Текст книги "Книга жизни"

Автор книги: Сабир Рустамханлы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Нарын-кала. В большинстве городов, где проживают азербайджанцы-тюрки, есть своя Нарын-кала. До сих пор сохранилась одноименная цитадель в Тбилиси. Своя Нарын-кала была и в Ереване. Я встречал такие крепости "тезки" и в Крыму, и в Средней Азии, и в Турции. Одна из самых величественных из них – в Дербенте. Зубцы крепостных стен, видные на всю округу, придают крепости особый колорит. Нарын-кала напоминает корону, возложенную на голову Дербента.

С крепостных стен открываются две прекрасные панорамы. Одна – ступенями спускающийся к морю город, другая – дербентский вал, начинающийся от крепости, проходящий через ущелья, петляющий по склонам гор предполагается, что он проходил по подножию Больших Кавказских гор от Каспийского до Черного моря, скорее всего так оно и было. Может, поэтому сегодня никто не может сказать, где кончается Дербентский вал. Он тянется и тянется по этим горам и поражает своими бесконечными башнями, их размерами. Но самое главное, сооружение это рождено чувством любви к родине, высоким порывом защитить ее, уберечь от врагов.

В свое время Дербентский вал сравнивали с Великой китайской стеной.

С давних пор у меня в душе жило желание пройти этот вал до конца. Уверен, что многие тайны этого монументального строения еще не раскрыты.

Существуют сотни легенд, преданий, исторических рассказов, любопытнейших свидетельств путешественников об этом Дербентском вале – к сожалению, они до сих пор не собраны и не изданы.

Я вспоминаю слова Александра Дюма о Дербенте, о дербентских азербайджанцах. Вспоминаю письмо Бестужева-Марлинского, в котором замечательный художник с большой увлеченностью и любовью говорит об азербайджанском языке. Дюма считал Дербентский вал памятником еще более древним, чем эпоха пеласков.

Северные и южные стены Нарын-кала тянутся до моря. Древний Дербент, т.е. первозданный Дербент, население которого доныне составляют азербайджанцы, раскинулся в пределах этих стен. Современный же город растет вовне.

Когда смотришь на старый город с крепостных стен, он напоминает наш Ичери-шехер: плоские крыши, узки улочки, тесные кварталы. Близость Баку и Дербента ощущаешь здесь особенно остро.

Мы знакомимся с древними строениями Нарын-кала, подземными амбарами, различными помещениями, развалинами дворцов. Слушаем рассказы знатоков, перелистываем рекламные проспекты, рассматриваем справочные материалы, которые висят в различных местах. Мне кажется странным то обстоятельство, что нигде нет даже упоминания об Азербайджане, на различных вывесках слово это искусно обходится. Например, в атрибутике, сопровождающей развалины дворца Фатали-хана, властителя Кубы и Дербента, он именуется властителем "Восточного Закавказья". Это ревнивое замечание географических и исторических названий мне непонятно. Позже в разговоре с дербентцами выясняется, что в городе, где живут десятки тысяч азербайджанцев, который исторически являлся одной из столиц Азербайджана, сегодня нет ни одной школы на азербайджанском языке. Азербайджанцы, живущие здесь, постепенно теряют связи с родной землей, с родным языком – забывают свою историю, которой дышит здесь каждый камень.

Язык, который когда-то был языком общения среди народов Закавказья и Кавказа, сейчас находится в таком загоне, что на нем лишены возможности учиться даже сами азербайджанцы. Местные азербайджанцы говорят об этом с глубокой болью и озабоченностью. Они горько сожалеют, что не могут смотреть даже передачи азербайджанского телевидения.

... На видном месте, в окружении древних чинар возвышается Джаме-мечеть. Во дворе мечети, где могут одновременно молиться шесть тысяч человек, исчезает все суетное, преходящее, чувствуешь умиротворение, целительное для возбужденных нервов, здесь все дышит вечностью.

Во дворе постелены ковры, от цветового разнообразия которых рябит в глазах. Местные девушки сами добровольно приходят в мечеть, чтобы вычистить, вытрусить ковры.

Я не устаю гулять по Дербенту: смотрю на седобородых старцев, медленно попыхивающих своей трубкой, сидя у высоких заборов, прислушиваюсь к разговорам в чайханах, на улицах и площадях. Кажется мне и сейчас Дербент говорит на лад нашего мудрого пращура Деде Коркута. К сожалению, наши языковеды и фольклористы не обратили внимания на эту преемственность, на эту неразрывность с прошлым, которую можно ощутить здесь, в Дербенте.

Вечером, вместе с Нариманом Агасиевым, редактором выходящей в Дербенте газеты на азербайджанском языке, мы едем в село, в котором он живет. Село это расположено к северу от Дербента, в низине, по дороге в Махачкалу.

В Дербенте я бывал в различные времена года. И весной, когда сады покрываются нежными бело-розовыми цветами, и летом, когда убирают хлеба, и осенью, когда на Каспий опускается голубое марево... Многие встречи сохранились в памяти. Однако самая незабываемая встреча состоялась на току, в окрестностях города, между стогами пшеницы. Наверно потому, что эта встреча возвратила меня к детским годам, к детским воспоминаниям здесь, на хырмане, под навесом; слушая веселые перешучивания дербентцев, я в них узнавал отзвук наших сельских разговоров...

Много спорят о названии Дербента. Самое интересное, что название это не единственное. Будучи в Турции, я побывал в трех Дербентах. Один находится между хребтом Кёроглу и Измиром, второй – в Самсуне, где сейчас создается большое – Дербентское водохранилище, третий – на берегу Средиземного моря...

Отступление. В переделкинском писательском Доме творчества, наблюдая за шахматной баталией в уютном закутке у мраморной лестницы (пожилой писатель из Эстонии сражался с младшим собратом по перу), я услышал голос, выводящий родную томительную мелодию. Откуда здесь наш азербайджанский мугам? В Доме творчества, вроде, моих земляков нет. Откуда же этот ласковый и печальный звук "Сегяха", обволакивающий меня, как материнская колыбельная?...

Я весь обратился в слух. В какой-то момент начинаю понимать, что мелодия доносится не издалека – она здесь, рядом. Я обвожу глазами окружающих. Оказывается, это тихонько поет один из партнеров за доской он сидит спиной ко мне, не вижу его лица, – наконец, различаю, что у него редкие волосы, лицом похож на азербайджанца, на азербайджанском языке он выводит слова газели...

Позже мы знакомимся. "Это ты пел?" – "Я". Узнаю, что Михаил Дадашев живет в Дербенте, и он единственный писатель в Дагестане, который пишет на татском языке. Он часто приезжает в Баку, здесь живут его родственники. С детства он поклонник азербайджанской народной музыки и мугамов. Наше знакомство переросло в дружбу; и сейчас, когда я приезжаю в Дербент и прихожу в его двухэтажный дом, когда сижу под навесом, обвитым виноградной лозой, или отдыхаю в его ухоженной даче на берегу моря, – всякий раз я слышу звуки наших мугамов, которые когда-то из уст Михаила услышал в Переделкино, и эти звуки органично вписываются в Дербент, в его крепостные стены, в Нарын-кала. И мне кажется тогда, что Дербент – песня нашего мужества и песня нашей разлуки, песня нашей жизни и смерти. И еще мне кажется, что в Азербайджане не найдется таком семьи, у которой какая-то сокровенная ниточка памяти не связана с Дербентом. Потому нас неодолимо влечет сюда зов сердца.

Ширванская дорога не перестает манить меня. Каждый раз проезжаю дорогу от Баку к Шемахе с чувством, с каким внук едет к деду своему. Перед патриаршим лицом Шемахи как-то забывается возраст Баку, который ведь тоже из наших городов-старцев... Я вспоминаю аксакалов наших гор. Когда 60-70-летний старик встречает своего 90-100-летнего отца, он забывает и возраст свой, и свое почтенное положение, и превращается в послушного ребенка! Баку, который перед иными городами может и возгордиться своим древним возрастом, почтительно склоняет голову перед своим праотцом, как бы отошедшим от мирской суеты в свою одинокую келью в горах. Ширванская дорога! Дороге между двумя столицами Ширвана, между двумя резиденциями Ширваншахов, дорога между морскими воротами отечества и цветущим "гюлистаном" в горах! Дорога между неописуемо прекрасным древним городом, до основания сокрушавшимся землетрясениями, и пышностью и блеском капиталистического Баку. Дорога Хагани Ширвани, Имадеддина Насими, Зейналабдина Ширвани, Сеид Азима Ширвани, Мирза Алекпера Сабира, Мохаммеда Хади!..

Эта столбовая дорога, как важная ветвь древа жизни нашей, тянется от Баку к Белоканам, границе с Грузией. Хотя начинается она с песчаных холмов Апшерона и Кобустана – это, тем не менее протяженная галерея красоты. Она переваливает через гребни Большого Кавказа и сбегает по склонам, взбирается на кручи и перешагивает через реки и ущелья. Налево от нее раскинулась Кура-Араксинская впадина, направо бесконечная цепь гор с вечными снегами на вершинах...

Милый у реки Гянджа,

Есть Ширван, Шеки, Гянджа.

Пусть в разлуке милый с милой,

Любит до смерти душа...

Дорога, соединяющая Шеки, Ширван, Гянджу, похожа на вечную песню любви, она все тянется и тянется, разветвляется, достигает тысяч очагов, но не прерывается, не кончается. Простирая ветви к Гяндже, к Казаху, к Борчалы или к Шеки, к Закаталам – она остается полнокровной, живой.

Как спелые яблоки отягощают осенние ветви, так и ее ветви венчают белоликие, крытые черепицей, маленькие города, один краше другого: Шемаха, Ахсу, Исмаиллы, Геокчай, Куткашен, Агдаш, Варташен, Шеки, Ках, Закаталы, Белоканы...

Каждый из этих городов – неповторимая частица азербайджанской земли. И у каждого свой колорит, своя красота.

По дороге из Баку, как только проедешь Хурдалан, настроение резко меняется. Эти солончаковые пески, серые холмы, несмотря на свою внешнюю непривлекательность, дышат вечностью. У них свой, неповторимый мир, погрузившись в который, постепенно сбрасываешь с себя городскую одурь. Эта земля, разморенная летней жарой и, казалось, не подающая признаков жизни, весной преображается, окрашивается в зеленый цвет. Весна есть весна... Не так ли и в Баку дыхание пробуждающейся природы прорывается сквозь нефтяную гарь, заводской чад, сквозь частокол труб, сквозь базары, гаражи, мусор, стихийно возникающие самостройки, – и кажется, что город пахнет деревней становится ясно, что и этот большой город начинался некогда селом, деревней, землей, природой...

Стоит в мае, отъехав от Баку, повернуть влево, к распадкам Кобустана, как погружаешься в океан зеленых лугов. Ощущаешь дыхание земли, таящей в недрах нефть и газ, пульс дремлющих грязевых вулканов.

Отдаляясь от Баку, в сторону Шемахи, чувствуешь, как меняется окружающая природа. Серые степи сменяются пшеничными полями, а потом во все стороны, по всем склонам Ширванских гор простираются аккуратные шпалеры виноградных плантаций. За ними в свою очередь, возникают прекрасные леса Исмаиллов. И эта дорога – после развилки за Шемахой – проходящая через Исмаиллы, Куткашен, Варташен и далее до Шеки и Белоканов, уже не расстается с садами и лесами – на сотни километров тянется "туннель" орехов, каштанов, лип...

Другая ветвь дороги устремляется вниз, кружит по Ахсуинскому перевалу, сбегает к Ширванской низменности, к хлопковым полям, к виноградным и гранатовым садам, к пшеничным полям, бежит через Агсу, Геокчай, Агдаш. В Халдане вновь разветвляется. По равнине к Евлаху, к древней Гяндже, к землям Казаха, местами подбегая к пойме Куры; в горы, – к Шеки, где ненадолго встречается с ветвью после "шемахинской" разлуки, и вскоре следуя "столбовой" памяти, тянется старым "руслом" по горным отрогам через Кахи; предоставив новорожденной "сестре" спуск к зеленому раздолью Алазанской (Каныкской) долины... Эти "сестры" иногда идут спарено, на расстоянии пятидесяти-шестидесяти километров друг от друга и между ними в Исмаиллах, в Куткашене, в Кахах есть перемычки, и эти "мосты" создают причудливую сеть: можешь ехать по любой "ниточке" и всюду навстречу тебе раскроется неповторимое пиршество природы. Налюбоваться на все – времени не хватит. Но невозможно не остановиться!

Дири-баба. Когда, после села Нариманабад, подъезжаешь к Маразе, в восточной ее части обращает на себя внимание белый купол, который выступает из яра. Чтобы подъехать к нему, приходится свернуть с дороги. Грунтовая дорога подводит к старому кладбищу, типичному для многих районов Азербайджана: крупные каменные надгробия, вертикальные стелы высотой более двух метров, надписи и вязь орнамента на могильных камнях. Каждое из этих надгробий – подлинное произведение искусства. Как и каменные крепости в Баку Дербенте, они свидетельствуют о высоком искусстве резьбы по камню в Азербайджане. Древние надписи заросли мхом, их трудно отличить от орнаментов. Кладбище находится на краю обрыва. По ту сторону, над яром, "подвешена" гробница Дири-баба. Смотришь на гробницу и, кажется, из зева разъятой земли выглянул необыкновенный космический аппарат. Среди кустов тамариска протоптаны тропинки, по одной из них можно спуститься вниз и на той стороне подойти к нижним дверям двухъярусной тюрбе Дири-баба – по крайней мере, для сельского жителя это не представит особого труда! Дири-баба охраняется государством как памятник XIV века. Подхожу. Винтовая лестница ведет с первого этажа на второй. Пол устелен коврами и паласами. Лестница ведет выше, под купол, и отсюда распахивается даль за яром. "Дири-баба" построена у существовавшей здесь некогда пещеры. Некоторые ученые считают, что это мавзолей легендарного Деде Коркута...

* * *

Высокие горы, непроходимые чащи, древние крепости, хранящие в себе не одну легенду – все это прекрасный Ширван! "Гюлистан" – "Цветник" – название древней столицы Ширваншахов, но подходит оно ко всей земле ширванской: Ширван – Гюлистан всего Азербайджана. Не только в Дири-баба и в крепости Джеваншир, – в любом старом кладбище хранится еще не прочитанная каменная летопись. Как и тысячи лет тому назад на месте древних караванных путей от Баку до устремленных в небо "глаз" Шемахи – Пиркулинской обсерватории, там, где остались под землей города и села, пробиваются, звенят в скалах ширванские родники – свидетельство непрерывности живительных источников родной земли.

День и ночь звучат молотки медников Лагича, нарядные платки-келагаи вышивают мастерицы Шемахи и Баскала, и их умелые руки запечатлевают на ширванских шелках, коврах, ювелирных изделиях богатую палитру природы: алую "кровь" гранатов и густую зелень тысячелетних чинар, многоцветье лугов и белизну снежных гор.

* * *

Дорога проходит через Шемаху, мимо дома-музея великого Сабира. У дороги расположена и Шемахинская мечеть – единственный памятник Шемахи, сохранившийся после страшного землетрясения в начале века, привлекающий внимание своей оригинальной архитектурой, мастерством постройки.

Налево от дороги, на холмах, – могилы Сабира и Сеид Азима Ширвани.

Ежевесенне, когда распустившиеся маки окрашивают ширванские степи и склоны близлежащих гор, здесь проходят праздники поэзии Сабира.

Дорога, которая сворачивает с магистрали вправо, ведет через Шемаху к Пиркули, к Джангинскому лесу, к Агчаю.

Джангинский лес мне столь же знаком, как и родные леса моего детства. Еще школьником я участвовал в проходивших здесь туристских сборах. И сейчас перед моими глазами зеленые поляны, журчащие родники, белые песчаные поймы, целебный источник – Истису. Но воспоминания эти уже окутаны дымкой...

Выше Джангинского леса расположена одна из самых крупных в Европе обсерваторий – Пиркулинская.

Шемаху я видел в детстве, сейчас посещаю эти края уже взрослым, и каждый раз не устаю наслаждаться их живописностью и разнообразием.

Вспоминаются очень точные строки о шемахинцах нашего прекрасного, безвременно ушедшего из жизни поэта Али Керима:

У дорог повстречаешь башмачников ты

С головой мудреца, вдохновеньем поэта...

Шемаха! Столица Ширваншахов, правивших Ширеваном почти тысячу лет, город, известный во всем мире, когда еще не было многих знаменитых ныне столиц, город, чей средневековый облик и сегодня поражает воображение!.. Когда знакомым с историей Шемахи показываешь сегодняшний город, они глазам не верят: это ли Шемаха? Да, череда землетрясений то и дело крушила город, погребала под землей, выживала людей...

В середине прошлого века столица из Шемахи была переведена в Баку, круто пошедший в рост. Шемаха потеряла свою былую славу.

Последнее землетрясение в Шемахе, которое произошло в начале этого века, сровняло ее с землей. Есть и такой трагически фатальный факт: после землетрясения большая часть шемахинцев переехала в Ашхабад.

Спустя годы землетрясение разрушило и Ашхабад. Беда, кажется, преследовала шемахинцев. Но в Шемахе произошло еще одно "землетрясение", которое потрясло весь Ближний Восток: это была поэзия Сабира!

К нам взывает эпоха – безмолвствуем мы,

Пушки громко палят – не шелохнемся мы!..

Когда представляешь себе тех, кого выкормила эта благословенная земля, когда вспоминаешь, как тосковали по ней отторженные сыны, – земля эта обретает ореол святости!

Шемаха, о святая моя колыбель,

Я возвел свой очаг в лоне этих земель...

Это голос великого Хагани, дошедший до нас через восемьсот пятьдесят лет!

Из века в век в сердцах покинувших эти края жила ширванская тоска, тоска по родине.

Земля наша столь щедра на таланты, что почтить каждого из них подобающим памятником – фантастическая мечта. Вместе с тем, в наших городах можно бы соорудить хоть символические монументы: в Шемахе, Гяндже, Ордубаде, Нахичевани, Шуше. Это моя фантазия, но воображение подсказывает его конкретные черты. Скажем, в центральной части Шемахи можно соорудить мемориал, который обобщил бы местные архитектурные традиции или соорудить выразительный памятник в честь славной плеяды поэтов Ширвана: Хагани Ширвани, Насими Ширвани, Бахара Ширвани, Ниджата Ширвани, Сеид Азима Ширвани, Сабира, Мохаммеда Хади и др. Подобный памятник оживит в нашей памяти тысячелетнюю поэтическую традицию, позволит проникнуться ощущением значительности многовековых архитектурных достижений нашего народа! Мы услышим движение во времени многовекового каравана мысли, глубоких раздумий о жизни; каждый раз в душах наших отзовется дух героического прошлого...

Я должен увянуть, весну торопя и зовя!

Я должен угаснуть, чтоб вспыхнула ярче заря.

При жизни могилой мне стала отчизна моя,

Врагом обернулись для мысли родные края.

Когда же заплачет народ над угасшим умом,

Слезой запоздалой жемчужною все мы сверкнем!..

Это романтический ропот Хади, искавшего "подписи нации своей" среди утвердивших себя наций, искавшего правду и истину, и в поисках ее призывавшего к ответу самого всевышнего! Это голос Хади, испепеленного великой болью, канувшего в небытие, – неизвестна даже могила его!..

Сыны Ширвана угасали и уходили во прах, чтобы на родине их взошла заря! Их жизнь – бой с врагами разума!

* * *

Из Шемахи держу путь в Исмаиллы, где сохранилось бесчисленное множество следов культуры Кавказской Албании. Вновь вспоминаются места, по которым прошел: древние строения у Бабадага, крепость Джаваншира, полностью сохранившаяся, резиденция Ширваншахов "Гырх-отаг" ("Сорок комнат") над селом Сулуд, остатки замка Мустафа-хана на горе Фит, твердыня Джаваншира на горе Нихал... Да разве все перечислишь!

В свое время из крепости Мустафа-хана в Хан кенди по керамическим трубам был проложен "молочный арык", – с горных раздолий молоко "текло рекой" к ханскому столу...

В Исмаиллах сохранились огузские могилы длиной около трех метров: название местности Узун-бойлар – Высокорослые, подсказывает явную связь с ними.

Один из легендарных родников, который, по преданию, одарил мощью Кероглу, родник, который бьет время от времени, – находится в Исмаиллах, у подножия Бабадага.

Кызылгая, Ястыдаг, скала Асада, Тоглудере, яйлаг Сенем, Агджабере, Селимсолтан, Шейтанадашатылан... названия мест, которые удалось повидать или о которых я услышал из разговоров моего друга, вдохновенного поэта, прекрасного знатока этих мест, влюбленного горное, родниковое приволье Мусы Ягуба.

В Исмаиллах есть своя Кыз-каласы – Девичья Башня. Какая глубокая история, какая неизвестная пока нам культура спрятана здесь в трехэтажных могилах.

Реки Гирдман, Геокчай, начинаясь с гор Большого Кавказа, то мягко лопоча, то грозно рокоча, бегут по исмаиллинской земле в направлении Куры. Летом – ровные, кроткие, как овечки, эти реки, стоит им взыграть, сокрушают все на пути.

Свернув в сторону от шоссе, лесом мы направляемся в село Баскал. Баскал исстари славился своими шелком и женскими платками – келагаями: небольшой цех, производящий эти платки, работает и сейчас. Среди зеленых лесов, среди садов возвышаются дома, покрытые красной жестью, будто выкрашенные хной.

На погосте разыскиваем, без провожатых, могилу знаменитого уроженца села, одного из основоположников азербайджанской советской прозы Абульгасана. Мы находим небольшой холмик: на увядших венках с трудом удается прочесть имя писателя.

И мне кажется, из-под земли взирают на нас улыбчивые глаза Абульгасана, и я слышу его характерную скороговорку: "Дорогие мои, дорогие мои! Как быстро вы меня забыли!".

... Вечером вместе с Сохрабом Тахиром, Мусой Ягубом, Рзой Исмайловым (он из села Галачик) и другими друзьями мы отправляемся в отчий дом преподавателя нашего университета Рамиз-муаллима.

Сохраба Тахира поражает то, что баскальцы говорят на диалекте, очень похожем на говор жителей Тебриза.

Мы вспоминаем известных деятелей культуры, выходцев из этого села, ведем разговор об истории села.

История у Баскала очень древняя: здесь сохранились водоотводные сооружения, древние бани, мечеть, построенные еще в XII веке.

Рза Исмайлов очень хорошо осведомлен в экономических проблемах республики. "Карту" района он очерчивает одной-двумя фразами: "Район состоит из ста восьми сел, в которых проживает шестьдесят пять тысяч человек". Потом добавляет: "В мире есть 214 стран. Из них 114 меньше Советского Азербайджана, а 7 – меньше нашего села Баскал".

Я невольно задумался: будь Азербайджан целостным, в каком бы ряду он стоял?..

Лагич. В доме одного из бывших беков Лагича сейчас больница. Сохранился и сад, разбитый здесь по специальному проекту... В один из прекрасных весенних дней мы гуляем по саду. Трава поднялась в рост человека.

От хмельного настоя разнотравья кружится голова.

Природа пробуждается: все в движении, все пошло в рост. Весна – юность природы, возраст пробуждения и расцвета! Вдруг Муса остановился в одном из живописных уголков сада и в присущей ему манере, с простодушной непосредственностью, выпалил: "Никуда отсюда мы не пойдем! Вот тут вот, у этого дерева, на этой траве, мы и расстелем скатерть!". Как всегда, Муса знал, что говорил, и мы поняли, что он давно к этому подготовился необходимо только наше согласие...

Отсюда виден весь Лагич, окружающие его горы, древний край Лахиджан...

Когда-то затерянный в горах прекрасный Лагич был связан с миром единственной горной тропой, петлявшей среди скал, обрывов, пропастей. Но вот по этой самой тропе на спинах лошадей, в Лагич завезли все богатство мира достаточно взглянуть на убранство местных мечетей, построенных в каждом квартале.

Встарь город был куда значительнее. Сейчас и дорога проложена, и созданы всяческие условия, однако количество жителей, покидающих Лагич, все растет. Будто эта удобная дорога построена не для того, чтобы подвозить, привозить, а чтобы отвозить, уезжать!

Сотни лет город жил своей жизнью, своим миром, ни на кого не похожим, присущим только ему – жизнью Лагича!

Как вступишь в Лагич – сразу погружаешься в глубокую древность! Аккуратные улицы, мощенные крупным булыжником, нависшие над улицами нарядные веранды, по обе стороны – многочисленные мастерские... В старину слава лагичских медников, гончаров, оружейников, ковроткачей шла по всему Кавказу и Востоку.

Всюду слышен звон молотков. Мы входим в одну из медных мастерских: мой друг, приехавший из Москвы, интересуется лагичскими ножами. Молодые умельцы, работающие здесь, отвечают на наше приветствие и учтиво спрашивают, что нас привело сюда; потом добавляют: "Мы вас хорошо знаем" и приносят большое количество ножей. В ковровой мастерской нас также узнают без представления. Гость в шутку спрашивает: "Может ты, ты решил меня удивить?" – "Нет! говорю. – обрати внимание, у каждого станка лежит книга. Село это хранит свои традиции: как только выдается свободное время, берутся за книгу".

В Лагиче многое кажется необыкновенным. Сотни лет тому назад в село проведена вода и сработаны различные сооружения, которые сохранились до наших дней. Даже после проливных весенних дождей на улице не скапливается ни капли воды – никто не знает, куда она уходит: к сожалению, при строительстве новых кварталов эта традиция уже не сохраняется.

Есть в Лагиче фамилии, которые сотни лет остаются верными своему ремеслу. Кузнечные меха, которые когда-то раздувал предок, сейчас поддерживают потомки в седьмом, восьмом, десятом поколении.

Привязанность к традициям прошлого проявляется здесь даже в разговорах, в слове, в названиях, в именах. Так, лагичский Молла Насреддин – Гулу Шейда – здесь не единичное имя, а как бы наследованное, эстафетой передающееся от отца к сыну – Гулу Шейда, Шейде Гулу. Рассказы всех этих "Гулу Шейда" – украшение и соль лагичских меджлисов.

Семейный музей. Я видел в мире много музеев: Лувр, Эрмитаж...

Но нигде я не был так взволнован, как в этом небольшом музее в Лагиче. Ведь этот музей создан руками одного мальчика. Мухаммед Нурмамедов сейчас студент. Он собирается стать архитектором. Экспонаты для своего музея он начал собирать еще школьником.

Меня в этот дом привел поэт Мамед Исмаил. Мать Мухаммеда – председатель поселкового совета, депутат Верховного Совета Азербайджанской ССР Рухи Алескерова училась в университете в одно время с Мамедом. Хозяин дома Нурмамед-киши повел нас в небольшое помещение на первом этаже. Чего только нет в этой комнате! Разнообразию собрания древних ламп-светильников, например, может позавидовать государственный музей.

В черных, коричневых, кожаных переплетах древних манускриптов – кладезь мудрости наших далеких предков.

А сколько образцов монет с самых далеких времен до наших дней!

По стенам развешаны образцы древнего оружия. Собрана богатая коллекция посуды, изготовленной мастерами Лагича. Наш московский друг, поэт Леонид Латынин не может оторваться от древних бытовых предметов. Он давно интересуется восточным искусством, написал об этом книгу и хорошо понимает ценность музея, собранного школьником.

К сожалению, нам не удалось встретиться с создателем музея. Он был в Баку.

Нурмамед-муаллим рассказывает об истории создания этой коллекции. В селе его уважают, к кому бы он ни обращался с просьбой – отказа нет. Коллекция собрана в Лагиче и в близлежащих селах.

Муса Ягуб включается в разговор: "Мухаммед очень рассудительный, очень скромный юноша. С трудом заставили его сфотографироваться для районной газеты".

Я перелистываю книгу отзывов музея и переписываю некоторые фразы: "Могу сказать, что нигде в мире не сыскать человека, который в столь раннем возрасте был бы обладателем столь универсального музея".

"Каждый азербайджанец может гордиться этим музеем".

"В душе этого мальчика светится талант историка".

"От всего сердца благодарю тебя, своим высоким трудом ты сумел создать такой прекрасный музей, показывающий историю нашего села".

Неожиданно гремит гром, начинается такой ливень, какой увидишь в десять-пятнадцать лет. Отключился свет. Мы поднимаемся на второй этаж и с веранды смотрим на прекрасную панораму Лагича. Но ливень загоняет нас в дом.

Из музея приносят лампу и при свете этой древней лампы мы пьем чай.

Возникает странный гул. "Сель идет!" – говорит кто-то. Сель, подобно вздыбившейся огромной морской волне, вырывается из русла реки, и движется, проглатывая все, что попадается на пути.

* * *

Во дворе дома гостей в Ханегахе мы сидим с Гашамом Аслановым, тогдашним секретарем райкома, который много сделал для этих краев и память о котором бережно хранят исмаиллинцы, – безвременная унесла его. Конец мая. Ощущаешь, как в крови отдав биение пульса природы. Кажется, что в это время года поют не только птицы, но и деревья в лесу, травы на полях и лугах. Молча вслушиваемся в многоголосие леса, в симфонию природы. За домом выше колена поднялись заросли клевера; аромат травы опьяняет нас.

Наш известный писатель Сабир Ахмедов, обычно неразговорчивый, редко выражающий свой восторг перед чем-то, скупой, но очень точный в выражении своих чувств, сейчас не может сдержаться при виде этих долин, густых лесов, издали напоминающих зеленое облако, изумрудного покрова горных склонов, и неожиданно восклицает:

– Вот бы где умереть и остаться!

В тот миг короче и лучше не сказать было об очаровании исмаиллинской природы.

* * *

Довелось побывать в этих краях и зимой, погожим, солнечным январским днем.

Проехав с Сохрабом Тахиром вдоль Аракса до Бахрамтепе, повернули на север и махнули прямиком в Исмаиллы. Всю дорогу проговорили о судьбе "Сохраб-ами", как мы, младшие привыкли называть нашего собрата по перу с Юга, но несмотря на грустную тему, настроение наше не испортилось. Солнечный день, даже зимой, брал свое, согревал душу...

Предстояло провести читательскую конференцию издательства "Язычы", Муса Ягуб только что вернулся из своего родного села Буйнуза. По обыкновению, он воскликнул: "Очень кстати приехали!" Однако на сей раз, за его словами скрывался иной смысл, и Муса настоял на том, чтобы конференцию отложить на следующий день: "Нет, нет, в такой прекрасный день нельзя сидеть на собрании, давайте-ка махнем на природу, поглядим как оно получится..." и он насильно втолкнул нас в машину. "Айа*, – обратился он к шоферу, – ну-ка давай туда!" Этого "туда" не знал никто, кроме Мусы и шофера. Мы заехали в несколько мест, пока наконец Муса со свойственной ему широкой счастливой ухмылкой не произнес: "Вот, наконец-то нашли". Когда уже начало смеркаться, подъехали к расположенному выше селению Буйнуз, лагерю геологической экспедиции, который издали походил на небольшую древнюю крепость. Земля здесь была покрыта снегом, с гор веяло холодом. Муса позвал кого-то: "Айа, нашу долю прислали?" "Прислали, прислали, Муса-муаллим, поднимитесь наверх!".

______________ * "Айа" – междометие, используемое в ряде сельских районов при обращении к мужчине.

Что может быть прекрасней в холодный зимний вечер – сидеть у горячей печки, в которой потрескивают поленья, вдыхать знакомый с детства запах сухих дров у печи и слушать веселые шутки друзей!

В комнате очень уютно и чисто, почище иной первоклассной гостиницы. На видеомагнитофоне – концерт турецких певцов. На мангале около входа потрескивает мясо на шампурах. И "тайна" Мусы раскрывается.