Текст книги "Тернистый путь"

Автор книги: Сакен Сейфуллин

В ГОЛОДНОЙ СТЕПИ

Понемногу, редея, кончились зеленые степи Сары-Арки. Постепенно исчез густой ковыль. Появилась серая полынь, низкорослый, серенький колючий кокпек, засохшие кустики боялыча. Возвышенности каменистые, впадины голые, солончаковые… Ни единой живой души…

Мы медленно движемся по этому серому морю. На десяти верблюдах навьючено четыре юрты с утварью. Жена хозяина аула верхом на лошади ведет за собой караван. На верблюдах сидят, завернувшись в худые халаты, старухи и ребятишки. По серым волнам безмолвной пустыни цепочкой, мерно раскачиваясь, идет одинокий караван. Он похож на стадо гусей, плывущее по бескрайнему в серых барашках морю. Рядом с верблюдами едут верхом на лошадях три женщины. То забегая вперед, то отставая, носятся возле каравана четыре собаки. Подгоняя косяк лошадей, едет хозяин аула со своим малышом. Вслед за косяком лошадей гонит отару овец на трехлетке белолицый мальчуган в рваном чекмене и шубе. Впереди каравана едем мы с Мадибеком и пять-шесть всадников.

Ни единой живой души… Нет конца-краю Голодной степи. Сегодня одно и то же, и завтра будет то же самое и послезавтра…

Ночуем у «слепого» колодца. Вмиг сооружаем жилище. Собираем боялыч, который вспыхивает, как порох. Стараемся достать воду из заброшенного колодца. От вкуса воды никто не морщится, не ворчит, лишь бы нашлась она. Быстро вскипает чай. Готово и мясо. Наши лошади с хрустом жуют полынь. Овцы и верблюды до поздних сумерек пасутся вокруг аула. Ночью четыре шалаша похожи на черный комок угля, брошенного в бескрайней безлюдной степи. Подбрасывая в огонь боялыч, теснимся около костра и ведем бесконечные разговоры. Играем на домбре, на гармони. Две маленькие девочки поют. Иногда в свете костра играем в карты…

Дважды мы отбивались от конокрадов, пытавшихся угнать наших лошадей.

Мадибек ушел вперед в надежде найти наконец аул. Я двинулся вместе с ним. Нас пятеро всадников и верблюд, на котором юрта и два мешка муки.

Ехали до вечера, но не нашли никаких признаков жилья. Жигиты Мадибека рвутся вперед, подгоняют коней, взбираются на каждую возвышенность, чтобы оттуда поскорее увидеть аул. Но аула нет, а лошади совсем выбились из сил.

– Боже мой, неужели возле Сары-Торангы[85]85
  Сары-Торангы – желтый тополь. Здесь название местности.


[Закрыть] нет следов аула! – восклицают жигиты, подстегивая коней.

Когда стемнело, мы перевалили через увал, за ним увидели обрыв и хмурую бездну. Вот эту бездну и называют, оказывается, Сары-Торангы. Вокруг непонятная растительность, которая встречается только в Голодной степи: «мужгин», «туйекарын» («живот верблюда»), «итсигек» и подобные им травы и кустарники, названий которых многие даже и не слышали.

Мы остановились у края впадины.

– Здесь всегда останавливались кочующие аулы, – пояснил Мадибек. – Если кто-то ночевал здесь вчера, то сегодня угли их костров еще не потухли окончательно…

Мы слезли с лошадей и начали ворошить остатки костров. Братишка Мадибека Батырбек нашел красные угольки. Все мы сгрудились у этого костра.

Мы заночевали на этом месте. В темноте стреножили лошадей, поставили юрту, насобирали боялыча и разожгли в юрте костер.

Табунщик Суйиндик, пучеглазый, крутолобый, чернявый жигит, принес воды. Поставили треножник и начали готовить мучную похлебку.

Мои спутники, проводя каждую зиму на берегах Чу, знают здесь каждый холм, каждый колодец как свои пять пальцев. В самую темную ночь не заблудятся, найдут воду и стоянку.

Переночевали в юрте и ранним утром, напоив лошадей в «слепом» колодце, двинулись дальше…

В Сары-Арке мой темно-рыжий конь кормился зелеными, мягкими, как шелк, пахнущими, как мускус, вкусными и сочными травами – бетеге (перистый ковыль), тарлау, зеленой полынью, черной полынью, клевером, бидайыком (пыреем), коде (типчаком), мия (солодкой) и множеством других чудесных трав.

В Голодной степи такого корма нет, травы здесь редкие, однообразные, высохшие, жесткие, пыльные.

Вода в Сары-Арке почти всегда пресная, чистая и прозрачная, и ее очень много. Здесь же вода встречалась редко, да и вкус ее не тот.

Без хорошего корма и воды мой конь отощал. Когда вечером я гладил его лоб и трепал холку, он обнюхивал меня и тяжко вздыхал. Взгляд его печальных глаз гнетуще действовал на меня… Я обнял бархатистую шею коня и прижался лицом к его губам… Самый близкий мой товарищ, самый близкий друг с тех пор, как я покинул родной аул, – это мой конь! Я посвятил ему стихи.

 
Что вздыхаешь, мой конь?
Надорвался ли ты?
Много дней я с тебя
не слезаю.
Или просто мои
понимаешь мечты
И тоскуешь
по отчему краю?
Рыжий мой,
ты товарищем стал беглецу,
И с тобой
мне не так одиноко.
Видишь, слезы бегут
у меня по лицу?
По Арке я
скучаю жестоко!
 

 
Но огонь в моем сердце
еще не иссяк,
Я клянусь тебе, Рыжий,
Аркою:
Ты приветно заржешь
и войдешь в свой косяк,
День счастливый встает над землею.
 

В один из прохладных дней, взобравшись на холм, ставший на нашем пути, мы все радостно зашумели! Под холмом на широкой плоской равнине увидели табун лошадей.

Мадибековцы сразу узнали, чьи это лошади.

– Это же лошади Тыныса!

– Да, да, лошади Тыныса!

Мы повеселели. Показались два всадника.

– Это же сам бай!

– Да, это же сам Тыныс! – восклицали радостные мадибековцы.

Один из встречных был в старой коричневой одежде, с курыком на плече, вероятно, табунщик. Сам бай сидел на упитанной саврасой лошади желтой масти с черной гривой и черным хвостом. Ехал он не спеша. На нем черная шуба, лисий тымак, на ногах черные сапоги, опоясан он кожаным посеребренным поясом.

Мадибековцы отдали салем и начали по-детски плакать. Оказывается, у Тыныса недавно умер старший сын.

Тыныс повел нас к своему аулу. Проехали мимо табунов. Лошадей у бая около шестисот. Масть удивительно желтая, а хвост и грива вороные.

Зимуют на Чу аулы семи волостей. Пять из них – Тама, Жагалбайлы и еще две волости тарактынцев – из рода Аргына. Тыныс был самым богатым в двух волостях Таракты. В аулах Таракты лошадей мало, по-настоящему богатых баев нет. Крупные байские хозяйства есть в пяти волостях Тама, Алшын, Жагалбайлы.

Мы остановились в доме бая Тыныса. Обстановка внутри не особенно роскошная, не на чем остановить взгляд. В аулах на кочевке домашний скарб обычно небогат, такой же, как и у тех, кто находится при отарах на отгоне. Образ жизни кочевника нельзя сравнить с жизнью баев из Арки, таких, например, как Пан Нурмагамбет или дети Нуралы – Олжабай и Барлыбай. Те – белая кость, они гнушаются черной работы.

В ауле Тыныса мы разделились. Мадибековцы пошли своей дорогой, а мы с внучатым племянником Мадибека Батырбеком до самого вечера, погоняя коней, искали аул свата Батырбека. Нашли кое-как, переночевали, а назавтра прибыли в аул Мадибека.

В это время подкочевал и следовавший за нами аул. Я начал разыскивать Кошкинбая, но он куда-то уехал.

В ауле четыре неказистых юрты. Три бедняцкие. Только хозяйство главы аула можно было назвать середняцким.

В Актау, Ортау, Атасу живут казахи из рода Алтай, который относится, в свою очередь, к роду Аргына. Многочисленные алтайцы занимают двенадцать волостей. После алтайцев по численности и могуществу идут карпыки – они живут в девяти волостях.

Из четырех юрт того дружелюбного аула одна принадлежала Красавчику Сыздыку. В двух волостях Таракты имя Сыздык носят многие. Двое из них были богатыми и широко известными. Третий Сыздык, хотя и был бедным, но тоже стал популярным. И поэтому, чтобы различать этих трех Сыздыков, народ дал им еще дополнительные клички.

Из богатых Сыздыков один был с черной большой бородой, широколицый, с разноцветными глазами. Народ прозвал его Чернобурым Сыздыком. Второй бай Сыздык был худощавый, немного сутулый, слабосильный. Народ его прозвал Широкополым Сыздыком. А третьего, бедняка Сыздыка, прозвали Безлошадный Сыздык. Но некоторые, считая это прозвище оскорбительным, назвали его Красавчиком Сыздыком. Конечно, ему самому это прозвище нравилось больше.

Люди привыкли к этим прозвищам и не называли их имен, а так и звали Чернобурый, Широкополый, Красивый.

О Кошкинбае я спросил как раз у этого Красивого. Он усмехнулся и почти шепотом ответил:

– Он поехал за хорошим бараном для обеда.

Этот Сыздык и на самом деле был красивый, щеголеватый. Жаль только, что усы чуть редковаты и маленькая бородка тоже жидковата. Заметно, что он следит за собой, холит лицо, выдергивает не так торчащие волоски, выщипывает щипчиками брови, а щипчики у него всегда в кармане. Хотя он и бедняк, но старается одеться как можно наряднее. На голове у него лисий малахай. На ногах ичиги с галошами. На нем серый драповый чекмень, под чекменем тонкий бешмет. Брюки носит навыпуск. Между чекменем и бешметом не для красоты, а для тепла незаметно поддето рваное заплатанное купи. Лохмотья Красавчик прячет, как перепелка прячет свое гнездо.

Мы с Красавчиком едем на конях к аулу Орынбая. День холодный. На мне одежда казахская, аргынская – шапка из мерлушки, купи из верблюжьей шерсти, сапоги с войлочными байпаками, полушерстяные брюки, под купи полушубок наподобие бешмета из шкуры молодого барашка. Короче говоря, я одет тепло, хотя мерлушковая шапка не годится для зимних холодов. Но тем не менее я пока не мерзну. Поглядываю на Красавчика. Талия у него вроде стала тоньше, но Красавчик не показывает виду, что мерзнет. Холод дает себя знать, и я это прекрасно вижу. Под Красавчиком его единственный сивый конь, поджарый, подтянутый, как высохший изюм, силы у него может хватить только для одной скачки. Сутулясь, сивый шагает, как голодный волк. Красавчик мерзнет на лошади, щеки его алеют от холода, ресницы вздрагивают, но он крепится.

«Бедняжка! Наверное, в ауле, куда мы едем, живет кто-то такой, перед кем он вынужден задаваться», – подумал я и сказал:

– Интересно, есть ли в ауле Орынбая красивые девушки или красивые молодухи?

Красавчик подхлестнул своего коня, глаза его заискрились.

– Девушек нет, но насчет молодых женщин…

Так, болтая о том о сем, мы подъехали к аулу Орынбая. Из серой юрты, стоящей рядом с юртой самого Орынбая, вышла женщина лет тридцати, черноглазая, в белом кимешеке, украшенном жемчугом.

Аулы, кочующие через Голодную степь, почти весь год проводят в юртах и только два-три зимних месяца в землянках на берегу Чу. Поэтому юрты у них маленькие, приспособленные для бесконечных кочевок. Из-за того, что в этих маленьких приземистых юртах беспрерывно разводятся костры, они покрываются копотью и становятся черными. Только некоторые богатые баи ставят летом на берегу Сарысу белые юрты. Живущие в Арке сразу же по виду юрты узнают «чуйских» и «пустынников».

Мы поздоровались с женщиной, сошли с коней, женщина взяла поводья.

– Орекен[86]86
  Орекен – вежливое обращение к старшему Орынбаю.


[Закрыть] дома? – спросил Красавчик.

После утвердительного ответа женщина пригласила нас в юрту. Орынбай оказался полным человеком с бледно-желтым лицом. Он сидел возле огня и подбрасывал боялыч под висевший котел.

В самовар быстро набросали углей. В казан положили мясо жирного барана…

Во всем Казахстане я не едал такого вкусного мяса, как в Голодной степи. А ведь скотина здесь питается скудными травами.

…Таким образом, перейдя через всю Голодную степь, мы оказались в гуще аулов, зимующих в долине Чу. Теперь наша жизнь стала более интересной. Нам представилась возможность познакомиться с некоторыми особенностями казахского быта зимовщиков. Здешняя жизнь отличается от жизни в родах Аргын, Керей, Уяк. Еще раз скажу, что здесь я жил в роде Таракты, одном из ответвлений рода Аргын. У тарактынцев более двух тысяч юрт, живут они в двух волостях – Соран и Койтас. Так называются горы в Сары-Арке. Тарактынцы частично зимуют в горах Арки, частично на Чу. В нашей волости большой род Аргын представлен ответвлениями Карпык, Тока и Енен.

Представители всех этих ответвлений являются близкими друг другу родственниками. У всех одинаковые обычаи, общие земли, да и быт в общем одинаков. Но все же есть некоторые особенности в характере казахов, зимующих на Чу, и об этом мне хочется рассказать.

ВОЛОСТНОЙ ЧОКАЙ

В бесцветный холодный день мы вдвоем с Красавчиком приехали в аул Акбергена, состоящий из трех юрт. Сошли с коней, привязали их к юрте и с приветствием вошли к Акбергену.

На треноге висел казан, под ним весело горел боялыч. В такой серый, холодный, хмурый день нужны только лишь огонь и мясо… Молодая женщина бережно поддерживала огонь. Из закипающего казана доносился ароматный запах баранины. У костра сидел Акберген и что-то ковырял толстым шилом. На почетном месте восседал, как воткнутый кол, человек преклонного возраста с важной осанкой. Акберген вскочил, бросился к нам с приветствием: «Добро пожаловать!» – и радостно заулыбался.

Мы сели. Почетный человек, растягивая слова, лениво поздоровался с нами. Красавчик с Акбергеном обменялись многозначительными улыбками, а я во все глаза начал разглядывать почетного гостя. У него чуть продолговатое бледное лицо с прямым носом. На нем коричневый купи, воротник сделан из лисьих ножек. На голове поношеный, грязноватый тымак из лисы. Он заметно важничает, жмурится, подолгу сидит с закрытыми глазами.

«Оказывается, и в Голодной степи живут такие паны, как Нурмагамбет!» – подумал я.

– Кто этот молодой человек? – спросила почетная личность.

– Известный ваш сын Сакен! – ответил Акберген. «Пан» глубокомысленно посмотрел на меня, прищурил глаза и протянул:

– Тот самый?! – И продемонстрировал перед нами еще несколько внушительных поз.

– Кто этот человек? – спросил и я у Акбергена. Слегка улыбаясь, тот ответил:

– Он родной брат моего отца, известный в степи волостной… Чокай. Недавно я привез из Акмолинска приказ о назначении его на должность волостного управителя. И только сегодня вручил ему этот приказ. А сейчас я делаю печать волостного…

Акберген показал мне продырявленный шилом маленький круглый брусок. Теперь я тоже понял обстановку.

– Волостной, пусть Сакен прочтет документ о вашем назначении, – предложил Акберген.

«Волостной» не спеша вынул из кармана бумагу и вручил ее мне. Я развернул, увидел печать и текст на русском языке. Какой-то судья из Акмолинска кого-то вызывал этой повесткой к себе на допрос. Дата стояла давняя. Я недоуменно спросил Акбергена: «В чем дело?»

– Это приказ уездного начальника о назначении Чокая волостным, – ответил мне Акберген.

– Читай же вслух! – приказал мне Чокай.

Чокай начал важно озираться по сторонам, глядел то на Акбергена, то на Красавчика, то на меня, не находя себе места от радости.

– Поздравляю с назначением вас волостным! – сказал я, возвращая документ.

Чокай, сложив бумагу, бережно спрятал ее в карман. В этот момент раздался топот копыт, и какой-то всадник вплотную подъехал к юрте. Через минуту в юрту ввели жирного двухгодовалого черного барана с большим курдюком.

– Давайте, волостной, читайте молитву благословения! – обратился приехавший к «волостному», раскрыв ладони и готовясь к молитве.

Чокай горделиво оглядел меня, Красавчика, Акбергена, перевел взгляд на жирного барана, поднял руки для молитвы. Черного барана жигит ловко прирезал и вместе с женщиной начал разделывать его.

– Ты, оказывается, не пожалел самого лучшего своего барана для волостного! – обратился Красавчик к Акбергену.

Тот ответил с улыбкой:

– Нет, это волостной угощает нас. Черный баран – это подарок мне за ту бумагу уездного начальника, в которой Чокай назначается волостным управителем. Ведь бумагу я привез!

Я открыл рот от удивления.

– Как щедр твой волостной! – с восхищением сказал Красавчик, и в его голосе мне послышалась неподдельная зависть.

Бывает, что охотник, поймав темно-красную лисицу, разделывает ее на белой пороше, или же другой меткий стрелок удачно подобьет крупного жирного сайгака, а третий и на того и на другого смотрит с завистью и остается недовольным своей судьбой. Вот и Красавчик очутился, видимо, сейчас в таком положении. Он голый бедняк, хотя и деловой, энергичный человек. Он красив, но красоту с хлебом не есть. Судьба наделила его привлекательной внешностью, но пожалела богатства. А вот Акберген зажиточный, скота у него хватает, но тем не менее по велению судьбы в рот ему сам лезет жирный баран Чокая. А в юрте Красавчика черная бурда без приправы…

Пока варилось мясо, мы беседовали и смеялись. Жир на баране толщиной в три пальца. Под шкурой его жидкий жир собирают деревянной чашкой.

Акберген, подержав «печать» над дымом, вынул клочок бумаги из кармана, подул на прикопченную печать и приложил к бумаге.

– Посмотри, ведь удачно вышла печать волостного, неправда ли? – спросил он у меня, показывая бумагу с пятном.

Действительно, печать получилась на славу. Прежде всего, ее удобно держать в руке, а на оттиске мелко и красиво отчеканены слова «Волостной Чокай».

– Хорошо? – спросил меня «волостной». – Да, очень хорошо! – ответил я.

– Теперь все в порядке? – спросил он у Акбергена.

– Все! – ответил Акберген.

«Волостной» посмотрел отпечаток на бумаге, взял печать в руки, рассмотрел ее со всех сторон, с холодным важным видом достал платок из кармана, завернул в него печать и положил ее в нагрудный карман.

– Теперь поздравляю вас! – сказал Акберген волостному.

– Поздравляю вас! – поддержал его и Красавчик. Волостной, не меняя позы, многозначительно ответил:

– Пусть будет так! – и зажмурил глаза, как бы предаваясь сладкой мечте…

Я, усмехаясь про себя, воскликнул: «Голодная степь, оказывается, у тебя есть и такие сыны!»

Акберген украдкой от Чокая подмигнул мне:

– Сакен, ты приехал издалека. До ваших краев, наверное, дошли слухи о двух беговых конях волостного под кличками Аклак – Белый козленок и Бескырка – Пять сопок.

– Да, да, я заочно знал вашего волостного. Громкие вести о двух скакунах его доходили до наших ушей! – поддержал я Акбергена.

Чокай открыл глаза и в упор на меня уставился:

– О ком больше говорят, об Аклаке или о Бескырке?

– Ваш Аклак более популярен! – ответил я.

– Да, верно! Удачлив конь Аклак, но как скакун Бескырка опережает его! – поправил «волостной».

Акберген многозначительно обратился ко мне:

– Сейчас волостной приехал на Бескырке. Ты ведь знаток лошадей. После того, как поедим мяса, ты посмотри и оцени его достоинства!

– Хотелось бы посмотреть и Аклака, видимо, он сейчас хорошо упитан? – отозвался я.

– К сожалению, нет. Целое лето на нем ездил батыр Буенбай[87]87
  Буен – слепая кишка; бай – богач. Казахи редко дают сыновьям такие оскорбительные имена.


[Закрыть] – сын волостного и не дал ему возможности отдохнуть, – пояснил Акберген.

– Неужели известный батыр – сын волостного? – поинтересовался я.

– Еще бы! – со смаком подтвердил Акберген. – Если он зол на кого-нибудь, то угонит его скот из любой местности, где бы он ни находился!

– Имена батыров всегда отличались своей необычностью, как например, Таргын, Камбар, Алпамыс, Саин. А Буенбай несколько грубовато звучит, – заметил я.

Волостной открыл глаза и пояснил:

– В роду Уйсин был известный конокрад Буенбай. Когда наши аулы прибывали на Чу, он нападал на нас, как голодный волк, и наводил страх на народ. Веря в приметы, я нарек сына его именем!

После сытного обеда мы вышли проводить Чокая. Бескырка оказался незавидным темно-гнедым конем.

Чокай с суровым видом сел на свою рабочую лошадку и уехал.

Мы с Красавчиком посмеялись и стали допрашивать Акбергена.

– Неужели он подарил тебе этого жирного барана? Не стыдно тебе обманывать? А еще говоришь, что он родной брат твоего отца,

Акберген рассмеялся:

– Чего тут стыдного, он богатый… Если я не съем его барана, то все равно другой воспользуется случаем… Таким он родился, таким и отправится на тот свет… Однако он хитер, как Ходжа Насыр![88]88
  Ходжа Насыр – Ходжа Насреддин, фольклорный герой, известный всем народам Востока.


[Закрыть] – продолжал Акберген. Сын у него тихий, трусливый, а отец нарочно врет, объявляя его вором, силачом, храбрецом. Хочет, чтобы люди боялись и остерегались трогать его скотину. Своих коней он называет скакунами и тоже с хитростью, дескать, сын – батыр, отъявленный вор, да еще на коне-скакуне.

Я в недоумении спросил:

– В чем же хитрость, если его обдурили и получили в подарок за это жирного барана?..

– Он не такой простак, он свое возьмет. Весной поедет по дворам собирать конскую колбасу, жирные бараньи ляжки, утверждая, что это налог и угощение в пользу волостного.

– В прошлом году при мне он прибыл к Алтыбаю и потребовал свою долю, – начал рассказывать Красавчик. – Рыжая жена Алтыбая вынесла жирную конскую колбасу и приторочила ее к седлу Чокая. И вот с этой колбасой Чокай поехал по дворам, заявляя: «Каждый год с тех пор, как я стал волостным, Алтыбай отдает мою долю. А где же предназначенная мне доля с этого хозяйства?»

– И что же, выполняют его просьбу? – спросил я.

– Многие выполняют… Забавляются тем, что он называет себя волостным, балуют его.

– Если люди шутят над Чокаем, а Чокай насмехается над людьми, значит, они квиты! – заметил я.

Вечно живой ходжа Насыр, оказывается, ты обитаешь и в Голодной степи!..