Текст книги "Тернистый путь"
Автор книги: Сакен Сейфуллин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
Счастье побывать на огороде выпадало не каждый день. Водят туда посменно, очередь подходила через три-четыре дня.
Как-то раз под конвоем нас повели в баню. Народ толпился вокруг нас на протяжении всего пути. Возле ворот бани я увидел своего отца, поздоровался с ним, и мы коротко обменялись новостями. Тут же отец попрощался со мной, сказав, что возвращается в аул.
Работая на огороде, мы узнавали о деятельности пришедших к власти белогвардейцев. Народ сочувствовал нам. Надзиратели в это время вели себя смирно. Они не прогоняли посторонних, делали вид, что не замечают ничего предосудительного. Люди крепко пожимали нам руки, а некоторые открыто приветствовали нас издали.
Бесноватые, поднявшие голову в день восстания казачества, в день разгрома совдепа, теперь одумались и, кажется, утихомирились. Испытав на своей шкуре пинки и нагайки белых, эти легкомысленные начали вспоминать о совдепе…
В Акмолинске объявилось уездное правительство алаш-орды. У власти оказались члены следственной комиссии, которая допрашивала большевиков: мулла Мантен, торгаш Ташти, волостной Олжабай, писарь Толебай Нуралин, врач Тусип. Волостные, купцы, муллы потеряли всякий стыд и честь, но тем не менее, именуя себя алаш-ордынцами, хорохорились, как взбесившиеся от похоти петухи. Они насмехались над словами о свободе женщины, о равенстве бедняков.
Однажды человек двадцать заключенных возвращались с огородов в тюрьму. Как всегда, сзади и по бокам шли вооруженные конвоиры. Шли строем, по двое. Проходя через Слободку, возле маленькой невзрачной лачуги мы увидели казашку. Брови ее были насуплены, в лице ни кровинки. Видно было, что тяжкое горе терзает ее душу. В нашей группе было трое казахов. Когда мы проходили мимо, эта женщина, глядя на нас, прижала руки к груди, с большим почтением склонила голову, приветствовала нас от всего сердца. Печальный образ этой казашки по сей день неизгладимо живет в моей памяти… Не было никакого сомнения, что эта женщина воочию убедилась в правоте нашего дела.
Нас продолжали водить на огород. Всех мучила томительная тоска по свободе, в особенности казахских жигитов. Мы с Байсеитом начали мечтать о побеге. Прежде чем бежать, мы решили достать казахскую одежду, чтобы сменить видное за версту тюремное одеяние, а также передать родственникам и наиболее верным друзьям о времени и условиях побега.
Землянка одного казаха стояла в двадцати шагах от сада, в котором мы работали. Сын хозяина Айтжан дружил с нами, был членом «Жас казаха». В плане нашего побега предусматривалось держать за этой хатой готовых верховых лошадей. В момент, когда зазеваются надзиратели, мы быстро пробежим туда по низине, сядем на коней – и ищи ветра в поле. А наши родственники, подготовившие побег, должны к тому времени возвратиться в свои аулы, чтобы не навлечь на себя подозрений в соучастии.
Когда мы с Байсеитом поделились своим планом с товарищами, то Бакен и Абдулла не согласились с нами.
Мы твердо решили бежать при первой возможности.
Однажды надзиратели разрешили нам на огороде свидание с двумя жигитами.
Жигиты сошли с коней, поздоровались, сели вместе с нами. Надзиратель стоял поодаль. Через некоторое время появился верхом на лошади и наш Хусаин, слез с коня и тоже сел рядом. Мы забросали его вопросами. Между прочим Хусекен рассказал нам, как ловко и хитро он сумел освободиться из тюрьмы. Дело было так.
Работая на огороде, предприимчивый Хусекен сумел угодить начальнику тюрьмы, втерся в доверие и «подружился» с ним. Однажды Хусекен с разрешения своего «друга» установил себе палатку в огороде и пригласил в гости начальников – вершителей судеб в Акмолинске. Достал побольше кумыса, водки, заколол барана и вдоволь угостил своих приглашенных – начальника гарнизона, Сербова и начальника тюрьмы. Хусекен сам варил баранину, сам усердно прислуживал почетным гостям.
Изрядно выпив, довольный Сербов, председатель комиссии по расследованию и уничтожению большевиков, приказал Хусаину, смиренно стоявшему у входа в палатку:
– Эй, большевик, подойди сюда и выпей с нами!
– Спасибо за внимание!.. – ответил Хусаин. – Я рад услужить вам. Но только прошу об одном – не называйте меня большевиком. Иначе вы меня крепко обидите…
– Разве ты не большевик?! – воскликнули одновременно Сербов и начальник гарнизона.
Хусаин дал пространное и исчерпывающее объяснение:
– Я никогда не был большевиком, вы зря меня держите в тюрьме, я сижу и страдаю…
В таком духе Хусекен красноречиво начал описывать свои страдания и в конце концов искусно заплакал.
– Надо бы тщательно проверить его дело, – сочувственно заметил Сербов, посадил Хусаина рядом с собой и напоил водкой. Через несколько минут Сербов ушел по делам. Остались начальник гарнизона и начальник тюрьмы. Хусаин дал понять, что умеет гадать на кумалаках. Начальник гарнизона обрадовался:
– Давай-ка поворожи, что меня ожидает, – попросил он.
Хусаин моментально извлек из кармана свои кумалаки, завернутые в тряпку. Разложил тряпку на столе, на ней рассыпал кумалаки и вполголоса начал бормотать:
– Судьба ваша благополучна. Счастье к вам нагрянет неожиданно. Скоро вы получите повышение в должности… Будете жить долго и припеваючи…
Начальник гарнизона в телячьем восторге попросил:
– Погадай-ка, любит ли меня одна женщина?..
А Хусаин хорошо знал, что Сербов и начальник гарнизона вдвоем волочились за некоей Ланшуковой, известной в городе красавицей.
Хусаин, сосредоточенно опустив голову, рассыпал кумалаки, начал рассекать руками воздух над ними, будто прогоняя нечистых духов, и загнусавил:
– Никогда еще не было случая, чтобы вы не понравились женщине. Сейчас в Акмолинске мечтает о вас не одна, а многие женщины. И особенно любит вас одна черноглазая красавица-шатенка. Но она не смеет сказать вам о своей любви, ибо за ней страстно ухаживает другой человек. Он даже признался ей в любви, но она к нему равнодушна…
Начальник гарнизона похлопал Хусаина по плечу и обратился к начальнику тюрьмы:
– Оказывается, он не глупый казах! Зачем его в тюрьме держать!
Через два-три дня после этой ворожбы Хусаина освободили.
Итак, мы с Байсеитом решили бежать. Достали казахскую одежду. Но в день побега по нелепой случайности я остался в камере, а заключенных увели на огороды. Вечера я ждал нетерпеливо. Что-то предчувствовал. После работы все товарищи вернулись в камеру. Байсеит сумел убежать…
Заключенные пугливо насторожились – что теперь будет? Некоторые высказывали недовольство бегством Байсеита. Другие беспокоились, как бы его не поймали.
Начальник гарнизона Шахим пришел в ярость, поднял тревогу в тюрьме. Он прибыл в город недавно, сменил того, которому Хусаин гадал на кумалаках.
Теперь заключенных перестали выводить на работу. Тюремный режим стал еще строже.
Потянулась ненастная осень. Нашему пребыванию в тюрьме не видно было конца. Из аулов начали приезжать люди с ходатайствами за нас перед чиновниками. Но помощи ждать было не от кого, и поэтому наши ходатаи постепенно разъехались.
Мы оставались в грязной вонючей темнице. Изредка нам передавали книги, газеты. Мы читали их, перечитывали, играли в шашки.
Однажды на большом деревянном блюде нам принесли передачу – целого барана и сказали, что прислал Кошербай. В день мятежа он избежал ареста, спасся бегством. И только теперь смог вернуться в город.
Как только нам сказали, от кого передача, я подошел к окну, выходящему на улицу, и увидел неподалеку Кошербая с каким-то рыжим жигитом в белом мерлушковом тымаке[58]58
Тымак – меховая шапка с большими наушниками и наплечьями.
[Закрыть]. На посту стоял не казак, а рядовой новобранец. Он не стал прогонять Кошербая от окна. Мы поочередно подходили к открытой форточке, чтобы поздороваться. Кошербай вполголоса рассказал о новостях:
– Будьте терпеливы! Перемены будут мгновенно, в один день. Недолго теперь осталось ждать. Дела по всей России, в общем, идут неплохо. Можно сказать, что уже наступает утро. Ждем восхода солнца. Оно уже не за горой – близок час. Берегите силы! С божьей помощью красное солнце взойдет! – подбадривал Кошербай.
Через два дня возле окна появился его спутник, рыжий жигит в белом тымаке. Он приветствовал нас и сообщил, что арестован председатель акмолинской алаш-орды Жусип[59]59
Ветврача Жусипа Избасарова звали также Тусип Избасаров.
[Закрыть] Избасаров, а также член комитета алаш-орды и член комиссии по расследованию дел большевиков мулла Мантен… Мы хотели узнать причину их ареста, но жигит толком ничего не знал. «Говорят, будто их арестовали за сбор денег у казахов в пользу алаш-орды…»
Рыжий жигит оказался из одной волости со мной. Звали его Рахимжан Бопанбеков.
Через несколько дней Рахимжан опять пришел к окну, сказал, что передал нам газеты через дежурного, и пообещал снова прийти.
Нас интересовало, что же произошло в Сибири после падения совдепа? Мы получили русскую и казахскую газеты и жадно читали и перечитывали их.
После занятия Сибири, Уфы и Самары чехословаками каждая партия, выйдя на арену общественно-политической борьбы, приступила к созданию своего правительства в разных местах. Депутаты учредительного собрания, выступая единым фронтом против революции, создали свое правительство в Самаре, назвав его комитетом учредительного собрания (КОМ УС), и громогласно объявили, что «мы являемся единственным правительством всей России». Конечно, их бумажному приказу омское белогвардейское правительство не подчинилось и в свою очередь оповестило всех о том, что оно является «правителем всей Сибири» и намерено подчинить себе комитет учредительного собрания в Самаре. Кроме Омска в Сибири были организованы и другие правительства, каждое из которых действовало по своему усмотрению. Алаш-орда также объявила о своей самостоятельной власти, однако она не могла подчинить весь Казахстан, потому что к тому времени сама раскололась на западную в уральской губернии и восточную в Семипалатинске алаш-орду. Главарями на западе были Жаханша Досмухамметов, Халель Досмухамметов и волостной Салык, а на востоке Букейханов, Ермеков, Гапбасов и прибежавший из Коканда Тынышпаев. Существовала еще и тургайская алаш-орда. Возглавляли ее Ахмет Байтурсунов, Дулатов, Еспулов, а также прибывшие из Уральска Кенжин и Каратлеуов. Тургайская алаш-орда считалась ветвью семипалатинской. Все эти три правительства, каждое самостоятельно, действовали против революции. Они создавали вооруженные отряды, свою милицию. Не отставая от казачества, они собирали с аулов «налоги». Их сабли также поблескивали над головами мирных трудовых казахов…
Как ни старались алаш-ордынцы расширить свое влияние, сколько ни размахивали саблями и кнутами, все равно их власть оставалась в пределах Семипалатинска, Тургая, Уральска и Жымпиты. Акмолинская алаш-орда была совершенно беспомощна что-либо сделать. Здешние казахи не захотели стать ее воинами.
Короче говоря, после падения совдепа в Сибири русские белогвардейцы организовали несколько правительств. А казахская разрозненная алаш-орда хоть и кричала о своей самостоятельности, но, тем не менее, подчинялась и сибирскому правительству в Омске и одновременно комитету учредительного собрания в Самаре.
Как я уже сказал, алаш-орда не имела поддержки в народе, особенно в Акмолинской губернии. Акмолинские казахи не платили налогов-податей и не отдавали людей на военную службу. Поддержка и признание алаш-орды в Акмолинске напоминали игру «Хан жаксы ма?».[60]60
«Хан жаксы ма?» – «Хорош ли хан?» – казахская национальная игра, где подчеркивается себялюбие и глупость самодура хана, довольного ответом «Хан жаксы» – «Хан жаксы» – «Хан хорош».
[Закрыть]
Мятежники – белогвардейцы и чехословаки Западной Сибири – направили свой мощный удар в первую очередь по Челябинской и Акмолинской областям. Восстание сначала поднялось в Челябинске, затем в Петропавловске, Кокчетаве, Акмолинске и в Омске. Для управления делами Акмолинской области в Омске было создано областное правительство алаш-орды. В его состав вошли Айдархан Турлыбаев – юрист, адвокат; Мигаш (Мига-датча) Аблайханов – потомок хана, офицер царской армии; Асылбек Сеитов – врач; Мусылманбек Сеитов – переводчик; Ережеп Итпаев – переводчик бывшего окружного суда; Магжан Жумабаев – интеллигент, сын волостного; Мухтар Саматов – интеллигент, сын бедняка, верящий басням Букейханова; Смагул Садвокасов – учащийся; Асыгат Сайдалин – учащийся; Кошке (Кошмухаммет) Каменгеров – учащийся; Муратбек Сеитов – учащийся. Последние пять членов правительства составляли руководящее ядро молодежной организации «Бирлик» в Омске.
Началось повсеместное создание уездных правительств алаш-орды. Все они утверждались в Семипалатинске собственноручной подписью Букейханова. Имена членов правительства публиковались в газете «Сары-Арка». Из нее можно было узнать, что председателем кокчетавской уездной алаш-орды назначен хаджи-мулла Салим Кашимов, которого в прошлом так позорно охарактеризовал Мержакип на страницах «Казаха». Судя по его оценке, мулла Салим был ничуть не лучше Кольбая Тогусова. В акмолинскую областную алаш-орду позднее поступил на службу и Абдрахман Байдильдин.
Руководители контрреволюционной партии эсеров, члены комитета учредительного собрания в Самаре объявили о проведении государственного совещания в Челябинске. Для участия в совещании отправились главари центральной алаш-орды Алихан Букейханов и Алимхан Ермеков. По пути они остановились в Омске, захватили с собою председателя акмолинской алаш-орды Айдархана Турлыбаева и секретаря Абдрахмана Байдильдина, после чего Алихан, Айдархан, Алимхан и Абдрахман с блистательным шумом прибыли в Челябинск. Но поскольку государственное совещание было перенесено, они поехали в Самару, чтобы нанести визит комитету учредительного собрания и получить от него помощь. «Ханы» остановились в комфортабельном номере гостиницы. К ним присоединились прибывшие из западной алаш-орды Ж. Досмухамметов, X. Досмухамметов, Валитхан Танашев и Мустафа Чокаев, приехавший из Туркестана – от своего «братишки»-грабителя Ергеша. Переговоры, но больше гулянки продолжались днем и ночью.
Правители приехали сюда не с пустыми карманами, плюс к тому получили еще два миллиона рублей от комитета учредительного собрания. Фенешебельные рестораны Самары с утра до утра находились в их распоряжении. Совещания алаш-орды проводились в уютных залах лучших ресторанов. На столах красовались бутылки, словно конные отряды в строю. Энтузиазм выступавших ханов соответствовал количеству бутылок, теснившихся на столах. Вопросы решались под гром вылетавших пробок. Постановления скреплялись донышком бутылки. По любому поводу ханы проклинали прежде всего казахских большевиков.
Алаш-орда получила от комитета учредительного собрания Самары полное обмундирование для трех тысяч войска и много оружия. Кроме того западная алаш-орда отдельно получила две тысячи винтовок, тридцать семь пулеметов, две пушки и два автомобиля.
Но вскоре Самару заняли большевики. Государственное совещание открылось в Уфе. Возглавляли совещание руководители партии эсеров Авксентьев, Чернов, Зинзинов, Ульский и враги революции – казачьи атаманы-кровопийцы Иванов и Дутов. От имени алаш-орды выступали Чокаев и Алихан. Контрреволюционеры собрались, как воронье на падаль, и после долгих словопрений избрали правительство, назвав его Всероссийской верховной властью – Директорией. В состав правительства вошли Авксентьев, Зинзинов, от алаш-орды – Чокаев и другие.
Возомнив себя всемогущими владыками, они объявили о своем правительстве. Но сибирские «правители», в первую очередь омское правительство, не подчинились «верховной» власти. Тертые пройдохи-белогвардейцы передрались между собой из-за должностей.
Красная Армия, заняв Самару, приближалась к Уфе. Госпожа директория вынуждена была перекочевать в Омск. В Сибири в это время самостоятельно действовали омское правительство, амурское правительство, восточно-сибирское правительство, дальневосточное правительство и ряд других.
Семипалатинская алаш-орда, не в силах самостоятельно управлять своей губернией, старалась опереться на власть омского правительства – «армию алаш», вместе с войсками омского правительства отправили на Семиреченский фронт против большевиков. Основной целью алаш-орды была решительная борьба против большевиков и советской власти. Семипалатинская алаш-орда посадила в тюрьму Нургалия Кулжанова, обвинив его в том, что он был членом совдепа и большевиком. Они сознательно разжигали родовую вражду, участвовали в тяжбах за должность волостного управителя в аулах. Большинство семипалатинских главарей было из рода Тобыкты, одного из ответвлений крупного рода Аргына. Для деятельности алаш-орды в тот период характерна была следующая история.
В Семипалатинском уезде жили два зажиточных, знатных представителя рода Тобыкты – Мусатай и Ике. Они враждовали между собой, борясь за первенство. Умело используя родовую группировку, они натравливали своих сородичей на врага, писали один на другого доносы. Битву в степи они перенесли в город. Победил в конце концов Ике, потому что один из главарей семипалатинской алаш-орды оказался его родственником. Мусатай стал искать поддержку в совдепе и оказался таким образом на стороне большевиков, которые его поддержали. Это произошло в конце 1917 года. А в начале 1918 года после падения совдепа усиливается власть алаш-орды, и она преследует Мусатая уже как ярого большевика. Писаки алаш-орды разрисовали в своих газетах Мусатая как социалиста, а потому, с их точки зрения, подлеца, обманщика и т. д. Откуда знать Мусатаю о социализме, он о нем и слыхом не слыхал. Мусатай просто-напросто враждовал с Ике, которого защищали алаш-ордынцы. А раз совдеп боролся с алаш-ордой, то Мусатай стал «большевиком». Букейханов подписал приказ: «Задержать проходимца Мусатая!»… В конечном счете Мусатая водворили в тюрьму.
Вот какими делишками занималось семипалатинское центральное правительство. По причине таких вот мелочных родовых тяжб правительство алаш-орды и земство в Семипалатинске народ одно время называл тобыктинской алаш-ордой и Тобыктинским земством.
Особенно яро алаш-орда преследовала большевиков-казахов, сторонников совдепа. Ничем не отличались действия алаш-ордынцев от действий прежних волостных, ишанов, уездных царских чиновников.
КОЛЧАКОВЩИНА
Хуже взбешенных волков рыскали колчаковцы по степи и в городе. Казалось, не было на земле ни единого уголка, где бы ни побывали эти изверги, не было ни одного человека, который бы избежал их истязаний.
Народ в страхе и панике.
Безвинные люди терпят розги, стонут под плетьми бандитов.
Заподозренных в большевизме без суда и следствия бросают в тюрьмы.
Мужиков забирали в солдаты. А тех, кто уклонялся, избивали розгами, заключали в тюрьму.
Начальник тюрьмы вместе с надзирателями, с озверевшими офицерами врывался в камеры. Избивали заключенных без всякого повода.
Там, где советская власть была свергнута, появились мелкие местные подхалимы, подражавшие распоясавшимся белогвардейским офицерам.
А если случалось, что в какой-нибудь газете появлялись по недосмотру слова «трудовой класс», «простой народ», «свобода», издателям такой газеты готовы были засыпать рот песком.
Алаш-ордынские газеты виляли хвостом перед белогвардейцами и разводили демагогию о чистоте алаш, об изгнании из нее тех казахов, которые хоть в какой-то мере пытались поддерживать «подлых» большевиков.
«А если кто из казахов осмелится стать большевиком, тот будет расстрелян на месте», – грозились газеты.
Алаш-ордынские уездные главари обложили акмолинское население налогом и требовали немедленной уплаты.
Белогвардейцам хорошо была известна наша вражда с алаш-ордынцами. Они проявили «дружескую заботу», посадив к нам на три месяца муллу Мантена и Тусипа Избасарова.
Заходит к нам как-то в камеру начальник тюрьмы Ростов и с улыбкой сообщает:
– Сегодня к вам придет отагасы[61]61
Отагасы – хозяин очага, уважаемый старик.
[Закрыть]. Молодым жигитам нужен такой человек! Вот мы и решили посадить к вам Мантена!
Я с улыбкой ответил:
– Спасибо!
– Не нужен нам этот толстопузый. Найдите ему другое место, – холодно добавил Жумабай.
– Ладно, Нуркин, пусть уж он побудет с вами! Вы его угостите хорошенько! – подмигнул Ростов и вышел.
Вечерело. В тюрьме стало совсем темно. Иногда в камере у нас зажигают свечу, но сейчас ее еще не принесли.
Из соседних камер слышатся приглушенные голоса. Изредка по длинному коридору проходят надзиратели, позванивая ключами. Мы переговариваемся шепотом.
Тихонько поднявшись с места, я смотрю в окно.
Кругом белым-бело. И только вдали темные тучи нависли так, словно хотят раздавить землю. Падает мелкий снежок. Холодом веет из мрака. Нигде не видно ни огонька, и только запорошенная снегом земля светлеет белым ковром.
В камере темнее ночи.
Единственная маленькая форточка все время открыта. С улицы в камеру слабо поступает свежий воздух, вытесняя зловоние.
Из соседней камеры доносится пение двух женщин. Похоже, что это не пение, а плач. Столько в нем грусти и страдания…
Через некоторое время в нашу темную камеру вошел начальник тюрьмы с надзирателями и привел толстопузого казаха. Не отходя от двери, начальник тюрьмы весело произнес:
– Вот вам и обещанный отагасы, принимайте с почетом! – и вышел.
Новоявленный отагасы, держа что-то в руках, обратился к нам:
– Ассалаумаликум!
Положив свою постель на нары, он поспешил к нам с протянутыми руками, чтобы поздороваться. Когда он протянул руки Жумабаю, тот воскликнул:
– Прочь, собака! Видали его, бесстыжего! Еще руки протягивает, подлец! Пошел вон! Не место тебе с нами! – и Жумабай сбросил его постель на пол. Мантен боязливо попятился, озираясь по сторонам.
– Что вы, что вы, друзья мои милые, – пролепетал он и сел.
– Брось, Жумабай! Здесь не место мстить мулле. Не трогай его, – со смехом начали все уговаривать Жумабая.
Мантену разрешили поднять постель на нары. Великодушно поздоровались с ним и начали расспрашивать о новостях.
Мантен сразу же постарался отречься от алаш-ордынцев. Он рассказал нам, что председателя уездного комитета алаш-орды Тусипа Избасарова тоже арестовали, но сейчас он пока находится в тюремной больнице.
На следующее утро к нашей двери подошел Тусип и поздоровался.
– Добро пожаловать, Тусеке! – громко ответили мы, не скрывая иронии. – Поздравляем вас с достойным вознаграждением, которое вы получили от своих друзей-единомышленников. Не огорчайтесь, все пройдет! Говорят, когда тулпар[62]62
Тулпар – крылатый сказочный конь.
[Закрыть] лягается, то копыта у него не болят.
Тусип не отличался остроумием и в оправдание пробормотал:
– Зачем вспоминать прошлое?
Больничная тюремная камера, куда поместили Тусипа, не запиралась, и у больного была возможность ежедневно бывать с нами, когда нас выводили на пятнадцатиминутную прогулку. Кроме того он разговаривал с нами через надзирательский волчок.
Других за подобные вольности обычно наказывали. Тусипа не трогали.
Заключенные русские большевики Тусипа почти не знали, но мулла Мантен был известен всем очень хорошо, потому что был членом следственной комиссии по расследованию дел большевиков. На допросе он сидел самодовольный, важный, потому и запомнился. Русским, заключенным из других камер, узнавшим, что арестован Мантен, не терпелось увидеть его в положении арестанта. По утрам, выходя из своих камер, они приближались к нашему волчку и пытались заглянуть, чтобы увидеть муллу и по этому поводу позлорадствовать.
Через несколько дней опять зашел в нашу камеру начальник тюрьмы Ростов.
– Ну как? Сделали Мантена своим отагасы? – обратился он к нам и, подмигивая Жумабаю, добавил: – Окажите ему милость, почитайте его! – И вышел.
Я не сразу понял начальника, но потом до меня дошло, что он издевался, разыгрывал нас.
Однажды вывели на прогулку первую камеру. Проходя мимо нашей двери, один из большевиков обругал Мантена.
– Почему эта морда сидит у вас безнаказанно? Пошлите его к нам! Мы ему воздадим по заслугам! – пригрозил он.
Мантен перепугался.
А на следующий день его перевели в камеру, где сидел Макалкин. И как только Мантен переступил порог, Макалкин вскочил, намял ему как следует бока и затолкал под нары.
На другой день, не выдержав истязаний Макалкина, Мантен во время прогулки остановился возле нашей камеры.
– Милые мои, не могу больше терпеть! Уймите вы этого Макалкина! Саке, помоги мне, пожалуйста, утихомирь его! – упрашивал он.
Когда нас вывели на прогулку, я подошел к двери, где сидел Макалкин, и подозвал его:
– Не трогай ты больше Мантена, хватит с него! На прогулке возле нас остановился Тусип.
– Как вы думаете, что со мной сделают? – трусливо начал допытываться он.
– Откуда же мы знаем? Тебя засадили твои вчерашние товарищи, им виднее, – отвечали мы.
– Ну что же все-таки со мной будет? – не отставал он.
Прошло несколько месяцев с того дня, как нас засадили в тюрьму, заковали в кандалы. Каждый день мы ждали смерти.
Но Тусип, эта тупая башка, нисколько не задумывался о нашей участи. Ему было не до нас! В тюрьму он попал случайно, когда его дружки без разбора бросали сюда всех, – вот и его сгоряча спровадили сюда на три месяца. И теперь он печется только о своей шкуре, пристает ко всем: «Что со мной будет?..»
Ну и народ – эти алаш-ордынцы! Так уж они умеют, бедняги, прикинуться беспомощными!
Сидим мы как-то в камере и слышим, опять Тусип просит подойти кого-нибудь.
– Чего тебе? – откликнулся Жумабай.
– Можно вас на минутку?
Жумабай поднялся.
– Что со мной сделают? Как ты думаешь? А-а? – снова запричитал Тусип.
Жумабай, не на шутку разозлившись, отрезал:
– Тебя расстреляют! Потому что признали вас всех более опасными, чем большевики!
Тусип в страхе попятился.
Я, Абдулла и Бекен рассмеялись. Так мы встретились в тюрьме с некоторыми алаш-ордынцами.
Держать их здесь долго не стали и вскоре выпустили. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет.
А мы остались.
Однажды нам стало известно, что вместо Ростова начальником тюрьмы назначили самого Сербова, монархиста и самодура до мозга костей.
Он обошел камеры и объявил, что адмирал Колчак стал единственным властелином России.
Сербов прослыл грозой заключенных.
Как-то он вошел в нашу камеру вместе с надзирателями и запел свое:
– Правителем Сибири, больше того, диктатором всей России стал адмирал Колчак! Страна на военном положении. Отныне заключенный, который нарушит тюремный распорядок, будет расстрелян без предупреждения. Ясно?
Куда яснее! Положение наше еще более ухудшилось. Захватив власть, Колчак разогнал меньшевиков и эсеров.
Монархистов не устраивали члены директории, бывшие главари эсеровской партии – Чернов, Авксентьев, Зинзинов, Ульский, поэтому они постарались их разогнать. Одним из эсеровских активистов в Сибири был омский писатель Новоселов, член правительства Керенского. Его-то и расстреляли колчаковские палачи средь бела дня в Омске.
Многих недовольных новой властью эсеров, меньшевиков посадили за решетку. Даже те, кто пытался в свое время поддерживать Колчака, были изгнаны.
Монархисты стали хозяевами положения.
Народ бежал от Колчака, как от огня.
Окружали его баи, чьи руки были обагрены кровью рабочих и крестьян, окружали генералы, долгогривые попы, муллы и муфтии, иностранные капиталисты. Ближе к двери, к прислуге, пожевывая насыбай, сидели наши алаш-ордынцы. Ниже их только николаевский пристав…
Сговоры завершались гимном «Боже, царя храни» и увенчивались пьянкой.
Приказы Колчака подкреплялись кнутами.
Однажды меня вызвали в тюремную канцелярию, которая служила одновременно и квартирой Сербову. Пока он выспрашивал, для чего я когда-то взял из школьной библиотеки словарь, я рассматривал комнату.
Над кроватью висел портрет царя Николая. Под ним крест-накрест карабин и сабля в ножнах, отделанных серебром. Еще ниже– полный текст «Боже, царя храни» на белом полотне.
Разнузданные колчаковцы не знали удержу, совершенно не скрывали своих намерений.
Однажды в полночь послышался звон ключей и скрип открываемых дверей! Мы прислушались… Раздался громкий голос:
– Матрос Авдеев, встань!
Нетрудно было понять, что пришел сам Сербов. Вторил ему какой-то незнакомый голос.
– На колени! – прорычал Сербов.
– А если я не встану, что тогда? – услышали мы голос Авдеева.
– Становись на колени и читай молитву во здравие царя! – приказал Сербов.
– Нет, не встану. И молитву читать не буду! – ответил Авдеев густым басом.
– Будешь читать, собака! Заставлю!
Завопили надзиратели, избивая Авдеева плетьми.
– Настоящий воин не бьет пленника, а расстреливает его! – упрекнул Авдеев.
– Молчи, подлец, пой молитву, тебе говорят! – свирепел Сербов, орудуя плеткой.
– Убивай меня, но я не буду петь гимн царю, у меня есть одна песня – «Интернационал», – стоял на своем Авдеев.
Долго еще избивали мужественного матроса, но он не сдался, не стал перед врагом на колени.
Ругаясь и проклиная большевиков, колчаковские «герои» с грохотом открыли следующую дверь. То же самое повторилось и с Павловым.
– Эй, голубчик, становись-ка на колени да помолись за батюшку-царя! – завопили самодуры. Послышались крики, удары, брань…
– Пой!
Павлов не вытерпел побоев и сдался, плаксивым голосом затянул «Боже, царя храни». Это был не наш Павлов, а тот, который бежал сюда из Туркестана перед мятежом.
Заключенные с досадой и огорчением слушали его пение и проклинали трусливого собрата. А бандиты стояли навытяжку, торжественно приложив руку к козырьку, отдавая честь царю и издеваясь над арестованными.
Но вот Павлов закончил петь, и снова бандиты окружили его:
– А-а, трусливая собака! Ты отдавал приказания расстреливать всех, кто за пятнадцать минут не смог выполнить твоей воли! Чувствовал себя героем, подлец! А теперь, как последняя собака, трусишь! – орали они, продолжая избивать Павлова.
Стоны Павлова доносились все реже и реже и наконец стали чуть слышны.
Изверги вернулись снова в камеру Авдеева:
– Ты молодец, Авдеев! Хотя и враг наш! Ты – настоящий человек! С тобой стоит повоевать! А Павлов – пресмыкающаяся скотина! – говорили они.
Сербов неожиданно заорал:
– Авдеев был начальником штаба большевиков! Он проявил необыкновенную храбрость, когда мы окружили совдеп и направились к штабу. Авдеев не подпустил нас, угрожая гранатой, он повел в бой против нас двух красноармейцев! Я закричал ему: «Бросай оружие и сдавайся!» Но он ответил: «У нас неравные силы, но мы постоим за себя!».
Разглагольствуя о мужестве Авдеева, Сербов старался подчеркнуть и свою храбрость.
Орущие голоса приближались к нашей камере.
Вот Сербов зашел в камеру, где сидел бывший левый эсер – адвокат Смакотин, казак, перешедший на сторону большевиков. Человек он был уже немолодой, но очень упорный и энергичный. Он не испугался крика Сербова, ответил ему с достоинством. Тогда Сербов сказал:
– Ну ладно, старик. Хоть ты и казак, но сбился с правильного пути. И принципиальный лишь только потому, что роду ты казачьего.
Так, обойдя поочередно почти все камеры, обругав нецензурными словами бывшего левого эсера адвоката Трофимова, теперь большевика и ярого обличителя акмолинских чиновников и баев, они добрались и до нас.
