Текст книги "Барбарелла, или Флорентийская история (СИ)"
Автор книги: Салма Кальк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– Рафаэла Элоиза Винченти, рада знакомству, – негромко и небрежно произносит она и протягивает руку.
Свободную, естественно. На ней нет перстня в фалангу пальца, а есть просто пара колец.
Его реакция оказывается предсказуема.
– Ваше высочество… или величество? – голова опускается автоматически, но глаза испытующе смотрят.
– Высочество, – подтверждает Элоиза.
Он склоняется и целует ей руку. Себастьен спокоен, но глаза распахнуты и в них смех. Они обсудят это потом.
– Бартоломео Диаманте, он же – отец Варфоломей, наш компетентный специалист в вопросах не только искусства, но и веры, и всего, что водится в человеческих душах, – Себастьен считает своим долгом представить всех. – Лодовико Сан-Пьетро – мой друг и заместитель, госпожа Кьяра – его дочь. Она проявила большой интерес к истории вашего семейства, как в фактах, так и в легендах, равно как и госпожа Франческа – это сотрудница её высочества, – небрежный кивок в сторону Элоизы. Госпожу Перссон вы должны знать, она провела здесь у вас немало времени. Остальные – мои люди.
– Моя супруга Лоренца, мой младший сын Пьетро, – столь же церемонно произносит хозяин и представляет молодого человека в воротнике и даму в синем с золотом платье, которая всё время напряжённого разговора стояла снаружи и разве что прислушивалась.
– А почему госпожа Лоренца на портрете в другом платье? – громким шёпотом спрашивает Кьяра.
– Потому, что танцевать она больше любит в этом, – пожимает плечами Пьетро. – Дамы и господа, родичи, друзья и гости, мы рады приветствовать всех на вилле Донати. Пусть сияет свет и звучит музыка, как здесь было от века. Радуйтесь и веселитесь, ибо это наша ночь, так заведено, и так будет. Монсеньор Алессандро, возьмёте ли вы на себя снова почётную обязанность быть распорядителем нашего празднества?
– О да, – кивает монсеньор Алессандро, мужчина в синем бархате, его светлые локоны достают до плеч, перстни брызжут блеском драгоценных камней, а плащ переливается золотыми нитями подкладки.
Он делает кому-то знак, и откуда-то, непонятно откуда, звучит музыка. Элоиза знает эту музыку – это павана середины шестнадцатого века, ей доводилось под неё танцевать.
Хозяева и местные жители бойко становятся в пары – Пьетро с Лоренцей, Барбареллу приглашает монсеньор Алессандро, остальные кавалеры тоже быстро находят себе дам. Возле них останавливается совсем молодой человек в тёмном костюме – как будто это двадцатый век между мировыми войнами. Он вежливо наклоняет голову и представляется:
– Донателло Донати, к вашим услугам. Могу ли я пригласить эту даму? – он спрашивает Лодовико и кивает на Кьяру.
– Можете, – скупо соглашается Лодовико, получив от Кьяры подтверждающий кивок.
Кьяра робко улыбается, быстро надевает перчатки и подаёт руку.
– Ваше высочество, не желаете ли танцевать? – спрашивает Себастьен.
– Да, монсеньор, благодарю вас.
– Но я не знаю этого танца.
– Не страшно. Если я что-то понимаю – мы сейчас будем ходить пешком колонной, следуя за первой парой. Возможно, если мы встанем вот за этими людьми, то сможем смотреть на их ноги и делать то же, что и они.
– Вот ещё, зачем мне их ноги? Я уж лучше потом взгляну на ваши, – смеётся он.
– Договорились, – кивает она с самым церемонным видом, на какой сейчас способна.
Колонна начинает движение по бальной зале.
14. Экспонаты и хранители
После открывающей паваны был объявлен вальс. В нём решились поучаствовать даже те из гостей, которые во время первого танца стояли и смотрели – там-то непонятно что, а здесь-то вальс, это знают все. Кьяра заметила, что танцевать пошли и Франческа с Октавио, и Джованнина с Карло. Монсеньор и донна Эла стояли вместе с доном Лодовико и что-то обсуждали. А сама она украдкой разглядывала своего неожиданного кавалера и, страшно сказать, очень стеснялась. Что-то мешало ей вести себя, как обычно со знакомыми парнями, и она не могла понять, чем отличается от других именно этот. Даже если бы он не был непонятно кем, странной сущностью, возникшей из старинной фотографии.
– Скажите, почему вы решили пригласить меня на танец? Мы ведь незнакомы? – она подняла на него взгляд и несмело улыбнулась.
– Именно поэтому. Увы, так сложилось, что я последний в этом клане, и все остальные гости сегодняшнего праздника старше меня. У них другая жизнь и другой жизненный опыт. И даже регулярные вылазки в современный мир этому не очень-то помогли, все смотрят на всё теми глазами, к каким привыкли раньше, во время своей нормальной земной жизни. Они не очень-то любят гостей, почти все. И они здесь давно, а я – недавно. И я всегда рад, если к нам случайно попадает кто-то из нынешней жизни. Можно не просто потанцевать, но и поговорить. Вы близки мне по объективному возрасту и очень красивы. Отчего бы не потанцевать и не поговорить с вами? Как так получилось, что ваш отец взял вас сюда?
– Я сама не поняла, как так получилось, но госпожа Барбарелла пригласила и меня тоже, – надо же, «очень красивы»! Или их раньше прямо учили делать комплименты, а нынешних не учат, или что это вообще? – Я приходила к вам в музей, и мне очень понравилось. И ваша история понравилась. И читать разные апокрифы про вас всех было очень интересно.
– Какие апокрифы? – рассмеялся он.
Он очень здорово смеётся. Заразительно.
– Написан целый роман про всю вашу семью, вы не знали? Да наверное нет, ведь он существует только в сети, а на бумаге его никто не напечатал, но вы, наверное, и про сеть не знаете?
– Господин Казолари рассказывал тем, кто оказался здесь до меня. Я не представляю, как это выглядит, но могу вообразить некое волшебное хранилище, к которому у всех в любой момент есть доступ и где можно получить ответ на любой запрос.
– В принципе да, так и есть, но только никогда нельзя стопроцентно доверять той информации, которую получишь, иногда книги вернее, – улыбалась Кьяра.
– Так это и с любой обычной библиотекой так, автор текста говорит только то, что может сам постичь и изложить.
Кьяра достала из сумочки телефон и только хотела показать, как выглядит эта самая сеть и книги в ней, но оказалось, что телефон выключен и не включается!
– Ой, я не могу показать вам, – огорчилась она.
– И не нужно. Год назад гости тоже говорили, что у них не включаются телефоны. Это же телефоны так сейчас выглядят, я правильно запомнил?
– Да, правильно, – Кьяра со вздохом убрала гаджет обратно в сумочку.
– Скажите, вы чем-нибудь занимаетесь? Кроме того, что дочь строгого отца?
Надо же, «дочь строгого отца», она потом расскажет это дону Лодовико! Но монсеньор молодец, такое представление сняло все расспросы – кто она да что здесь делает.
– Я учусь в университете и работаю. Вы ведь тоже учились в университете?
– Да, я изучал историю. А что изучаете вы?
– Дизайн. Но я пока ещё только первокурсница, у нас есть и просто история, и история искусств. Мне очень повезло, что я работаю в палаццо Эпинале, и его высокопреосвященство разрешает мне пользоваться его прекрасной библиотекой!
– Вы любите читать?
– Да. Расскажите, что вы читали? Что было модным в ваше время?
– А вы готовы разговаривать дальше и танцевать? Пока звучат вальсы, их уже научились танцевать все, даже те, в чьё время их не было и быть не могло. Кстати, а сейчас танцуют вальс?
– Обычно нет, но я танцую. И остальные наши тоже танцуют. У нас летом был праздник, юбилей его высокопреосвященства. И донна Эла нас всех научила. Она танцует лучше всех, она и монсеньор. Видите? – Кьяра кивнула на кружащуюся по зале пару.
– Тогда я позволю себе пригласить вас ещё на один танец. Мне что-то рассказывали про этикет, но со всеми своими родственницами я знаком и танцевал не раз, а вас вижу впервые, и что-то мне подсказывает, что утром мы расстанемся навсегда. Поэтому прошу вас.
Маркиз Донателло Донати подал Кьяре руку, она поклонилась, подала свою и встала с ним в пару.
* * *
Вальсы звучали с четверть часа, и за это время гости и хозяева присматривались друг к другу. Иногда Элоиза видела снисходительные усмешки в глазах обитателей виллы – как будто все Донати знали о пришедших снаружи что-то, неведомое им самим. Она больше не ощущала угрозы, только любопытство. Но танцевали живые – с живыми, а нарисованные – с нарисованными, за исключением молодого маркиза Донателло, того самого последнего в роду, который как пригласил Кьяру, так и продолжал с ней разговаривать. Видимо, они нашли какие-то темы для беседы.
Они с Себастьеном тоже прошли пару кругов по зале, местные их внимательно осмотрели и, кажется, одобрили.
А после вальса объявили какой-то контрданс, название оказалось Элоизе неизвестным. Себастьен привёл её к стулу, на соседнем уже расположился Варфоломей, рядом с ним сидела строгого вида дама в прекрасном французском платье второй половины восемнадцатого века, и Патрицио Маркони. Они обсуждали – кто бы мог подумать! – живописную коллекцию Донати.
К ним подошёл Пьетро Младший, ему была нужна дама.
– Гортензия, отец просит вас подойти к нему в кабинет.
– Конечно, – серьёзно кивнула дама и встала. – Святой отец, я вернусь, и мы ещё об этом поговорим. Вы – замечательный собеседник.
И вместе с молодым человеком удалилась.
– И чем ты так очаровал прелестную даму? – поинтересовался Себастьен.
– Мы говорили о происходящем здесь. Госпожа Гортензия ещё при жизни много занималась коллекцией – составила первый каталог, написала несколько подробных биографических справок. Её очень заботит то, что происходит с коллекцией сейчас. Она переживает за все неверные этикетки и глупые рассказы экскурсоводов. И я понимаю её. Конечно, в нашем деле встречаются и случайные люди, и они работают как-нибудь, ну да такие встречаются везде. Но я никогда не предполагал, что им, – Варфоломей кивнул на ближайшую картину, портрет Лоренцы Донати, урождённой Медичи, – тоже есть до этого дело. Что их мнение нужно учитывать. Да что у них вообще есть это мнение! Вот ты, – он обернулся к Патрицио, – что о них думаешь? Это ведь твоё хозяйство, не моё. Как ты завтра или там в понедельник на них теперь смотреть будешь?
– Да я и сейчас не знаю, как на них смотреть, – пробурчал Патрицио. – Это вы с ними какие-то беседы ведёте, а у меня вообще язык не поворачивается. Я думал – я здесь хозяин, а вышло? Это они тут хозяева! А мы – так, для декорации!
– Погоди, уныние – грех. Тебе дана редчайшая возможность узнать свой фонд, так сказать, изнутри. Пользуйся! Теперь-то я не сомневаюсь, откуда Роберто знал все эти тонкости и детали, о которых потом писал в статьях и книгах. Я думаю, он был стопроцентно в курсе. Иначе просто не могло быть. Но всю жизнь хранил тайну, и остался в здешних хрониках достойным и уважаемым человеком. Я удивлён, что здесь нет его портрета, из которого он выходил бы к нам среди всех этих вот!
К ним снова шёл Пьетро Младший. Интересно, к кому на этот раз?
– Господа, отец приглашает вас… видимо, вас всех к себе в кабинет, – он вежливо поклонился и ждал ответа.
Внимательно слушавший искусствоведов Себастьен как будто отмер.
– Да, пожалуй, нужно пойти нам четверым. Господин Маркони, отец Варфоломей, её высочество и я.
– Её высочество? – нахмурился Пьетро.
– Именно, друг мой, её высочество. Она – наш неизменный консультант по разным деликатным материям, а нынешняя материя – деликатнее некуда. Извольте проводить нас, – Себастьен встал и подал Элоизе руку.
– Как скажете, – Пьетро пошёл из зала, показывать дорогу.
15. Высокие договаривающиеся стороны и их позиции
В кабинете сейчас было что-то вроде конференц-зала. От прежних дней остался камин, большой стол, письменный прибор и подсвечники на нём, шкафы. Возможно – портьеры. Но к старинному письменному столу был приставлен ещё один, длинный и современный, и вокруг него стояли стулья.
Стол был накрыт – закуски, напитки, приборы. У окна стоял Пьетро Сильный, у камина – Алессандро Медичи, за столом сидела Гортензия.
– Прошу, господа, – Пьетро кивнул на стол. – И дамы. Кстати, кто-нибудь видел Барбареллу?
– Да, отец, я видел, танцевала с одним из этих, – известил Пьетро Младший.
– Ты имеешь в виду – из гостей? – отец глянул на него так, что тот ощутимо смутился и молча кивнул. – Так пойди и сообщи, что мы все уже здесь.
Пьетро отправился наружу. Отец Варфоломей подошёл к столу, попробовал на крепость стул и уселся. Себастьен подвёл Элоизу к столу с другой стороны и отодвинул для неё стул. Явно предполагалось, что хозяин сидит во главе основного стола, а его родичи – вероятно, рядом. Гости расположились по обе стороны приставленной части – с одной стороны Варфоломей и Маркони, с другой – Себастьен и Элоиза.
Дверь распахнулась, принеся вихрь звуков снаружи и какие-то косметические запахи. Вошла Барбарелла, довольная и сияющая.
– Как хорошо, что вы все уже здесь. Пьетро, ты прав, нужно поговорить.
– Я уже собирался делать это без тебя, раз ты занята. Садись, и приступим.
Барбарелла улыбнулась Себастьену, и он пододвинул для неё стул между собой и Варфоломеем, в торце стола, напротив хозяина дома.
– Все ли познакомились? – спросила она. – И будет хорошо, если кто-нибудь нальёт мне вина. И не только мне, остальным тоже. Пьетро? Ты ведь главный!
Пьетро молча разлил вино.
– Барбарелла права, нужно представиться и обозначить свои позиции. Итак, я Пьетро Донати, хозяин этого дома. К сожалению, в настоящее время имею возможность лично смотреть за своим имуществом всего одну ночь в году. Это мой тесть, герцог Тосканский Алессандро Медичи. Гортензия – супруга моего потомка Джиакомо, она жила через двести лет после меня. А Барбареллу, как оказалось, все знают.
– С нашей стороны на переговорах присутствуют главный хранитель коллекции виллы Донати Патрицио Маркони, также – отец Варфоломей, художник, искусствовед, реставратор, сотрудник музеев Ватикана, её высочество Элоиза – наш консультант-аналитик и я, Себастьяно Савелли, глава службы безопасности кардинала д’Эпиналя. Кардинал занимается некоторыми делами музеев Ватикана, поэтому все мы тоже некоторым образом не чужды музейным проблемам. Нам всем будет очень приятно, если вы удовлетворите наше любопытство – какие силы помогают вам в том, что происходит сейчас в вашем доме? Как так получилось? Насколько я знаю, обычно картины не покидают своих холстов и рам, а спокойно висят там, куда их повесили, даже если вдруг у них и есть по этому поводу какое-то особое мнение.
– Я могу рассказать об этом, но для начала нам придётся договориться, – Пьетро поставил бокал и смотрел на Себастьена в упор.
– О чём же? – состязаться с Себастьеном в гляделки бесполезно, Элоиза это точно знала.
– О том, что произойдёт с первым лучом солнца.
– Я надеюсь, все обитатели дворца в этот момент вернутся в своё естественное состояние, – лениво пожал плечами Марни.
– Это не предмет договора, это неизбежность.
– Что тогда предмет договора?
– Вернётесь ли в своё естественное состояние все вы. Или останетесь в нашей тёплой компании, – усмехнулся Пьетро.
* * *
– Я правильно понимаю, что вы угрожаете нам всем тем самым, что испытывали некоторые нерадивые сотрудники музея, начиная, если я не ошибаюсь, с 1949 года? – улыбнулся Себастьен.
– Вы провели изыскания, – усмехнулся Пьетро. – Но это знание вам ничем не поможет.
– И что с нами станется? – продолжал улыбаться Себастьен. – Мы исчезнем из мира людей, это я уже понял. А куда мы при этом денемся?
– Останетесь с нами, – отрезал Пьетро. – Вам хотелось узнать? Вы узнали. Возможно, вы слышали, что за любопытство приходится платить. Вот и заплатите.
– Боюсь, не смогу относиться к вашим словам серьёзно, пока не представлю себе весь механизм, – покачал головой Себастьен.
– Извините, но я вообще не могу относиться к этим вот… иллюзиям серьёзно! – воскликнул Маркони. – Святой отец, не могли бы вы изгнать отсюда дьявола, я вот только не могу сказать, где у него гнездо, но ведь оно есть, это несомненно!
– Успокойтесь, – улыбнулась Барбарелла. – Вам ведь пока не причинили никакого вреда? Вот и посидите тихо. Послушайте их. Мне кажется, они хорошо говорят, оба.
– Не вижу ничего хорошего!
– Прекрати истерику, Патрицио, – отрезал Варфоломей. И мрачно глянул на Пьетро: – Сын мой, гласи. Поведай нам то, чего мы ещё не знаем.
Пьетро помолчал немного, видимо, собирался с мыслями.
Махнул рукой, и на беломраморной стене, над камином, вдруг высветились ярко-алые буквы.
Друзья, родичи, коллеги!
Случилось так, что неумолимое течение жизни лишило нас естественного покровительства владельцев – ни одного из семьи Донати ныне нет среди живых.
Наш дом назван музеем, все мы стали музейными экспонатами.
О нас заботятся – как могут. Но что значит тепло, холод или солнечный свет в сравнении с тем, что нынешние наши управители не знают о нас ничего? Они не связаны с нами узами крови, дружбы или долга, они просто выполняют свои служебные обязанности.
Эти люди не всегда помнят, кого из нас как зовут, кто был автором какого портрета и какого времени та или иная картина. При этом они берут на себя смелость рассказывать о нас другим людям, которые придут сюда, в эти стены, желая узнать больше о вилле Донати и её владельцах.
Между нами и забвением не осталось никого и ничего – кроме нас самих.
Раз уж волею Господа или каких других сил мы способны иногда возвращаться в эти стены – мы должны сделать всё, чтобы хранить нашу историю и отголоски нашей жизни. Пока о нас помнят – мы живём. Пока знают наши имена, пока знают, кто из нас когда жил и что сделал – мы живём.
Пусть в этих стенах звучат настоящие истории нашей жизни.
Холст очень хрупок, но написанное на холсте проживёт намного дольше, чем человеческое тело. Все мы уже дольше живём в виде образов на холстах, чем жили во плоти. И те из нас, кому это под силу, обязуются беречь и охранять остальных от всех внешних неблагоприятных обстоятельств, чтобы наша жизнь на холсте продолжалась как можно дольше. Необразованные люди отправятся в мир иной, а мы останемся здесь.
Те, кто готов разделить эти идеи, остаётся с нами до тех пор, пока захочет и сможет
Те, кто против – не сойдут со своего холста во веки вечные.
А враги наши будут посрамлены и низвергнуты.
Во имя Господа и именем Его.
Vita brevis, ars longa.
Пьетро Донати
Алессандро Медичи
Барбарелла Бальди
Гортензия Донати
19 ноября 1948 года от Рождества Христова
Варфоломей качал головой, Патрицио Маркони хмурился, Себастьен загадочно улыбался. А Пьетро, тем временем, заговорил.
– Не знаю, доводилось ли вам видеть, как в вашем доме хозяйничают чужие люди? И у вас нет ни сил, ни возможностей изгнать их туда, где им подобает находиться? Мне вот довелось. Нет, когда я затеял это дело с домом и приобрёл в него первый портрет, то и не подозревал, что задумка проживет без малого четыре сотни лет. И если бы не мой неудачливый потомок – жила бы по сей день, полагаю. Но он, по крайней мере, погиб со славой, тут ничего не скажешь, всё чисто. И как смог, позаботился о том, чтобы имущество рода не растащили совсем. Я не возражаю против того, чтобы мои сокровища хранили и показывали людям, и чтобы при этом рассказывали о славных деяниях моей семьи, я тоже не возражаю. Но пусть рассказывают, как было, а не придумывают! Я бы ещё понял, если бы не осталось ни листочка, ни строки, ни письма, ни книги. Но мои потомки были внимательны к семейной истории, и нынешним хранителям нужно всего лишь изучить то, что уже написано и собрано до них! И если они ленятся сделать это, тогда что они здесь делают? А если и ленятся, и никуда не пропадают?
Я думаю, это сам господь надоумил меня обратиться с мольбой о том, чтобы ситуация как-то изменилась. Но он, видимо, решил, что раз я до сих пор считаю себя хозяином, то это моё дело – смотреть за своим имуществом. И мне была дана такая возможность.
С 1948 года от рождества Христова один раз в году все мы получаем возможность сойти с холстов, обрести плоть и прожить эту ночь, как обычные люди. И изменить то, на что у нас достанет сил. Неверные подписи к картинам. Неправильные факты – не раз случалось кому-то из нас записывать своё жизнеописание и класть записки на стол к тому здешнему работнику, который допускал ошибки в рассказах или в записях. К счастью, господин Роберто Казолари оказался человеком знающим и вежливым – он не стал требовать первенства и абсолютного права решать наши судьбы. Мы встретились и договорились. И до тех пор, пока он был жив, всё шло хорошо. Более того, мы немного помогли ему – с деньгами, да и со здоровьем тоже. Я понимал, что от него зависит наша спокойная и тихая жизнь здесь, равно как и сама возможность сходить на этот пол раз в год. Но увы, он оказался не вечен, а его преемница Анжелика Райт воплотила в себе худшие черты, какие я бы только мог представить в человеке на такой должности. Она была жадной до денег и равнодушной к тому, чем занималась. Она подменила нашу Джиневру копией. С тех пор Джиневра сходит с холста, но это уже не она! Девочка не узнаёт никого из нас, и даже собственного мужа Риккардо не узнаёт, и движется кое-как, и вообще на себя не похожа! Анжелика Райт собиралась продать в частную коллекцию ещё один портрет, и неизвестно, что бы осталось от нашего собрания через год, если бы она продолжала обладать властью над всеми нами!
– И тогда она очень своевременно исчезла, – заметил Марни.
– Да. Хотите сказать, что окажись в ваших руках враг, которому в другой момент вы не сможете противопоставить ничего – вы бы не воспользовались возможностью и не расправились бы с ним? – нахмурился Пьетро.
– Я бы именно так и поступил, – кивнул Марни. – Но расскажите же, как вы это сделали.
Пьетро перевёл дух, глотнул вина.
– В самую первую ночь, семьдесят лет назад, мы вчетвером встретились и договорились. Так получилось, что только мы из всех Донати и прочих могли не только желать, но и что-то для этого делать. С нами было благоволение свыше – мы не сомневались в источнике своего могущества – но выражалось это в том, что каждому из нас оказалась подвластна сила одной из стихий.
Я всегда слышал токи земли – рост деревьев, мысли камня, вздохи фундамента дворца и окружающего виллу парка. Я и место-то это выбрал для дома потому, что знал – сюда не дойдут наводнения ли, землетрясения или что-то ещё, дом, построенный здесь, простоит века. Алессандро так же чувствует воздух. Гортензия всегда умела договариваться с огнём. Однажды чуть не спалила нам дом, но в итоге всё оказалось к лучшему. А Барбарелла как ещё при жизни спуталась с какими-то морскими гадами, так и таскается с ними до сих пор, даже на портрет попала с каракатицей.
А вместе мы оказались всемогущими. Но – только в пределах дома и парка.
Поэтому пока мы здесь, в эту ночь будет звучать любая музыка, какую бы нам захотелось, и на столах будут любые кушанья и вина. Нам подвластна только эта ночь, но её мы проведём так, как нам захочется.
А когда мы будем возвращаться на свои холсты, то можем прихватить с собой, кого пожелаем. Я предлагал Роберто уйти и стать одним из нас, но он не согласился, ему была важна его человеческая сущность, жизнь и смерть. А вот некоторых других мы не спрашивали.
– Тех самых, которых потом не смогли найти? Госпожу Франческини в 1949-м, художника Бирколотти в 1983-м, Лолу Патти в 2002-м и Анжелику Райт – год назад?
– Да, эти были, всё так. Первая из них была глупа и заносчива, не желала ни читать семейный архив, ни слушать тех, кто его читал, и рассказывала всякую ересь. Товарищи по работе её не убедили, тогда пришлось убеждать уже нам. То есть – не убеждать, но принимать решение. И мы приняли его, её можно разглядеть на заднем плане портрета моей бабушки Аннунциаты – если приглядываться и знать, в каком месте искать.
Художника, по вине которого мы потеряли Джованну, забрал себе Пьетро Младший, Джованна была его дочерью.
Мерзкую девку, которая водила сюда своих мерзких друзей, никто брать не хотел. Её поместили на оборот объявления о выставке – стояло такое дело в большом зале. Эта штука до сих пор находится где-то в подвале.
Нелюбимая нами Анжелика Райт окончила свои земные дни среди изображений деревьев на портрете Риккардо, мужа Джиневры. Нужно очень постараться, чтобы найти её там.
А приехавшая с ней вместе беспардонная особа из-за океана досталась госпоже Мари. Особа хотела приобрести портрет Мари в свою коллекцию, теперь они неразлучны. К слову, Мари не осталась здесь у нас, она вернулась во Францию, в какой-то из тамошних музеев, как я понял. Это случилось уже после ночи нашего праздника, и я мог разве что ловить обрывки разговоров, поэтому не знаю деталей. Госпожа Ричардсон пребывает с ней. Хотите знать подробности? Спросите Мауро Кристофори, он должен был написать для двух этих мерзавок заключение о ценности и подлинности портрета Мари, он вам расскажет.
– Позвольте, кто такая Мари и кто такая госпожа Ричардсон? Про остальных-то мы знаем, – вклинился Варфоломей.
– Мари не имеет отношения к нашему семейству, она французская герцогиня, её портрет писал Рубенс. Холст попал сюда случайно, в том числе нужно было установить время написания и подлинность портрета. Благодаря тому, что Мари сама всё о себе рассказала, удалось установить ещё и личность. Но сегодня её с нами нет.
А о госпоже Ричардсон мы знаем ещё меньше, только имя. Она приехала откуда-то из-за океана, она была богата, она хотела картину. Она получила картину. Точнее, картина получила её, но это уже детали.
– Скажите, а как эти люди столь удачно попадали на виллу в нужную ночь? – продолжал расспрашивать Марни.
– Это нетрудно. Первым трём просто внушили, что они должны так сделать. Вы знакомы с Барбареллой и понимаете, как это происходит. Анжелика Райт заявилась сама, и я вижу здесь господень промысел – если бы она выбрала любую другую ночь для своих бесовских дел, то ничего бы ей не было. Но она выбрала нашу ночь – и получила сполна.
– Хорошо, но разве те люди, которых вы решили оставить с собой, не выбираются из своих холстов подобно вам? – задал следующий вопрос Марни.
– Кто ж им разрешит? Я не имею такого намерения. Мои родичи и коллеги – тоже, – отрезал Пьетро. – А теперь вы всё знаете, и мы возвращаемся к вопросу о том, куда мы будем размещать вас.
– Полагаю – никуда. Для чего вам это нужно?
– Потому, что вы знаете слишком много.
– Но ведь год назад вы отпустили Кристофори? Конечно, он запуган и не рассказывает ничего, но он уже опубликовал пару книг, и если внимательно их читать, то можно легко представить себе весь механизм вашей власти здесь.
– Вы о чём? – нахмурился Пьетро. – Он нарушил слово?
– Формально – нет. В его романах вещи и люди не названы своими именами, и всё происходящее я представил себе только сейчас, благодаря вашим словам. И я понимаю так – он собирался представить вам господина Маркони, нового главного хранителя. А наш визит в его планы не входил.
– Он пишет книги о нас? – изумилась Барбарелла. – Обо мне, о Пьетро, об остальных?
– Именно, сударыня. Увы, я не могу показать вам саму книгу, но вот её высочество, например, читала, и юная Кьяра, и Франческа. Отче, ты ведь тоже читал?
– Ну, читал, и ему сказал, и сам до сих пор думаю – лучше бы написал нормальную монографию. Хоть ссылаться было бы на что, – пробурчал Варфоломей. – Впрочем, если любезные хозяева нас отсюда не выпустят, то мне уже без надобности. Некому ссылаться будет. Окончить жизнь в картине – нет, я не просил у господа такого конца, несмотря на всю мою любовь к живописи!
– Это нужно уничтожить, – нахмурился Алессандро Медичи.
– Как вы это себе представляете? – поднял бровь Марни.
– Сжечь эти книги, – бросил тот.
– Мне очень жаль вас огорчать, но это невозможно, – Себастьен улыбался. – Увы, эти книги не имеют вещественных аналогов. Они размещены в сети – и даже если удалить их из того конкретного места, где они лежат, мы никогда не узнаем, какое количество копий уже сделали для себя читатели. Вот, скажем, у её высочества на компьютере наверняка есть копия. А то и на двух – на рабочем, чтобы читать в обед, и на личном, чтобы читать вечером. Её высочество то и дело что-то читает, каждую свободную минуту.
– Нет, я читала прямо на сайте, – Элоиза улыбалась, не могла не улыбаться. – А вы? – взглянула на Варфоломея.
– А я скачал, у них там неудобно устроено, всё время нужно загружать новую страницу, – проворчал тот.
Хозяева недоумённо переглядывались – они явно не понимали, о чём именно речь и где над ними смеются.
– То есть любой может прочитать и узнать, что здесь происходит? – Пьетро медленно поднялся во весь свой высокий рост.
– Нет, – покачала головой Элоиза. – Не любой, и узнать тоже не узнает, прочитает только фантазии господина Кристофори на вашу тему. Если не столкнуться лично с необыкновенными особенностями той же госпожи Барбареллы, то ни у кого не возникнет повода задуматься и сделать выводы. Ну и о дате вашего семейного сборища мы тоже узнали от неё.
– А я очень хотела всех увидеть, – улыбнулась Барбарелла. – И тебя, Пьетро, и тебя, Алессандро. И тебя, Гортензия, тоже. И остальных. Поэтому если вы хотите забрать их себе – знайте, я против. Моего голоса у вас нет.
