прилетели, и Лина, и мальчики. Тётушка Илария была чернее ночи, и ничего мне не рассказывала, а мама знала только о том, что вдруг обнаружилась беременность Норы, нормальная, она говорила, беременность, девочка. Кто отец ребёнка – Нора молчала. Тогда Илария что-то подшаманила, как я понимаю, и нашла кого-то, кто был готов взять её в жёны. Они обручились, и он погиб. А потом и она – отравление. Вот и всё, что знаю я. А ты?

– Ты знаешь, кто был тот парень?

– Нет. Из них вообще было сложно вытянуть хоть слово. Я и не пыталась.

– Хорошо. Моя очередь, – и Элоиза рассказала всё, что знала она, и показала фото документов.

И в чём участвовала – тоже.

– Вот, значит, как… – задумалась Полина. – Ты-то в порядке? Нет, я вижу, что в порядке, но я ведь не эксперт, а случай сложный.

– Уже в порядке. Видишь – я слушаю, спрашиваю, говорю сама, и меня не уносит ни в какие дебри.

– Но какова Нора – связаться со священником! У него что, тонзуры не было?

– Да была, наверное, но видишь – на фото он всегда в головном уборе. Да и Нора была не самым наблюдательным человеком.

– Не в этом дело. Там главным было «хочу», остальное не важно. Но часто ли бывает так, что всё желаемое само плывёт нам в руки? Ох, и значит, это был наш шанс породниться с Савелли… любопытно, конечно. Жаль, Иларию уже не спросишь ни о чём.

– Да, у меня тоже нашлось бы к бабушке несколько вопросов, уж поверь. И не только про Нору.

– Единственное, что я сейчас вспоминаю – то есть, такое, чего не могу себе объяснить – это фраза Иларии, брошенная как-то вскользь, в разговоре – неужели мать была права и счастье в этом возрасте невозможно. Честно, я не знаю, о чём она говорила. Бабушка Барбара временами произносила что-то странное, я, честно говоря, её побаивалась. Счастье возможно в любом возрасте – как мне кажется.

– В этом – это в двадцать два, как было Норе? Мне она иногда говорила – вот будет тебе хотя бы тридцать пять, там посмотрим. Но до моих тридцати пяти она не дожила, так что обсудить не сложилось. Ну и про счастье – да, тут возраст не важен, а важно что-то другое. Уникальное сочетание разных обстоятельств. Вот скажи, ты счастлива?

– Да, – улыбнулась Полина. – Вполне. Бывало разное, и мне тоже случалось жалеть о сделанном выборе… но недолго. Потом случалось что-нибудь, что возвращало мне веру в правильность моего пути и гармонию с собой и миром. А ты? Ты сейчас счастлива?

Элоиза задумалась.

– Знаешь, наверное. У меня лучшее за всю мою жизнь место работы, отличная компания друзей, и семью свою я люблю. И встречаюсь с невероятным мужчиной.

– А почему только встречаешься? – Полина взглянула внезапно и остро, как умела она одна.

– В смысле? Почему мы вместе не живём что ли? А зачем?

– И не хочется?

– Обременять своей повседневностью другого человека? Нет.

– Но когда узнаёшь человека в такой повседневности, он становится ещё ближе.

– Соглашусь, но я не уверена, что нам обоим это надо. Я привыкла жить сама, у него был отрицательный опыт семейной жизни. Поэтому как есть.

– Ну смотри. Это воспоминания подтолкнули тебя размышлять о счастье?

– Наверное. Спасибо тебе, я под крышечку полна информацией и иду её переваривать.

– Ступай. Кстати, о счастье и о семье. А свой нынешний день рождения ты планируешь как-нибудь праздновать?

– Не знаю, не собиралась, честно говоря.

– Ты всегда можешь мне сказать, и прийти сюда. Сама и со своими гостями. Ясно?

– Но Полина, я и вправду не знаю…

– Подумай, – улыбнулась Полина. – А сейчас и вправду ступай, поздно уже.

Было и в самом деле поздно, но по дороге Элоиза позвонила Себастьену.

– Я приду к вам, сердце моё. И вы мне что-нибудь расскажете.

Она даже сообразила попросить, чтобы ей в гостиную принесли вина, фруктов и сладостей. И успела слегка переодеться. А потом уже он к ней пришёл.

Оглядел тревожным взглядом – все они, и он, и Шарль, и Варфоломей, и Лодовико, как её видят, так первым делом оглядывают – всё ли в порядке. Теперь уже всё.

– Я попросила немного еды, вас интересует?

– Это значит, вы совсем вернулись к жизни. Это замечательно. Конечно, меня интересует немного еды. И немного вина. И потом ещё немного времени с вами, просто с вами. Рассказывайте, сердце моё. Что вам сообщила ваша тётушка?

– Она тоже знала не слишком много, как оказалось, – и Элоиза вкратце пересказала размышления Полины о Норе и её жизни. – И мне кажется, я немного поняла себя и своё отношение к Норе и ситуации.

– Говорите, я тоже хочу это понять.

– Бабушка Илария частенько повторяла, что хоть Нора и старшая, но я сильнее и поэтому должна о ней заботиться. Особенно после того случая, когда я приворожила её к вашему брату. Меня эта позиция просто наизнанку выворачивала – заботиться вот о ней? После того, что она обо мне говорит и что думает? А бабушка настаивала, причём особо не деликатничала – мол, это семья, а вопросы благополучия семьи всегда должны быть на первом месте. Даже если кто-то из семьи тебя на дух не переносит. Мне в таком контексте была ближе семья Шатийонов – с ними было проще. И с Линни, это они с Марго мне как родные сёстры. И когда Нора умерла, ощущение было – не уберегли. Не справились. Все не справились, я в том числе. Но я-то вообще никак не могла повлиять ни на неё, ни на ситуацию, да кто бы мне это тогда разъяснил? Мне только могли сказать, что я её мало любила. А поскольку это так и было, то я грызла себя, не находила разумного выхода и пряталась в виртуальных сундуках. А сейчас я себя больше не грызу. И не знаю, что тому причиной – что мы раскопали всю историю или в том, что вы вытащили меня из моего вымышленного убежища. В любом случае – спасибо.

– Не за что, Элоиза. Я рад, что удалось вызволить из плена ваши… рожки.

Она невольно рассмеялась.

– Пусть рожки, как скажете. Но я и предположить не могла, чем всё закончится, когда шла к вам вечером, чтобы пожаловаться на взлом компьютера.

– Приходите ко мне чаще, в этом есть несомненная польза, не находите? – улыбнулся он. – Давайте сделаем вам причёску с рожками, а Лодовико её сфотографирует. Или попросим у Варфоломея художника – пусть нарисует.

Элоиза наморщила нос.

– Меня – в виде улитки? Не думаю, что это хорошая идея. Развели тут… зоологию беспозвоночных!

– Улитки, феи в раковине, волшебницы за сундуком… не важно. Если вы уже смеётесь об этом, то всё хорошо.

– Как вы думаете, если мы бросим посуду здесь до утра и уйдём в спальню, мир не обрушится?

– Это, конечно, серьёзный вызов незыблемости мира, но – я думаю, мы можем позволить себе эту вольность. Ступайте, я за вами.

30. Давняя история. Знак препинания. Доменика Прима

К старшей Доменике Элоиза ехала в традиционных сомнениях. Говорить ли с ней? Если да, то о чём с ней говорить? И не сделает ли она хуже?

И уже когда впереди были видны монастырские стены, мысль оформилась. Она поговорит, да. В контексте того, чем они занимаются. А лишние вопросы можно и не поднимать. Или пресекать.

Доменика оглядела её и прямо с порога вместо приветствия выдала:

– Что с тобой произошло?

– Ты о чём? – Элоиза села, как ни в чём не бывало.

– О каких-то глобальных внутренних изменениях, которые видны невооружённым глазом. Мне видны, не знаю, заметит ли кто-нибудь ещё.

– Полине я просто рассказала.

– Тогда уж и мне расскажи, любопытно, – усмехнулась родственница.

– Я обнаружила, что в определённых ситуациях вся моя защита летит к чёрту, и я становлюсь бессильна.

– Ты можешь описать особенности такой ситуации?

– Могу, – усмехнулась Элоиза. – В том случае, если речь идёт о моей сестре Норе.

– Надо же, интересно. И часто ли так случается?

– Знаешь, нет. Не часто. Но жизнь столкнула меня с человеком, который имел к истории Норы непосредственное отношение.

– Вот как. И где ты нашла такого человека?

– Я его не искала. Так получилось. Но мне кажется, я смогла разобраться и найти в себе некоторую опору. Не без помощи и очень не сразу. А хотела бы, чтобы сама и быстрее.

– У всех есть уязвимые места, с этим ничего не поделаешь. Это своё проблемное место ты знаешь, и либо учишься его специально защищать, либо оно перестаёт быть проблемным.

– А есть и такие способы защиты?

– Вполне, – кивнула Доменика, сощурившись. – Самое эффективное – блокировка памяти. Нет воспоминаний – нет проблемы.

– Но это буду уже не вполне я.

– Конечно. И поэтому я предпочитаю второй вариант. Понять, почему болит, и вылечить. Кстати, ты производишь впечатление человека, который как раз понял.

– Мне тоже так кажется, просто я ещё не до конца с этим освоилась.

– Освоишься ещё, дело времени.

– Скажи, а что ты думаешь о смерти Норы?

– В каком смысле – что думаю?

– Было это убийство или самоубийство?

– Самоубийство. Илария пригласила меня сразу же, как её нашли, мы осматривали тело вместе. Ещё с Донатой, но той были важнее физиологические моменты. И знаешь, насильственная смерть выглядит иначе. Я не смогу сейчас объяснить тебе разницу, её нужно показывать на реальных объектах, понимаешь? А в той ситуации и я не сомневалась, и Илария была со мной согласна. Это определённо была собственная воля Леаноры. И это было бездумно и безответственно, как и всё, что она в жизни сама делала. Она могла выбрать за себя, но не за ребёнка. Родила бы – и делала бы с собой, что хотела, поднять младенца общими силами – не проблема.

– То есть… бабушка знала?

– Конечно. А что не стала обсуждать с тобой – вероятно, считала тебя недостаточно взрослой. И сделала ошибку, как мне кажется. Но Иларию уже не спросишь, а ты говоришь, что нашла выход.

– Я смогу убедиться в этом только тогда, когда столкнусь снова.

– А я убеждена уже сейчас. Раньше-то ты мне таких вопросов не задавала. А сегодня смогла. И мне кажется, что мы уже можем приступить к занятию обычным образом.

Вечером в день рождения Элоиза навестила Полину. Она собиралась сделать это вместе с Себастьеном, но когда спросила его о планах, то он сразу сказал – увы, освободится только поздним вечером. Поэтому она отправилась без него.

Вернулась к себе, заперла дверь и, не включая света в прихожей, сразу же пошла раздеваться. Краем глаза заметила тёмное пятно на полу в гостиной – там ничего не должно было быть, но, похоже, что было.

Свет любезно продемонстрировал корзину роз, с одного боку украшенную ещё и тремя контрастными по цвету лиловыми орхидеями. С другого боку симметрично переливалось тоже что-то лиловое… Это оказалось самое красивое на свете колье с аметистами, очень похожее по рисунку на подаренный в Рождество гребень. К корзине был прислонён некий бумажный пакет.

В пакете обнаружился карандашный рисунок, помещённый в раму. Изображение напоминало о прерафаэлитах и средневековых легендах. С необыкновенным искусством там была нарисована дама в старинных одеждах, сидевшая на скамье с книгой в руках, и рыцарь с мечом у пояса, отчасти напоминавший Дамиана. Рыцарь стоял у скамьи и явно что-то объяснял даме, она вежливо слушала, но по ней было видно, что больше всего на свете она хочет вернуться к своей книге. Вокруг цвели розы, порхали птицы, у ног дамы прохаживался павлин.

И всё бы ничего, но у рыцаря было лицо Себастьена, а у дамы – её собственное.

Когда Элоиза это поняла, то долго смеялась. Интересно, кто автор этого милого рисунка? Ой, а здесь, на обороте, за рамой, ещё что-то! Карточка. На карточке четверостишие – с пожеланиями счастья и радости. И подпись – Votre S.

Она достала телефон и позвонила этому S.

– Добрый вечер, Элоиза, с днём рождения! – тут же откликнулся он.

– Добрый вечер. Спасибо вам за подарок, он замечательный. Скажите, неужели вы автор этого прелестного рисунка?

– Что вы, нет. Пусть его авторство останется тайной, хорошо? Его сделали по моей просьбе. Скажите, вы уже дома?

– Да. А вы?

– И я. Заходите в «сигму». Хотя бы ненадолго.

– И много вас там, в «сигме»? – рассмеялась она, уже понимая, что сейчас пойдёт, пусть завтра и не выходной.

– Четверо, стандартная комплектация, – рассмеялся он. – Приходите, мы будем рады.

– Хорошо, – улыбнулась она и отправилась в «сигму».

Конец

.