Текст книги "Барбарелла, или Флорентийская история (СИ)"

Автор книги: Салма Кальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

И конечно, сидеть с господином Сан-Пьетро за столом было боязно. А тот ещё расспрашивать взялся – что да как. Пойди ему не ответь такому! Пришлось вот это всё и рассказать.

Но господин Сан-Пьетро не успел ему ответить ничего, потому что за стол пришёл Патрицио, а с ним – учёный священник из Ватикана, Мауро рассказывал, что он нереально крут, и – кто бы мог подумать – госпожа Гортензия.

Паоло подскочил даже раньше господина Сан-Пьетро и подтащил госпоже Гортензии стул. Она села и поблагодарила.

Если бы его спросили – какого цвета у неё глаза, волосы, платье – он бы не смог ответить, хотя и видел портрет миллион раз. Она была серебряного цвета – самого красивого на свете. Хоть про неё и объясняли, что это не волосы, а парик, а серебряное платье было у принцессы из Ватикана (почему принцессы-то? И разве принцессы вообще работают где-нибудь? Ладно, не важно), но госпожа Гортензия была вся как из серебра. Как её статуя в парке лунными ночами.

Интересно, это она тогда напугала того парня, Октавио, который тоже оказался из Ватикана и которого он пускал ночью в парк с его девушкой? Девушка хорошенькая, только шуганая какая-то. И ну её, эту девушку, зачем она, когда рядом сидит госпожа Гортензия! Хоть послушать, о чём они вообще тут говорят, вдруг пригодится.

* * *

Похоже, разговор начали уже давно.

– Скажите, госпожа Гортензия, по сути именно вы стали первым исследователем коллекции и первым вменяемым хранителем, так получается? – говорил отец Варфоломей, возвышавшийся над стулом тёмной громадой.

– Так, святой отец, – кивнула она и подцепила вилкой что-то себе на тарелку.

– Расскажите, как это случилось?

– Просто все они показались мне беззащитными, – пожала плечами госпожа Гортензия. – Кто, если не я? Когда после смерти мужа коллекцию хотели растащить его же родственники, мне показалось, что её нужно спасти для сына любыми средствами. Мне удалось, и средства были, – она вздохнула, – не совсем те, какие одобрил бы мой исповедник, простите, святой отец.

– Я понимаю, – кивнул он. – Мне самому доводится испытывать неподобающие чувства, если я вижу недолжное отношение к предметам искусства. Но для применения этих средств у нас есть специальные люди, – он кивнул на господина Сан-Пьетро. – Поэтому, уважаемые разнообразные господа и дамы, – он окинул строгим взглядом сидящих за столом, задержавшись на Патрицио, Паоло и госпоже Гортензии, – давайте решать проблемы сообща. Патрицио, если таковые возникнут, и ты сам не придумаешь, как их решить – позвони, мы подумаем вместе. Лодовико, я думаю, вы с Себастьяно не откажете коллегам?

– Нет, отче, не откажем. Госпожа Гортензия, вы ведь поговорили с Себастьяно про вашу поддельную картину? Ну, то есть, про то, куда мог деться оригинал?

– Извините, господин Сан-Пьетро, – Паоло понял, что нужно влезть, и плевать на субординацию. – Госпожа Гортензия не может этого знать, ну, куда дели оригинал.

– А ты что ли можешь? – тот сумрачно на него взглянул.

– Деталей я не знаю, конечно, но я представляю, к кому обращалась Анжелика, чтобы продать. Она, конечно, со мной не советовалась, но я потом, уже после всего, узнавал, мне есть, у кого спросить, просто чтобы знать, на всякий случай.

– Так ты ценный кадр, – заметил священник. – Ловкий и оборотистый, так?

– Угу, – промычал Паоло, заметив, как нахмурила брови госпожа Гортензия.

– Тогда поговорим о деталях позже, – кивнул господин Сан-Пьетро. – Я или Себастьяно позвоним тебе завтра вечером или в понедельник. Хорошо бы удалось найти эту картину.

– Это возможно? – удивилась Гортензия.

– Всё возможно, – пожал плечами господин Сан-Пьетро. – Материальный предмет не может раствориться в воздухе, где-то же эта картина есть.

– Неужели музеи Ватикана официально возьмутся за розыски? – удивился Патрицио.

– Официально – вряд ли. Но вам ведь нужен результат, а не официальные документы, я правильно понимаю? – нахмурился господин Сан-Пьетро.

– Да, – сказала госпожа Гортензия. – Если найдётся картина, это будет отличный результат. Джиневра – младшая сестра моего супруга, если она вернётся – мы все будем очень рады.

– Попробуем, госпожа Гортензия, – Паоло взглянул на неё и с удивлением заметил, что в ответном взгляде больше не было обычной брезгливости.

Вот ведь, сказал бы ему кто, что его будет заботить такая странная вещь – что о нём думает картина!

Но когда эта картина сидит рядом, дышит и говорит – то всё видится совсем по-другому.

25. Флюиды Донати

Элоиза уже не могла танцевать, только смотреть. И иногда улыбаться.

Себастьен сидел рядом, вставал, что-то где-то делал и с кем-то разговаривал, потом возвращался и снова сидел рядом.

На паркете происходило действо в лучших традициях праздников палаццо д’Эпиналь, только рулил почему-то Карло, а не Гаэтано. Танцевали какие-то буйные общие танцы, бегали цепочками, играли в игры на грани приличия (впрочем, для них всех понятия приличия выглядят очень по-разному, так что…)

Элоиза не заметила, как Марни в очередной раз откуда-то пришёл и сел рядом.

– Сердце моё, вы в порядке? Вас не нужно срочно спасать?

– Нет, – улыбнулась она. – А почему вдруг спасать?

– Я помню, как однажды вы испортились на ровном месте, и слегка опасаюсь.

– Вот вы про что. Честно – я очень устала. Но я понимаю, что нужно дождаться финала, и молчу.

– Вы хотите увидеть, как все местные жители вернутся на свои холсты?

– Нет. Более того, окажись я сама на их месте – мне было бы неприятно, если бы меня кто-то увидел в такой момент.

– Тогда что вы думаете о том, чтобы нам сейчас встать и тихо исчезнуть?

– Вы уверены? – нахмурилась она. – А наши люди? Им весело, не нужно их сейчас дёргать.

– Вот поэтому я и говорю – тихо. Ну, попрощаться с хозяином дома и с кем захотите. Лодовико останется, я только что поговорил с ним, он сказал – справится. Варфоломей тоже пока не торопится, у него там высокоучёный разговор с госпожой Гортензией и здешним хранителем.

– А вы уверены, что мы можем оставить наших людей, и с ними ничего не случится?

– Госпожи Барбареллы в доступе нет, у неё какие-то свои дела. Госпоже Гортензии мы сделали такое предложение, от которого она не смогла отказаться, в курсе также монсеньор Алессандро. Не знаю, рассказали ли господину Пьетро, но уже не важно.

– Что вы задумали? – удивилась она.

– Разыскать украденный подлинник Розальбы Каррьеры, сгинувшую Джиневру Донати. Кстати, она приходится сестрой вашему любезному кавалеру.

– Которому из? – подняла она бровь.

– Тому, который про менуэт.

– Супругу Гортензии? Тогда понятно. Но вам по силам эта задача?

– Нам по силам, – усмехнулся он ей в ухо. – И нас не ограничивают во времени. Успеем за год – молодцы. Не успеем – ещё поищем. Ну как, отправимся?

– Хорошо. Но нужно попрощаться.

Они нашли госпожу Гортензию за столом вместе с Лодовико, отцом Варфоломеем, местным хранителем и местным же охранником.

– Госпожа Гортензия, мы собираемся вас покинуть, – сообщил Марни.

– Сейчас? – нахмурилась она. – Боюсь, до утра это невозможно. Сначала уйдём мы, а потом уже – вы все.

– Кто это сказал? – улыбнулся Марни.

– Так заведено, – пожала она плечами.

– То есть всё равно вы решаете? Тогда решите в нашу пользу, пожалуйста. Её высочество танцевала со всеми и как никто, но сейчас едва держится на ногах. Я бы хотел доставить её домой.

– Я боюсь, что одна не решу этот вопрос, – покачала она головой. – Но я думаю, что вы можете попробовать.

– Благодарю вас, – Марни поклонился и поцеловал ей руку.

– Идёмте, я провожу вас, – сказала Гортензия.

И тут из зала появился Пьетро Донати.

– Очень удачно, господин Донати, – улыбнулась Элоиза. – Мы уходим. И хотим поблагодарить вас за необыкновенный приём.

– Как это уходите? Никто не покинет дом до рассвета! – сообщил он.

– Вы так привыкли к нам, что не хотите расставаться? – поинтересовался Себастьен.

– Нет, спасибо, – покачал он головой. – Хочу. Очень даже хочу. Несмотря на то, что вы, ваше высочество, блестяще танцуете вольту.

– В таком случае – прощайте, – Марни поклонился. – Действительность превзошла самые смелые ожидания. В любом случае, я желаю вам ещё много раз вот так принимать гостей в вашей бальной зале.

– Но вы не сможете выйти за ворота!

– Мы, с вашего позволения, попробуем выехать, – усмехнулся Марни. – Не получится – вернёмся. Но если вдруг я не досчитаюсь поутру кого-нибудь из моих людей – пеняйте на себя. Вернусь завтра же и собственноручно проверчу дырку в вашем портрете.

– Думаю, не понадобится. Если вам удастся – прощайте. Если же нет – ваше высочество, я приглашаю вас на финальный вальс.

Развернулся и ушёл обратно в залу. И не слышал, как Элоиза пробормотала, что уже обещала этот танец.

Они спустились вниз – с Лодовико, Гортензией, Варфоломеем и местным охранником Паоло. Марни принёс Элоизе предусмотрительно присланный тётушкой вместе с платьем суконный плащ («На улице зима, а ты куда-то собралась в бальном платье без плаща? Не сошла ли ты с ума?»), Паоло отпер двери, и все они вышли на улицу.

Накрапывал мелкий холодный дождь. Марни отворил Элоизе заднюю дверь машины, помог забраться внутрь, сам сел за руль, ворота отворились.

Машина не завелась.

– Приехали, – рассмеялся Себастьен. – Неужели они все были правы?

– Давайте, я попробую, – вылезать наружу и перебираться вперёд не хотелось, но оставаться в костюме ещё на пару часов не хотелось ещё сильнее.

– Вот, я же говорила, – Гортензия, кажется, искренне переживала.

Себастьен извлёк Элоизу с заднего сиденья и критически осмотрел.

– Вы уверены, что поместитесь за руль?

– Вполне, – Элоиза сняла перчатки и отдала ему.

Потом достала из внутренних карманов в фижмах телефон, зеркало, пудреницу, помаду и платочек, и тоже сунула ему в руки.

– Ваши сокровища нужно сохранить до дома? – рассмеялся он. – Потом расскажете, из какой черной дыры вы их достали!

– Хотя бы подержите, – пожала она плечами. – Дамы и господа, сейчас будет неприличная сцена.

Ответом были удивлённые взгляды.

Элоиза зажмурилась, подняла с боков юбки, на ощупь нашла и развязала фижмы – сначала снизу, потом сверху. Вытащила их наружу и сложила пополам. Бросила на заднее сиденье.

Охранник Паоло вытаращился. Отец Варфоломей вздохнул. Лодовико смеялся. Сильнее всех смеялась Гортензия, спрятавшись за раскрытым веером.

– Ваше высочество, вы снова всех удивляете, – Марни придержал ей дверь, а сам сел с другой стороны.

Главной мыслью для сосредоточения было «хочу переодеться и помыться». Вас четверо и вы стихийные, а я одна, но меня учили когда-то про все четыре стихии. Я не хочу с вами воевать, просто выпустите меня отсюда.

Сработало отлично. Машина завелась, и, не чихнув, выехала за ворота.

Прощайте, всяческие Донати, большие и малые. Не знаю, увидимся ли мы ещё, но было весьма поучительно.

* * *

Ехать было недалеко, но ноги успели остыть. Элоиза с трудом встала на них, держась одной рукой за дверь машины, а второй за Себастьена. Давненько ей не случалось утанцовываться до такого состояния!

– Дойдёте до дверей? Или вас уже ловить? – обеспокоился Себастьен.

– Постараюсь, – кивнула она, забрала с заднего сиденья фижмы и сложенные там кучкой мелкие предметы из карманов.

Без фижм платье с боков волочилось по земле, его пришлось подобрать. Закрывать машину выпало Себастьену – у неё не хватало рук.

Двери им отпер Марко.

– Монсеньор, донна Эла, – кивнул и вытянулся. – Всё благополучно?

– Полагаю, да, – кивнул Себастьен.

– А где остальные?

– Остались развлекаться до рассвета. И в оставшиеся две машины они никак не поместятся. Поэтому бери вот эту и поезжай к музею, но внутрь не ходить, ждать снаружи, пока кто-нибудь не выйдет и не откроет ворота.

– А там… на самом деле всё благополучно? – насторожился Марко.

– Да, вечеринка с местными сотрудниками, так сказать, – эту версию они придумали совместно с отцом Варфоломеем и Мауро Кристофори.

– Тогда ладно, – Марко кивнул и пошёл выполнять, что сказано.

Внутри нашлась ещё пара дежурных, но Себастьен успокоил всех и повёл Элоизу наверх.

К их спальне примыкали три комнаты. С одной стороны – небольшая приёмная, там собирался на мероприятие Себастьен. С другой стороны – две комнаты, одна побольше, вторая поменьше, зато с зеркалом. В одной устроили дамскую гардеробную, в другой парикмахерскую. Выглядели обе соответственно. Ничего, девы вернутся и заберут свои вещи. А сейчас туда можно не ходить. Хотя там же коробки от платья. Но платье и бельё нужно подсушить, сорочка точно вся мокрая, и корсет, возможно, тоже. И только потом паковать. А стирать и чистить будет уже тётушка Женевьев, или кто там у неё это обычно делает.

Поэтому Элоиза не возражала, когда Себастьен привёл её в ту самую свою приёмную.

– Не хотите ли чего? Пить, есть?

– Выпить много воды. Снять платье. И засунуть ноги под душ, – она сложила на пустой пока стол фижмы, а на них сверху всё то, что лежало внутри.

И сбросить наконец-то туфли! Ощутить стопами мягкий ковёр и пошевелить пальцами.

Проверила – телефон заработал. Пока Себастьен ходил куда-то вниз, просмотрела сообщения – ничего особенного. Интересно, получилось ли у Лодовико сделать хоть одну фотографию? Кажется, он фотографировал немного на лестнице, сразу же, как они приехали, пока не началось.

Она не знала, что заставило её запустить камеру и сделать селфи – пока не разделась и не разобрала причёску. Лучше бы с палки, но палки нет.

– Давайте, я сниму, – Себастьен поставил на стол рядом с кучей вещей поднос с графином, бутылкой, бокалами и чем-то ещё.

Он сначала сделал пару кадров на её телефон, потом нашёл в своём рюкзаке камеру с палкой и снял сколько-то совместных селфи.

– Благодарю, – кивнула она. – Будет, что послать тётушке. Она всегда очень хочет получить фото своих платьев.

– Теперь вас можно разоблачать?

– Да. Очень бы хотелось.

– Сначала ответьте на один неприличный вопрос.

– Да хоть на десять. Спрашивайте.

– История гласит, что люди не сдерживали своих желаний и влечений в давние времена так же, как и сейчас. Некоторые дамы и господа Донати прямо практически подтверждали этот тезис большую часть ночи. Но я не понимаю, как вот в этом, – он кивнул на её платье, – вообще можно развратничать? Это невозможно быстро снять и быстро надеть обратно! А если в вашем распоряжении совсем немного времени? – он обошёл вокруг неё, потрогал с разных сторон лиф платья и заглянул под верхнюю юбку.

– Если времени немного, то никто и не раздевался. У брюк кавалера спереди клапан на пуговицах, может быть, вы обратили внимание, на господине Джиакомо всё было по правилам. А даме следовало просто поднять юбки, – рассмеялась она. – Вы поймали какие-то флюиды от семейства Донати?

– От тех самых некоторых его представителей, – кивнул, смеясь, он. – И если поднять даме юбку – то что будет?

– Сначала другая юбка и третья, потом сорочка, – она чертовски устала, но не смеяться невозможно.

Он сел на диван, притянул её на колени и принялся исследовать пресловутые юбки.

– Кажется, понял, – он тоже смеялся, рука добралась до бедра под сорочкой и всего остального.

Да, и целоваться. До окончательного умопомрачения.

– Вот, вы раскрыли тайну, – а глаза можно уже не открывать.

– Но позвольте, а если я хочу видеть и ощущать даму всю, полностью? – его губы прошлись по груди там, где соски чудом не выглядывали из корсета и кружевных оборок.

– Значит, вам придётся освоить профессию камеристки, – да-да, его тоже следует раздеть, что хорошо для бальной залы, то совершенно излишне наедине.

– Тогда рассказывайте, как это с вас снимать, я не вижу ни одной застёжки, только булавки какие-то торчат!

– Начните с них, их должно быть шесть. Да, именно такие. Складывайте на стол, осторожно. Это специальные булавки тётушки Женевьев для прикалывания стомака, их нельзя терять. Теперь шнуровка, распускайте её. Полностью. Ещё крючок внизу. А теперь я встану, с вашего позволения.

Платье было расшнуровано и снято, и разложено на кресле, туда же отправились обе нижних юбки – чёрная и белая.

– Платье сняли, но как будто и не раздевали, – констатировал со смехом Себастьен.

– А вы как хотели? Для такого силуэта нужен каркас, – пожала она плечами.

– Танцевать-то в этом как, скажите? Это же тяжело и неудобно!

– Зато соответствует эпохе. Вы могли видеть – именно в этом как раз и танцевали. И сами танцы всегда придуманы с учётом одежды, которую носили. Вольту лучше всего танцевать в платье, как у госпожи Барбареллы – с тяжёлыми мягкими юбками. Моё платье заточено под нотированные танцы с руками – как та сарабанда. А в пышных кринолинах, как у Кьяры и половины дам в зале – вальсы и польки.

А потом она помогла ему снять фрак, жилетку и бабочку. С туфлями и брюками он справился сам. Разлил вино.

– Пить за успех предприятия пока рано, пусть вернутся сначала. Но за нас-то можно!

– За нас можно, – вернувшись нему на колени, она опять прикрыла глаза.

Себастьен рассмотрел со всех сторон её корсет, она сняла запонки манжет его сорочки. Потом он всё же дёрнул за верёвочку, а верёвочки в корсетах у тётушки Женевьев специальные, они хорошо держат нагрузку и хорошо скользят. Корсет сняли, мокрую сорочку сняли, развязали ленты у чулок, а сами чулки просто свалились на пол.

Пока Себастьен расставался со своей сорочкой и чем там у него ещё оставалось, Элоиза зажмурилась и сделала то, что всегда делала раньше после избавления от жёсткого утягивающего корсета: стала чесать придавленные бока. Она и так выглядит весьма помятой, со следами от сорочки и шнуровки, так что хуже уже не будет.

– Что это вы делаете, сердце моё?

– А вы не поняли? После бала дамы чешутся!

– Это ритуал?

– Это необходимость, – буркнула она и обняла его. – А чтобы не смотреть на помятые бока, корсет не снимали. Или снимали, но уже в темноте.

– Мы сейчас отнесём ваши помятые бока под душ, и они разгладятся.

Позже они лежали на простынях, переплетя ноги и лениво блуждая друг по другу ладонями. Даже спать хотелось не так сильно, как под конец на вилле Донати.

– Скажите, сердце моё, точнее, похвастайтесь: много ли вам за ночь поступало неприличных предложений? – вдруг спросил он.

– Ну… два, наверное, – рассмеялась она. – Но не в определённой форме, на которую пришлось бы отвечать определённым отказом, а завуалированно. Например, у господина Пьетро вольта является таким вот недвусмысленным предложением. Только он не подумал, что со мной придётся именно что танцевать, – вспоминать это до сих пор было смешно. – А вам есть, чем похвастаться?

– Местные дамы иногда смотрели на меня голодными глазами, но признаюсь, ни одной из них не удалось ничем меня увлечь. Самые поразительные, конечно, госпожа Барбарелла и госпожа Гортензия, но никто из них не сравнится с вами, – он приподнялся и поцеловал сначала верхнюю губу, потом нижнюю.

– А я… Понимаете, я никого из них не слышу и не чувствую. Ну, как нормальных людей. И это сразу же сужает диапазон восприятия. Поэтому спасибо вам за идею сбежать с бала пораньше, пока принцесса не превратилась в тыкву.

– На моей памяти вы впервые отважились называться принцессой, кстати.

– И это ведь сработало как надо, правда? Ваше имя тоже оказалось знакомо некоторым.

– И слава нашим предкам! В том числе и за то, что никого из них не угораздило попасть в галерею Донати.

– Соглашусь, – фыркнула она и поцеловала его.

26. С первым лучом солнца

Барбарелла открыла глаза и увидела, что в комнате светает. Конец близок, увы.

– У тебя есть часы? – с улыбкой спросила она лежащего рядом мужчину. – Просто часы, которые не перестают идти в эту ночь?

– Есть где-то, – он тоже улыбнулся, поцеловал её, принялся искать в ворохе одежды на полу.

Современные живые прекрасны тем, что не довольствуются возможностью свидания по-быстрому. Им нужно раздеться, и как он сказал? – чтобы полный контакт. Всем телом.

А про тело он знает много. Почему же рассвет так близко? Почему она не увела его сюда сразу, как увидела в бальной зале, с невозмутимым видом, возле портрета Франческо Донати?

– Семь пятнадцать, – он глянул на часы и отложил их обратно. – Ты уже торопишься?

– Нет. Я вообще не тороплюсь. Здешним силам без разницы, где кто из нас окажется в момент восхода солнца. И в каком виде. На холст я вернусь, как положено. Одетая и причёсанная. И с Магнусом в руках. А мой холст – здесь рядом, за стеной.

– Ты прекрасна любая, хоть одетая, хоть нет. Прекрасна и бесстрашна. Зовёшь за собой и вдохновляешь сумасшедших.

– Не хочешь ли ты со мной? – она удивилась.

– Понимаешь, если бы с тобой – это в такое место, где быть вместе каждый день, и жить вместе, и что-то делать вместе – тогда я бы не раздумывал ни минуты. Я думаю, что научился бы жить в твоей Венеции – без электричества и нормального огнестрельного оружия, и ты, думаю, смогла бы жить в нашем времени, это не сложнее, чем пятьсот лет назад. Но висеть год на стене и только на несколько часов обретать плоть, пусть и сколь угодно долго – думаю, нет. Боюсь, я бы уже через год пожалел о принятом решении.

– Понимаю. Роберто тоже не хотел остаться со мной. У него были дела, обязанности и родные, потом, правда, родных не осталось, а теперь уже и его самого не осталось. У тебя есть семья?

– Только родители и сёстры.

– А кто встречает тебя дома?

– Да у меня и дома-то нормального нет, – пожал он плечами. – Есть квартира, но она стоит пустая почти всегда. Я живу там, где работаю.

– То есть на службе? Ну, так тоже бывает. А почему ты не заведёшь себе нормальный дом? А в дом – жену, она будет ждать тебя, и воспитывать ваших детей, пока ты на службе?

– Ни одна девушка ещё не захотела остаться со мной на всю жизнь. Или я не захотел, не знаю. Меня всё время влечёт что-то новое. В девушках тоже, не только в жизни вообще.

– Ну а причём тут жена? Или у вас там сейчас все сплошь верные супруги? Мне кажется, нет, – рассмеялась она.

– Понимаешь, сейчас женятся главным образом тогда, когда уже хотят быть с кем-то и только с кем-то. Встречаться-то можно и так. Видела монсеньора и донну Элоизу? Он уже пару лет не может её уговорить выйти за него замуж.

– А почему? Я подумала, там какие-то серьёзные препятствия, раз он не муж ей, ведь они так влюблены, от них прямо искры летят!

– Наверное, ей нравится быть независимой.

– А ты был с той девушкой, от которой всю ночь не отходит наш юный Донателло, я видела, – она хитро улыбнулась.

– Кьяра очень хорошая, но очень молодая и тоже очень самостоятельная. Она говорит, что ещё лет десять даже и думать не готова про какие-то там семьи!

– Неужели сейчас все девушки такие? Я не верю.

– Самые интересные – такие. Которые восхищают, с которыми не скучно.

– Так ведь и ты восхищаешь, и с тобой, я думаю, просто не может быть скучно! Ты красив и горяч, и выдумщик, и в любви ты хорош. Правда, неужели вокруг нет ни одной девушки, которая была бы влюблена в тебя и готова быть с тобой до конца? Просто не верю. Они должны быть непременно. Наверное, ты просто не задумывался и плохо искал. Поищи хорошенько!

– А через год прийти и рассказать тебе? – его улыбка стала грустной.

– Нет, не приходи, – замотала она головой и отвернулась. – Не нужно.

Живые – живым. Он всё равно когда-нибудь состарится, а она здесь – навечно.

– Не печалься, слышишь? Нам подарили эту ночь. Без встречи с тобой моя жизнь была бы совсем другой, веришь? Вот, возьми, – он поднял с полу то, что носил на шее вместо шарфа, отстегнул яркий синий камень в оправе и вложил ей в руку. – Просто на память обо мне, – и снова обнял её.

Он прав – уж лучше целоваться до последнего, чем ждать первого луча солнца и печалиться о его неотвратимости.

* * *

Кьяра и Донателло сидели в пустом зале возле бального, и она пересказывала ему сюжет одного недавно прочитанного романа – нет, не того что о Донати, другого, когда к ним подошла госпожа Жермена, бабушка Донателло, и позвала его с собой. Он извинился и ушёл.

Тогда Кьяра огляделась и поняла, что за окнами-то уже светло! Похоже, скоро взойдёт солнце!

Она вскочила – насколько ей позволило пышное платье и уставшие ноги, и заглянула в бальную залу.

Тихая музыка играла мягко и ненавязчиво, никто ничего не танцевал, все стояли небольшими группами и о чём-то говорили. Все местные, те, кто сошёл с картин. Никого из палаццо Эпинале не было видно. Донателло стоял вместе с бабушкой и двумя джентльменами во фраках, и почтительно слушал одного из них.

Кьяра поняла, что идти через зал сейчас не стоит, и прошла снаружи, по опоясывающему коридору, туда, где стояли столы с закусками.

Она пришла правильно – там нашлись все гости и все местные сотрудники. Дон Лодовико отчётливо обрадовался, когда увидел её.

– Я уже собирался тебя искать, – хмуро сообщил он. – Времени почти половина восьмого, скоро солнце взойдёт. Не теряйся, хорошо?

– Конечно, – кивнула она. – Я только хотела попрощаться.

– А с тобой-то хотели попрощаться? – он продолжал хмуриться.

Кстати, а где монсеньор и донна Эла? Их же не съели? Остальные вроде здесь, все, ой нет, Гаэтано не видно. Наверное, найдётся.

Джованнина пересказывала господину Маркони, местному хранителю, какую-то услышанную ночью историю, он только качал головой. Франческа что-то говорила Октавио, он держал её за руку и слушал.

Когда часы пробили половину восьмого, из залы появился господин Пьетро. Оглядел их всех.

– Вы сможете покинуть дом после нас. Уже скоро.

– Да, господин Донати. Мы так и сделаем, – кивнул дон Лодовико. – От имени всех нас благодарю вас за гостеприимство.

– Не могу сказать, что был рад вас видеть, но соглашаюсь с неизбежностью. Видимо, другого варианта и вправду не существовало.

– А я думаю, сын мой, что всё к лучшему, – вмешался подошедший отец Варфоломей. – Вы познакомились с Патрицио, а Патрицио познакомился с вами. Когда он придёт в себя – а это случится скоро, я думаю – он станет работать к вашей взаимной пользе. И подумайте о такой вещи: будет хорошо, если всегда какой-нибудь разумный сотрудник музея будет знать вашу тайну. Да, он будет пользоваться ею сам, но и сможет оберегать её от других, менее разумных. Я бы на вашем месте взял это за правило. Глядишь, и не придётся уничтожать глупых и некомпетентных.

– Я подумаю, святой отец, спасибо, – усмехнулся Пьетро.

Видимо, мысль о том, что с живущими сейчас можно договариваться, умерла разом с господином Казолари. Но жизнь-то продолжается!

– И сразу договоримся, что кто-то из нас придёт через год – рассказать о поисках вашей потерянной картины, – добавил дон Лодовико. – Или же она сама уже будет к тому времени здесь.

– Было бы неплохо, благодарю вас, – церемонно кивнул Пьетро. – Но сейчас наше время заканчивается, и я прошу вас спуститься вниз. Остальное касается нас и только нас.

– А попрощаться можно? – Кьяра сама не поняла, как осмелилась спросить.

Господин Пьетро осмотрел её с высоты своего роста, как будто впервые увидел.

– Если вы желаете, – пожал он плечами.

– Я тоже желаю, – сказал вдруг Паоло, местный охранник.

– Ступайте, но не задерживайтесь здесь, – кивнул им хозяин. – И прощайте.

Он повернулся и ушёл в залу, где взял под руку госпожу Лоренцу.

Кьяра подхватила юбки и быстро долетела до Донателло.

– Нам всем пора, – дыхание сбивалось, но она старалась говорить спокойно. – Спасибо за чудесный бал. Я всегда буду помнить о нашей встрече, господин Донати.

– И я, – он кивнул и грустно улыбнулся. – Я провожу даму, – сообщил он родне, предложил ей руку, прямо как монсеньор донне Элоизе, и направился с ней к выходу из залы.

Краем глаза Кьяра успела увидеть, как Паоло неловко, но почтительно кланяется госпоже Гортензии.

А потом они кивнули друг другу и расстались, и Донателло пошёл назад к своим, а Кьяра взяла под локоть дона Лодовико и отвернулась от всех, чтобы никто не видел её лица.

* * *

Гаэтано снова не заметил момента – стало ещё светлее, между шторами пробрался нахальный яркий луч, и осветил его одного в комнате, в которой не было ни надушенных чем-то шёлковых простыней, ни ваз с цветами, только кожаный диван. На полу не было сорочки и бархатного платья, не лежала на кресле небрежно брошенная туда жемчужная сеточка для волос. И корзинки с осьминогом тоже не было.

Он неспешно оделся, глянул в зеркало – оно оказалось настоящим. Всё в порядке, да. Можно показываться начальству. Но почему же так грустно?

Он не мог не зайти в соседнюю залу.

Портрет был на стене, как ему и положено. Барбарелла Бальди, Обручённая с морем, сумасшедшая девушка с осьминогами.

Его булавка сияла синим слева, возле туго затянутой шнуровки.

Что-то блеснуло на полу, под картиной, в добравшемся сюда луче солнца. Он подошёл ближе и увидел маленького бронзового осьминога, подвеску, таких на её платье было под сотню, наверное.

Гаэтано сжал осьминога в кулаке и отправился искать остальных.

* * *

Спальня неплохо отапливалась, окно было приоткрыто. И они услышали подъезжающие машины.

Себастьен встал и подошёл к окну, из него как раз был виден главный вход.

– Все вернулись, – сказал он через некоторое время.

Двери внизу захлопали, были слышны голоса, смех, что-то ещё. Себастьен надел что-то и ушёл вниз.

Элоиза всё это время лежала и не шевелилась – и это было хорошо. Просто лежать и не шевелиться. Ещё бы стопы намазать, но это уже завтра, дома. Это нужно было догадаться и взять с собой мазь.

Себастьен вернулся, в доме стало тише.

– Вот теперь, сердце моё, можно пить за успех мероприятия, – он помог ей сесть и вложил в руку бокал.

– И спать, – прошелестела она в ответ.

– И спать, – согласился он.

Отнёс бокалы куда-то, забрался к ней под одеяло и обнял, но она уже не слышала и спала.