Текст книги "Книга жизни"
Автор книги: Сабир Рустамханлы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Водохранилище Арпачай – зеркало будущего Шарурской и Большой равнины. Здесь еще продолжается строительство систем орошения и мелиорации...
Дорога вновь ведет нас по Шарурской низине в направлении к горе Агры. Вскоре мы подъедем к границам современной Нахичевани. Земли, на которых испокон веков проживает наш народ, простираются дальше. Удивительное дело. Выезжаешь за пределы Азербайджана, за официальные наши границы, но в какую бы сторону не направился, куда бы не ехал, не сразу кончаются азербайджанские поселения: направишься ли в сторону Дербента или в Лагодехи в направлении Караязы-Борчалы или перевалишь через горы и направишься в сторону Севана, в направлении Зангезура и Ведибасара! Я с болью вынужден добавить, что 1988 год связал иные из этих мест с трагическим словом беженцы...
Мы продолжаем двигаться в сторону Агры и мне вспоминаются четыре строки Абаскулибека Шаддинского:
Вот гора – гора Агры.
Люд сбирает под шатры.
Не горюй, хоть враг окрест,
Под горой – и пир горой.
Это тот самый Шадлинский, который не переставал заботиться о своих армянских друзьях, когда в результате вражеских происков обострились взаимоотношения между азербайджанцами и армянами. Партизаны "Красного Табора" отказывались от своего пайка хлеба в пользу голодающего армянского населения. Признаюсь, когда я прочел об этом факте в воспоминаниях А. К. Казияна, перехватило горло.
Мы продолжаем двигаться по Шарурской равнине. Едем в сторону Эрзерума, Карса, Игдира – тех краев Восточной Турции, где издревле жили азербайджанцы.
Таинствен мир, что Родиной зовем,
Ее столицы – радость и печали.
Простерся вдаль родимый окоем,
Границ его я отыщу едва ли...
Так и мечта бескрайняя сердец.
И так безбрежны небо и пучина,
Безбрежен дух наш. Это ли причина.
Что доля нам ниспослана с небес!...
Так и заботам несть числа о ней.
Не сетую на жребий с укоризной.
Чтобы дойти до крайних рубежей
Отчизны – мне не хватит целой жизни.
Течет река, обнявшая притоки,
Меняя имя на иной земле.
Народ в Шаруре, ставший на дороге,
Возвел столицу духа в Кербеле...
Как-то не верится, что дорога, по которой мы едем, оборвется на границе. А как увидеть родной мне мир по ту сторону, как поклониться "столице нашего духа" разрушённой могиле Физули, когда же приведется нам дойти до горизонтов духовного отечества?
Мы двигаемся по равнине Шарура и мне вспоминаются слова моего друга-азербайджанца, преподавателя Самсунского университета, прекрасного знатока нашей литературы, одного из издателей журнала "Братские литературы", выходящего в Турции – Зейналабдина Макаса, который живет в Игдире. Какая тоска ощущалась в его признании: он часто ездит в Аралык, что на границе с Советским Союзом, нанять там дом, чтобы смотреть программы нашего телевидения.
Дороги тянутся дальше, и когда осознаешь, что они разлучают тебя с твоими друзьями и близкими, приходишь в отчаяние от своей беспомощности.
Мы движемся по равнине Шарур, и я думаю о знаменитом шарурском "Яллы". Сколько веков прошло со времени древних танцев, запечатленных на скалах Кобустана! Но танец "Яллы", кажется, так и не прерывался, народ, взявшись за руки, вершил круг за кругом, в такт ритму жизни – ни на один день, ни на один час не прерывал своего деятельного бытия...
* * *
Я впервые вижу город Ильич, бывший Норашен. Но с первого знакомства город пришелся мне по сердцу. В последние годы благоустройству города уделяется большое внимание. Построены городок школьников, административные здания, торговые предприятия, прекрасный Дворец счастья, покрытый изящным куполом со стилизованными каменными подсвечниками... Во всем чувствуются искусные руки, тонкий вкус, во всем ощущаются национальный лад и дух.
Мы заезжаем в село Баш Норашен. Здесь учительствовал Мирза Джалил, здесь он познавал народную жизнь, задумывался над тем, как поднять самосознание народа, как способствовать просвещению, здесь написал свои первые произведения. Мне кажется, что пришло время отремонтировать эту школу, построенную сто лет тому назад, превратить ее в музей...
Отступление: В очередной приезд а город Ильич, я с радостью увидел, что мои мечты претворены в жизнь. Всего месяц тому назад в школе, где работал великий писатель, открыт прекрасный и богатый музей Мирзы Джалила. Наряду с другими исследователями; творчества писателя, я был приглашен на первое заседание литературного объединения имени Мирзы Джалила. И был безмерно рад избранию руководителем литературного объединения. Это еще больше привязало меня к местам, столь близким и родным моему сердцу.
* * *
На сей раз мы держим путь в восточные районы Нахичевани – в Джульфу и Ордубад. С Гусейном Ибрагимовым и Алияром Юсифли, известными в Нахичевани писателями, мы ведем беседу о природе этого края. Не перестаешь удивляться, сколько чудес может быть в небольшом уголке земли! Кажется, природа вступила здесь в соревнование с человеком, чтобы доказать его несостоятельность. Но по мере того, как природа ошеломляла человека, ставила перед ним все новые и новые неразрешимые вопросы, человек раскрывал свои неисчерпаемые творческие возможности. Тысячи лет продолжать это состязание с природой, огромной мощи которой человек противопоставил мощь своего духа, рук, разума. Природа и человек! Природа Нахичевани – феномен, показывающий, как различны эти миры, как противопоставлены они друг другу и в то же время как едины, как неразрывны, как органично переплетены.
В этот прозрачно ясный, ослепительно солнечный день я почему-то вспоминаю трагический эпизот из азербайджанского фильма "Свет погашенных костров", снятый по мотивам национального эпоса "Китаби Деде Коркут": наши предки в результате внутренних распрей уничтожают, истребляют друг друга, в итоге превращаясь в камни, в скалы. Этот эпизот фильма эхом отзывается в строке Мамеда Араза "О, пращур мой окаменевший..."
Чтобы прочувствовать образы "отчих камней", "крылатых скал", столь широко угнездившихся в поэзии Мамеда Араза, надо увидеть горы Нахичевани, горы которые осеняли детство его, пели ему колыбельные песни.
Я смотрю на эти глыбы, кручи, которые переливаются различными оттенками под солнцем, и, кажется сердце бьется в унисон с ними. И стоит мне прикоснуться к ним – услышу биениеих вечного пульса. И кажется мне, что и я частица этих скал, частича этой земли!
С этими мыслями смотрю на крепость Алинджа – она окутана маревом, очертания размыты – и не могу не вспомнить Фазлуллаха Наими (1340-1394), на весь Восток возглашавшего величие духа человеческого, разума и красоты, единство человека и мировоззрения, не могу не вспомнить его трагическую участь – ведь именно здесь, в Алинджа находится его одинокая, всеми заброшенная могила. (Поаутно скажу, что название "Алинджа" широко распространено в местах проживания азербайджанцев, например, в окревностях Тебриза есть населленый пунк с таким же названием).
Влияние Наими раздражало и пугало представителей ортодоксального ислама. Ведь Наими считали новым пророком, а хуруфизм – новой религией. Но вместе с тысячами последователей Наими, жестоко казненных и истребленных, было погребено о его учение. И только благодаря самоотверженности горстки "не боящихся аллаха", сохранился до наших дней последний приют этого великого подвижника. Значение хуруфизма и его создателя Фазлуллаха в истории нашей литературы, культуры, общественной мысли еще не изучено в должной мере.
Хуруфизм, при всей условности и мистичности своих одежд, придававших некий вещий, магический и божественный смысл числам, буквам (и здесь перекликавшийся с каббализмом), по ключевым постулатам и тезисам являлся оппозицией догмам ислама: аллах (бог, высшая истина) – в человеке, проявляется в человеке, – вот главный и "крамольный" лозунг хуруфитов, стоивший многим и многим из них жизни. Здесь, в мысли о человеческом богопроявлении, хуруфизм смыкался с пантеизмом. Двадцать восемь букв арабского алфавита, которым написан коран, хуруфиты соотносили с тем же числом черт человеческого лица (брови, ресницы, морщины, усы и т. д.), произвольно подогнанным под это соответствие. Эта же числовая символика распространялась на градацию сур корана, молитвенные циклы, пост (орудж), размеры религиозного налога (зекат), цикличность природных явлений и т. д.
По хуруфитам, история человечества делится на три главных этапа и последний из них связан с именем Фадл'аллаха (Фазлуллаха) (Озарение от аллаха), Н у б у в е т – от Адама до пророка Магомета; Имамет – от имама Али до имама Гасана, И л а х и я т же начинается с Фадл'аллаха; все предыдущие пророки были его предтечами, он же последнее явление; в судный день явится Мехти (мессия).
Это лишь беглое объяснение. Подчеркнем только, что основной идеей хуруфизма было возвышение человека, освящение его, уравнивание человека с богом.
Согласно взглядам хуруфитов, формой проявления Абсолютного Существа является вселенная, а высшая зрелость вселенной осуществлена в человеке. Весь путь развития вселенной шел к человеку и в лице его вселенная достигла своей высшей формы, своей вершины.
В Азербайджане и Персии были созданы десятки священных писаний хуруфизма, и их главной книгой являлась "Джавиданнаме" (Книга вечности) Найми. Он считал свою книгу завершающей и обобщающей все религиозные писания. Тем самым центр религии новой эпохи он переносил из арабского мира в Азербайджан. Сам он писал по-фарсидски, но его последователи, в том числе и Насими, распространяли свое учение на тюркском – азербайджанском. Они сумели вырваться из тисков арабского языка, который считался священным, неприкосновенным – языком откровений аллаха, и пропагандировали свой родной язык как способный стать языком новой теологии, одним из мостов, ведущих к слиянию с божественной истиной. Вскоре количество хуруфитских сочинений на тюркском-азербайджанском языке умножилось, поэзия Насими, утверждавшая духовное величие человека, прославилась на всем Ближнем Востоке, переведенная на тюркский книга его учителя Найми "Джавиданнаме" стала широко популярной.
Хуруфизм отрицал догмы ислама и по своей сути являлся радикальным движением, подрывавшим основы средневекового мракобесия: в лице человека просматривались черты бога, человек представлялся частицей творца, объявлялся неприкосновенным. Множество книг, созданных хуруфистами, начиная с "Джавиданнаме" Найми и до стихотворений Насими, можно рассматривать как проявление Азербайджанского Ренессанса, в котором венцом творения становился человек. Хуруфизм по своему объективному смыслу был направлен против социального насилия, против всех форм гнета и этим объясняется та большая популярность, которую он приобрел в народных низах. Этим же объясняются те преследования, которым вскоре начали подвергаться его приверженцы. Найми был казнен. Немыслимым гонениям и карам подверглись его последователи-мюриды, которые существовали на всем Востоке. Жестокой расправе был подвергнут великий Насими, казненный в Алеппо, поэт-бунтар, провозглашавший "В меня вместятся оба мира, но в этот мир я не вмещусь".
Поклонение Найми. Под вечер мы переехали через реку Алинджа, протекающую через село Ханага и поднялись на склон горы. Дальше на машине не проехать. Но ведь к великим старцам подобает идти пешком... Еще не дойдя до мавзолея, обращаешь внимание на остатки старых строений, древних поселений. Пожалуй, не случайно погребен Найми именно здесь. Нам встречаются два огромных ореховых дерева, возраст которых уходит, быть может, в эпоху Найми. Что же касается родника, то он точно так же, наверно, журчал среди камней и во времена хуруфитов и за тысячи лет до них...
Наконец добираемся до последнего приюта Найми. Мавзолей построен из красного кирпича и состоит из одного крупного и шести небольших куполов. Он свидетельствует, что и в те далекие времена Найми обладал широким авторитетом, большим уважением в народе – и мавзолей его стал святилищем.
Беседа с Найми. "... Здравствуй, мой предок-мученик, мой предок провидец!".
Я вынужден омрачить твой покой...
Нашелся среди потомков твоих неблагодарный и лицемерный, из тех, которые, бия себя в грудь, разглагольствуют о мужской чести, но готовы поступиться ею за жалкую мзду, нашелся местный музейный чиновник, сбывший надгробье со священной могилы твоей в Тбилиси! Если ты проклянешь нас, нам и этого мало!
Осталась только плита, мерцающая в полутемном склепе твоем... Боже, какие странные совпадения случаются в этом мире! Ведь точно такой же камень, камень-близнец я видел на могиле Тамерлана! Одинаковые камни положены на последнюю обитель и убитого и убившего. Хоть убил тебя властитель, вернее, его властительный сын – наместник, народ почитал тебя не ниже.
Прости мой ропот, устад! Мы не смогли по достоинству воздать памяти твоей. На двери этого святилища; нет даже надписи. Даже этого мы не сумели. Столько творцов науки, культуры, искусства родила земля Нахичевани! Велик ли труд – написать на дощечке имя твое и установить здесь? А местные сельчане? Им тоже нужно особое решение? Называется: "реставрируют" мавзолей. Построенные в средние века купола сохранились, а реставрированные разрушаются. Выходит, предав забвению чувства, равнявшие человека с божеством, мы и строить разучились?..
...Сердце щемит. Выхожу из святилища. Напротив возвышается колонна с капителью, напоминающая античные строения, и красота этой колонны чуть-чуть утишает мою боль. Одна эта колонна позволяет судить о красоте и величии былых строений. Увы...
Я смотрю вперед. Там, напротив возвышается крепость Алинджа, возвышается, как неумирающий дух самого Найми и наших великих предков. Отсюда видна и единственная тропинка, ведущая к крепости. Но густеющие сумерки делают невидимой и эту тропинку.
Слева видна гора Иланлы. Сейчас мы смотрим на нее с запада. С такой близи она кажется еще более величественной, еще более впечатляющей. Отлогие балки, заполненные снегом, расщелины скал в закатном свете пидают горе Иланлы некую таинственность.
Долина между Иланлы и Алинджой кажется мне сейчас одним из самых священных мест на земле. С этим чувством мы направляемся к дому Мухтар-муаллима, отца нашего друга Исмаила, к дому окнами на Алинджу... Вдруг мне подумалось, что все, кто живет в селе Ханага, должны быть выше суетных страстей, любой скверны. Ведь с детства колыбельную им поет река Алинджа, над ними царит высокий дух Найми, перед ними возвышается неприступная Алинджа...
Я смотрю на голые горы Нахичевани, которые напоминают мне Насими, с которого мракобесы содрали кожу, и ощущаю, как пронизывает меня сопричастность к азербайджанской земле, азербайджанской судьбе. Я думаю о народе, чей поэт, странствуя из страны в страну, воспевал величие человека, независимо от его национального обличья, о поэте, который в эпоху средневековья, когда бесконечные грабительские войны низводили человека на роль "мелкой сошки", "беспомощного существа", "ничтожества", поставил человека вровень с богом, я думаю о народе, земля которого постоянно была ареной опустошительных войн и пепелищ, но который сохранил веру в красоту и свет, сохранил веру в свою Родину, даже тогда, когда, казалось, силы его иссякли, – я задумываюсь, над тем, откуда народ этот черпал силы, чтобы сохранить свою высокую духовность. Горечь слез, оплакавших участь тысяч Найми и Насими, обжигает существо мое. Тома книг можно написать о судьбе хуруфитских дервишей, о мюридах и приверженцах хуруфизма. Однако самое поразительное – я не могу не думать об этом без огромного волнения – что среди тех, кто распространял это учение, кто был одним из главных его распространителей, были дети вероучителя, его дочери, и именно они были подвергнуты наиболее жестокой расправе. В 1467 году в Тебризе, под предводительством дочери Найми, было поднято восстание против Джаханшаха Каракоюнлу: после подавления восстания она была убита вместе с пятьюстами хуруфитов.
* * *
С мыслями об этих горах и о людях, подобних этим горам, мы добираемся до Дири-дага (Живой горы). Такое впечатление, что мы покинули наш мир и попали в ирреальный. Я не берусь описать цветовую гамму этих гор. Признаюсь, я порой путаю тона и даже дети надо мной подтрунивают. В памяти от Дири-дага остался только один цвет – сиреневый.
Во многих местах из недр бьют горячие ключи. Сейчас начало мая и вокруг тихо (между тем, воды эти могут лечить многие болезни и здесь можно построить санатории, работающие круглый год). Отойдя от спутников, я раздеваюсь и окунаюсь в одно из озер, вода которого пониже температурой. Я чувствую, сколь горячая кровь течет по жилам гор.
...Трудно оторвать глаз от гряды гор, раскинувшихся справа и слева от дороги. Дыхание весны одушевляет даже камни. Каждая пядь земли светится зеленым пламенем. В воздухе разлит опьяняющий аромат. По дороге в Ордубад мы садимся под деревьями почаевничать – кругом спокойствие, тишина, деревья зеленеют и цветут, как тысячи лет ранней весной, поют птицы, копошатся насекомые и хочется забыть о тяготах – о заботах, окунуться в эту жизнь, в бесконечное течение, погрузиться в землю, в травы, в цветы, запахи которых невольно возвращают в далекое, но столь притягательное детство.
Мы беседуем о новом романе Гусейна Ибрагимова "Одна десятая века", посвященном Аджеми. Меня радует, что прозаик, писавший предпочтительно на современные темы, обратился к этой серьезной и важной для нашей культуры эпохе. Во время беседы я заметил, что на ветку, прямо над нами, села птица. В клюве у нее соломинка, которую она прихватила для своего гнезда. Все живые существа заняты обустройством своего жилья. Одни из соломинок, другие из мрамора, но цель всегда |одна: чтобы не прерывалась дорога жизни, чтобы не прерывалось ее движение, – рожденный должен рождать, сотворенный – творить.
Может быть, и эта птица – искорка Аджеми, и инстинкт творчества, созидания передается через нее из XII века в век XX. Может быть, эта птица непревзойденный зодчий своего птичьего мира, и сейчас, сидя на ветке и разглядывая нас, она обдумывает свое будущее птичье творение.
* * *
В историко-краеведческом музее Нахичевани немало уникальных экспонатов. Но более всего запомнилось, что здесь "экспонировался" древне-тюркский язык. Я и сейчас помню приведенные там образцы из "Дивана" Махмуда Кашкарлы:
"Беш еренек тус эрмэс" (Пять пальцев не могут быть прямыми).
"Йылан кенди егрисин билмез.
Тиви бойнун егри тир" (Змея не знает о своей кривизне, а верблюжью шею называет кривой).
"Ит ысырмаз, ат тепмез теме" (Не говори: собака не укусит, лошадь не взбрыкнется).
"Тай ататса ат тынур.
Огул арадзса ата тынур" (жеребенок взрослеет – лошади полегчает, сын мужает – отцу легче).
Любопытно, что эти пословицы, которые были в употреблении тысячу лет назад и записаны Махмудом Кашкарлы, и сегодня бытуют в народе, можно сказать, в том же виде. В этом смысле азербайджанский язык – феномен, переживший с удивительной стойкостью все исторические катаклизмы, гибельные испытания. Когда задумываешься над всем этим, невольно вспоминаешь творцов азербайджанской культуры и азербайджанского слова, которые выросли на земле Нахичевани.
* * *
Одной из жемчужин Нахичевани и всего Азербайджана является Ордубад.
Ордубадские фрукты, ордубадские пряности, ордубадские блюда... Нет такой сферы нашего быта, в которой Ордубад не выделялся бы своей особенностью, своей неповторимостью.
Это красота, сотворенная руками человека на каменистой земле, оцепленной горами. Пожалуй, никто лучше ордубадцев не знает, какие чудеса можно сотворить из камня, как вырастить на такой земле редчайшие плоды. Ограниченность пахотной земли заставила человека понять ее, быть бережливым, терпеливым, денно и нощно ухаживать за ней. Непревзойденными считаются различные соленья, варенья, соки, которые приготавливаются из плодов и растений, произрастающих в Ордубаде.
В Ордубаде тесно переплетаются традиции культуры и быта Южного и Северного Азербайджана.
Дома Ордубада, дворы Ордубада – будто райские уголки: здесь все ухожено и чисто, разбиты роскошные цветники, почти во всех дворах родники и кяризы (подземный водопровод).
Только после того, как увидишь эту красоту, когда подышишь воздухом Ордубада, напьешься ее воды, когда лицо твое приятно освежит прохладный ветер с Аракса – тогда только поймешь, что не случайно земля эта дала Азербайджану столько вдохновенных талантов.
За каждым камнем Ордубада – целая история. Именно поэтому Ордубад наряду с Шеки объявлен городом-заповедником и охраняется государством.
Мы пьем чай на подвесном мосту над рекой. Внизу, на глубине пяти-шести метров бурлят воды реки Ордубад. Наверно, и наш выдающийся писатель Мамед Сеид Ордубади вслушивался здесь в журчание реки... В тридцати-сорока шагах отсюда расположен дом, в котором, родился один из первых президентов АН Азербайджанской ССР Юсиф Мамедалиев. Трудно без волнения смотреть на дом-музей Мамедалиева, на двор, в котором он вырос, на уютные, узенькие улочки, по которым проходил. Сколько великих судеб начинались с подобных маленьких домов? Какая мощь таится в этих домиках, величиной с папаху?
Вспомним саклю в Шеки, в которой родился М.Ф.Ахундов или крошечный домишко в Шемахе – колыбель Сабира: остается преклонить голову перед их твердостью и несгибаемостью.
Ордубад – город-патриарх. Возраст исторических памятников на его земле измеряется тысячелетиями, мечеть Джаме в центре Ордубада древнейшая среди известных нам на территории Азербайджана. Сейчас в этом здании расположен городской музей, столь же неповторимый, как и сам город. Знаменитые музеи мира могут позавидовать экспонатам этого скромного собрата: древние подсвечники, светильники, часы, образцы прекрасной чеканки, крайне редкостная хоругвь и древние каменные надгробья... Эти камни в полутемной комнате, кажется, излучают свет...
... Ритуальные камни. По-видимому, поклонение духу умерших, духу предков – наиболее древний ритуал на Востоке.
К слову: Чтобы представить себе историю Ордубада и в целом Нахичевани, достаточно хотя бы бегло посмотреть на руины древнего города – Хараба Гилана. Я говорю "бегло", ведь для того, чтобы просто обойти Хараба Гилан, нужна не одна неделя. Нигде в мире не встречалось мне столь огромное и в то же время таинственное поселение.
... Несколько лет тому назад пришло известие, которое не могло не взволновать всех нас: в одном из разрушившихся мавзолеев Хараба Гилана, в подземелье, обнаружили мумизированное захоронение, до наших дней сохранилась даже материя, а которую был обернут покойник. Потрясло нас не только само известие: пока раскачались научные учреждения, могила была вскрыта и исчезли рукописи, которые здесь хранились: исчезла еще одна страница истории Азербайджана. Любительские поиски, которые велись в городе, признанном заповедной зоной, привели, к еще одному трагическому финалу.
...И вот сейчас, вместе с моими нахичеванскими друзьями, мимо молодых персиковых и абрикосовых деревьев, мимо скалистых гор, напоминающих огромные древние крепости, мы направляемся к Хараба Гилану Мой спутник Али Гейдаглы работает участковым уполномоченным в одном из ордубадских горных сел – о таких говорят: "поэтическая натура", К нам присоединилась группа любителей литературы, которые пядь за пядью обошли эти края и изучили памятники Ордубада. Среди них мои молодые товарищи по перу Рустам Бехруди и Ислам Туркай. Мы с Али идем по бездорожью; напрямик, чтобы выйти прямо к городу, остальные пошли кружным путем.
Прежде всего, поражает масштаб этих руин. У подножия голых круч, на их склонах, даже на вершинах – всюду руины. Городские стены протянулись по склонам горы и уходят вдаль, насколько хватает глаз. Внутри стены – новая стена, внутри города – город, внутри крепости – крепость... Такова эта Хараба Гилан! Рассматриваешь одну крепость, и она кажется центром города, но в другой крепости понимаешь, что ошибся, – масштабы обманывают.
Все здания, все жилища построены из аккуратно вытесанных каменных плит. Если надземная часть разрушилась, то монументальная кладка оснований сохранилась в прежнем виде. Веками этот город разрушался, грабился, уничтожался, но все равно не потерял своего величия и своего таинства. Я собираю куски глазированной облицовки стен. Но потом мне встречаются еще более красивые, и я не могу их всех удержать в руке. Кто-то из наших спутников находит древнюю чеканную монету с письменами, кто-то кусок стекла необыкновенной красоты.
У нас есть возможность посмотреть несколько кварталов древнего города, но я чувствую, что мои спутники устали. А мне трудно расстаться с этими руинами, они, притягивают мой взор, мне хочется смотреть и смотреть на них, точно так же, как невозможно оторвать глаз от зрелища горящего костра или текущей воды.
Впереди, на откосе горы, видна еще одна крепостная стена: одна из золотых страниц Хараба Гилана. Это или ограждение города или сохранившаяся часть огромного памятника. Сооружение это можно сравнить разве что с египетскими пирамидами. Даже развалины позволяют судить о том, сколь высокой была строительная культура, того времени. Стена сложена из мрамора или из породы, близкой к мрамору. Не могу не повториться: нигде, никогда я не видел строений таких размеров. Каменные плиты, из которых сложена стена, в ширину и высоту более полуметра, в длину же некоторые достигают трех четырех метров. В кварталах, которые раскопали археологи, можно увидеть гладко обработанные каменные колонны, своды и арки. Сейчас, при воспоминании Хараба Гилана, мне кажется, что сравнить его можно с античным городом, который я увидел в Турции, на берегу Средиземного моря, с руинами знаменитого Эфеса.
Со стен Хараба Гилана открывается широкая панорама. Справа возвышается гора, окаймленная скалами. Как рассказывали мне местные товарищи, гора эта также усыпана подобными разрушенными строениями: наверно, это было крайнее убежище от врага или неприступная обитель правителей. К сожалению, у нас нет времени, чтобы подняться туда. Стены крепости, раздваиваясь, проходят через ущелье, и уходят вдаль. В ущелье возвышается круглый цилиндрический памятник, напоминающий апшеронские башни. Опуститься и рассмотреть их из-за недостатка времени также не удается.
Мы медленно подходим к кварталу мавзолеев Хараба Гилана. Полуразрушенные фундаменты позволяют судить о том, что множество гробниц высились здесь в ряд. Конструкция фундаментов и архитектура подземелий аналогична мавзолеям в других местах Азербайджана.
В склепе – одиночная колонна, на ней – "каменное блюдце", а уже на нем возвышается сам мавзолей. Мы спускаемся в одно из подземелий. На скальном основании из обожженного красного кирпича выложены сводчатые арки. Сохранившаяся часть мавзолея позволяет судить о несомненной близости мавзолею Момине-хатун. а может быть, это прямое подобие знаменитого предшественника. Или этот полуразрушенный мавзолей еще один продукт творческого гения Аджеми.
Мы спускаемся еще глубже и как будто погружаемся в живую легенду. Но картина, которую мы здесь увидели, то, что открылось нашим глазам, возмутило нас до глубины души. Наверно ни одно, самое первобытное племя не позволит себе так обращаться со своим прошлым. Деревянные гробы взломаны, засохшие мумии разбросаны как попало. Может быть, здесь были захоронены воины, решившие судьбу родины – на одном из черепов не трудно разглядеть удар меча – и кощунственность отношения к этим могилам нельзя ничем оправдать. Один из сопровождающих нас местных ребят показывает рукой на деревянную полку: "Здесь хранились уничтоженные книги".
Кто были эти люди, которые совершили подобное варварство? Почему так последовательно уничтожаются свидетельства нашего прошлого?
Хараба Гилан превратился в готовый "каменный карьер": кому сколько надо – столько уносит. Да вдобавок, не отстают и пограничники. Пока не нашелся человек, который остановил бы караван машин, разбирающих Хараба Гилан, сказал бы: "Хватит, остановитесь, это же дикость, варварство!".
В руке своей я сжимаю черепок с орнаментом Аджеми и вновь повторяю: "До каких пор мы будем сторонними наблюдателями?" Сколько подобных мест в Ордубаде, в Нахичевани, в целом в Азербайджане, где точно так же разрушается наше национальное богатство. Все они нуждаются в нашей заботе, нашей помощи, нашем гражданском заступничестве!
Всю дорогу мы говорим об исторических местах Ордубада, о крепостях среди гор, о наскальных рисунках Гямигая, о нашей истории и... о нашем преступном равнодушии...
И вновь приходим к поразительному выводу: несмотря на столь горькую судьбу, несмотря на то, что время столь безжалостно обошлось с нашей историей и разрушительные вихри пытались стереть с лица земли нашу культуру, творческий заряд народа не иссякает. Злые, загребущие руки людей, лишенных и проблеска духовности, ломают, расхищают, уничтожают, но созидательные руки народа вновь и вновь возрождают...
Ордубад – центр поэзии, город традиционных ремесел. В прошлом веке здесь был создан один из самых больших поэтических меджлисов Азербайджана "Анджумани-шуара",
Близость, единство и в то же время драматическая разобщенность с Южным Азербайджаном нигде не ощущаются столь остро, как в Ордубаде. Горы по ту и эту сторону границы расположены так близко друг к другу, что кажется – рукой подать. По ту сторону Аракса, напротив железнодорожной станции Ордубад расположено село Сейари. Видны дома, дворы, играющие во дворах дети. Эта близость будит надежды. Эта удаленность – комом подкатывает к горлу...
На одном из домов развевается флаг. Не азербайджанский, а иранский.
Ордубад – ненаписанная книга. Писатель Акрам Айлисли, на примере села Бузбулаг, рассказал правду обо всем этом крае, о его нравственном климате. Я смотрю на горы напротив, и мне вспоминаются строки писателя о том, что когда утром на горы падает отсвет первых солнечных лучей, кажется, что горы улыбаются!..
* * *
С этими мыслями об уникальном, неповторимом крае Азербайджана, об удивительной земле – я прощаюсь с Нахичеванью...
И возвращаюсь вдоль Аракса...
ВОЗВРАЩАЮСЬ ВДОЛЬ АРАКСА...
Можно ли найти на земле такую реку, чья судьба оказалась бы столь сложной и многострадальной, чтобы имя ее не сходило с уст, чтобы о ней сложили столько стихов и песен, чтобы на нее обрушилось бы сколько упреков и обвинений. И найдется ли на свете река, которую любили бы так, как Аракс?!
Сколько рек, которые становились границей двух стран: одна, две, десять. Но одно дело, когда река разделяет две страны, становится естественной границей двух разных народов, и другое – когда она разделяет один народ, становится непроходимой чертой, раскалывающей единую нацию! Аракс – одна из основных, животворных артерий Азербайджана, тысячелетиями даривший этому народу радость благополучия и благоденствия, стал теперь границей, разлукой, слезами...
