Текст книги "Барбарелла, или Флорентийская история (СИ)"
Автор книги: Салма Кальк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
16. Кто кого
– Нас троих достаточно, – отрезал Пьетро, он по-прежнему стоял, возвышаясь над остальными.
– Господин Донати, а вы подумали о последствиях столь массового исчезновения людей, происходящих из, так сказать, одного источника? – улыбнулся Марни. – Все мы работаем в одном месте, и даже живём в одном дворце.
– А мне-то что за дело, где вы все живёте? Вас не найдут, это главное.
– Нет, не только. Вы не предполагаете, что мы могли, ну, подготовиться к визиту сюда, что ли?
– Вам это не поможет.
– А вам? Да, вы всесильны сейчас, а потом? Да и сейчас не вполне. Кстати, ваше высочество, вы пока не пробовали на господине Донати ваши специфические методы убеждения? – теперь Марни улыбался Элоизе.
– Нет, монсеньор. Вы думаете, уже пора? – она не могла не улыбнуться в ответ.
А потом взяла его за лежащую на коленях руку, выдохнула, и сделала, что просили.
То есть – попробовала. Болевой синдром, ослепить ненадолго…
И ничего не произошло. То есть никаких видимых изменений. Никакого воздействия. Впрочем, ведь она не слышит их так, как обычных людей, несмотря на всю их ощутимую плоть. Интересно, а если воздействовать на него не как на человека, а, скажем, как на призрака? Методика ни разу ею не опробованная, но нужно ведь когда-то начинать?
Воздействие не на человеческую плоть, а на ту реальность, в которой он находится. Выдавить его туда, откуда он пришёл… перстень помог сконцентрироваться, мощность выбрать среднюю – кто его знает, что там ещё ждёт до утра, и вперёд!
Это оказалось очень тяжело. Даже в глазах немного помутнело, ещё бы, Элоиза никогда не была специалистом по стихийным воздействиям. Надо честно сказать – этот способ очень затратен, и затраты не окупят результата, увы.
Впрочем, стоящий Пьетро заколебался, пошатнутся, принялся тереть руками глаза… а потом ещё вдруг схватился за шею.
– Мне кажется, работает, – удовлетворённо заметил Марни.
– Не слишком хорошо. И горло – это не я, – честно сказала Элоиза.
Сняла воздействие, и к Пьетро вернулась его уверенность. Ну то есть это она предположила по тому, как он твёрже встал на ноги. Но всё ещё держался за шею, и было видно, что ему больно.
– А про шею я понял, – Марни достал из кармана жилетки часы и взглянул на них. – Нас слишком долго нет, и Карло беспокоится. Или Лодовико. Или Гаэтано. Господин Донати, вы могущественны, и мы уважаем ваше могущество. Но мы тоже кое-что можем, а вы, видимо, привыкли за семьдесят лет, что ваши враги сейчас люди глупые, слабые и непредусмотрительные. Если вы не возражаете – я выйду, и попрошу не ковырять ваш портрет ножом. Пока. Увы, никого другого мои люди не послушают. Ваше высочество, приглядите тут в моё отсутствие?
Пьетро кивнул, Элоиза улыбнулась. Марни отпустил её ладонь и вышел.
Все молчали. Минуты через три Пьетро отнял руку от шеи и сел.
– Господин Донати, – Элоиза смотрела без улыбки. – Вы понимаете, что ковырять ножом можно не только ваш портрет? Ваша супруга Лоренца, ваша дочь Лукреция, ваши внуки. А от вашей статуи в парке, госпожа Гортензия, можно отбить фрагмент. Например, кисть руки. Правой. Вы ведь танцуете нотированные танцы, должны уметь? Без одной кисти будет не так совершенно.
– Элоиза права, – подхватил вернувшийся Марни. – Кроме того, перед тем, как отправиться сюда, мы с Варфоломеем сделали некие распоряжения. Рассказать о них?
– Расскажите, – кивнула Гортензия.
Она смотрела на них с ужасом. Кажется, начала что-то понимать.
– Итак, положим, никто из нас не выйдет за пределы виллы Донати до завтрашнего полудня, – Марни тоже больше не улыбался. – Вы, наверное, не знаете, но у меня есть люди и снаружи, за оградой – две машины, и в домике неподалёку отсюда. Они придут в музей к открытию. Поищут нас, не найдут. А далее два варианта. Несчастный случай, в результате которого большая часть коллекции будет нуждаться в серьёзной реставрации. Пожар, потоп. Красочный слой восстановят, но с очень большой вероятностью из такого холста уже никто никуда не выйдет. Второй вариант – мы знаем вашу заветную дату. Через год в этот день в здании не останется ни одной картины. Выездная выставка, например. И вы можете хотеть домой, сколько вам вздумается. Более того, никогда более в третьи выходные ноября в здании не будет ни одного портрета. Мне нравится, а вам? Далее, думаю, расскажет Варфоломей.
– Вроде неглупые люди, были, да и реставрационная мастерская здесь имеется. Но почему нет никакого понятия о том, как следует обращаться с реставратором? – Варфоломей вздохнул и повернулся к Пьетро. – Милостивый государь, под моим руководством происходила проверка подлинности экспонатов в здешнем музее. И на моём рабочем столе сейчас лежит итоговая справка. Точнее, версия этой справки. В которой написано, что более половины коллекции заменены копиями, и ценности не представляют. В списке – вы, все четверо, и ещё много ваших родичей. Держать вас здесь после той справки не будет никакой необходимости. А в другом месте ваши бесовские способности не работают. Нравится?
– Мне – да, – кивнул Марни. – Господин Донати, не слишком ли высокая цена за то, чтобы напакостить людям, не сделавшим вам пока ничего плохого?
* * *
– Но я не могу отпустить вас просто так, – покачал головой Пьетро.
– Почему же? – сощурился Марни.
– Вас слишком много. Кто-нибудь непременно проболтается.
– В таком случае мы имеем, как говорит её высочество, неразрешимую ситуацию. Вы не можете нас отпустить, мы не можем не защищаться.
– Господин Донати, – Элоиза решила вмешаться. – А почему год назад вы отпустили тех, кого отпустили? Того же Мауро Кристофори. И сегодняшнего охранника ведь тоже, да?
– Он показался нам безобидным.
– Кто именно? Болтун Кристофори или охранник с криминальным прошлым? – усмехнулся Марни. – Кстати, их вы тоже приберёте? Представляете, что потом будет с музеем? Пропажа двух десятков человек, включая нескольких сотрудников виллы и нескольких сотрудников музеев Ватикана.
– Год назад мы взяли двоих, и то одна из них сейчас не с нами. Куда мы денем всю эту толпу? Зачем они нам? – нахмурилась Гортензия. – Мне на моём портрете лишние люди не нужны!
– Мне тем более, – рассмеялась Барбарелла. – Магнуса достаточно!
– Милые дамы, а безопасность? – вкрадчиво улыбнулся монсеньор Алессандро.
– С первым лучом солнца все мы окажемся на холстах и не сможем даже пальцем пошевелить ещё целый год. И если мы хотим прожить этот год здесь – нужно договариваться, – отрезала Гортензия.
– Слава разумным дамам, их устами говорит господь, – перекрестился Варфоломей.
– Госпожа Гортензия, я именно это и предлагаю – договориться, – кивнул Марни. – Если ваши мужчины упорствуют, будем договариваться с вами. И с госпожой Барбареллой. А мужчин отправим в реставрацию.
– К нам, пожалуйста. Уж я отреставрирую. Собственноручно, – пробурчал Варфоломей.
– Что же вы, святой отец, так сразу? Мы тоже умеем договариваться, – видимо, монсеньор Алессандро не хотел в реставрацию. – Пьетро, слово за тобой.
– Прижали меня к стене, и теперь – слово за мной? И что, если я откажусь, вы меня, можно подумать, послушаете?
– Господа, и дамы, конечно же, может быть, нам выйти? – рассмеялся Марни. – И вы тут без нас договоритесь?
– Мы и при вас договоримся, – отрезал Пьетро. – Какие вы можете предоставить гарантии, что те, кто сейчас веселится в моей зале, не расскажут всему свету о том, где были и что видели?
– О том, где были – расскажут непременно, – заверил Марни. – Были в музее. Решали чрезвычайную ситуацию. И решили. Для окончательного решения вопроса потребовалось, так сказать, расширенное заседание с привлечением сторонних специалистов. Госпожа Асгерд рассказала о том, какую работу она провела и о своих выводах, отец Варфоломей осмотрел картины и засвидетельствовал, а мы все – для охраны и для пущей важности. А о том, что мы в действительности тут делали – придётся взять слово, чтобы молчали.
– И вы уверены, что никто не нарушит это слово? – усомнился Пьетро.
– Я возьму с них это слово, господин Донати. В этом случае – никто его не нарушит, – Элоиза глянула на него со всей доступной ей силой убеждения.
Некоторое время все молчали, потом заговорил Патрицио Маркони.
– А мне что делать? Я, извините, на такую работу не подписывался. Я собирался работать в маленьком тихом музее с интересной коллекцией и хорошей репутацией, а тут – то пропадающие сотрудники, то вот это бедствие, не знаю даже, как его назвать!
– Бедствие? – Гортензия снова нахмурилась.
– А вы не рассматривали себя и своё посмертное существование с точки зрения музейных сотрудников, дамы и господа? – Марни, похоже, будет теперь веселиться до утра. – Они ведь за вас отвечают, как-никак. И если с любым из вас что-то случится, скажем, если в холсте господина Пьетро кто-нибудь из моих орлов проковыряет-таки дырку ножом, то господину Маркони не сносить головы, фигурально выражаясь, и господину Лотти, директору, тоже. Поэтому, уважаемая госпожа Гортензия, я повторюсь – надо договариваться. Нам с вами. И вам – с господином Маркони. Вы же как-то смогли договориться с господином Казолари ко всеобщей пользе?
– Хорошо, предположим, что мы договоримся, – Пьетро тоже стал хмур. – Но вы знаете о пропавших людях, знаете всё. Вы ведь захотите отомстить?
– За что мне вам мстить? Эти люди не были ни моими друзьями, ни родичами, ни, прости господи, сотрудниками. Я вообще считаю, что негодного сотрудника следует выгнать, а не превращать в деталь живописного полотна, так всем потом проще, поверьте. Никто никого не ищет, никто ни на кого не обижается. Поняли, Маркони? Выгнать. Или вовсе не принимать. Теперь вы знаете, чем может закончиться недолжное отношение к музейным экспонатам, и вам придётся делать всё, чтобы такого в вашем музее не случалось.
– Я не директор и не кадровая служба, – буркнул Маркони.
– Вы работаете непосредственно с коллекцией и отвечаете за неё, как уже было замечено. Неужели вы не сможете обосновать перед директором и кадровой службой необходимость увольнения того сотрудника, который вашей бесценной коллекции вредит?
– Смогу, – кивнул тот.
Кажется, он наконец-то услышал какие-то понятные лично ему слова.
– Вот и славно, – кивнул Марни. – Господин Пьетро, я предлагаю такой механизм: мы четверо сейчас обещаем вам четверым хранить тайну о нашей незабываемой встрече. А с остальными нашими сотрудникам в вашем присутствии переговорит её высочество. Годится?
– Да, – кивнул Пьетро.
– Согласен, – отозвался Алессандро.
– Согласна, – подтвердила Готрензия.
– Согласна, – радостно улыбнулась Барбарелла.
– В таком случае, я, Себастьяно Савелли деи Марни, обещаю молчать обо всём, что видел и слышал сегодня здесь. За исключением случая, когда в разговоре участвуют те, кто присутствует сейчас здесь и тоже всё знает.
– Я, Элоиза де Шатийон, – начала Элоиза по привычке, потом поправилась, – или же Рафаэла Винченти, обещаю молчать с теми, кто не знает, и говорить только с теми, кто в курсе.
– И я, – кивнул отец Варфоломей. – С замечанием о тех, кто знает, согласен. Мне ещё про вас всех окончательный вариант заключения писать.
– И я тоже обещаю, – тихо проговорил Маркони. – Хоть я и не верю до конца.
– Можете не верить, ваше право, главное – не болтайте, – подмигнул ему Марни. – А если захочется поговорить – отец Варфоломей к вашим услугам.
Далее каждого, приехавшего из палаццо д’Эпиналь, приглашали в кабинет и просили дать слово. Никто не отказался.
– А теперь, наконец-то, можно и поесть, слава господу! – заявил отец Варфоломей, когда Карло, бывший последним, вышел, и за ним захлопнулась дверь.
* * *
Гости ушли, Гортензия ушла, Алессандро ушёл. Барбарелле, честно говоря, тоже хотелось уйти. Но она понимала, что разговор с Пьетро неизбежен, и осталась. Хотя за дверью её и ждали намного более интересные дела.
– Итак, именно тебя я должен благодарить за это вторжение, – Пьетро налил себе вина и залпом выпил.
– Отчасти, – кивнула она. – Но поверь, они бы приехали и без меня. Я слушала их обсуждения в том римском доме, где меня держали. Они нашли сведения про всех пропавших, кроме госпожи Ричардсон, они прочитали все книги Мауро, они сами решили, что здесь дело нечисто и нужно ехать, смотреть и разбираться. Ты говорил с монсеньором Себастьяно, он человек решительный. Я просто постаралась вернуться сюда к нужному дню, и всё. Думаю, без меня вам было бы намного сложнее договориться.
– Почему это?
– Потому что ты не очень-то готов кого-то слушать! И в тебе бы проковыряли дырку, – она рассмеялась, но тут же опустила глаза, увидев гнев на его лице. – Не сердись. Не трать драгоценное время волшебной ночи на глупости. А я сейчас пойду, у меня дела.
– Знать не желаю ни про какие твои дела.
Он поставил кубок на стол, подошёл, взял её за плечо и поднял. Вторая рука привычным движением скользнула ей под юбку.
– Лоренца увидит, что нас обоих долго нет, и придёт сюда. И выцарапает тебе глаза. Это не дырка в портрете, конечно, но до утра ты будешь ходить как кошкой драный. А Анриетта всё поймёт и будет смеяться над нами, над всеми троими, над тобой в первую очередь, – нет, Барбарелла не думала избежать того, что неизбежно, но попытаться стоило.
Что она, не знает его, что ли, этого Пьетро? Ну да, в юности был весьма хорош, но за столько лет приелся, честное слово. И не объяснишь ведь…
Барбарелла дотянулась и развязала ему все шнурки на вороте сорочки – пусть потом так и ходит, ведь не вспомнит! И пусть Лоренца ему их обратно завязывает, после того, как он ей объяснит, кто это развязал!
Дверь была не до конца затворена, и легкие шаги не смогла заглушить даже музыка из залы. Кто это, интересно?
– Пьетро, сейчас сюда войдут, – Барбарелла улыбнулась как можно более ласково. – Я думаю, никому не следует знать, что нам с тобой случается не только беседовать и танцевать, – и отойти, и поправить юбки.
Он прислушался… она воспользовалась этим и отступила к двери. Отворила – и столкнулась с Лоренцей.
17. Сказка о драгоценном кубке
У Лоренцы Донати, урождённой Медичи, на семейных сборищах, какими они стали в последние семьдесят лет, было две головных боли – серебряные фамильные кубки и любовницы богоданного супруга. За кубками следовало смотреть, чтобы их никто не стащил, особенно когда появлялись неучтённые гости Снаружи. Но за ними нужно было смотреть и раньше.
Жил-был король, и было у него три сына… или три дочери.
В любой сказке, какую ни припомни, начало будет таким. Но на самом деле всё обычно иначе.
Не король, нет, но Великий герцог Тосканский Алессандро – тоже хорошо. И не три сына, а сын и две дочери – Джулио, Джулия и Лоренца.
В сказке старый король умирает и делит наследство между детьми.
В жизни герцог Алессандро умер молодым, а дети остались и вовсе младенцами. И тут выяснилось, что коль герцог не состоял в венчанном законном браке со своей возлюбленной, то и дети его не могут претендовать ни на что. Ну или почти ни на что – так, немного личных вещей, во утешение.
В сказке в таком случае сыновья получали коня, осла и кота.
Дети Алессандро получили два кубка и флягу. Фляга досталась брату, а кубки – сёстрам.
И опекуна – нового герцога Козимо, представителя младшей ветви семейства.
Лоренца получила тот кубок, который Сандро Боттичелли нарисовал в руке её отца на парадном портрете. То есть – должна была получить.
Ибо это были не просто кубки, а работа самого великого Бенвенуто Челлини, прославленного ювелира. Отец с друзьями рассказывали ему о дальних странствиях, и на стенках кубков плыли в туманную даль большие корабли. А на фляге с одной стороны диковинная лодка с острым носом стремилась к невиданному зданию на берегу моря, а на обороте воины бились, сидя на спинах громадных зверей с длинными носами – слонов, так их называл отец.
Конечно, дядюшка Козимо захотел сам владеть такими драгоценностями. Мало того, что он взял детей кузена в свой дом, так ещё и драгоценностями с ними делиться – нет уж, увольте.
Поэтому молодые Медичи могли только издали любоваться на кубки и флягу – если герцогу Козимо было угодно пить из них.
Шли годы, дети выросли. Герцог Козимо нашёл им супругов, и неплохих. Лоренце выпало выйти за Пьетро Донати, венецианца, который повидал мир и собирался осесть во Флоренции.
Лоренце представили жениха, и им даже довелось переговорить между собой. Ей очень хотелось стать из родственницы-приживалки хозяйкой собственного дома, поэтому она с радостью стремилась к браку. Пьетро Донати казался ей человеком, который, случись что, сможет защитить от невзгод свою семью.
Пьетро рассказал, что герцог Козимо, которому он оказал несколько услуг, прямо спросил – что он, Пьетро, хочет взять в качестве приданого за Лоренцей. Лоренца не поверила своим ушам, а потом рассказала о кубке отца.
Герцог Козимо не рискнул нарушить своё слово, и отдал за Лоренцей в приданое два серебряных кубка и флягу. А позже Пьетро выкупил у него портрет герцога Алессандро с тем самым серебряным кубком, и повесил на парадной лестнице, среди изображений других достойных предков.
Жили после этого Лоренца и Пьетро долго и счастливо. Правда, из восьмерых детей, что дал им Господь, выжили только трое, но кому-то не было дано и этого.
В ночь на 19 ноября 1948 года, в годовщину данного когда-то Пьетро бала в честь новоселья, Лоренца с удивлением обнаружила себя во плоти возле собственного портрета, посреди бальной залы. И увидела, что такое случилось не только с ней, но и с другими обитателями картинной галереи виллы Донати.
Оказалось, что прошло без малого четыреста лет после их с Пьетро смерти, ни одного представителя семейства больше нет в живых – наследник фамилии погиб на какой-то большой войне. На вилле устроили музей.
Но ведь нужно присматривать за добром, как же иначе! Лоренца слишком хорошо помнила историю об отцовском серебряном кубке, кстати, а где он?
Впрочем, с кубками, равно как и с флягой, всё было в порядке. Они стояли внутри странного стеклянного шкафа, рядом на клочке бумаги было подписано: Посуда. Серебро. Неизвестный мастер, начало XVI века.
Как же, неизвестный мастер! Они забыли имя великого Бенвенуто Челлини?
На самом деле, «они» забыли намного больше. Даже как зовут кого из изображённых на портрете, знали далеко не всегда. Поэтому Лоренца горячо поддержала предложение мужа – да, они должны сами охранять своё имущество – как смогут. За имуществом следует смотреть.
За супругом тоже следовало смотреть. Когда он ещё при жизни задирал юбки служанкам – это было неизбежно. Теперь служанок не было, только семья, ну и ещё эти, негодные.
Когда Пьетро показал ей присланный из Франции портрет зеленоглазой блондинки Анриетты, она рассердилась – для чего держать в доме изображения посторонних людей? Но муж был неумолим – портрет останется. Это работа хорошего художника, и напоминает ему о днях молодости и поездке в Париж. Будет висеть в гостиной.
А потом он поехал в Венецию и привёз ещё один портрет, это была работа великого Тициана, и снова подружка его молодости! Рыжая венецианская девка Барбарелла, в руках у которой – морская гадина! Правда, на портрете эта гадина не выглядела склизкой и мерзкой, но морские гады просто не могут быть иными!
Лоренца крестилась и благодарила господа за то, что эти особы остались в жизни её супруга только в качестве портретов.
Кто бы знал, что случится через четыреста лет! Когда Лоренца обнаружила себя стоящей на ногах возле собственного портрета, в своём доме, напротив Пьетро, также стоящего на полу большой залы, то сначала глазам своим не поверила, а потом обрадовалась, потому что была счастлива увидеть мужа, детей, да ещё и отца, погибшего до её рождения. Но радость оказалась недолгой, потому что в залу пришли не только дети, не только внуки и прочие потомки, но и эти две мерзавки тоже!
И ведь пришлось знакомиться и изображать радость. Но какая же тут радость, скажите?
Нужно отдать обеим должное, вели они себя, как подобает особам, получившим приличное воспитание. Говорили вежливо, ни в коей мере не претендовали на её хозяйское место, флиртовали с кем угодно, только не с Пьетро. Но он ведь сам на них смотрел! И с этим-то уже ничего нельзя было поделать!
Анриетта улыбалась младшим родичам, среди них попадались и неженатые, и такие, у кого не было портретов жён и, следовательно, всё равно что неженатые.
А Барбарелла положила глаз на живого. На Роберто, который был главным в том музее, в который превратился их дом. Лоренца не знала, о чём там можно говорить, но они говорили каждый год – и не могли наговориться. И она-то была уверена, что не только говорили!
Впрочем, для живых время неумолимо, и Роберто старел. А потом и дряхлел. Ум его и язык оставались столь же остры, как и в молодости, а вот тело уже никуда не годилось. Как же страдала Барбарелла, у Лоренцы прямо душа радовалась! До того момента, пока она не застала её с Пьетро, в кабинете, в совершенно недвусмысленной позе. Да ещё с расшнурованным корсажем!
Конечно, воспитанной даме не следует так себя вести, как она тогда. Барбарелла со смехом убежала, а Пьетро она не выпустила. Исцарапала ему всё лицо, обозвала последними словами и прокляла тот день, когда согласилась стать его женой.
Он сначала искал примирения. Называл ласковыми словами, утешал, обещал, что больше на Барбареллу и косого взгляда не бросит. Она не верила.
Тогда он рассердился и пригрозил, что не разрешит ей больше покидать холст в ночь праздника. И будет она висеть на стене, как обычный экспонат, и смотреть, как другие танцуют. Хочет? Да хоть прямо сейчас, не дожидаясь первого луча солнца.
Тут уже ей пришлось его уговаривать, используя все доступные средства убеждения. Но из кабинета он всё равно вышел поцарапанный, и Анриетта увидела и хихикала, и не только она. А с Барбареллы – как с гуся вода. Села на стул, взяла на колени корзинку со своим скользким гадом – так хоть вообще к ней не подходи!
В этот раз их опять долго не было, всех. Пьетро, отца, Гортензии. Потом в кабинет позвали гостей, но не всех, только старших, молодёжь осталась. И тот, что с дочерью, видимо – присмотреть за девчонкой. Девчонка, впрочем, вела себя пристойно и беседовала с юным Донателло, почти не поднимая глаз. А остальные танцевали.
Лоренца даже позволила себе пройти пару кругов вальса с гостями – тем, что угрожал портрету мужа, и ещё одним, молодым, но с лицом в шрамах. Кроме вальса они все равно ничего танцевать не умеют. Сама-то она далеко не сразу выучилась, но пришлось, не сидеть же у стеночки, когда собственные гости танцуют! Пьетро хмурился, но не возражал.
Но в какой-то момент из кабинета стали выходить разные гости, и отец пришёл, и даже Гортензия, а Пьетро и Барбареллы всё не было. Лоренца решительно направилась туда… и в дверях столкнулась с Барбареллой.
– Иди к нему, – сказала та шёпотом. – Он очень недоволен результатами переговоров, его кровожадная натура так и не насытилась. Сделай с ним что-нибудь, а то у меня дела горят, – рассмеялась и убежала.
Вот, так всегда. Он будет обсуждать дела незнамо с кем, а ей – потом утешать его, если дело не выгорело.
Лоренца открыла тяжёлую дверь и проскользнула в кабинет.
