Текст книги "Тернистый путь"
Автор книги: Сакен Сейфуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
В семье лавочника-татарина всего три человека – сам, жена и сын. Еще есть прислуга – русская девушка.
Когда беседовали за столом, татарин, обращаясь ко мне, посоветовал:
– Останься здесь, еще поработай немного. Не стоит тебе в такое трудное время в начале весны идти пешком в далекий Павлодар. Выйдешь, когда стает снег, земля подсохнет, зелень появится.
Я отказался. Дело не терпело отлагательства.
Встали спозаранку и до полудня с остервенением кололи распиленные чурки и складывали в сарай.
Взяв на дорогу хлеба с маслом, вышли из Славгорода на Павлодар. Оба одеты легко, туго подпоясаны, в руках палки. Занесенный снегом Славгород остался позади.
Мы шли долго, лишь к вечеру показались сзади сани, запряженные парой лошадей. В пустынной степи на белом снегу у обочины дороги стоят два уставших пешехода. На передних санях сидит жирный казах в шубе, в лисьем тымаке. Лошади грызут удила, быстро приближаются. Мы поздоровались. Губы человека в лисьем тымаке чуть дрогнули. Лошади поравнялись с нами.
– Дорогой хозяин, подвезите нас хоть немного, – попросил Смагул.
«Тымак» не обратил внимания на мольбу, проехал. Вслед за ним быстро пролетели галопом и вторые сани. Пошли дальше.
Опять сзади показалась пара лошадей, запряженных в сани. Мы сошли с дороги. Сани с шумом подъехали к нам и остановились. В них – русский крестьянин.
– Эй, садитесь! – крикнул он.
Мы стояли в растерянности. Мужик, натянув вожжи, крикнул удивленным голосом:
– Айда, садитесь! Чего стоите?!
Мы, моментально спохватившись, бросились в сани, и мужик погнал лошадей. Полозья по мокрому снегу скользят быстро, кони мчатся легко и игриво. Мужик возвращается с базара, видимо, после удачной торговли.
– Г-е-ей! Соколы-ы! Г-е-ей! – протяжно покрикивал он и махал плетью.
Ехали долго. Утихомирившись, крестьянин завел разговор о главном – о власти. Не стесняясь, он рассказывал, почему мужики настроены против Колчака, и доказывал, что Советы для крестьян – лучше всякой другой власти.
– Вот когда сойдет снег, подсохнет земля, придут большевики. Тогда поднимемся и мы, крестьяне, погоним этого черта в тайгу! – заключил он.
Дорога была безлюдной. К вечеру поехали к месту, где крестьянину надо было сворачивать в свой поселок. Распрощались.
Ночевали у бедного казаха, в ауле возле дороги, где было всего четыре-пять дворов.
От Славгорода до Павлодара сто пятьдесят две версты. Выходим рано утром, делаем короткий привал в полдень. Снег день ото дня все больше тает. Лишь через двадцать-двадцать пять верст можно встретить поселок. По улицам звенят талые ручьи. Тупоносые мои сапоги насквозь промокают. Портянки выжимаем и сушим на ночевке. Мокрые ноги побелели, кожа стала тонкой, выступили волдыри.
К четвертой ночи мы прибыли в Павлодар. Казахская беднота здесь живет обособленно, в двух верстах от юго-восточной окраины. Среди городской бедноты жил товарищ Смагула по имени Абдрахман. У него мы отдыхали два дня. Абдрахман работал в Омске, женился на зажиточной вдове, у которой было две дочери от первого мужа. Он привез ее сюда, занялся торговлей на скотном базаре и стал состоятельным жигитом. Когда жена умерла, Абдрахман женился на дочери казахского муллы. Он совсем не такой, как Смагул, – юркий, всезнающий, прекрасно одет и, кажется, позабыл прежнее положение рабочего, став купцом.
Мы разговорились. Абдрахман непоколебимо верил в алаш-орду. Я попытался заговорить об отрицательных сторонах алаш-орды, но Абдрахман не сдавался… Зашел как-то к Абдрахману пучеглазый жигит по имени Абиль. Он прибыл из Семипалатинска, служил в войске алаш-орды. С ним я долго и подробно беседовал. Поскольку я отрекомендовал себя родственником борца Хаджимухана, то они, глядя на мое телосложение, и меня признали за борца. Многое со слов Абиля я узнал о деятельности «батыров» алаш-орды за это время. С Абилем обошли весь Павлодар. Побывали и в русско-казахской школе, в мечети, где собрались мусульмане, чтобы совершить молитву в день пятницы.
Теперь мне предстояло совершить переход от Павлодара до Баян-Аула, пройти сто девяносто две версты. Смагул нашел работу в Павлодаре, а я договорился с караванщиками, прибывшими из Баян-Аула. Положение в той стороне было неважное, население голодало после тяжелого жута.[69]69
Жут – массовый падеж скота во время гололедицы.
[Закрыть]
На городском базаре между рядами, греясь на теплом солнце, гуляют солдаты атамана Анненкова. Форма их мне очень знакома – пулеметные ленты, черные папахи, сабли, на погонах две буквы «А. А.». Некоторые из них – китайцы из числа отщепенцев, бродяг. На поясах кинжалы. Наблюдал я спокойно, уже не как заключенный. Вот едет на лошади казах. Один из китайцев в форме схватил ее за хвост и придержал. Лошадь остановилась. Казах обернулся, но, увидев солдата, смиренно опустил голову и ничего не сказал. Китаец перочинным ножом срезал целый пук волос от хвоста лошади. Казах в испуге начал озираться по сторонам, ища защиты. Двое городских казахов, задетые за живое, что-то сказали солдатам. Те ответили площадной бранью. Казахи хотели отобрать пук волос у солдата. Собрался народ, большинство – казахи. Увидев, что дела плохи, солдаты-китайцы позвали своих на помощь. К ним быстро подошли три-четыре атаманца, вынули сабли из ножен.
Казахи разбежались, как мелкая рыбешка от щуки. Анненковцы били их по спинам саблями плашмя.
С караванщиками я вернулся на квартиру, взял несколько номеров газеты «Сары-Арка». Я не мог забыть необузданную подлость атаманцев и вдруг увидел в газете статью, подписанную аульным казахом. Передо мной был еще номер «Сары-Арки» от 26 марта 1919 года.
Вот эта статья:
«Необузданность.
…В конце января 12 казачьих милиционеров выехали в бараки «Бес оба», находящиеся в двухстах верстах от Баяна. По пути они делали все, что им взбредет в голову, издевались над казахами Акбеттаусской волости. Слов нет, чтобы обо всем рассказать. Встречных казахов избивали плетью и розгами. Прекращали избивать только тогда, когда обиженный обещал выкуп. Подводу возвращали хозяину при условии, если тот даст выкуп за свою же подводу. Берут тымаки, ковры, шаровары, узорчатые кошмы, короче говоря, все, что понравится им в доме казаха. Они самовольно срывают замки с кладовых. Есть случаи изнасилования женщин.
Приведем факты: избили жену, детей и самого Абдира Мойнакова. Пороли розгами его сына Бекена. У хозяина не было денег откупиться, поэтому он пообещал отдать тысячу рублей на обратном пути. Коня, взятого для подводы, они вернули, получив двести рублей.
У казаха седьмого аула Ордабая Адирова взяли одну узорчатую кошму и одну подушку.
Избили известного муллу Машхура Копеева.
Выпороли розгами некоего Темирбулата и его сына, потом получили от них двести рублей.
Мулле хаджи Абайдильды и его сыну из шестого аула присудили по 15 розог каждому и получили от них двести пятьдесят рублей.
Выпороли розгами Аскара Топпасова и взяли у него тымак.
Выпороли розгами Оспана Битакаева, получили с него двести пятьдесят рублей и один тымак.
У Ашима Доскараева отобрали один тымак и семьдесят рублей.
«Разыщи своего покойного мужа!»– с таким несуразным требованием избили жену Жалпака Ондирбаева и отобрали у нее ковер.
У табунщика Дуйсенбая Карашолакова отобрали пятьдесят рублей и двенадцать лошадей для своих подвод.
Наказали розгами Абиля Шалкарбаева из второго аула, избили, искалечили его старшего брата Нурмана, после чего у обоих забрали двести рублей.
У Сулеймена Оркенбаева взяли двести рублей.
Хамита Чоканова не стали пороть розгами после того, как он дал выкуп две тысячи рублей.
У Сламбека Имамбекова взяли полторы тысячи рублей.
Жамбека Имамбекова пороли розгами и взяли у него пятьсот рублей.
У Аскара Шанкуланова взяли тысячу рублей.
Кияшу Алимбаеву дали двадцать пять ударов розгами и взяли у него двадцать пять рублей.
Мусабек наказан двадцатью розгами и заплатил двадцать пять рублей.
У Туктибая Тогайбаева из 11-го аула забрали тысячу рублей.
На обратном пути в Аккелинской волости наказали 15 розгами Ажмагамбета Жамакова и забрали у него 300 рублей.
Учитель Сулейман Ержанов, упрашивая «не трогать свой аул», заранее заплатил 500 рублей и «подарил» один тымак, одни брюки и снарядил четыре конных подводы.
Все притеснения и издевательства невозможно передать в одном письме. Народ в недоумении. Одни утверждают, что это дело рук отщепенцев – русских. Они это делают по злобе за то, что некоторые хотят отделить казахский народ, сделать самоуправляемым. А народ только лишь умоляет: «О боже, смилуйся, чтобы не встретить их никогда!..» Как только появится на горизонте русский человек, народ в испуге разбегается. Многие казахи озлоблены, но все еще надеются, что среди русских найдутся разумные люди, которые укротят своих разнузданных собратьев.
Старшины аулов, боясь побоев и грабежей, воздерживаются от подачи телеграмм высшим русским чинам. Они рассуждают так: «Пока приедут расследовать, здесь покончат с нами самосудом».
В 30 верстах от Баяна находится маленький Александровский завод. Управляющим его работает некий Гроненго. После указа от 25 июня[70]70
Речь идет об указе царя о мобилизации казахской молодежи на тыловые работы.
[Закрыть] этот Гроненго слыл «спасителем душ». Не ограничиваясь тем, что казахи работали у него даром, он еще брал с них взятки за «устройство» на завод. Два месяца он использовал казахов на работе и в конце концов не смог спасти их от тыловых работ. В прошлом году, боясь большевиков, он хотел скрыться в казахской волости. Казахи не позабыли его «доброты» и поэтому не приняли его. Теперь тот же Гроненго 5 февраля вызвал к себе начальника милиции со всеми милиционерами и приказал избить неугодных ему казахов. Нижний этаж своего дома он превратил в тюрьму. Туда заключили Торе Каракеева и Аскара Жусипова. Гроненго ходил, засунув руки в карманы, и говорил: «Если дадите 8 000 рублей, то выйдете из тюрьмы!..»
Некий казах Ажибай бранил в прошлом этого «буржуя» за невыдачу заработной платы. Когда Гроненго решил выпороть его розгами, казахи заступились и добились прощения, заставив Ажибая с унижением обнимать ноги «буржуя».
Некий казах Амра своевременно не возвратил гири, за это Гроненго отобрал у него коня и верблюда.
В прошлом году весною у одного русского потерялся мешок хлеба, за это было отобрано 9 волов у одного аула. Все прошло безнаказанно, отнесено к деяниям «смутного времени».
Вот вам физиономия руководителя, призванного усмирить русских хулиганов. Спрашивается, кто же должен обуздать его? До каких пор будут унижать казахский народ? Каким путем можно добиться добрососедских отношений между двумя народами?..
Гора Баян»
Обо всем этом писала газета алаш-орды, тщательно скрывая дружбу своих руководителей с колчаковцами.
Перелистываю другой номер «Сары-Арки» за 6 февраля 1919 г. Читаю статью, в которой описывается дружба и солидарность атамана Анненкова с казахскими волостями и с главарями алаш-орды.
«Из Урджара.
…Атаман Анненков проводил съезд, созвав руководителей народа (волостных). Из 12 волостей прибыли на съезд 5 человек… Атаман потребовал выделить по 10 человек от каждой волости для обучения военному делу. Когда атаман Анненков заявил, что хорошо знает достопочтенных руководителей казахского народа (вроде Алихана, Мухаметжана, Ахметжана и Жайнакова), тут все представители с радостью загудели: «Оказывается, вы знаете всех доблестных людей, которых мы чтим больше своих отцов. Если они скажут ложись, мы ложимся, если велят встать, то встанем».
Анненков, кстати, вставил: «Семиреченский казачий атаман Афонов их ненавидит, говорит, что «они зря цепляются за автономию», а я лично верю этим доблестным гражданам! Афонов разжигает раздор между казахским и русским народами. Афонов не одобряет того, что я раздаю оружие казахам и организую казахские полки…
Переводчик при атамане Кенсебай Умбетбаев».
В «Сары-Арке» от 26 марта 1919 года я увидел статью «Как воюют казахи», где со смехом описываются «богатырские действия» войск алаш-орды против большевиков. А вот в этот самый момент «богатыри» атамана издеваются над казахскими бедняками, пиная их ногами, как собак. В статье восторженно восхваляются храбрые действия Балтая Бесебекова, Ахметкалия Орманбаева, Кагазбека Рашкина из полка алаш, который воюет против красных на Семиреченском фронте.
Прочитав, я сплюнул, отбросил газету в сторону, взял другой номер «Сары-Арки» от 20 февраля 1919 года. Здесь я прочел ответы редакции на письмо аульного казаха Байсалбаева, который жаловался на притеснения русских кулаков Акмолинского уезда. В своем ответе редакция «Сары-Арки» пишет, подбрасывая поленья в костер национальной вражды:
«Акмолинские казахи все еще не организовали милицию алаш-орды, поэтому и терпят насилия со стороны русских…» И далее:
«Забыты правила и порядки, российское государство стало на путь зверства. Единственный выход для спасения – объединиться казахскому народу. Не терять монолитности! Бросить раздоры. Всем включиться в общественную борьбу! Посадите на коней своих лучших граждан, вооружившись, защищайте себя! Уже свыше года прошло, как мы начали твердить, что наступила эпоха «белого калмыка».[71]71
Здесь автор статьи, видимо, намекает на нашествие калмыков в прошлом. Под белым калмыком подразумеваются русские большевики.
[Закрыть] За исключением казахов Семипалатинской, Уральской областей и Кустанайского уезда Тургайской области, все остальные, в особенности казахи Акмолинской области, заткнули уши тымаком и бегут, как от огня, от организации милиции. Как же другим не презирать беспечный, слабовольный, нерешительный народ?! Мы сами виноваты, мы не хотим встряхнуться, не желаем стать людьми! Если так мы пойдем и дальше, то, наверное, скоро исчезнем с лица земли! Сейчас не время ждать справедливости и мира от необузданного зверя – мужика. Нечего просить у него совета, зря надеяться в предвкушении несбыточного! Вы можете пожаловаться местным властям, но мы не можем заверить вас, что из этого что-нибудь выйдет. У русских уже приготовлены ответные обвинения, они сразу скажут: «Вы украли наш скот, учинили потраву».
Вы возмущаетесь в своих жалобах: «Неужели мы останемся в руках того, кто схватил нас, в зубах того, кто грызет нас?» Мы знали об этом и давно предостерегали вас. Пока не поздно, вы сами должны рассказать народу о своих бедах. Кто может поручиться за то, что беда, постигшая сегодня один аул, не постигнет завтра весь народ? Разве так не бывало? Разве в Семиречье наши братья не погибают сейчас поголовно?»
Эх вы, злонамеренные господа! Кто же, как не вы, организовав войско алаш, создал смуту в Семипалатинской, Уральской, Кустанайской, Тургайской областях? Вам этого мало, вы хотите еще опутать своими коварными сетями и акмолинских казахов и тем самым утопить в крови трудящееся население!»
Я читал хронику, различные сообщения и обширные статьи, опубликованные в разных номерах газеты «Сары-Арка», которая в то время являлась органом центральной алаш-орды. Конечно, газета по своему усмотрению искажала факты, коверкала их, прихорашивала, что ей угодно, раздувала выгодную небылицу. Но сколько бы ни стремилась она создать у читателя ложное представление о соотношении сил, было видно, что положение алаш-орды неважное. Алаш-ордынские министры занимались сколачиванием отрядов против большевиков, в остальном их деятельность не стоила и пяти копеек.
Мало ли, много ли, но по мере сил активничала молодежь алаш-орды. Она выпускала в Петропавловске газету «Жас азамат», в которой давала установки националистической молодежи всего Казахстана. Единственный в то время журнал «Абай» издавался в Семипалатинске и тоже находился в руках молодежи алаш-орды. Редакции газеты «Жас азамат» и журнала «Абай» время от времени просили помощи у читателей, указывая на отсутствие денежных средств. 20 февраля 1919 года в № 70 газеты «Сары-Арка» опубликована статья «Читателям газет и журналов». Статья принадлежала редактору журнала «Абай» Аймаутову, одному из лидеров алаш-ордынской молодежи.
«Читателям газет и журналов.
В одном из номеров газеты, издающейся на русском языке в Ново-Николаевске, отмечено, что единственная казахская газета и единственный казахский журнал закрываются из-за отсутствия подписчиков. Речь шла о газете «Жас азамат» и журнале «Абай». Данное сообщение не соответствует действительности. «Жас азамат» выходит по сей день. Правда, возникла тревога из-за недостатка средств. Теперь мы спокойны, ибо омская молодежь выслала в редакцию тысячу рублей, вырученную от литературного вечера. А семипалатинская молодежь уже выслала около пяти тысяч рублей. Надеемся, что желающие поддержать нас найдутся и в других местах. Журнал «Абай» имеет около 900 подписчиков и свое существование временно прекратил до созыва общего собрания, а также и по другим причинам. Издает его мелкое кредитное общество. Есть надежда, что «Абай» будет издаваться. Мы надеемся, что совесть и гражданская честь просвещенной молодежи не позволят закрыть свой единственный журнал. Думается, что он будет выходить при всех обстоятельствах.
Редактор «Абая» Жусипбек Аймаутов»
Из того же номера газеты:
«Отчет.
Приход-расход выручки вечера на казахском языке, проведенного молодежью Омска. Весь доход 6 392 руб. 15 коп. Чистый доход 3 189 руб. 25 коп.
Сделали подарки:
Султан Абрахимов – 300 рублей, Аккагаз Досжанова – 50 рублей и одну серебряную турецкую монету, Шаяхмет Отегенов – 23 рубля, Балтабай Боранкулов – одну серебряную ложку с вилкой, Амина Куанышева – золотой перстень, Гуля Досымбекова – серебряный перстень, Газиза Досымбекова – одну серебряную монету, Асфандияр Черманов – четвертушку табаку, Муратбек Сеитов– один фунт сахару, Жамин Толемисов – фунт чаю. Всем объявляю благодарность от имени общества «Тилек» («Желание»).
Габбас Тогжанов».
В том же номере «Сары-Арки» я прочел следующее: «Помощь газете «Жас азамат».
Увидев объявление в номере 68 «Сары-Арки», где говорилось, что газета «Жас азамат» прекращает свою деятельность из-за недостатка средств, я приступил к сбору денег: Калберген Кулов внес 40 рублей, Шыргаи Мустамбаев – 20 рублей, Амра – 15 рублей, Газиза Мустамбаева – 5 рублей, я – Идрис Мустамбаев – 5 рублей. Всего собрано 85 рублей. Эти деньги я отправил в редакцию «Жас азамата».
Гимназист Мустамбаев».
Можно было представить, что националистически настроенная молодежь не сидела сложа руки.
ПУТЬ НА БАЯН-АУЛ
На другой день мы выехали с караваном из Павлодара. День теплый, тает снег. Вдоль улиц бурлит вода и со звонким журчанием падает с крутого берега в Иртыш. Мутная вода постепенно собирается на толстом нерастаявшем льду. Осторожно переехали через Иртыш. В караване четыре человека, я пятый. У нас два тощих коня и один слабый верблюд. Лошади тащат сани с тремя мешками пшеницы и двумя ящиками. А на верблюде навьючено три мешка хлеба.
За Иртышом в некоторых местах снег вовсе растаял, и мы сразу почувствовали тяжесть пути. Еле двигались изнуренные лошади по грязи, по талому снегу. Не проехав и одной версты, вороной конь совсем остановился. Попробовали подхлестнуть его – безуспешно. Отчаявшийся хозяин остался со своим усталым конем, а мы вчетвером поплелись дальше пешком по влажной черной земле, ведя за собою пестро-гнедого коня и желтого верблюда.
В местах, где совсем не было снега, конь напрягал последние силы, но сани останавливались. Земля залита обильной весенней водой. Когда падал верблюд, мы снимали с него вьюки, поднимали бедное животное и снова навьючивали.
Продвигались еле-еле. Вода проникла в продырявленные сапоги.
Бредем по колено в воде и тащим за собой коня и верблюда. А они тащат на себе продукты голодающим детям, женщинам, беспомощным старикам и старухам.
Но наши клячи больше стоят, чем идут. Пройдут два шага и падают в глубокий подтаявший снизу снег, и мы из последних сил выволакиваем их, ставим на ноги. Бешметы на спинах взмокли от пота, и нам кажется, что не скотина тащит груз, а мы.
К вечеру мы проехали всего верст десять и остановились на ночлег на чуть просохшей проталине рядом с дорогой. После захода солнца стало холодно. Вода замерзла. Мокрую от пота одежду, старые сапоги и портянки – все начал хватать цепкий мороз. Замерзли все. Я был легко одет и скоро закоченел, но ни слова не сказал караванщикам. Развели костер, отогрелись, вскипятили воду. Спать легли, скорчившись между мешками с хлебом. Я проснулся среди ночи от невыносимого холода, все мое существо с ног до головы было охвачено морозом. Я поднялся. Кругом тишина. Пятнистую землю белым бархатом покрыл легкий туман. Небо чистое, нет ни облачка. Нет и луны, только ясно видны мерцающие звезды. Царит немая тишина. Караванщики лежат между мешками, спокойно посапывают. Рядом шумно дышит желтый верблюд.
Студеный запах мерзлой земли расплывается вокруг. Кажется, вся вселенная охвачена морозом и дремлет в легком тумане, и бодрствует только конь. Он пасется, щелкая зубами, вырывает корни трав, только что освободившихся из-под снега. И конь пестро-гнедой, и земля пестро-гнедая…
Чтобы согреться, я начал бегать взад и вперед и, немного обогревшись, снова лег, но скоро опять замерз и, опять поднявшись, начал бегать, кружиться, хлопать себя по бокам. Так повторялось несколько раз до утра…
На следующий день мы поплелись дальше… Брели по грязи, по слякоти, по колено в мутной воде. Пересекли железную дорогу, проложенную между Иртышом и заводом «Экибастуз», прошли через два поселка.
Весь день мы месили ногами грязь, брели по вешней воде, то развьючивая, то опять навьючивая изможденное тягло. Когда к вечеру стало холодно, совсем обессилев, отчаявшись, я окончательно расписался. Не было ни сил, ни желания шагнуть вперед. Я молча поднял лицо к небу, глянул на ясные звезды, вспомнил о родной матери, которая ждет меня в ауле и, приободрившись, пошел дальше.
Преодолевая тяжесть распутицы, мы только через неделю выбрались на подсохшую землю.
Вдоль дороги безлюдно. Изредка попадаются на глаза жалкие казахские лачуги.
У одного казаха мы сменили сани на двуколку. Теперь мы часто останавливаемся. Ни в каком ауле сейчас не найти подводы, все в крайней бедности после жута, голодные, худые.
Мы бредем и бредем, подгоняя лошадь и верблюда. Старая разболтанная двуколка скрипит и стонет.
Наши ноги истерты. Движемся крайне медленно. Но все же, когда вышли на сухую землю, караванщики начали чаще заговаривать со мною, выяснять подробнее, кто я и откуда.
– Я казах из Омска, – повторил я. – С детства попал на работу далеко от дома. Рано лишился родителей. Теперь вот еду в поисках своих нагашы[72]72
Нагашы – родственник по линии матери: нагашы-ата – дедушка по матери; нагашы-шеше – бабушка по матери; нагашы-апа_тетя по матери и т. д.
[Закрыть]. Они живут где-то в горах Баян-Аула. Вот и все…
Они начали обстоятельно расспрашивать о моих родственниках.
– К какому из мелких родов они принадлежат, я точно не знаю. По-моему, к Айдаболу[73]73
Айдабол и Каржас – два самостоятельных рода, берущих свое начало от рода Суюндика. Здесь Сейфуллин умышленно путает, выдавая себя за Дуйсемби, недалекого простого рабочего из Омска.
[Закрыть] – одному из разветвлений рода Каржас, – ответил я.
Это их не удовлетворило, и они продолжали меня все время теребить. По их словам, сами они принадлежат к одному из «влиятельных» родов Каржаса.
– Наши аулы находятся на юго-восточной стороне Баян-Аула, в горах Шокпар и Аулие, – утверждали мои спутники.
Старший караванщик – человек с окладистой черной бородой, сын хаджи Кенбая. Если память мне не изменяет, имя его Смаил. Один из его товарищей – далекий родственник хаджи Кенбая по имени Бекмухамбет. Второй, как мне помнится, Толебай, он из городской бедноты, занимался мелкой торговлей.
Как-то раз, шагая рядом со мною впереди верблюда, Бекмухамбет сказал:
– Слушай, Дуйсемби, ведь мы с тобой вместе едем, вроде однокашники, а ты от нас что-то скрываешь. Видно, что ты совсем не простой жигит, раскрой-ка свою тайну!
Я рассмеялся и попытался отшутиться. Бекмухамбет, видя, что ничего не добьется, отстал от меня. Но вскоре поравнялся со мной Толебай и начал:
– Ты, Дуйсемби, не прячься от нас. Мы такие же люди, как и ты. Кем ты себя покажешь, теми и мы будем… Если хочешь, чтобы мы вместе с тобой украли лошадей из поселка, то и от этого не откажемся!
И на его расспросы я ответил шуткой. Видно, что они зорко следят за мною. Мы отдыхали в полдень у обочины. Рядом возвышался холмик, которым кончалась цепь мелких сопок. На солнцепеке уже зеленела мелкая весенняя травка. Я пригрелся и задремал на холмике. Караванщики меня разбудили к чаю.
Смаил опять начал допытываться:
– Ей-богу, Дуйсемби! Вот сейчас, когда ты спал на склоне холмика, ты мне показался совсем не простым жигитом. Мне померещилось, что ты один из батыров прошлых времен!
Я и на этот раз отговорился шуткой.
Двинулись дальше. По дороге Смаил долго читал наизусть поэму «Боз жигит». Шли рядом. День стоял теплый. Следом за нами деревянная двуколка скрипела, качаясь с боку на бок.
– Эх, Дуйсемби, жаль, что ты не хочешь раскрыться перед нами! А ты наверняка такой же герой, как этот «Боз жигит», не правда ли?
Я промолчал. Через некоторое время Смаил решительно продолжал:
– Ты, Дуйсемби, не стесняйся меня, давай обнимемся и станем друзьями! Идем в наш аул, я привезу тебя, куда сам пожелаешь. Только ты не прячься, не обычный ты жигит, простой жигит таким не бывает!
– Какую же вы узрели во мне особенность? – спросил я.
– Во-первых, твой вид, твоя фигура говорят, что ты не простой жигит. К тому же ты вышел вместе с нами из Павлодара, идешь в дырявых сапогах по колено в воде, терпишь все на свете, но даже брови не хмуришь. Вот поэтому мне и кажется, что ты либо терпел какую-то несправедливость, либо сам причинил зло кому-то. Я не сдержался и сказал сердито:
– Почему вы все время просите меня раскрыть какую-то тайну? Какие у вас есть основания подозревать меня в чем-то?
Подошли к нам Бекмухамбет и Толебай.
– Может быть, вы меня считаете вором или убийцей? Если я, допустим, признаюсь вам в этом, все равно вы мне ничего не сможете сделать. Зачем же я должен сейчас перед вами признаваться?
Смаил растерялся.
– Ей-богу, Дуйсемби, я нечаянно оговорился!.. Голубчик мой, не сердись! Коли так, больше не будем допытываться, только не обижайся.
После этого разговора они перестали приставать ко мне с расспросами.
Через несколько дней мы подошли к горам Баян-Аула с юго-восточной стороны. Настало время расставания с караванщиками.
Во время полдневной молитвы у обочины дороги мы пообедали. Отсюда караванщики должны были отправиться к себе, на юг, к горам Шокпар и Аулие. Ехать им оставалось приблизительно двадцать верст. Кругом голая степь, небольшие холмы. Сколько ни гляди, не увидишь ни единого барана. После тяжелого жута аулы все еще на зимовках.
Я подробно расспросил Смаила, как мне идти дальше. Я хотел заглянуть в казачью станицу в горах Баян-Аула. Там можно было остановиться у медицинского фельдшера Шайбая Айманова. Когда я учился в Омской семинарии, он учился в фельдшерской школе. Мы дружили. После окончания учения каждый из нас уехал работать в свои родные края. Хотя почта в эти годы работала плохо, все же изредка мы переписывались. Мы были не просто товарищами, а верными, закадычными друзьями. Теперь вот я и решил пробраться именно к Шайбаю. У него разузнать, где находится мой родственник, отправиться к нему, получить от него, может быть, денег на дорогу, по пути заглянуть в свой аул и проехать в советский Туркестан…
У подножия Баяна виднеется сопка. На склоне издали заметны три-четыре черных точки, как родинки на лице.
По словам Смаила, в этом ауле хозяином является хаджи Жантемир из рода Суюндика-Каржаса. У хаджи есть сын по имени Имантаку, влиятельный человек. Вот к нему и посоветовал Смаил обратиться.
Когда время перевалило за полдень, я распрощался с караванщиками и зашагал в сторону Баяна. В кармане у меня была испеченная на угле костра лепешка, размером со ступню верблюда – вот и вся провизия. В руках палка.
Опояска из ветхой материи. Ступни ног в волдырях, сочится кровь, но об этом я ни слова не сказал караванщикам.
Шел долго. Золотой диск солнца уже сел на плечи Баяна. Когда подошел к железной дороге, строящейся от Орска через Атбасар и Акмолинск до Семипалатинска, встретил русского сторожа. Поговорили. И он ругает сегодняшнюю власть…
Пошел дальше, перебрался через овраг. В стороне от дороги виднелись три-четыре юрты, паслась скотина. Когда я подходил к сопке, за которой находился аул хаджи Жантемира, солнце закатилось…
Перевалил через вершину сопки – аула нет. Холмы стоят рядами, один за другим. Переваливаю через них, а аула все еще нет. Наступили сумерки. Я остановился, прислушался – ни звука. Опять зашагал по безлюдному глухому плоскогорью. Впереди во тьме молчаливо дремлют черные силуэты гор… Я окончательно устал. Истертые в кровь ступни болят. Кажется, я заблудился. Идти дальше не могу. Присел. Алая заря на западе постепенно редеет, гаснет. Ни звука, ни ветерка.
Невеселые мысли, как сель весеннего половодья, проносятся в моей голове.
Когда кончатся мои мучения?.. Из-за каких преступлений против человека я должен терпеть столько невзгод?.. Я родился, вырос, учился – неужели только из-за этого обязан терпеть позор и страдания?.. Если так, зачем я родился, зачем вырос, зачем учился?..
Вот сейчас я остался один на безлюдном, безмолвном плоскогорье, окутанный темной ночью. Умру здесь, пропаду без вести, бесследно. Нет мочи идти дальше.
Эти думы, как черные тучи, сдавили меня. Когда я уже отчаялся увидеть предстоящий рассвет, вдруг словно молнией из-за туч блеснула надежда.
«Крепись! Все твои мучения – не зря! Ты боролся за свободу трудящихся, за равноправие обездоленных. Немало героев пало жертвой на этом пути. Немало пролито крови и слез в борьбе за свободу. Мужайся, крепись! Светлый день недалек! Надо идти!.. Надо достичь!.. Надо найти!».
Перевалил еще через несколько сопок, прислушался… Явственно донесся лай собаки. С вершины следующей сопки я увидел расплывчатые черные тени. Приблизившись, я увидел три-четыре саманных зимовки, возле них сломанные телеги с какими-то вьюками. Аул еще не успел откочевать с зимовья. Я подошел к крайней большой землянке и вошел во двор. Кругом грязно, мокро. Вошел в землянку и увидел пожилую женщину с двумя детьми. Она не пустила меня на ночлег, сказав, что «нет мужчины». Я направился к землянке рядом, которая мне показалась чище первой. У ворот стояла женщина. Поздоровались. В сумерках я попытался всмотреться в ее лицо. На голове ее кимешек, на плечи накинут халат. Прямоносая, лет около сорока, по ее лицу, по голосу кажется, что она добрая и умная женщина.
– Голубчик мой, и в нашем доме тоже нет мужчины. А в такое смутное время пустить на ночлег незнакомого – очень опасно… – Она помолчала. – Откуда ты идешь, жигит?
– Из Павлодара… Буду «божьим гостем» у вас, – ответил я.
– Ну что ж, ладно, заходи в дом. Только не взыщи, у нас нет мяса для угощения. Зимой мы перенесли жут, вся наша скотина пала.
– Мне не нужно мяса, женгей[74]74
Женгей – вежливое обращение к женщине старше себя.
[Закрыть], – с благодарностью ответил я.
Она провела меня в дом.
Саманная землянка состояла из двух комнат. Горела пятилинейная лампа. На земляном полу я увидел кошмы с узорами. Перед дверью и перед печкой пусто. У двери справа сложены вяленые шкуры. Перед ними лежат два теленка, но в комнате все же чисто. В переднем углу в постели лежат две девушки лет по шестнадцати. Мать подняла их. Девушки накинули на плечи халаты и остались сидеть в постели. Женгей разбудила сына.
