Текст книги "Барбарелла, или Флорентийская история (СИ)"
Автор книги: Салма Кальк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
22. Попытка два: вольта
Элоиза переводила дух на стуле у стены бальной залы.
Терять было уже нечего. Она станцевала один чудесный нотированный танец на пару с Гортензией, а потом Гортензия танцевала соло, и ей предложила сделать то же самое – явно же дама умеет, так пусть танцует. Элоизе пришлось вспомнить автора музыки к своей сольной сарабанде и изложить надобность монсеньору Алессандро. Тот неизвестным образом договаривался с тем, что звучало, наверное, как-то использовал свои способности.
И он сделал ей музыку, и она отважилась выйти, и танцевала одна перед всеми, знакомыми и незнакомыми, живыми и нарисованными. Правда, ей в тот момент не было дела до остальных, она смотрела на Себастьена.
Он стоял напротив, как раз там, куда был ориентирован её танец. И все три минуты не сводил в неё глаз.
А после финального поклона и всяческих приличествующих случаю комплиментов от всех присутствующих вышел с ней в коридор, отвёл в угол и долго целовал. И сказал потом – танцевать с вами эту ересь, то есть, простите, эту красоту невозможную я не могу, но я могу вас целовать. И не фыркайте, сердце моё, для всех наших это давно не тайна, а местным без разницы, а местные живописные полотна вообще пусть смотрят и завидуют.
И добавил, что гордится ею, и тем, что она отважилась и вышла – тоже. И пусть все видят, что мы умеем всё.
Хоть обратно иди, короче.
Нет, в зал они возвратились вместе, и Элоиза больше не планировала танцевать ничего подобного. Она думала – сядет, рядом сядет Себастьен, и они просто посидят так, и может быть выйдут на какой-нибудь вальс или два.
Они и сидели, и он принёс ей вина и пирожное, и вино было в меру терпкое, а пирожное в меру воздушное.
И ровно когда пирожное закончилось, возле её стула возник Пьетро Донати.
* * *
– Ваше высочество, я пришёл выразить своё восхищение вашим танцевальным искусством.
– Благодарю вас, – кивнула Элоиза.
– Скажите, а не умеете ли вы танцевать вольту?
Вот так, приплыли. Ещё один.
– Умею, – пожала она плечами.
– В таком случае я прошу вас оказать мне любезность и танцевать сейчас со мной. Я не собираюсь учить все эти немыслимые выкрутасы, которыми владеет Гортензия, и ещё, как оказалось, вы, но хорошая вольта на моей памяти не вредила ещё никому.
– Но господин Донати, вы ведь понимаете, что я могу не знать, как именно вы привыкли танцевать вольту? Танцуете вы только прыжки, или же перемежаете их гальярдными вставками, и какими именно?
Он удивлённо взглянул на неё – нет, она не оказывается, она просто хочет прояснить ситуацию. Менуэт Рамо – это, извините, конкретное описание. А вольта – это, извините, только шаги, две штуки. А сам танец – всегда импровизация. Сейчас. А как было пятьсот лет тому – кто их там знает!
– Я понял, о чём вы. Я думаю, мы можем договориться. О количестве шагов, совместных и по отдельности.
– Давайте попробуем, – это как минимум интересно.
Сколько лет Элоиза не танцевала ничего ренессансного? Правильный ответ – более пятнадцати. Самой интересно, что помнят ноги.
И тут появился монсеньор герцог Савелли, который выходил, чтобы избавиться от ненужных уже бокалов.
– Господин Донати, как любезно с вашей стороны не давать скучать её высочеству, – усмехнулся он.
– Её высочество весьма искусна в танце, и мне тоже хочется получить свой, пока не настало утро, – кивнул Пьетро в ответ.
– Понимаю вас. Вы тоже умеете менуэты и сарабанды?
– Упаси боже. Я человек простой, и танцы у меня простые. Так как, ваше высочество?
– Помните ли вы музыку, под которую надлежит танцевать?
– Конечно.
– Тогда давайте считать шаги. Начнём с гальярды по кругу, так?
– Годится. Далее четыре прыжка?
– Четыре? Как скажете. Я не пушинка и платье на мне не самое лёгкое.
– Ерунда. Далее, скажем, четыре шага моих, четыре ваших. И потом снова четыре прыжка. Вы опираетесь на одну руку или на две?
Подоплёка вопроса была ясна, как день: позволите вы мне поднять вас на руки при всём честном народе или предпочтёте прыгать самостоятельно, угу.
– Умела и так, и так. Вам как? – подняла она бровь.
– С вами, наверное, интереснее, если на две. Вы ведь и сами можете прыгнуть. Останется только немного вам помочь.
– О чём это вы, ваше высочество? – Марни слушал обсуждение с живым интересом.
– О танце, конечно же. Нет, я планирую только танцевать, – она улыбнулась Себастьену и повернулась к Пьетро. – Идёмте в коридор считать шаги. И уговариваться о музыке. Сколько проведений у композиции?
– Что вы имеете в виду? – не понял он и нахмурился.
– Когда играют музыканты, то они играют столько, сколько им скажешь. Когда играет записанный трек, не знаю, сталкивались ли вы со звукозаписью, то его следует заранее прослушать и просчитать – сколько раз повторяется мелодия. А у вас какая система? Нужно высказать пожелание монсеньору Алессандро и три раза топнуть ногой? Или дважды подпрыгнуть?
– Представления не имею, – пожал плечами Пьетро. – Я говорю, что мне нужно, и так есть.
– Отлично. Скажите тогда, что вам нужна вольта, сочинение господина Преториуса, два прохода.
– Идёмте, и вы сами скажете Алессандро эти магические слова.
Пьетро подал Элоизе руку и они отправились искать монсеньора Алессандро. Он попытался погладить ей ладонь, но она глянула на него сумрачно и покачала головой.
Монсеньор Алессандро воспринял задачу и обещал, что всё будет.
Естественно, поглазеть на то, как хозяин и пришлая неизвестно какая принцесса танцуют вольту, собрался весь дом. И местные, и гости из Рима. И если про последних всё было понятно – «донна Эла как-то совсем круто отрывается» и «правильно, покажем им всем», то первые, прямо сказать, смотрели с каким-то весёлым любопытством, а на последних звуках вступления прибежала госпожа Лоренца, едва ли не протолкалась через стоящих, увидела их поклон и нахмурилась.
Ох, какие знакомые звуки, какой знакомый ритм! Только вот ноги-то уже почти не ходят, после барочных-то экзерсисов! Ничего, собраться, и… Ра-два-три-четыре – пять-шесть!
А он в гальярде хорош, ничего не скажешь. Ноги так и пожирают пространство залы, вверх так и взлетает. И ест её глазами, прямо как Джиакомо перед тем в менуэте.
Элоиза оперлась руками о его плечи и прыгнула вверх, не забыв натянуть носочки и понадеявшись, что черная юбка достаточно узка и не взлетит наверх, до ушей, вместе с сорочкой.
Конечно же, он её подхватил и подбросил, и она взлетела под самые люстры, и слава богу, что они электрические.
Когда она летела мимо него обратно, он поймал, придержал и всё, как положено, но попытался достать её декольте не то губами, не то носом. А вот и нет, некогда! Ещё три прыжка впереди, ловите!
Приземлиться, и снова вверх, вверх, вверх!
Юбки не подвели, причёска не развалилась. Его соло, можно выдохнуть. И даже сделать кросс-реверанс.
А вот и её соло. Пролететь, прыгнуть, закружиться. Остановиться прямо перед ним и прыгнуть. А потом ещё, ещё и ещё.
Хорошо, что темп музыки не слишком быстрый. Немного отдышаться – и снова в пару, бежать. А потом прыгать, и соло, и ещё прыгать. Больше всего хочется упасть и сдохнуть вот прямо сейчас, но нельзя. Уф, финал. Шум, аплодисменты.
Финальный поклон в таких ситуациях Элоиза всегда выполняла очень медленно, чтобы немного отдышаться. Но он, впрочем, тоже восстанавливал дыхание – ага, повиси-ка на стене целый год!
– Благодарю, ваше высочество. Это было очень непривычно и оттого поучительно. Скажите, вы всегда танцуете так… академично? – он говорил тихо, наверное, не только потому, что хотел скрыть что-то от восторженных зрителей, он тоже дышал прерывисто, а на висках и на лбу выступили капельки пота.
– В наше время танцы этого периода исключительно сценические и академичные, – пожала она плечами. – Жизнь устраивают максимум в вальсе, а то и ещё в чём попроще. Будьте любезны, проводите меня к монсеньору герцогу.
Под взглядом монсеньора герцога они снова церемонно раскланялись и поблагодарили друг друга. После чего Пьетро отправился к Лоренце, взял её за руку и начал что-то ей тихо говорить.
А любопытствующие зрители пошли танцевать польку.
– Что это за диво, ваше высочество? – Себастьен смеялся.
– Это неприличный танец шестнадцатого века, который в настоящее время скорее технически непростой, чем неприличный. Впрочем, можно только прыгать, а между прыжками ходить пешком, и есть друг друга глазами, это тоже будет засчитано за вольту.
– Так и я могу, наверное. Покажете мне, что делает кавалер, когда дама прыгает?
– Классически – помогает ей, руками и коленом. Дама не желает быть направленной вверх коленом, и вынуждена прыгать высоко. Если платье дамы неплотно прибито к её телу – то можно в прыжке что-нибудь вытряхнуть или растерять. А потом вместе поискать, и завязать на этой почве какие-нибудь отношения.
– Право, для завязывания отношений нужен просто обычный медленный танец без всяких выкрутасов, ну или на худой конец вальс!
– Не поверите, но господину Донати я сейчас сказала именно это, и почти теми же словами.
23. Сумасшедшие с осьминогами
Барбарелла смотрела на танцующих Пьетро и принцессу. Ну да, кто бы принцессе рассказал, что у Пьетро традиция – выбрать даму, станцевать с ней вольту и потом повести её куда-нибудь, например, в кабинет. Вольту почти никто не танцует, кроме неё, Лоренцы, Анриетты и дочки Пьетро Лукреции, он всем и говорит – нужно только прыгать, я помогу, и что там ещё можно в таком случае сказать? Дама и прыгает, ну, как может, то есть, фактически, обнимается с ним на глазах всего семейства и ревнивой Лоренцы. А принцесса-то не попалась, но кто ж знал, что она почему-то умеет двигаться под музыку гальярды и прыгать в вольте? Она ж его загнала, как коня на долгом галопе!
Барбарелла захихикала и спрятала лицо на плече Гаэтано. Пусть лучше думают, что она хочет поцеловаться с мужчиной, а она и правда хочет, чем что она смеётся над Пьетро!
– Я чего-то не понял? – тихо спросил он.
– А что ты понял? – тем временем, музыка закончилась и танцоры кланялись друг другу.
– Он так странно пытается подкатить, да? – усмехнулся Гаэтано.
– Э… да, – она не сразу сообразила значение слова. – Только вот…
– Что? – его глаза тоже заискрились.
– Наш сегодняшний охранник Паоло сказал мне одну фразу, она очень подходит, как я думаю.
– И?
– Пьетро обломится, – пожала она плечами.
– Стопроцентно обломится, – рассмеялся он. – К донне Элоизе бесполезно подкатывать. И если она танцует, она только танцует, и ничего больше. Даже если монсеньора рядом нет, а уж если он с неё глаз не сводит, как сегодня, то и вовсе.
– Ничего, Лоренца утешит Пьетро, и вообще это не важно.
– Да. Ты танцуешь польку?
– Конечно, но, может быть, дождёмся вальса? Он позволяет быть ближе, – она улыбнулась и тут же опустила взгляд.
В его взгляде вдруг появилась чертовщинка.
– Ближе, говоришь? Скажи, а ваш монсеньор Алессандро умеет вытаскивать из воздуха только те мелодии, которые знает сам?
– Что ты, если бы было так, то все мы бы тут танцевали только старинные балли и бассдансы!
– То есть, ему можно заказать мелодию, и он её обеспечит? – продолжал расспросы Гаэтано.
– Наверное, – Барбарелла растерялась.
Она в самом деле не знала.
– Будь здесь и никуда не уходи, хорошо? – он обжег её ладонь поцелуем и убежал.
Впрочем, недалеко. За стеклянным шкафом с кубками Алессандро стояли двое из его отряда, одного звали Карло, и он был с красивой блондинкой, которая много знала про картины, а второго – Гвидо, он был без дамы, зато во время вальса рассказал, что у него есть кот, совсем молодой, но отличный. Они о чём-то пошептались, а потом втроём отправились туда, где Алессандро разговаривал с Маурицио Донати, нудным типом из конца девятнадцатого века, мужем хохотушки Жермены. И принялись что-то ему объяснять.
…Музыка возникла из ниоткуда. Она была медленной, густой, тягучей и очень красивой, и захватывала сразу, с первых звуков. Барбарелла не смогла понять, на каком инструменте это играют, но была очарована.
Гаэтано бесшумно появился рядом и протянул ей руку.
– Пойдём.
– Я… я не умею под такое танцевать. Это очень красивая музыка, но я не знаю, что с ней делать!
– Это очень просто, уверяю тебя. У тебя непременно получится. Точнее – у нас.
Он вывел её в самый центр залы, поставил перед собой и положил одну руку на талию, а вторую куда-то на лопатки. Её руки сами собой оказались у него на плечах. Они медленно кружились и не сводили друг с друга глаз.
Впрочем, краем глаза Барбарелла заметила, что Карло пригласил свою даму Джованну, кавалер девушки с необыкновенными фиолетовыми волосами тоже вывел её на паркет, а Гвидо, сияя, раскланивался перед миниатюрной Эжени, супругой Лодовико Донати и невесткой Гортензии. Интересно, он её тоже станет обнимать при всех? – подумала было Барбарелла, а потом поняла, что это не интересно ей нисколько.
* * *
Элоиза не видела маленького заговора доблестных сотрудников службы безопасности, и звуки электрогитары едва не заставили её подпрыгнуть.
– Что это? – Себастьен молчал и улыбался, тогда она оглядела зал и увидела танцующих.
Впрочем, их увидела не только она. Пьетро широким шагом преодолел половину зала.
– Что происходит в моём доме? – вопросил он, не дойдя до них метра два.
– Похоже, мои сотрудники учат ваше семейство плохому, – рассмеялся Себастьен. – Видите, они умеют не только дырки в портретах ковырять.
– И что это за бесстыдство?
– Уверяю вас, это не бесстыдство. Это норма, – Элоиза тоже позволила себе улыбнуться. – В наше время чаще всего танцуют именно так. И это значит не больше, чем вальс или… вольта.
– Но и не меньше, да? – Пьетро бросил на неё острый взгляд, потом оглядел стоящих вокруг и подал руку Анриетте. – Пойдём, попробуем, как это делается.
Опасливо глядя на соседние пары, уложил руки дамы себе на плечи, потом обнял её и принялся что-то ей нашёптывать.
– Разобрался, – Себастьену было весело. – Сердце моё, хотите этот танец?
Она тоже рассмеялась, не глядя, впрочем, на него.
– Я бы и не против, но мы не в палаццо д’Эпиналь и не сможем убежать потом в ваши комнаты.
– Тогда будем деликатны, – он встал сам, помог подняться ей, подал руку и повёл в середину залы медленными шагами в такт музыке.
По дороге пару раз провернул под рукой, перевёл из одной своей руки в другую и обратно, а потом закрыл пару и сначала шёл просто по кругу, а потом поймал размер в шесть восьмых и они закружились быстрыми и точными вальсовыми шагами.
– Вот так, что ни делай, всё равно закончится вальсом, – подумала она вслух.
– Как вы сами сказали, мы не в нашем римском дворце и не станем искать здесь укромные углы. Поэтому пока так, – подмигнул он. – Рассвет уже через полтора часа, а в нашем маленьком домике нас ждёт отличная комната, даже углов искать не надо.
– В домике мы будем уже еле живые, – вздохнула она.
* * *
Невероятная музыка завершилась, последняя нота всё равно что растаяла в воздухе.
– Как положено заканчивать такой танец? – улыбнулась Барбарелла своему кавалеру.
– А вот так, – он быстро и крепко поцеловал её, и только потом опустил руки.
Взял её ладони в свои, смотрел неотрывно.
– Мне нравится, – кивнула она.
– Ещё один танец? – подмигнул он.
– Может быть, – она вдруг запнулась, – пойдём отсюда в другое место?
– Непременно пойдём, – он смотрел ей в глаза, а она думала – прямо куда-то внутрь. – Где здесь можно провести некоторое время без помех с прекрасной девушкой?
– Идём, я знаю, где, – она взяла его за руку и потянула прочь из залы.
* * *
Стол был отчасти разгромлен. Лодовико охватил взглядом кучу грязных тарелок, салфеток и каких-то объедков, огляделся, увидел пробегавшего мимо Эмилио, ухватил его за рукав.
– Очистить этот конец стола от лишнего. Сейчас.
Лодовико понимал, что там, в зале, как раз понеслась душа в рай – громыхала какая-то тяжелая музыка конца прошлого века, и Карло командовал какие-то действия, которые с громким смехом повторяли те, кто ещё стоял на ногах.
– Да, шеф, – покорно кивнул Эмилио и принялся выполнять, что сказали.
Через пару минут из зала вынесло Октавио.
– Эй, ты чего тут застрял? – а потом он увидел, что делает коллега, и молча присоединился.
В четыре руки они довольно ловко освободили один из концов длинного стола. Подошла госпожа Гортензия, осмотрела, поблагодарила и принесла несколько чистых тарелок, салфеток и приборов, осмотрела всё ещё раз, осталась довольна и ушла. Парни также догадались стащить на этот край стола всю оставшуюся приличную еду и вино.
Снизу поднялся местный охранник, Паоло Флорари. Невысокий, плотный, но по слухам – очень, очень ловкий. Вообще он время от времени заглядывал в зал, и вроде бы даже с кем-то танцевал. Но сейчас он смотрел на стол явно голодными глазами.
– Ты в зал или поесть? – полуобернулся к нему Лодовико.
– Да я хотел кусок какой взять или тарелку, если можно, и обратно уйти, – он ощутимо смутился.
Это перед Кристофори и Маркони можно нос драть, а перед ними всеми уже не выходит, подумал Лодовико.
– Входные двери заперты? – уточнил он, хотя, в принципе, знал ответ.
– Да, – подтвердил тот. – Сегодня ж дождь, никто в парк не выходил.
– А вообще ходят? – удивился Лодовико.
– Год назад ходили, а как раньше, я не знаю, два года назад я не попал, не в моё дежурство всё это было, а ещё раньше меня тут не было.
– В общем, садись и ешь, раз вход всё равно на замке, – кивнул Лодовико.
Тот выдохнул, поблагодарил и принялся помогать парням приводить в порядок стол. Когда всё было сделано, Эмилио и Октавио спросили, не надо ли ещё чего и испарились, а Паоло аккуратно сел с той стороны, где накрытый стол превращался в хаос, и стал что-то складывать себе на тарелку.
– Ты-то как попал в эту чертовщину? – спросил Лодовико, ему и вправду было интересно. – Ты же не того полёта птица, что ты вообще в музее делаешь?
– Вы знаете, да? – интересно, чему он удивился?
Думал, что раз люди из Рима, так не в курсе, кто тут где? Спать хочет и не соображает, или просто дурак?
24. Ловкость рук и никакого мошенничества
Паоло родился в обычной, ничем не примечательной семье, и должен был, по мнению родни, жить обычную, ничем не примечательную жизнь. Денег в семье всегда было меньше, чем претендентов на них, ибо у Паоло было три брата и две сестры. Отец владел небольшой автомастерской и полагал, что сыновья окончат школу и будут помогать ему в бизнесе.
Два старших брата Паоло так и сделали. Они послушно ремонтировали чужие машины, и никогда не задумывались, что хорошо – это не когда ты ремонтируешь чью-то крутую машину, а когда ты на ней ездишь, и вовсе не чьим-то водителем, а сам.
Паоло было лет тринадцать, когда он прибился к перспективной компании. Компания угоняла машины и скутеры, разбирала и продавала на запчасти. Один из старших братьев помогал сбывать детали через мастерскую ничего не подозревающего отца.
Когда школа наконец-то закончилась, Паоло заявил родителю, что пока не готов идти к нему на работу. Он должен посмотреть мир. Отец, ясное дело, был против, да кто бы его слушал! Паоло с парой приятелей отправился побродить по Европе, а потом добрался и до Штатов. На что они жили – ну, как могли, так и жили, не бедствовали. Деньги, можно сказать, прямо на земле валяются, нужно только не лениться поднимать. Ну, или придумывать, как сделать, чтобы они туда упали.
К двадцати пяти годам Паоло вернулся в родной город человеком с немалым жизненным опытом. Он очень многое попробовал, многому научился, имел ряд проблем с законом, но пока ещё не настолько, чтобы попасть в международный розыск, обычно такие проблемы удавалось решать на месте. Деньги были, но не так, чтобы много, на них он купил себе вожделенную машину.
Однако, нашлись люди, которым не давали покоя прежние грешки их компании. Кому-то было очень жаль пропавшую почём зря тачку – вот идиот, за столько лет можно уже три раза новую купить! И Паоло недвусмысленно дали понять – сиди тихо и не высовывайся, хотя бы пару лет.
Был один влиятельный человек, которому когда-то посчастливилось оказать услугу. И этот человек порекомендовал Паоло господину Бенни, начальнику службы безопасности виллы Донати. Музея.
На кой мне музей? – спросил Паоло. Но ему объяснили, что это в первую очередь – тихая спокойная работа на окраине. Сиди себе с важным видом, гоняй посторонних, охраняй картины. И не попадай ни в какие истории.
Он согласился посмотреть, что это за музей такой. Ну, музей как музей. Большой мраморный домище, вокруг огромный парк с беседками, фонтанами, цветочками и вот этим всем, что положено.
Пару месяцев он осваивался. А потом начал соображать, на чём здесь можно делать деньги.
Оказалось, что это довольно просто. На виллу нередко обращались с просьбой провести фотосессию – в интерьерах ли дворца или парка, не важно. Если запрос был официальным – ну и бог с ним, как говорится. Но нередко ведь приходили просто на виллу и обращались к первому, кого видели, то есть в его дежурство – к нему. И уж конечно, он не отказывал. Более того, предлагал вариант съёмки вечером – на закате, так сказать, среди парковых цветочков и раздетых мраморных девок. Или ночью – в картинной галерее или бальной зале. А потом ещё сама собой возникла услуга – свидание в интересном месте. Сначала подкатил один приятель – типа, разреши ночью с девушкой по парку погулять. Паоло, конечно, разрешил, и даже как бы скидку сделал, знакомый же. А с других уже по полной стоимости брал. В общем, доход был не сказать, чтобы большой, но постоянный.
Потом однажды подкатил к нему один старый приятель, из таких, что и послать не пошлёшь, и помогать неохота. И попросил, чтоб какому-то его другу с компанией на праздник разрешили потусоваться ночью на вилле, поесть-выпить, ну и экскурсию до кучи. Паоло оглядел штат экскурсоводов – была там одна, Вероника, всё страдала, что денег мало да вся в долгах, как в шелках. Ну и предложил ей поводить гостей ночью по музею. Похрюкала, крыльями похлопала, но согласилась. А потом ещё раз и ещё раз. Опять же – денежка к денежке.
А ещё как-то было – привезли какое-то золото с каменюками на выставку. Подобраться к тому золоту можно было даже и не мечтать, его другие люди охраняли, и сигналку смонтировали крутую, и камеру чуть не в каждую витрину затолкали, и вообще. Но на ту выставку были отдельные билеты, их было немного, а спрос был! И тогда Паоло договорился с Марио, парнем из рекламного отдела, они напечатали пачку левых билетов, успешно распродали, а выручку поделили. Чтобы у кассира не возникло вопросов – дождались, пока она вышла на минуту, да и пододвинули пачку корешков под кондиционер, а из него как на грех капало. Корешки и размокли. Вопросов не возникло, кассира пожурили, кондиционер отремонтировали.
Это всё было хорошо, но душа жаждала большего. Конечно, был прямой приказ сидеть и не высовываться, но с каждым месяцем это становилось всё труднее и труднее.
И тут подвернулась Анжелика Райт.
Анжелика не так давно пришла на должность хранителя картин, вместо дряхлого Роберто Казолари, который помер по весне. Никто уже и не помнил, сколько лет он работал в музее – лет с полсотни, не меньше, говорят, пацаном зеленым пришёл, а ушёл почти что вперед ногами. Но крут был нереально. Каждую картину знал, что называется, в лицо и по имени. Такие байки про них рассказывал, что только и оставалось уши развесить и слушать! При нём было легко – не трогай его картины, и нормально, а до остального ему дела нет.
Анжелика же совала свой нос везде. Что и как устроено, как принято, как работает. Она пришла из какого-то навороченного музея в Вене – и что ей там не сиделось?
Но однажды она шла мимо него по коридору и сказала, что к нему имеется деловое предложение.
Паоло был очень удивлён – почему к нему и что за предложение? Тут-то и выяснилось, что она в курсе про его местные вольности, но готова о них молчать, если он ей поможет.
Договаривались, просто стоя посреди экспозиционного зала, даже смотрителей куда-то прогнали. Ну, стоят два сотрудника возле картины, и что? Никакая камера ничего не заподозрит.
Оказалось – Анжелика задумала продать на сторону картину. Крутая, конечно, он и сам об этом не раз думал, но пойди подступись к тем картинам! Не из основной коллекции, упаси господи – те сто лет как всем известны, наперечёт и вообще, продавать замучаешься. А какую-то новую, которую вот только что привезли, и какая-то там мутная история, что хозяев не то не было, не то с ними что-то не так, в общем, они концов искать не будут, случись что. А цену предлагали хорошую, можно было отложить на будущую безбедную жизнь. И всего-то она хотела, чтобы Паоло поздним вечером пустил в музей покупателя с какими-то приближёнными, осмотреть эту самую картину. И отвлечь напарника.
А напарником в тот день должен был быть Витторио Макканьяно. Он, в целом, парень неплохой, когда по работе, но вообще, конечно, не парень, а цветочек с клумбы. Сдвинутый на истории и картинах, хотел поступить в университет, да его пока туда не взяли – сдавал летом экзамены, да завалил. Вот он и сидит целыми ночами в сети, что-то читает, а потом ходит и на картины любуется, как будто что-то про них понимает. Его отправить с глаз подальше, или посадить за дальний комп, он и головы оттуда не поднимет до утра.
Дело выходило простое, а процент Анжелика обещала хороший.
Только кто б знал, в какую чертовщину они все в ту ночь вляпаются! И Анжелика, и Трейси, которая припёрлась из Штатов за картиной, и Мауро Кристофори, которого позвали дать заключение о подлинности картины, и они с Макканьяно оба!
Когда пробило полночь и из картин повалили люди, Паоло со страху чуть в штаны не наложил, но потом опомнился. Пригляделся. Точно – те самые, что на портретах. То есть, самый первый хозяин и все его потомки, чтоб им жилось легко и весело, то есть – на стенах виселось.
Было ясно как день, что сделка Анжелики сорвалась. Ну то есть, ему было ясно, ей-то нет, она до самого конца ходила и нарывалась, и Мауро за собой таскала. Поэтому следовало сначала осмотреться, разобраться в происходящем, а для этого – вести себя тихо, поменьше болтать и побольше слушать. Он и слушал – всю ночь, до рассвета, сказки и байки, и даже попытался послушать, о чём совещался в своём кабинете старый хозяин с тремя ближайшими друзьями – мужиком, у которого на портрете в руках кубок, и двумя девушками – рыжей с Ктулху в корзинке и серебряной без ничего. Обе миленькие, кстати. Только подслушать не вышло, пришёл парень, оказался сыном хозяина, и прогнал его из-под двери. Пришлось слушать других.
О том, что тусовка у них раз в году, еда-выпивка на халяву, музыка такая же древняя, как и они сами, и танцы тоже такие же. Правда, когда объявляли вальс, он пробовал приглашать некоторых милых девушек – что теперь, просто смотреть на них, что ли? Девушки улыбались, танцевали и разговаривали. Нормальные девушки – в основном.
Самая красивая из них, конечно, та серебряная, что ещё в виде статуи в парке стоит, госпожа Гортензия. Только она его, как оказалось, сильно не любит, потому что слышала, что он тут пытается устроиться и подзаработать, и ей это совсем не нравилось. Ну а что – не всем довелось уродиться картиной на стене, то есть маркизой Донати, а жить-то надо!
Младший из них всех, Донателло, вообще оказался нормальным парнем, ближе к утру разговорился и рассказывал о разном, и о войне тоже. Посидели с ним за столом, выпили. Ещё Макканьяно пришёл, тоже стал слушать. Он ведь после заваленных экзаменов в универ собирался пробовать ещё, ему вся эта история была до зарезу нужна.
А ближе к утру пришёл сын хозяина и сказал – идти с ним. Привёл в кабинет, там сидели те четверо, которые главные, и Мауро, бледный до зелени и еле дышит. И там хозяин велел клясться страшной клятвой, что никому ни полслова о том, что видели, иначе плохо будет. Ну, Паоло сначала позадирался – мол, а что будет-то, но тут Мауро прохрипел, что они расправились с Анжеликой, и он видел это своими глазами.
Что? Вот эти – с кем-то расправились?
И тут хозяин, то есть самый старший господин Донати, взял его за руку и повел куда-то, и привёл к картине, на которой был нарисован парень в красном мундире, ходил тут по залу такой. И ткнул пальцем куда-то, Паоло пригляделся… точно, это ж Анжелика! Её рыжие волосы, и платье серое тоже как у неё. И как им это удалось?
Мауро стоял и только руками махал – не раздумывай, мол, и говори всё, что от тебя потребуют.
Тут-то Паоло возьми и вспомни слухи о том, что в музее пропадали сотрудники. Да так круто пропадали, что их потом никто не мог найти, ни местная полиция, ни Интерпол. Он, помнится, ещё подумал, идиот, что вот бы найти то хорошее место, да свалить туда жить!
И ещё вспомнил, как Анжелика тусовалась здесь со студентом, который делал типа копию картины, ему вроде как по учёбе надо было. И как хвалила ту его копию. А оказалось – она эту копию на стену повесила, а оригинал куда-то за хорошие деньги пристроила, вот ловкая, то есть дура. Потому что в ночь великой тусовки из той копии ничего не вылупилось, или вылупилось, но что-то конкретно не то, и про подделку стало известно. Видимо, этого-то Анжелике и не простили.
Короче, подумал он и пообещал всё, что от него хотели. И реально ни с кем об этой истории ни слова не сказал. Ну, кроме Макканьяно, но он поступил в свой университет и уволился. И Мауро, с ним, конечно, они всё потом не на раз перетёрли.
Мауро ещё и книгу написал, целый роман, только не о том, как всё было, а сам выдумал, но всё равно круто вышло, Паоло даже прочитал – на дежурстве бывает, что ничего не происходит, ещё и не то станешь делать.
Когда снова наступил ноябрь, Паоло видел, что Мауро потряхивает. И они договорились – Паоло будет дежурить, больше никого на ту ночь попросит не ставить, убедит, что сам справится. А Мауро уговорит и приведёт Патрицио – нового хранителя, и всё ему покажет. Теперь-то они знают, что господин Казолари был знаком со всей этой тусовкой давно и хорошо, надо, чтобы Патрицио тоже познакомился, и чтобы они договорились. Так, на всякий случай.
А когда на виллу приехали три машины народу во главе с самим монсеньором Савелли, который глава службы безопасности чуть и не всех музеев Ватикана и вообще крутой человек, и с ним его ребятки, и господин Сан-Пьетро, который сюда уже приезжал недавно, и о котором знали и хорошо говорили разные важные люди, то Паоло понял, что нужно отойти и не отсвечивать. Он попытался сделать всё, от него зависящее, когда не хотел открывать ворота, но Карло Каэтани, гад такой, сказал, что иначе расскажет господину Лотти, директору, почему его, Паоло, разыскивают, и за какие такие грехи. Паоло и не думал, что он такой, думал – так, обычное трепло, у которого крутая девушка-реставратор, а трепло оказалось бывшим доктором наук и военным в отставке! Откуда только узнал, думал Паоло, а потом увидел господина Сан-Пьетро, и понял, откуда.
