Текст книги "Книга жизни"
Автор книги: Сабир Рустамханлы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
В Южной Мугани, в Шахриярской равнине, по дороге в Биласувар мы смотрели на город Шахрияр, вернее на остатки двух городов, расположенных друг против друга – нога археолога пока не ступала здесь. Один из местных жителей с удивлением и досадой рассказал нам о таком случае: когда в окрестностях Шахрияра экскаватор прокладывал канал, под землей наткнулись на кяриз. В каменном желобе, выложенном из камней размером 80 кв. см. текла ледяная, чистая вода. Поскольку здесь, рядом, нет источника воды, считают, что она шла с той стороны границы, с гор Южного Азербайджана.
Подумать только: давным-давно разрушены эти города, однако вода все течет и течет, не зная ни границ, ни эпох! К сожалению, в нашем Пушкино, где, кстати, так нуждаются в питьевой воде, проявили к бесценному памятнику прошлого непростительное равнодушие; воду этого кяриза присоединили к коллектору, по которому течет соленая вода.
Сколько таких фактов равнодушия, безразличия? О каком из них вспомнить, о каком написать?
КАРАБАХ
Карабах – край равнин и гор, один конец которого упирается в Мильские степи, другой – в Малый Кавказ, в Лачино-Кельбаджарские горы, в горы Муров, Кошкар, Делидаг, Карабах – один из основных истоков, питавших Кура-Араксинскую культуру.
По равнинам этой земли мчатся известные на весь мир карабахские скакуны, на горных склонах пасутся тучные стада. Здешней овечьей шерсти цены нет – из нее производят незаменимую для изготовления ковров нить.
Земля Карабаха – одна из древнейших колыбелей азербайджанской культуры, В лоне своем хранит она реликвию государства Аран, древней Барды, цитаделей Аскерана и Шуши, памятники христианской культуры древней Албании. Карабах апогей поэтической славы и державной доблести Вагифа, колыбель Натаван, родине Закира и Узеира Гаджибекова, Абдурагима Ахвердиева и Бюль-бюля, Юсиф Везира Чеменземинли и Джабаре Карягды.
МОЛИТВА. Мой набожный дед, совершавший намаз, каждый день начинал молитвой и благословением. Каждое его утро начиналось с пожелания благополучия и счастья родственникам и соседям, благословения своих детей. Господи, сделай так, чтобы честный не зависел от бесчестного, благородный от подлого! – шептал он по утрам. – Не испытай нас голодом, разлукой, потерями близких. Эти слова впитывал сонливый мой мозг (невольно вспоминаются современные методы обучения во сне). Когда дед мой обращался, взывал ко всевышнему через головы дремлющих домочадцев, по сути, он внушал эти добрые чаяния нам самим. Всяк волен толковать по-своему, я же не вижу ничего худого в этих ежеутренних нашептываниях – внушениях праведности и добродетели чадам своим, подобных колыбельной песне.
Эту часть своего повествования я также хочу начать с молитвы: пусть вовеки не замолкнет песнь души народа моего!
Наш певец – чародей Гадир Рустамов в одном из разговоров заметил: на то и народные песни, чтобы петь их на пронзительной высоте, в верхнем регистре фальцетом...
Карабах – моя песнь, звенящая на пронзительной высоте. Песня, источающая слезы, даже когда она о любви и счастье. Каждый раз, когда с карабахских равнин я поднимаюсь в горы, мне кажется, что восхожу с нижних октав в высокие регистры мугама, к вершинному всплеску чувств...
Карабах – колыбель музыки. Недаром в свое время Шушу называли консерваторией Закавказья.
Кто не слышал юных "Карабахских соловьев" – детский ансамбль, тот не знаком с тем, как душа человека полностью растворяется в музыке, как она сливается с песней, превращаясь в весеннюю стихию.
Я неоднократно был свидетелем того, что даже впервые знакомившись с азербайджанской музыкой, люди разных музыкальных вкусов и традиций – не могли сдержать слез, слушая юных "карабахских соловьев".
Проходит время, юные дарования подрастают и покидают этот ансамбль, но "Карабахские соловьи" остаются, вновь и вновь в звонких голосах юных чернооких певцов слышится пронзительная печаль мугама, обжигающей, ранящей, врачующей и очистительной. Меняются поколения, но не меняются волшебные карабахские трели, не меняется "Карабах шикестеси" – "Карабахская мелодия!".
Каждый раз, когда я слушаю наших "соловьев", мне кажется, это поет душа Азербайджана. В их голосах яощущаю биение сердца героев, пожертвовавших собой во имя этой земли, слышу великие мечты народа, переполняющие сердце радостью, жажду счастья и еще, еще слышу ощущение неизбежной краткости жизни! Мне кажется это голос гор, лесов, многоцветных лугов и безмолвных скал. Это голос земли, на которой мы стоим, клич вечности в наших жилах, в нашей крови. Это голос нашего духа.
В селе Сирик Джебраильского района мне запомнился восторженный возглас потрясенного слушателя музыки: "Умереть бы мне в тебе, о кара-зурна!".
Этот восторг напоминает отчаянный порыв очарованного магией звуков соловья, который, случается, очертя голову бросается грудью на звонкострунный тар...
В своей небольшой пьесе "Кяманча" Джалил Мамедкулизаде с огромным мастерством показал, что значит для азербайджанцев музыка. В разгар армяно-мусульманских столкновений, разгневанный зверствами дашнаков и жаждущий отомстить за погубленных друзей, сотник Гахраман неожиданно теряет свою яростную решимость, слушая игру на кяманче захваченного в плен армянина Бахши.
Исполняемые пленником азербайджанские мугамы пленят самого сотника и он в отчаянии взывает: "О, други мои, армяне, ну скажите, чего же вы хотите от нас?"
Когда же на кяманче звучит "Сегях-забул", сотенный Гахраман не может больше выдержать:
"Слушай, армянин, живо спрячь свою кяманчу да убирайся отсюда! А не то, клянусь могилой моего отца, клянусь головой друзей моих, сейчас вот этим вот кинжалом убью и тебя, и себя! Убирайся!".
... Музыка – спутница человеческой жизни. Она сопутствует человеку от рождения до смерти. Раскрываются двери в этот мир колыбельной песней, закрываются – песнями-плачами...
Вершина радости и вершина скорби стоят напротив, лицом к лицу! И обе они в полной мере выражаются в музыке!
Люди любят погружаться в мир сосредоточенных размышлений, поговорить наедине со своим сердцем, богом мирозданием! У этих разговоров, у этих исповедей есть один неизменный, вечный, не требующий перевода язык – музыка!
В детстве не раз брел я в одиночестве по горным тропам, и когда неожиданно доносился до меня голос, певший наши шикесте, я воспринимал их как вечное чудо, такое же, как эти дороги, эти горы, – как сам этот мир. Интересно и то, что в каждой области Азербайджана, а каждой местности есть приверженность к определенной музыкальной традиции, музыкальной ветви.
Это не означает, что предпочитаемая музыка в других краях ценится меньше. Отнюдь. Вместе с тем, в традициях, в пристрастиях местности есть нечто такое, что выделяет его в общей панораме и именно данный вид музыки привязывает его к этой земле.
Наверно, Азербайджан щедр и неистощим еще и потому, что как в недрах его, так и на земле, в душе каждого национального ответвления соединились неповторимые гаммы чувств и форм их художественного воплощения.
Если западная и юго-западная сторона – Борчалинская впадина, Караязы, Казах-Тауз, Кельбаджары, Гейча... что называется, настроены на сазе, живут и дышат ашугским сазом и сказом, то от Тебриза до Шарура тысячи лет тянется хороводом задорное "Яллы". Шеки-Ширван зажигаются огневыми звуками кара-зурна и балабана. Но и в нашей ярдымлинской сторонке по вечерам под звуки саза и балабана слушали дастаны в исполнении ашугов, днем же под звуки черной зурны разгорались жаркие скачки.
Сонародники наши, рассыпанные по горам Кавказа, исповедуют свои сердечные чувства трехструнным сазом и тамбуром. Ленкоранский край ведет по-своему хоровод "халай", Нахичевань поет "Ахишта", в Баку и окрест него отдают предпочтение тару и мугамам, складывают мейхана – особый жанр городского фольклора. На долю Карабаха также выпал мугам... В сущности, эта градация – не предпочтение, скорее – намек на то, кто в чем искушен и преуспел больше...
То же можно сказать и о нашей кухне. Трудно найти азербайджанца, который не любит плов или долму, довгу или соютму. Но кто же не знает, что в Азербайджане более ста видов плова и в каждой местности его готовят по-своему.
С несравненным искусом в Ленкорани фарширую (левенги) рыбу или птицу. Однако в двух шагах от Ленкорани, в моих горных селах к рыбе равнодушны: нашему брату подавай соютму, кебаб, суп из айрана, чыгыртму – курятину в собственном соку... Шекинцы мастера готовить плов и сладости. Нахичевань знаменита своим лавашом, сыром и тархуном. В Закаталах и Белоканах любят сюлхуллу (нечто вроде супа с клецками), хальяр, махару, кету (чебуреки) с тыквенной начинкой, гирз; ни с чем не сравнить Дербентскую сушеную рыбу, тебризскую кюфта, долгянджинскую долму, бакинскую дюшпару (пельмени с бульоном) и кутабы, хингал, приправленный гурутом* в Казахе, Борчалах объеденье! Ордубад же славен своими вареньями и соленьями, сухофруктами, приправами из горных трав, придающим особый аромат блюдам.
______________ * Гурут – драже из процеженного и высушенного кислого молока.
Раз уж вспомнилось. Один, много повидавший на веку старец, сказал: древность нации особо проявляется в двух вещах – в ее музыке и в кухне. Невольно вспоминаешь, что наши мелодии распространились по всему Востоку и что десятки наших блюд используются и соседними народами.
Кухня Азербайджана исстари отличалась многообразием и имеет глубокие традиции. Английский путешественник Антони Джениксон, посетивший Азербайджан в XVI веке, был поражен, когда во время приема в его честь правителем Ширвана, было подано 290 видов яств и различных лакомств.
В языке скольких народов живут названия наших музыкальных инструментов: тар, кяманча, тутек, балабан, зурна, саз, названия наших блюд: долма, кюфта, плов, ковурма, бозартма, шашлык (шишлик) люля-кебаб...
Единство не означает, что все твердят одно и то же, скорее, когда по-разному толкуемые слова сводятся к общему смыслу. Богатство не в том, что все украшают себя одним и тем же цветком, а в том, чтобы из различных цветов суметь сложить букет. Войдя в луг, каждый из нас льнет к тому или иному цветку, как бабочка, когда мы выходим из луга, охапка цветов в наших руках переливается всеми цветами радуги...
Прекрасна песнь птицы, но особая, несравнимая красота в перекличке сотен птиц.
Разве можно с утра до вечера слушать одну и ту же песню, разве наши дни похожи один на другой, разве не различно наше настроение! Своя песнь у утра, своя – у вечера!..
Дол гудит басами, пику подобает гик! Реки, ревущие в теснинах, затихают на равнине...
Азербайджанская музыкальная культура похожа на многообразный цветник из тысяч и тысяч различных цветов. Возможно, в иных наших краях найдутся любители мугамов, не уступающие в этой любви карабахцам. Но любить не означает уметь, желать – не означает достичь. Мугам в воздухе и в воде Карабаха, мугам – в крови карабахца.
Большинство наших музыкантов – композиторов, певцов, исполнителей уроженцы и питомцы Карабаха. "Быть карабахцем – и не уметь петь?!". – Так говорит народная молва.
Побьешь мальчонку в Карабахе
И он заплачет в лад мугама...
Это слова малоизвестного поэта, достойные быть известными.
Мугам – зеркало азербайджанского духа; клад, дарованный нам судьбой, наше счастье!
Мугам – целый океан, не достичь ни его бездонной глубины, ни его необъятных берегов!
Поэт Габиль шутливо заметил, что плов напоминает черный костюм – и в радостный день его можно надеть и в печальный.
Так и мугам: он украшение наших радостных дней, и утешение – печальных. К радости он примешивает мудрость, к слезам – терпение. Мугам не любит половинчатости! Мугам совершенно не приедается, как никакая другая музыка. Иные песни вспыхнут короткой молнией, на миг озарят душу, разразятся вешним ливнем – и пройдут... В мугаме – и расцвет весны, и жар лета, и зрелость осени, и неприкаянная грусть зимы. В мугаме – все перипетии и метаморфозы жизни – детство, зрелость, старость...
Мугам увековечивает миг и обнажает преходящесть жизни, кажущейся вечной; он – средоточие времени, преображений и настроений.
Если песня – шелест листка, то мугам – песня чинары.
Отступление: Слово за словом – рождается речь. Когда я писал эти строки, зазвонил телефон. Я думал о музыке, о силе ее воздействия, а неизвестный голос в телефонной трубке с упоением пел старинную, сегодня забытую песню, будто поздравляя себя с днем 8 марта. Вот песня, явившаяся ко мне из "Ниоткуда".
Кольцо златое с самоцветом...
Я – влюбленная в тебя.
Выйди, выйди, друг мой верный,
Наши обойди края...
Кольцо златое на руке,
Потянула – да не снять.
Зареклась – не полюблю,
Опасаюсь потерять...
В руке – милого рука.
Ошалела я, видать.
Только что заря угасла.
Занимается опять.
Из села мой пришагал,
Улыбнулся, засиял.
Распахнул свои объятья,
Приголубил, обласкал!
Кончилась песня, умолк голос...
Сколько веков этим горьким, печальным словам?!
Кольцо златое с самоцветом...
Из какой незапамятной старины идут эти слова? Как и эти баяты, которые невольно вспомнились, когда я слушал эту песню:
Злато мы.
Изумруд – вы, злато – мы.
Встала Каф-гора преградой.
Встали над преградой мы.
Жар огня.
Полонила ты меня,
На красу твою любуясь.
Стал поклонником огня...
О мире мугамов не пристало говорить по-любительски. Потому и пытаюсь вести речь, не полагаясь на одни эмоции... Не могу не коснуться некоторых черт мугама, общих для ряда народов Востока. В доме у одного из известных наших таристов я увидел книгу нотных записей основных наших мугамов. Разговор этот давний и я не помню ни названия книги, ни года издания. Помню только, что страницы книги были семицветными, как цвета радуги. Каждый мугам был напечатан на странице соответствующего цвета. Мастер связывал эти семь цветов с семью планетами, с небесным сводом, с символикой цифры "семь", выказывая знание тонкостей мугамного искусства, большой философии, которая содержится в мугамах. В "Семи красавицах" Низами Гянджеви каждая из красавиц рассказывает свою сказку. Комнаты, в которых живут девушки, соответствуют семи дням недели, семи планетам, и их цвета раскрывают содержание рассказанных сказок. Поэт ведет своих читателей дорогой от зла к добру, от мрака к свету, от черного цвета к белому. И находит символическое соответствие этому в расположении планет на небе. Построение мугамов в книге было созвучно поэтической символике и философскому видению Низами Гянджеви от черного к белому, от тьмы к свету, от невежества к разуму, от насилия к справедливости, от военных противоборств, от военных страстей к счастливому обществу, где каждый находит себе место по своему призванию, общество справедливости, равенства, свободы! Эта идея, волновавшая гениального азербайджанского поэта и нашедшая в его творчестве совершенное художественное воплощение, составляет также сущностное зерно, нерв азербайджанского искусства. И наша музыка, и мугамы наши связань; с этой первоосновой. Мугамы ведут нас от безнадежности одиночества, от всех печалей мира к очищению, к вере, к надежде.
Мир праху Физули! Какие бы ренги (части) оттенки, настроения мугама не существовали, для каждого у него сыщется будто специально написанные стихи! Можно сказать, что органично соединилось чудо мугама и чудо поэзии Физули. Не представляю более счастливого совладения для гармонии духовной культуры народа! Трудно даже вообразить, как много значат эти два титанических начала для азербайджанца, как возвышают наш дух, как окрыляют его!.. Мугам проник в дух и соседних с нами народов. Тот, кому пришлось услышать, как звучат положенные на мугам грузинские стихи Йетима Гюрджи, никогда их не забудет. Карабахские армяне, услышав звуки мугама, забывают обо всем на свете.
Конь. Конь – одно из тех достояний, которые снискали славу Карабаху. Карабахский конь – это понятие неотделимо от азербайджанского бытия, азербайджанского уклада жизни. Карабахский конь... всевозможные масти азербайджанских пород лошадей.
Между строк: У нас в селе малыши почти в одно и то же время делали первые шаги по земле и впервые садились на коня. Во мне сохранилось далекое, смутное воспоминание о том времени, когда я впервые сел на коня, без седла и уздечки. Я прижался к голой спине коня, и он повёз меня вниз, к роднику. Как бы крепко я ни держался за холку лошади, я сползал вниз. Когда конь достиг родника, я сидел почти на голове у него. Сколько лет мне могло быть тогда? Я помню только, что ухватился за уши коня, а он спокойно пил воду из родника. Когда он напился и стал щипать траву на близлежащей лужайке, я кубарем слетел через его голову...
Пожалуй, ростом я тогда был с голову коня. С тех пор началась моя дружба с конем и две истории, связанные с этой дружбой, я описал в двух очень дорогих для меня стихотворениях "Два воспоминания о коне".
... Счастье! Ты ли уподобилось коню,
За которым гнался бестолку, моля?..
Погоди-ка, вот настигну, догоню,
Вот тогда-то ты попляшешь у меня!..
... Верю в чары, верю в вещую мечту,
Конь ли, птах ли, злак ли, – веруй, человек.
Если доля, если это на роду,
Не зевай, мол, пригодится через век...
Я вспоминаю боевую мелодию "джанги", песни о "мисри-гылындже" (дамасском мече) Кероглы, о его рылатом Гырате, которые впитались в нас вместе с материнской колыбельной...
В те времена Гырат был для нас более понятным и близким, чем сам Кероглы и, если говорить честно, мне было жаль Гырата, которому столь часто приходилось спасать Кероглы из безвыходных положений.
Яблоокий, дивогривый мой Гырат...". Можно ли короче и ласковее выразить любовь героя к своему коню;
Конь – игиту собрат!
И это слова Кероглы. Еще он говорил: "Душа моя, Гырат, глаза мои Гырат!".
Игит на поле брани должен метко бить,
И ногу в стремя накрепко вложить...
Конь в этих строках – как бы земля: уверенно держаться в седле – крепко стоять на своей земле!
Как переживает Кероглы потерю Гырата?! Будто брата потерял.
Народ это родство с верным конем оценил намного раньше Кероглы.
Пращур Кероглы, старейшина сказителей-озанов, легендарный Деде Коркут сказывал:
Горькая трава, что не в корм коню, лучше б росла... В азербайджанских дастанах ощущается культ коня, связанного мифическими корнями с освященным огнем и морем; образ прекрасного коня стоит здесь вровень с героем дастана. В эпосе "Книга Деде Коркута" конь – первое достояние игита. Читая сказы Деде Коркута, не трудно представить коней, цокот копыт которых доносится из-за гряды веков, и нельзя не подивиться разнообразию этих коней: "длинношеие бедуинские кони", "черногривый кавказский конь", "каурый", "жеребец с яблоком", "белый", "саврасый", "серый жеребец", "вороной"...
Народ говорит: "Коня проверяют в дороге, богатыря – на ристалище", "коня узнают по поступи, героя – по осанке", "игит тот, кто, упав с коня, сумеет вновь его оседлать".
Сколько тысяч лет конному спорту, конным состязаниям? Сохранились сведения трехтысячелетней давности о том, как некий конь прыгнул в длину по нынешним меркам на 14 метров.
Мидийские герои скакали на кисейских конях, не знающих усталость... Каждый год из Южного Азербайджана в конюшни шаха посылалось 20 тысяч отборных коней.
В азербайджанских селах трудно было найти мужчину без коня.
Этнических предков азербайджанцев-огузов иногда называли народом-ратью. Иначе говоря, весь народ денно и нощно охраняющий рубежи свои, не расставался с конем. Огузы рождались на коне, на коне проживали свою жизнь, на коне умирали.
Матери – ратницы, матери храбрые!
И сыновей вы рождали в седле...
Наши женщины поражали чужеземцев ратной доблестью, умением мчаться в седле и владеть оружием. Вспомним известные мифы об амазонках. Или героинь наших сказок и дастанов. Перелистываем книги путешественников, посетивших Азербайджан. Венецианский дипломат Амброджио Контарини, побывавший в военном лагере Узун-Гасана, писал об азербайджанских женщинах: "Они очень красиво одеваются, великолепно ездят на своих отменных конях".
Зять золовки Узун-Гасана Катерино Зено (жена первого Деспина, была дочерью императора Грапезунда Иоганна IV и четыре дочери ее сестры были выданы замуж за венецианцев, одним из них был Катерино Зено) писал о том, что у Узун-Гасана было войско из 300 тысяч наездников. Далее он добавлял: "Сей могущественный правитель при желании может собрать и миллион воинов".
В наших краях женщины не уступали мужчинам в искусстве верховой езды, в игрищах участвовали наряду с мужчинами; наши бабушки и матери верхом поднимавшиеся на яйлаги или спускавшиеся в низины, пожалуй, были последними хранителями этих традиций.
Огузские герои проводили всю жизнь в седле, в боях, может, оттого их жизнь была так коротка. Вспомним продолжительность жизни полководцев, правителей, прославившихся на весь мир: тридцать, сорок... Мало кто из них прожил больше!..
Есть примеры любви к коню, которые стали легендой,
Одна из легенд. В одной из сельских деревень умирает богатый, знатный мужчина. Он завещает сыну, чтобы его похоронили на холме возле дома.
Сын зовет моллу, сообщает о завещании отца, но из-за своей неприязни к молле, добавляет: "Отец завещал, чтобы до могилы ты его нес на своих плечах".
Служитель аллаха проглатывает горькую пилюлю: завещание должно быть выполнено. Он взваливает покойника себе на плечи и с большим трудом, обливаясь потом, взбирается на холм. И все время думает, как отомстить за это унижение.
Тело опускают в могилу. Молла, по обычаю спускается в могилу, дабы устроить покойника "поудобнее", но неожиданно прикладывает ухо к устам покойника и громко восклицает: "Да, да я слушаю!".
Сын спрашивает: "Что ты услышал, молла?"
"Отец твой говорит, что из сотни ваших овец – половина – моя!".
Погодя вновь "отзывается" молла: "Да, да, я слышу!". И на вопрос сына отвечает: "Отец твой говорит, из двадцати ковров, что у вас дома, половина моя".
Сын не перечит: "Паду к ногам его, пусть не тревожится, все отдам".
Молла не унимается: "Да, да, я слышу, слышу! Хорошо, хорошо! Скажу и про лошадь".
Тут уж сын не выдерживает, срывается на крик: "Молла ами! Покойный отец мой, кажется, заговаривается, скорее насыпь ему в рот земли!".
Из былого. В Геранбое был богатый, родовитый мужчина по имени Гаджи Гасан. После революции у него отобрали все до нитки. Оставили только коня. А конь этот был незаурядный, с полуслова понимал хозяина. Однажды пришли и за конем... Гаджи Гасану тяжко отдать коня, с которым знавал хорошие и лихие дни, не может он собственноручно отдать поводья "представителям власти"... Стоя на веранде, опершись о перила, он говорит: "Ладно... забирайте". Пришедшие никак не могут поймать коня: они гоняются за ним, теснят к ограде, загоняют в конюшню, но не могут подступиться. Конь отбивается, взрывает копытами землю и налившимися кровью глазами как бы вопрошает: "Как же так? Хозяин сидит в стороне, а они надо мной издеваются!". Экспроприаторы поняли, что коня им не обуздать и сразили его выстрелом в лоб. В тот же миг, когда конь рухнул на землю, хозяин замертво упал на веранде. У него разорвалось сердце.
Сладость и горечь воспоминаний. Отец в очень редких случаях гневался на нас. И совсем не помню, чтобы он поднимал руку на мать или на детей. Самый большой наш проступок вызывал у него хмурое молчание. Однажды он очень сильно на меня разгневался, да так, что лучше уж побил бы.
Мы собрались перебраться на яйлаг.
Дорога, нырнув в речку, дальше наискосок через лес шла в гору. За речкой мы отпустили поводья лошадей. Наш гнедой в предвкушении приволья разгорячился. Вскачь я унесся на нем вперед. Оказывается, отец все это видел. "Что это за невоспитанность, – выговаривал он мне, – люди постарше тебя оказались в пыли, которую ты поднял! Зачем надо было их обгонять? Не мог коня сдержать?"
Я понял, что есть свои законы у дороги, и свои законы – у езды верхом...
С тех пор, и пешком и верхом, я не пытаюсь обскакать старших...
Отступление: Есть в нашем селе заядлый лошадник. На всю округу известна страсть Гаджибабы. Вообще-то говоря, в наших краях все любители коней. Но никто не чета Гаджибабе. В поисках породистого коня он может отправиться хоть на край света. И сейчас, когда дороги заполнили машины, автобусы, он ездит только на коне. И все высматривает хорошего коня. А его разговоры о конях – целый дастан. По его словам, однажды по дороге в Ленкорань и обратно он поменял восемь коней.
А как он в конях разбирается – об этом и говорить не приходится. "Стоит мне только посмотреть коня, – говорит он, – и я вижу его насквозь, даже его родословную. Когда садишься на настоящего коня – душа – поет!".
Четыре-пять лет тому назад он назвал мне цифру, которая показалась мне фантастической. Оказывается, к тому времени в его списке было тысяча сто шестьдесят коней... Сейчас, наверно, список этот перевалил за полторы тысячи. Но самое удивительное, что он помнит всех коней: "Если конь хоть один день был в моих руках, я узнаю его и через пять лет!".
... Все эти разговоры вызваны карабахскими конями. Красота их тронула сердца многих людей. И великий Пушкин описывал сражающихся верхом на карабахских конях....
Я направляюсь на знаменитый Агдамский конезавод и всю дорогу вспоминаю сказки и легенды, связанные с карабахскими конями.
Одним из любимых коней Наполеона был карабахской породы. Чрезвычайно любопытна история о том, как этот конь и обслуживавший его Ширзад попали в Египет, а отуда во Францию: впоследствии Ширзад был одним из любимых адъютантов Наполеона и до конца жизни находился при нем... Музыковед Фирудин Шушинский показывал мне фотографии потомков Ширзада, живущих в Шуше.
Не менее удивительна и другая история: судьба коня по кличке Заман в Англии. Конь этот был подарен английской королеве, но так никого к себе не подпустил и умер от тоски по родной земле.
Ранней весной зеленеют все низины Карабаха, подворье спортивной базы конезавода абсолютно ровная, без единой кочки, аккуратно подстриженная трава – любо-дорого глядеть. Нас встречает группа молодых жокеев.
Что ни говорите, но слова "конь – собрат игита" прошли тысячелетние испытания и подтверждены историческим опытом.
Мне кажется, одна из глав нашей истории должна быть посвящена коню.
Толику славы, которую снискали наши предки, надлежит отвести коню.
У меня всегда чувство острого сожаления вызывал эпизод в дастане о Кероглы, когда герой, не выдержав сорока дней, в канун последнего, открывает проем на кровле конюшни. В детстве я был убежден, не случись так, не попади в конюшню свет, не растаяли бы крылья Гырата и был бы он крылатым...
Здесь, в Агдаме, я смотрю на чистокровных коней, на их горящие глаза и убеждаюсь, что они в самом деле крылатые.
Мы останавливаемся перед одним из этих прекрасных животных. Своими копытами, головой, зубами он, кажется, готов сокрушить ограждение. Грудью он толкает железную дверь, зубами пытается раскрыть засов.
Служащие конезавода открывают засов, боясь, что конь покалечит себя. Он делает несколько шагов и останавливается, я глажу его лоб, гриву. Конь окончательно успокаивается и позволяет вновь поставить себя в стойло. Чудо как красив чистокровный карабахский конь! Я смотрю на коней и вспоминаю еще одну историю, связанную с этой землей...
... Путешественник, направляющийся в Шушу, около Агдама увидел большой табун, кружащийся вокруг одного надгробия.
Путешественник просит остановить фаэтон. Некоторое время он наблюдает за происходящим, а потом просит объяснить ему причину странной "карусели".
Табунщик объясняет:
– Это завещание похороненного здесь человека. Он был одним из знатных карабахских беков. Умирая, он завещал, чтобы каждый раз ранней весной табун гнали вокруг его могилы. Чтобы он мог слышать топот конских ног!..
Сейчас начался новый период в жизни карабахских коней. Восстановлена Панах-кала – крепость Панаха на Шахбулаге. Там создается центр конного туризма, и в скором времени от древней крепости протянутся к горам тропы для конных походов: горы Карабаха вновь услышат знакомое ржание родных коней, которое они ожидали столько лет.
Музей хлеба. Одна из моих работ, посвященных Карабаху, называется "Вода Шахбулага, хлеб Карабаха".
Связь воды Шахбулага и хлеба Карабаха совершенно не случайна. Связь эту я вновь почувствовал в Агдамском музее хлеба. Среди предметов, которые экспонируются в музее, есть обнаруженные в Шахбулаге огромные глиняные кувшины, вмещающие полтонны, а может, тонну зерна.
Как же возник этот не знающий аналога музей, как возникла сама идея его создания?
... В Агдаме была старая мельница "Од-дейирманы" (работающая на огне). Она давно не работала, почти развалилась, на ее развалинах выросло инжировое дерево. Но население относилось к разрушенной мельнице как к святому месту. Дело в том, что в голодные годы войны именно эта мельница помогла всем выжить. (Чувство благодарности к очагу, к камню, к земле!.. Как высока нравственность, которую сохранил народ!).
Мельница эта сейчас вся, целиком, превратилась в один из экспонатов.
В этом музее хранятся образцы пшеницы со всех стран, со всех материков. Сорта зерен, образцы снопов пшеницы из Англии, Швейцарии, Испании, Франции, скандинавских стран и многих других мест земного шара. Однако, один из самых поразительных экспонатов музея найден здесь, в Агдаме: окаменевшие зерна пшеницы... Им самое малое семь тысяч лет! Дстаточно этих окаменевших зерен, чтобы показать, сколь древен возраст земледельческой культуры в Карабахе в Кура-Аракском междуречье.
Возраст найденной здесь ступы с тремя выемками приблизительно таков же, как возраст окаменевшего зерна.
В музее хранится также глиняный садж для выпечки хлеба, который относят к III тысячелетию до нашей эры. Он найден в Нахичевани.
В музее демонстрируются три вида тендира (земляная печь для выпечки хлеба) и пять типов мельниц. Дойме-тендир – III-II тысячелетия до нашей эры; бадлы-тендир – V век до нашей эры и, наконец, тендир из кирпича, относящийся к III -VIII веку. Наряду с этим здесь можно увидеть разные мельницы: ручную (III-II века до нашей эры), водяную (VII век нашей эры), ветряную (в Азербайджане начала распространяться, начиная с XVII века), упряжную (средние века) и, наконец, вышеупомянутую мельницу с топкой, работавшую на силе пара.
Демонстрирующиеся в музее разнообразные виды наших злаков и других реалий земледельческой культуры охватывают всю территорию республики.
Например, три тысячи лет специальному приспособлению – кюльчабасан для нанесения узоров на хлеб; найдено оно на территории Казахского района. О чем говорит этот незамысловатый предмет – кюльчабасан? Он заставляет меня глубже почувствовать народную творческую жилку, которая во всем стремится найти прекрасное, – все сферы народного быта были пронизаны эстетическим отношением к миру. Хлеб из тендира, который живет не более одного дня, воспринимался не как нечто рядовое, обыкновенное, это была святыня, объект любования, он украшался, эстетизировался; так прививалось уважение к хлебу. Все сферы жизни, включая быт, освящались красотой – эти принципы народ хранит и оберегает.
