Текст книги "Нейромания. Как мы теряем разум в эпоху расцвета науки о мозге"

Автор книги: Салли Сэйтл

Соавторы: Скотт Лилиенфельд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Моя миндалина заставила меня! глава 5

Работа Киля – относительно новая глава в поиске источника криминала в мозге. Как мы уже видели, френологи XIX столетия полагали, что плохое поведение уходит корнями в дурной характер, который, в свою очередь, произрастает из дефектной организации мозга, отражающейся на форме черепа. Франц Йозеф Галль, отец френологии, идентифицировал несколько «органов» мозга, которые, предположительно, способствовали проявлению криминального поведения, если были гипертрофированы или атрофированы. Среди них был орган убийства, позже переименованный в орган деструктивности, а также органы воинственности, корыстолюбия и скрытности. Все они проявлялись в виде шишек в определенных местах черепа. Френология, иногда шутливо называемая «шишкологией», в первой половине XIX века оказала сильное влияние на уголовное право как в Соединенных Штатах, так и в Европе. Специалисты-практики традиционно свидетельствовали в поддержку снижения наказания для подсудимых, признанных виновными. И они помогали суду установить, были ли убийцы безумны или же способны к планированию своих преступлений и надежны ли были свидетели (18).

В последние дни уголовной френологии итальянский врач по имени Чезаре Ломброзо развил идею, что жестокие преступления совершают под действием причинных факторов, а не по свободному выбору. Когда он провел посмертное вскрытие тела серийного насильника и убийцы, он обнаружил аномальную впадину внутри его черепа в задней центральной области, где должен находиться мозжечок. Эта полость, писал он, напоминает те, которые обнаружены у «низших типов обезьян, грызунов и птиц». В 1876 году Ломброзо опубликовал свою работу «Преступный человек», где он предположил, что преступники, проявляющие насилие на протяжении всей жизни, страдают от атавизма, возвращающего их к дикарям. «Этика обтекает эти больные мозги, как масло обтекает мрамор, не проникая в него», – писал он. Этих прирожденных преступников надо держать в постоянной изоляции ради общей безопасности, а других, эволюционно более развитых правонарушителей, следует просвещать и исправлять (19).

На протяжении XX столетия биологические модели преступления были потеснены психоаналитическими и социологическими теориями. Последние преобладали, приписывая хроническую преступность психологическим, экономическим и политическим факторам. Также была влиятельной теория социального научения – идея, что преступление является усвоенным поведением. Однако биологический детерминизм пережил небольшой период возрождения на волне расовых беспорядков в Детройте летом 1967 года[64]64
  Один из крупнейших бунтов в США, для подавления которого была привлечена армия. В стихийных беспорядках с грабежами и поджогами участвовали в подавляющем большинстве афроамериканцы. – Прим. пер.


[Закрыть]. Нейрохирурги Вернон Марк и Уильям Свит присоединились к психиатру Фрэнку Эрвину и опубликовали совместное письмо в журнале Американской медицинской ассоциации, которое называлось «Роль заболеваний мозга в беспорядках и городской преступности». Марк и Эрвин развили свои взгляды в спорной книге «Насилие и мозг» (Violence and the Brain), вышедшей в 1970 году, где утверждали, что насилие «связано с нарушением функций мозга», и пропагандировали лечение путем введения электродов в некоторые участки лимбической системы для их коррекции. Их аргументация привлекла внимание небольшого числа нейрохирургов и чиновников из тюремных администраций, а также Министерства юстиции США. Хотя на заключенных было проведено всего несколько операций, общественная озабоченность «разрушением идентичности» и негуманным лечением заключенных нарастала. На слушаниях в Конгрессе в 1973 году директор Национального института психического здоровья заявил, что хирургия не должна использоваться для изменения поведения психически здоровых пациентов (20).

Нейронаука может однажды внести свой вклад в диагностику способности к рациональному мышлению и контролю над побуждениями, но на этом пути стоит огромное количество технических препятствий. С одной стороны – и это весьма значительная оговорка, – в тот

момент, когда проводится сканирование мозга, поступок уже был совершен. Мозг с годами изменяется. Он стареет, реорганизуется из-за повреждений и переживаний. И очень редко можно сказать, что результаты функционального сканирования отражают мозговые корреляты психического состояния обвиняемого в момент преступления, только в тех случаях, когда обнаруживаются стойкие грубые дефекты, которые, возможно, отражают устойчивые особенности когнитивных способностей обвиняемого. И даже в этих случаях доказать, что эти отклонения предшествовали преступлению, – задача из разряда «проще сказать, чем сделать».

Таким образом, теоретически возможно, что отклонения в некоторых «эмоциональных структурах мозга» Дугана предшествовали и способствовали преступлению, совершенному два десятилетия назад. Но они могли также возникнуть как следствие того, что Дуган провел десятилетия в тюрьме. С другой стороны, отклонения могли быть простым совпадением и не иметь вообще никакого отношения к его преступлениям. В идеале нам бы хотелось знать: любой ли человек с таким типом активности мозга является убийцей или нет, а также любой ли, у кого этот тип активности отсутствует, не способен убить. Но стандарт описания в терминах причинно-следственных связей нереалистично высок (21).

Речь не о том, что методы, основанные на данных об активности мозга, никогда не смогут внести свой уникальный вклад в факты уголовного дела. Это будет зависеть от того, можно ли будет определить у человека нарушения, тесно связанные с когнитивным дефицитом, приводящим к неспособности обвиняемого оценивать недопустимость своих действий, влияющим на формирование намерений, а также на понимание моральных норм и соответствие их требованиям.

За исключением крайних примеров поражений мозга, на сегодняшний день невропатологи, психиатры и психологи не знают, имеет ли определенное нарушение какое-либо отношение к рассматриваемому преступному поведению (22). Существует множество причин для неуверенности.

Хотя нейровизуализация может учитывать колебания уровня содержания кислорода в крови, как мы уже видели, интерпретация изменений в активации мозга как свидетельства того, что обвиняемый не соответствует установленным законом критериям полноты ответственности (значительный дефект способности к рациональному мышлению, неспособность формировать намерение, ослабленный контроль импульсов и т.д.), – еще не имеет под собой твердого научного основания. Не менее важен и тот факт, что «аномалии» мозга не обязательно играют свою роль с функциональной точки зрения. Неврологи уже десятилетия назад заметили, что многие люди с поврежденным мозгом (с подозрительными поражениями или в случаях функциональных исследований, – нетипичным характером активации) вполне законопослушны. Например, в статистике поражения лобных долей связаны с повышенной агрессивностью, но на деле большинство людей с такими поражениями не проявляют враждебности или склонности к насилию. По-видимому, обширные связи между областями мозга позволяют одним зонам замещать и компенсировать функцию других. И наоборот, томограммы некоторых людей с серьезными проблемами в поведении обнаруживают совсем незначительные изменения или их полное отсутствие (23).

Примером впечатляюще выглядящего, однако совершенно не имеющего отношения к делу дефекта мозга является случай Херберта Уэйн– стейна, который стал теперь классикой нейроправа (24). В 1991 году 65-летний нью-йоркский пенсионер, бывший руководитель высшего звена в рекламной индустрии, в пылу спора придушил свою жену и вытолкнул ее из окна спальни своей квартиры, находящейся на 12-м этаже, в надежде что убийство будет выглядеть как самоубийство. Полиция схватила его, когда он пытался ускользнуть через заднюю дверь своего дома в Верхнем Ист-Сайде[65]65
  Наиболее респектабельная часть Манхэттена. – Прим. пер.


[Закрыть]. Уэйнстейн был обвинен в убийстве второй степени, и его адвокаты начали готовить защиту по линии невменяемости, направив своего клиента на неврологическое обследование, включавшее ПЭТ-томографию. В то время томограммы редко использовали в уголовных делах, и адвокаты рассматривали это как отчаянную попытку обнаружить что-нибудь необычное.

Томограмма оказалась поразительной. В левой лобной доле Уэйн– стейна находилась видимая невооруженным глазом, зияющая черная пустота размером с перепелиное яйцо. Это была наполненная жидкостью киста, образовавшаяся в паутинной оболочке мозга. За много лет киста расширилась на нижнюю часть лобной доли, сместив и сжав ткань мозга, которая горела на томограмме красным и зеленым – цветами, представляющими области «гипометаболизма», то есть сниженного энергопотребления. По словам защиты, эта аномалия привела к серьезному нарушению способности Уэйнстейна видеть разницу между хорошим и плохим (25).

Несмотря на впечатляющую картину, многие радиологи, изучавшие данные, пришли к выводу, что киста Уэйнстейна оказывает незначительное влияние на его мозг. «На ПЭТ были нарушения, – сказал психиатр, выступавший в качестве свидетеля со стороны обвинения. – [Но] это не имеет ничего общего с тем фактом, что он выбросил свою жену из окна» (26). Однако многие правоведы считают заслугой ПЭТ то, что Уэйнстейну снизили наказание всего до семи лет.

Неврологи уже десятилетия назад заметили, что многие люди с поврежденным мозгом вполне законопослушны.

Другая причина, почему мы должны проявлять осторожность, заключается в том, что очевидные нарушения в мозге могут оказаться вовсе даже не нарушениями. Когда специалисты исследуют результаты сканирования обвиняемого, они сравнивают их с контрольными изображениями «нормы», созданными из агрегированных данных многих среднестатистических испытуемых. Жюри присяжных может не понимать того, что из-за значительных индивидуальных различий между мозгами людей тип активности мозга обвиняемого очень даже может напоминать мозг некоторых нормальных людей (27). В качестве аналогии представьте вот что.

Среднестатистический американец имеет рост 173 см и вес около 80 кг, он обычно праворукий, с карими глазами, принадлежит к европеоидной расе, и ему около 40 лет, однако очень малое число реальных американских мужчин обладают всеми этими чертами. Таким образом, составление такой среднестатистической картины может привести к тому, что мозг обвиняемого покажется «дефективным», в то время как он является всего лишь одним из множества вариантов нормы.

Даже когда существует абсолютно очевидная связь между дефектом мозга и опасными импульсами, откуда мы можем знать, действительно ли обвиняемый был бессилен этим импульсам противостоять? Рассмотрим интригующий случай 40-летнего школьного учителя, у которого развился сильный интерес к детской порнографии в результате опухоли мозга. Ранее в своей жизни он интересовался взрослой порнографией, но в 2000 году, впервые за все время, как сообщается, он стал проявлять открытый сексуальный интерес к своей малолетней падчерице и взрослым женщинам. Приблизительно в то же время он сделал МРТ, чтобы выявить причину возникших у него неврологических проблем, таких как головные боли, изменение походки и неспособность писать слова. МРТ показала, что его правая орбитофронтальная кора поражена большой опухолью. Врачи удалили опухоль, и пациент заявил, что его педофилические позывы полностью исчезли. Однако годом позже его влечение к детской порнографии вернулось. Как нетрудно догадаться, сканирование мозга показало, что опухоль выросла снова (28).

Опухоль практически наверняка и была причиной роста сексуальных влечений учителя. По меньшей мере она могла «убрать тормоза» с ранее существовавшего желания. В любом случае не каждый, кто испытывает побуждение, действует на его основе. Незадолго до обнаружения опухоли школьный учитель обратился в пункт первой помощи с жалобами на сильное желание изнасиловать свою домовладелицу вдобавок к головным болям и другим неврологическим симптомам. По-видимому, тяга к изнасилованию настолько напугала его, что он попытался найти убежище, чтобы защитить и себя, и домовладелицу.

Нейронаука пока не в состоянии различить тех, кто не может контролировать себя, и тех, кто не контролирует себя, а также тех, кто находится посредине и кому удается подавить свои импульсы. Возможно, нейробиологи никогда не преуспеют в понимании этих различий. Необходимо намного больше знать о природе систем контроля поведения, существующих в мозге, и о том, как они взаимодействуют с нейронным субстратом мотивации и желаний. Прежде чем томограммы смогут стать надежным источником судебных доказательств, ученые должны суметь показать, что конкретный характер изображений тесно связан с определенным дефицитом рационального мышления и самоконтроля.

В некоторых крайне тяжелых случаях томограммы мозга могут примечательным образом ничего не сказать нам о нарушениях. Возьмем Андреа Йейтс. Этот случай, когда 36-летняя мать из Хьюстона убила пятерых своих малолетних детей, является душераздирающим примером нарушения рационального мышления, который постепенно привел к судебному оправданию по причине невменяемости. Однажды июньским утром, когда ее муж уехал на работу, Йейтс методично утопила четырех своих сыновей и грудную дочь в ванне. Затем она позвонила в полицию, сказав, что ей нужна санитарная машина. «Я просто убила своих детей», – сказала она офицеру полиции, когда открыла ему дверь. Йейтс страдала от послеродового психоза, последовавшего за рождением дочери, которой на тот момент было 7 месяцев. Как она сказала психиатрам, беседовавшим с ней в тюрьме, ее дети «были обречены на гибель в огне Преисподней» и «должны были умереть, чтобы спастись» (29). Психическое заболевание настолько основательно разрушило способность Йейтс правильно воспринимать факты, что она думала, будто убийство детей спасет их от вечной пытки.

На суде присяжные отвергли ссылку на невменяемость Йейтс на том основании, что она знала о недопустимости убийства (по техасским законам невменяемость строго зависит от того, осознает ли обвиняемый, что его поведение противозаконно; даже лица, очевидно страдающие тяжелыми психическими заболеваниями, как это было с Йейтс, могут

не попасть под этот стандарт). Однако несколькими годами позже, при памятном повороте событий, апелляционный суд отклонил решение суда о виновности Йейтс, поскольку стало ясно, что обвинители использовали неверные показания, предполагавшие, что она заимствовала идею убийства из несуществующего эпизода телесериала «Закон и порядок». На повторных слушаниях в 2006 году адвокаты Йейтс вновь представили свои исходные аргументы, и присяжные признали ее невиновной по причине невменяемости (30).

Примечательно, что адвокаты Йейтс не представили в качестве доказательства томограмму ее мозга. Но даже если бы они это сделали, результаты сканирования мозга не выявили бы признаков ее заболевания. Фактически много лет спустя после процесса Йейтс томографические методы исследования мозга по-прежнему не могут доказать, что у женщины развился послеродовой психоз, не говоря уже о том, что она не осознает значимость преступления, которое совершила в момент обострения болезни. Однако такое положение дел может измениться в один прекрасный день, когда методы визуализации достаточно усовершенствуются и преуспеют во введении новых диагностических категорий, основанных на дисфункции мозга (31). Но в обозримом будущем разработка таких категорий не предвидится.

Если верить экспертам в области нейроправа, нейробиологические свидетельства становятся все более популярными в судах. С 2005 по 2009 год количество уголовных дел, где были представлены доказательства из области нейронауки или психогенетики, удвоилось. В случаях высшей меры наказания судьи проявляют большую терпимость, позволяя представителям защиты ради изменения наказания добывать свидетельства, бросающие тень сомнения на способность обвиняемого нести ответственность. Но все же когда речь идет о юридической ответственности, порог приемлемости доказательства должен быть основан на высоких стандартах чистой науки (32).

Когда Кристофер Плоурд, адвокат уголовной защиты из Сан-Диего, впервые использовал в качестве доказательства ПЭТ-томограмму

в процессе по обвинению в убийстве, он был впечатлен ее убедительностью. «Это было замечательное цветное изображение, которое мы могли увеличить, на которое медицинский эксперт мог показать пальцем, – сказал он журналистам, рассказывая о процессе, проходившем в начале 1990-х. – Оно наглядно подтверждало, что у этого парня в мозге есть гнилое место. Присяжных это зацепило» (33).

Юристов это тоже зацепило. «Разум, пребывающий в смятении, может быть изображен с научной точностью, и эта картина может помочь гуманнее отнестись к обвиняемому и просветить принимающих решение в отношении пределов ответственности и наказания», – сказал Кен Стратин, директор службы юридической информации при Ассоциации адвокатов штата Нью-Йорк. Многие правоведы и нейробиологи недовольны такой напыщенной риторикой, и у них есть для этого причины. Если людей можно очаровать аурой научного авторитета, окружающей изображения мозга, могут ли эти сканы заставить присяжных поверить в то, что они действительно видят непреодолимую биологическую причину преступности? Может ли такая неуместная вера в нейрореализм отвлечь их от важных, но более привычных видов свидетельств и доказательств? (34)

Юридический термин для такого рода искажения – «предубеждение»[66]66
  «Prejudice» – более широкий термин, охватывающий среди прочего значения «преюдиция», «пристрастие» и в определенных контекстах даже «ущерб». – Прим. пер.


[Закрыть]. Такое предубеждение не имеет ничего общего с установками на основании расовой или этнической принадлежности обвиняемого, а скорее касается отношения к доказательствам. Судьи должны быть предупреждены о возможности того, что присяжные могут приписать какому-либо одному типу доказательств гораздо более высокую достоверность, чем он может того заслуживать. Нельзя не признать, что результаты не лишены противоречий, но небольшое число существующих исследований, судя по всему, подтверждают опасения, что сканы мозга, сопровождающие объяснения поведения, делают эти объяснения более весомыми для людей. Например, психолог Мэдлин Кинер со своими коллегами показала читателям научный отчет, сопровождавшийся изображениями мозга различной степени детальности. Чем более четким, трехмерным и «мозгоподобным» было изображение, тем чаще именно оно убеждало наивных читателей, а не сопровождающий его письменный отчет, содержащий надежные научные обоснования (35).

Нейронаука пока не в состоянии различитьтех, кто не может контролировать себя, тех, кто не контролирует себя, а также тех, кто находится посредине.

В своем часто цитируемом эксперименте психологи Дэвид Мак– Кэйб и Алан Кастел представили студентам колледжа несостоятельные объяснения психологических закономерностей, сопровождавшиеся изображениями мозга. Исследователи намеренно сделали свои объяснения нелогичными, чтобы получить представление о том, каким потенциалом искажения смысла предлагаемых объяснений обладают изображения. Они объявили испытуемым, что люди могут улучшить свои математические способности, если будут смотреть телевизор, и попытались убедить их – совершенно безосновательно, – что данные, отражающие исключительно статистическую связь между просмотром телепередач и математическими способностями, могли бы послужить доказательством этого утверждения (конечно, такие выводы подменяют корреляцию причинно-следственной связью).

МакКэйб и Кастел разделили своих испытуемых на три группы и показали каждой группе поддельные данные с различным сопутствующим объяснением. Одна группа получила письменное объяснение результатов, другая – объяснение вместе с гистограммой, показывающей изменение активации в височной доле, а третья – описание исследования вместе с разноцветным изображением мозга. Участники оценивали обоснование связи математики и телевидения как наиболее разумное в последнем случае, когда материал сопровождался изображениями мозга. Аналогичным образом, когда психолог Дина Вайсберг со своими коллегами вставляла фразу «томограммы мозга показывают» в объяснения человеческого поведения, эти объяснения

становились более убедительными для неспециалистов (но не для спе– циалистов-нейробиологов). Все эти данные наводят на мысль о том, что нейровизуализация – иногда с юмором называемая «мозговое порно» – и околонаучная терминология могут соблазнить присяжных, как и других людей, и привести к ошибочным выводам (36).

Чтобы ограничить использование в ходе судебных процессов свидетельств, способных ввести в заблуждение, Федеральный закон о доказательствах 403 предписывает судьям оценивать потенциальную способность экспертных заявлений и демонстраций вызвать предубеждение у жюри присяжных, а также их доказательную ценность, то есть насколько эти доказательства способны помочь присяжным решить поставленный перед ними вопрос (37). Судьи вправе отказать в использовании доказательств, основанных на сканировании мозга, если полагают, что эти свидетельства неоправданно исказят мнение присяжных в отношении обвиняемого, как это сделал судья в случае Дугана, предполагаемого психопата, похитившего и убившего маленькую девочку.

По всей видимости, невозможно узнать, создали или нет данные о мозге предубежденность у жюри присяжных в том или ином конкретном случае. Специалисты практически не имеют доступа к совещаниям присяжных или проведению опросов после их выхода из зала суда. И тогда каким же образом они могут оценить интерпретацию доказательств присяжными и тот относительный вес, который те придают различной информации, представленной в зале суда, от заявлений приглашенных экспертов до поведения подсудимого, комментариев адвокатов или выражения раскаяния на лице обвиняемого? В качестве несовершенной, но полезной альтернативы исследователи предприняли попытку экспериментально оценить влияние данных о мозге, выступающих в качестве доказательств, на принятие решений испытуемыми, которые действовали как присяжные.

Психолог Майкл Сакс со своими коллегами решил оценить по отдельности каждый из множества признаков, которыми обладают доказательства, основанные на мозге, чтобы выяснить, что именно влияет на принятие решения присяжными. Они собрали большую выборку испытуемых и предложили им прочесть информацию о реальном ограблении, которое привело к жестокому убийству. Мнимые присяжные были разбиты на несколько групп, которые получили неодинаковое объяснение, почему обвиняемый был неспособен совершить намеренное убийство. Так, испытуемые одной группы читали экспертное заключение нейробиолога, где описывалось обнаруженное на томограмме повреждение левой лобной доли. Вторая группа рассматривала изображение реальной томограммы с видимым дефектом. Еще одна группа читала заключение психолога, диагностировавшего у обвиняемого расстройство личности (38).

В итоге присяжные, которым сказали, что у обвиняемого, скорее всего, расстройство личности, а не какой-то явный дефект мозга, назначили преступнику более жесткое наказание. Зато все объяснения, основанные на мозге, имели одинаковый вес. Только когда испытуемые узнавали, что преступнику грозит смертная казнь (как это было в другом исследовании из этого же цикла, проведенном группой Сакса), – доказательство, апеллирующее к мозгу, приводило к максимальному смягчению до пожизненного заключения. Другие доказательства, указывавшие на генетическую предрасположенность к насилию или заключение невролога, основанное на обычном врачебном осмотре, не оказывали такого влияния. Сакс предположил, что изображения мозга оказывают максимальное влияние, когда вопрос стоит об исключительной мере наказания – смерти (39).

Что означают эти результаты? Можно ли сближать суждения фиктивных присяжных в отношении абстрактного дела, сделанные в изолированной обстановке, и те решения, которые выносит в зале суда реальное жюри присяжных? В конце концов, когда присяжные слушают реальное дело, существует множество деталей, которые они должны объединить вместе: они впитывают информацию от нескольких свидетелей, наблюдают перекрестные допросы специалистов, слушают заключительные речи адвокатов и указания судьи и вступают в длительные обсуждения коллегами-присяжными. Наиболее значимое влияние, вероятно, оказывает то, что они знают, что от их решения зависит свобода и часто сама жизнь реальных людей (40).

Исследователи с творческим подходом могут обойти некоторые из этих препятствий, используя реальных присяжных из пула присяжных, воспроизводя настоящий перекрестный допрос экспертов и прения сторон, запрашивая вердикт до и после совещания и опрашивая присяжных в отношении фактов дела, чтобы понять, сбивают ли их с толку томографические изображения и отвлекают ли их от решающих доказательств (41). Однако элементы ситуации «на грани жизни и смерти», свойственные процессу, чреватому высшей мерой наказания, очень трудно, если вообще возможно, воспроизвести в условиях исследования.

Когда в реальных делах защита представляет в качестве доказательства томограмму мозга, результаты бывают разными. Иногда представление томограмм, кажется, помогает защитнику добиться снижения наказания или оправдания своего клиента, но в других случаях они не оказывают практически никакого влияния. Но, как мы увидим далее, почти нет сомнений в том, что нейробиологическое объяснение в противоположность психологическому или социальному порождает совершенно иные взгляды на моральную ответственность. Оправдание типа «мой мозг заставил меня сделать это» ослабляет приписываемую ответственность в гораздо большей степени, чем заявление «мое несчастное детство заставило меня сделать это». В первом случае формулировка в терминах нейронауки предполагает некий внутренний процесс, неизбежно ведущий к единственно возможному поведению. Но когда теория поведения выражена в психологических терминах, почему-то легче представить, как та же самая личность могла бы действовать по-другому. Это когнитивное искажение, которое может быть усилено предъявлением томограммы мозга (42).

В 2005 году психолог Джон Монтероссо со своими коллегами обнаружил, что предоставление испытуемым физиологических объяснений типа «химический дисбаланс» для таких преступлений, как поджог или убийство, приводит к более высоким показателям оправдания, нежели психологические объяснения в духе жестокого обращения в детстве. Психологи Джессика Герли и Дэвид Маркус обнаружили, что свидетельства экспертов, включающие либо изображения мозга, либо описания того, как произошло повреждение мозга, приводят к оправдательному вердикту приблизительно трети обвиняемых – значительно более высокий уровень оправдания, чем в отсутствие неврологического объяснения.

Аналогично в 2003 году психолог Венди Хит со своими коллегами исследовала воздействие широкого спектра объяснений преступного поведения, включая биологические, психологические и средовые объяснения. Исследователи сообщали, что испытуемые оценивали биологические причины как заслуживающие большего доверия и предполагающие меньшую виновность нарушителя закона. И наконец, в 2012 году исследователи Университета Юты просили настоящих судей, ведущих процессы, просмотреть вымышленное дело, в котором молодой психопатичный человек зверски избил ресторанного менеджера. Некоторые судьи читали показания нейробиолога, который обследовал обвиняемого и обнаружил, что у него есть ген, связанный с насильственным поведением и проявлением безразличия к страданиям других. И эти судьи в среднем выносили приговор к 13 годам лишения свободы – на целый год меньше, чем средний срок наказания, присужденный судьями, которые не видели показаний о генетике и насилии (43).

В свете этих данных легко понять, почему адвокаты, занимающиеся делами несовершеннолетних, были взбудоражены решением Верховного суда по делу Симмонса. Хотя слово «мозг» не появлялось где-либо в письменных высказываниях мнений членов суда, большинство мнений давали ясно понять, что их решение основывалось на «эволюционирующих стандартах добропорядочности, которые символизируют прогресс развивающегося общества». Реформаторы прославляют это решение как награду за их многолетние усилия по привлечению науки о мозге к борьбе за снижение длительности наказаний несовершеннолетним и за содержание склонных к насилию малолетних преступни

ков в уголовных реабилитационных центрах, а не в исправительных учреждениях для взрослых. Как сказал об этом один из реформаторов, новая «точная наука» нейровизуализации должна побудить правовую систему рассматривать несовершеннолетних как находящихся в «естественном состоянии» пониженной дееспособности (44).

Оправдание «мой мозг заставил меня сделать это» ослабляет ответственность в гораздо большей степени, чем заявление «мое несчастное детство заставило меня сделать это».

И понеслось. В деле 2010 года «Грэхэм против штата Флорида» Верховный суд США запретил пожизненное наказание без права досрочного освобождения для несовершеннолетних, совершивших нелетальные преступления, чтобы дать преступникам «шанс показать рост и зрелость». Хотя дело не вполне опиралось на нейробиологию, судья Энтони Кеннеди, письменно выступивший от имени большинства, упомянул о ней, заметив, что «биологическая основа отличия юношеского поведения обеспечивает еще больше оснований для заключения, что поведение несовершеннолетних следует связывать с меньшей степенью виновности, чем аналогичное поведение взрослых».

Подобное утверждение было высказано в формулировке мнения большинства в деле «Миллер против штата Алабама» 2012 года, где Верховный суд вынес решение, что обязательное пожизненное заключение без права досрочного освобождения для малолетних убийц нарушает конституционную защиту от жестоких и необычных наказаний. На уровне штатов законодатели Калифорнии в 2012 году одобрили законопроект, позволяющий некоторым малолетним преступникам, приговоренным к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение, получить это право после 25 лет отбывания наказания. «Нейробиология дает ясно понять... контроль над побуждениями, планирование и навыки критического мышления [у тинейджеров] развиты не полностью», – сказал спонсирующий сенатор, который сам является детским психологом (45).

На таком политическом фоне, однако, продолжают существовать некоторые неудобные реалии, которые выступают против привлечения подросткового мозга для объяснения поступков склонных к насилию тинейджеров – всех скопом под одну гребенку. Прежде всего, нейронаука мало что добавляет к тому, что и так уже знает каждый родитель. Тинейджеры, особенно мальчики, могут быть безрассудными. Они ездят слишком быстро, пьют слишком много и съезжают на скейтбордах по лестницам. Но в случае Кристофера Симмонса – до какой степени незрелость его лобных долей и миндалевидного тела объясняет его действия? Его преступление, в конце концов, не было импульсивным: у Симмонса был план убийства еще до того, как он вторгся в дом миссис Крук. Ему и не требовалось обладать полностью сформированным мозгом, чтобы понимать, что сбрасывать человека с моста – это неправильно. Среднестатистический девятилетний ребенок уже понимает необратимость смерти (46).