Текст книги "Врач-армянин"
Автор книги: Сабахатдин-Бора Этергюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
54
Джемиля дома нет. Значит, он со своей женой, с матерью своего ребенка готовится к соседской свадьбе. Там у него какие-то свои связи, свои отношения. Но как хорошо, что его нет. Как бы я могла увидеть его, говорить с ним?
Я думаю об этой Матлюбе. Простая необразованная женщина. Но ее любят, любит муж, она доставляет ему удовольствие, у них ребенок. Но ведь это мой муж! Что-то непонятное творится со мной. Я не люблю Джемиля, одна только мысль о ребенке от него приводила меня в ужас. И вот сейчас я испытываю что-то вроде ревности. Я ревную Джемиля? Нет. В сущности, речь идет об абстракциях: я – жена – должна ревновать мужа, изменяющего мне, я должна чувствовать себя оскорбленной. Так положено. И я подчиняюсь этим установкам, хотя на самом деле мы с Джемилем чужие люди, нам просто необходимо расстаться. Да, а деньги, финансовые дела моего отца… Если он и вправду теперь в чем-то зависит от Джемиля… Зачем я согласилась выйти замуж, зачем! Уж лучше бы осталась старой девой!
Но откуда у меня это чувство ущербности? Я чувствую себя так, будто даже эта Матлюбе, девица из публичного дома, лучше меня! Права была Сабире, когда однажды сказала, что я умна и красива, а веду себя порою, как побитая собака! Наверное, это потому что никто не любит меня.
Никто? Но ведь это неправда. МЛ Человек, который любит меня, а я мучаю его и себя, воздвигаю какие-то искусственные преграды между нами. Я мучаюсь, а Джемиль, не колеблясь, обманул меня и моих родителей.
Послезавтра. Я все буду знать. И тогда… Что тогда? Не хочу думать.
Надо приготовить чаршаф, плотный, попроще. Черный? Нет, он шелковый и не годится черный на свадьбу. Зеленый? Тоже выглядит слишком нарядным. Что делать? Элени не носит чаршаф. Элени. Конечно, у нее есть знакомые служанки. Завтра попрошу ее.
55
Сегодня утром заговорила с Элени о чаршафе. Чувствовала, что можно быть до некоторой степени откровенной.
– Знаешь, мне нужен попроще, но не грубый. Ну, такой, какие надевают по праздникам женщины из простонародья. Могла бы ты мне помочь?
Наверное, я все-таки говорила немного робко. Умница Элени ни о чем не стала расспрашивать и обещала сегодня же достать мне чаршаф.
– Нет ничего легче. Попрошу у Гюльтер.
– Кто это?
– Жена Мехмеда, нашего повара, я с ней знакома.
К вечеру Элени принесла чаршаф. Как раз такой, какой нужно.
Джемиль и сегодня не вернулся.
56
Долгожданное «послезавтра».
Надела чаршаф, закрыла лицо.
Сабире заехала за мной. Она тоже в простом, но нарядном чаршафе, лицо закрыто.
Мы велели кучеру ждать, а сами пошли по тихой пустынной дороге, ведущей к больнице Зейнеп Кямиль. Я волновалась.
– Ты помнишь, где этот дом? – спросила я, тронув руку подруги.
– Успокойся, – Сабире старалась ободрить меня. – У тебя пальцы совсем холодные, как лед. Конечно же, я помню.
Меня занимала эта Матлюбе, жена Джемиля. Из французских романов я знала, что такое публичный дом во Франции – аляповатая гостиная, полуголые девицы, бренчание на расстроенном рояле. Турецкий публичный дом? У меня это просто не укладывалось в голове. Мужчины-единоплеменники вызывали во мне скорее дочерние чувства; сама того не сознавая, я с трудом представляла себе их в роли пылких любовников; я могла побаиваться их, как побаивалась отца, но влюбиться всерьез не смогла бы.
Всеми этими соображениями я поделилась с моей Сабире. Она мне объяснила, что в заведении старухи Мунисо было всего человек пять девушек. Она очень старалась, чтобы в доме не было лишнего шума. У нее была постоянная клиентура. Посетители считались родственниками девушек. Откровенно говоря, такое ханжество показалось мне забавным. Стало быть, все на улице знали, что Мунисо – хозяйка публичного дома, но делали вид, будто девушки – что-то вроде приемных дочерей Мунисо, а приходящие к ним мужчины – их родственники. Кто-то ввел в этот дом Джемиля и он стал постоянным его посетителем. Но у него хватило ума не называться своим настоящим именем.
Мы вышли на нужную нам улицу и еще издали услышали, как бьют барабаны и пронзительно вскрикивают зурны. Мы увидели распахнутые настежь ворота. Конечно, двор, где справляли свадьбу, был ярко освещен, свет факелов отблесками вырывался на улицу.
– Погоди, Сабире, – шепнула я, – покажи мне сначала ее дом.
Мы прошли чуть дальше и увидели небольшой кирпичный дом. У меня забилось сердце. Дом, где протекала настоящая жизнь человека, волею судьбы связанного со мной. Нет, зачем лгать; не воля судьбы, а моя глупость и поспешность связали меня с Джемилем. Жизнь его со мной фантасмагорична и нелепа. Здесь он живет своей истинной жизнью. Как бы мне хотелось увидеть двор и внутреннее убранство дома.
И вдруг калитка широко распахнулась. Мы подались назад. Но никто не обращал на нас внимания. По улице сновали люди – и мужчины и женщины. Я успела разглядеть двор, заросший жимолостью, увитую плющом беседку, облицованный мрамором колодец с темно-зеленым колесом.
Из калитки вышла совсем молодая женщина с приятным округлым лицом, в светлом чаршафе. Она обернулась, глядя на кого-то во дворе.
– Дурмуш-ага! Дурмуш-ага! – окликнула она озабоченно и почтительно.
И вот следом за своей женой, настоящей женой, на улицу вышел Джемиль с ребенком на руках. Маленькая девочка, его дочь Кадрие.
Конечно, я узнала Джемиля. Но таким я никогда не видела его. Я привыкла к тому, что любая одежда выглядит на нем как-то мешковато, а сам он всегда казался и мне и маме неуклюжим, напряженным, угрюмым. Теперь передо мной прошел словно бы другой человек – складный, уверенный в себе, не лишенный мужской привлекательности, даже стройный. Шаровары, безрукавка-элек, черная, вышитая нарядным узором; черная феска очень шли ему. Он ласково улыбался малышке. Как-то мило он улыбался своему ребенку, смешливо и смущенно. От улыбки глаза его сжимались и казались совсем раскосыми.
Супруги с дочуркой прошли в соседний двор – на свадьбу.
На миг я позавидовала этой Матлюбе, которой доступна какая-то простая, естественная и непритязательная жизнь, какая-то простонародная, народная жизнь. Хотя, конечно, я снова все идеализирую, а жизнь Матлюбе и ей подобных далеко не идеальна – сплетни, узкий круг, суеверия, страх перед новизной и переменами, презрение ко всем, кто живет иначе; мелочные дрязги – так живут наши простые горожанки. Думаю, так живут бедняки и даже люди среднего достатка во всем мире.
Я овладела собой.
– Сабире, – сказала я, – пройдем на свадьбу, осторожно порасспросим о них.
Сабире взглянула на меня испытующе, пожала мне тихонько руку.
– Ты молодец, Наджие, держишься!
У ворот теснились молодые парни. Они смотрели, как танцуют женщины и девушки. Нам уступили дорогу. Мы прошли во двор. Здесь было много народа. Джемиля и его жену мы уже не увидели. Наверное, они прошли в дом. Мы тихо присоединились к болтающим кумушкам. Они хвалили свадьбу; говорили, что еще будут бороться борцы-пехливаны; что вчера хорошо прошел женский праздничный свадебный вечер – кына-геджеси – «ночь хны».
Я начала волноваться. Как найти повод для расспросов о жене Дурмуша-Джемиля? Между тем, Сабире уже задала несколько обычных вопросов любопытной гостьи. Ей отвечали. Я напряженно смотрела, ожидая, что Дурмуш или его жена покажутся во дворе.
Наконец мне повезло. Матлюбе с ребенком на руках вышла из дома и скромно присела на корточки в углу двора. Я подтолкнула Сабире локтем. Сабире задала еще несколько ничего не значащих вопросов. Я умирала от нетерпения. Но вот Сабире спросила, кто эта скромная молодуха в уголке.
И тут ей во всех подробностях расписали судьбу Матлюбе. Женщины были хорошего мнения и о ней и о ее муже Дурмуше. Кумушки охотно повторили все то, что поведала Сабире словоохотливая прачка.
Сабире еще что-то спросила, уже не имеющее отношения к примерным супругам Дурмушу и Матлюбе. Затем мы отошли от кучки женщин. Затем потихоньку, пользуясь общей свадебной суетой, выскользнули на улицу.
Я заметила, что женщины, хотя и знали, что Матлюбе жила в публичном доме, не осуждали ее. Вот она, народная доброта. Но она тесно связана с народной жестокостью, негибкостью. Сироту Матлюбе, которую судьба забросила в публичный дом, эти женщины не осуждали; но они никогда не поняли бы моих чувств и осудили бы меня за то, что я отказывала Джемилю, своему мужу, в интимной близости.
Снова мы шли по сплющенным булыжникам мостовой, над оградами нависали темные ветви садовых деревьев.
– Сабире, – спокойно обратилась я к подруге, – ты могла бы сейчас завезти меня к маме, а потом заехать ко мне и предупредить Элени, что я сегодня ночую у матери? Эта девушка очень предана мне, я не хочу, чтобы она тревожилась.
Сабире пообещала выполнить мою просьбу. Мы опять шли молча. Но вот она осторожно заговорила.
– Я думаю, тебе не стоит сразу поднимать вопрос о разводе, огорчать мать.
– Я и не собираюсь на что-то решаться, очертя голову, – ответила я, сама удивляясь своему спокойствию. – Сначала узнаю у мамы, насколько тесно дела отца сейчас связаны с делами Джемиля. На днях я заеду к тебе и все расскажу. И не беспокойся за меня. Во всем, что касается Джемиля, больше не существует мнительной, нервной, виноватой Наджие. Виновен только он один. Когда он женился на мне, он скрыл, что женат, что имеет ребенка.
Я заметила, что Сабире поглядывает на меня с любопытством. Значит, во мне действительно произошла какая-то перемена. Да, я почувствовала себя свободной от всех своих угрызений совести, от всех сомнений и колебаний, от безудержного самообвинения. Я думаю, это произошло еще и потому что я узнала: Джемиль уже был женат, когда попросил моей руки. Если бы его связь с Матлюбе была вызвана именно разочарованием во мне, моей неприязнью к нему; я бы, наверное, еще помучила себя. Но теперь я все понимала – наверняка он любит свою жену, брак со мной всегда оставался для него не более, чем сделкой. Он презирал меня, сумасшедшую; презирал моих родителей; но в то же время он считал, что имеет полное право спать со мной. Возможно, он собирается развестись со мной, когда его финансовое положение окончательно упрочится. Возможно, он разорит моего отца; нет не со зла, просто потому что это будет ему выгодно. Впрочем, отец не из тех, кто позволит ездить на себе верхом. Я вспомнила, как Джемиль упрекал меня за непомерные, по его мнению, траты. Он осмеливался! Но я не хочу осуждать его. Это все равно что осуждать животное за то, что оно ведет себя так, а не иначе. Джемиль полагает, что он в своем праве, такова его психология, такое воспитание он получил. С ним надо говорить на его языке. Не надо пускаться в рассуждения, не надо ничего ему объяснять, надо просто говорить с ним на его языке.
57
Сабире привезла меня к маме, но сама входить в дом не стала. Хюсейн, старый слуга отца, впустил меня, я вошла в дом, где выросла, в дом моих родителей. Я никогда не была особенно откровенна с мамой, но почувствовала внезапное желание поделиться с ней.
«Но нет, – убеждала я себя, – не надо ее огорчать. Ведь и она и отец чувствовали, что что-то не так, когда Джемиль посватался. В сущности, они понадеялись на мою искренность, они хотели, чтобы я поступила согласно своему желанию. Но я, увы, не была тогда правдива даже наедине с собой».
Вот с какими мыслями я вошла к маме. Она встревожилась, увидев меня, вечером, поздно, в таком чаршафе. Наверное, она подумала, что я решилась на очередной взбалмошный поступок, поссорилась с мужем, убежала от него. Бедная мама! Еще никогда я не мыслила так трезво, как сейчас.
Все-таки я решила поделиться с мамой. Что-то мне подсказывало, что она станет моей сообщницей. Мое спокойствие подействовало на нее благотворно. Конечно, она начала возмущаться поведением Джемиля. Мне захотелось повозмущаться вместе с ней, но я сдержалась. Я понимала, что если сейчас начну возмущаться, горячиться, это будет проявлением моей слабости, а я сильный человек.
– Развод! – восклицала мама. – Немедленно! Я не дам ему издеваться над тобой. Как хорошо, что ты не забеременела.
Я не стала говорить маме, что, в сущности, не живу с Джемилем. Если дело обернется так, что он сам это скажет, ему никто не поверит, ведь он так серьезно обманул нашу семью, теперь его словам не будет веры.
Мама уже хотела позвать отца, все рассказать ему, но я ее остановила.
– Подожди, мама. Развестись я всегда успею. Лучше расскажи мне, если знаешь, какие сейчас у отца дела с Джемилем? Я боюсь, как бы мой скоропалительный развод не повредил делам отца.
Вот что я узнала от мамы. Отец считает, что война продлится долго; возможно, даже затянется на несколько лет. Я невольно вздрогнула, представив себе несколько мучительных лет, в течение которых люди гибнут и гибнут. Но мама мыслила более практически, ее волновала судьба только близких ей людей, то есть судьба отца и моя судьба. Оказалось, что отец и Джемиль собираются провернуть несколько операций по скупке и перепродаже пшеницы, сахара, фасоли, ведь все это будет дорожать. Операции эти, скажем осторожно, не вполне законны; и Джемиль, конечно при желании может, что называется, подставить моего отца.
– Видишь, мама, значит, пока лучше не разводиться.
– Но как же ты? – мама посмотрела на меня с тревогой. – Я не хочу, чтобы ты оставалась с этим обманщиком!
– Не тревожься, мама, я сумею за себя постоять. Ведь не только отец зависит в какой-то степени от Джемиля, но и сам Джемиль находится в зависимости от отца. Я скажу Джемилю, что все знаю о его жене и дочери, но буду молчать, если он будет честен с отцом, и, конечно, никакие супружеские отношения с этого дня невозможны. Отныне я просто свободная жилица в его доме. Думаю, Джемиль примет мои условия. Ведь если будут знать, что он женат на девчонке из публичного дома, вряд ли это укрепит его репутацию. А ты пока внуши отцу, чтобы он не так уж доверялся Джемилю, только будь осторожна, чтобы отец ничего не заподозрил. Я не хочу огорчать отца, я мало радости приносила ему до сих пор.
– Ты умница, Наджие, – мама посмотрела на меня открытым доверчивым взглядом. – Но мне кажется, ты даже рада тому, что произошло. У тебя и прежде не ладилось с Джемилем?
– Да нет, было обыкновенно. Я ведь никогда не предполагала, что между нами возможна какая-то страстная любовь.
Мама вздохнула. И вдруг неожиданно спросила смущенно, тоном неопытной девочки, которая задает вопросы более опытной подружке; таким тоном, наверное, я беседую с моей Сабире:
– Наджие, у тебя есть кто-нибудь? – тут она смутилась и отвела глаза.
Я никогда не видела ее такой и почувствовала к ней такую нежность. Я наклонилась к ней и поцеловала. Поцелуй пришелся в голову с уже поредевшими волосами.
– Нет, мама, у меня никого нет. Я еще молода, моя жизнь еще наладится. Пока подумаем о том, чтобы не пострадал отец, ведь благосостояние нашей семьи зависит от него.
Мама снова вздохнула и согласилась со мной. Еще она сказала мне, что отец и без того не во всем доверяет Джемилю.
О моем М. я ничего не стану говорить – ни маме, ни Сабире. Здесь я все буду решать сама, одна, без чьих бы то ни было советов. Это касается только меня. Ну… и его, конечно. Уже сидя в экипаже, я тихонько засмеялась, все равно никто не слышит и не видит.
58
Джемиль еще не вернулся. Наслаждается семейной жизнью. Надо собраться с силами. Я должна выиграть этот поединок. В самом крайнем случае – развод. Хотя, конечно, я буду себя чувствовать свободнее в доме своего номинального мужа. Если я вернусь к родителям, мама снова начнет опекать меня, я снова сделаюсь вялой, бездеятельной, нерешительной. А сейчас я словно проснулась, бодрая, решительная. Вот, узнала о том, что отец хочет нарушить закон, наверняка его действия приведут к взвинчиванию цен; но я не собираюсь мучить себя бесплодными угрызениями совести. Хотя, может быть, это и дурно, надо сохранить в себе хоть что-то от прежней Наджие.
Как медленно тянется время! Но почему я так спешу? Боюсь, что мой пыл угаснет, не разгоревшись?
Спасибо, Сабире. В сущности, я многим ей обязана. Да, многим.
59
Джемиль вернулся. Приехал к ужину.
– Нам нужно поговорить, отец просил, чтобы я кое-что передала вам.
Почему я выдумала это, об отце, который, конечно же, ни о чем не просил меня? Просто меня осенило – внезапное озарение – если я сошлюсь на отца, Джемиль уже не станет отказываться от разговора.
– Здесь? – спросил он, поведя головой.
Он словно бы сомневался, стоит ли говорить в столовой.
– Да, – ответила я спокойно, – ведь Мехмед уже ушел, а Элени сейчас уберет со стола и пойдет в свою комнату.
(У Элени маленькая комнатка рядом с кухней. Там она и глажением занимается.)
Я заметила, что угрюмый взгляд Джемиля выразил некоторое любопытство. Его, кажется, удивил мой спокойный тон.
Джемиль снова прежний Джемиль – мрачный, в мешковатом сюртуке.
Элени убрала со стола.
– Вы свободны, Элени, – сказала я.
Мы с Джемилем остались одни. Столовая не так уж обширна, но мне она вдруг показалась большим и неуютным помещением.
– Что отец просил передать? – Теперь у Джемиля такой вид, что сразу становится ясно, он вовсе не расположен вести со мной обстоятельные беседы.
Теперь все зависит от меня. Я должна быть сильной.
– Я узнала о том, что вы женаты, – стараюсь говорить быстро, но не настолько, чтобы он заподозрил растерянность. – Я знаю, на ком. У вас ребенок. Вы уже были женаты, когда попросили моей руки. Вы скрыли. Я думаю, вам бы не хотелось, чтобы обо всем этом стало известно моему отцу.
Больше всего я боялась, что Джемиль начнет упрекать меня, перечислять мои недостатки, ругать за расточительство, а то еще и вспомнит, что я не живу с ним. Разговор утратит целенаправленность, сделается сумбурным и мелочно-нелепым.
Но, очевидно, мои спокойствие и уверенность подействовали и на Джемиля. Он молчал. Его смуглые ладони тяжело лежали на столешнице, покрытой светлой скатертью, – сильные руки человека, которому приходилось много работать. Я тоже спокойно молчала.
Я обратилась к нему на «вы», подчеркивая, что наши отношения теперь станут другими. Я сомневалась, поймет ли он. Он понял.
– Чего ты от меня хочешь? – сдержанно и глухо прозвучал его голос в неуютном пространстве комнаты.
Я и не ожидала, что он будет говорить со мной вежливо и мягко. Я решила поставить свои условия все тем же спокойным тоном, без малейшей издевки, не горячась.
– Я предлагаю вам следующие условия: всякие отношения между нами прекращаются раз и навсегда. К моему приданому и к деньгам, которые отец положил на мое имя, вы также не имеете отныне никакого отношения. Мы живем в этом доме, но мы друг другу – чужие. Ежемесячно вы выплачиваете мне… – я назвала небольшую сумму; не хочу, чтобы он считал меня слишком уж поумневшей; иначе может заподозрить, что я с кем-то советуюсь. – Если вас устраивают мои условия, я ничего не скажу родителям. Я не собираюсь мстить вам, не хочу вам зла. Мы просто чужие друг другу. Я полагаю, спустя какое-то время мы должны спокойно, без скандала развестись. Я думаю, в течение года мы сможем уладить вопрос о разводе.
Я замолчала.
Джемиль выслушал меня, не перебивая. Это добрый знак. Что теперь?
– Я согласен, – вдруг произнес он грубо, но спокойно. При этом он поднял глаза и посмотрел прямо мне в лицо. Какой это был взгляд! Пронизывающий, тяжелый, умный и беспощадный взгляд человека, способного на многое, даже, быть может, и на убийство. Взгляд человека, знающего, что такое страсть, телесная страсть, во всяком случае. Я подумала, что он наверняка влюблен в эту девчонку из публичного дома и, наверное, она хороша в постели. Я заметила, что когда я наедине с собой (а сидя с Джемилем за одним столом, я все равно оставалась наедине с собой, мои чувства были для него закрыты), меня порою посещают какие-то странные мысли, кажущиеся мне самой циничными и холодными, рассудочными. Хотя рассудочность не свойственна мне.
Я выдержала взгляд Джемиля. Мы договорились, что положенные мне деньги он будет ежемесячно переводить в банк на мое имя. Он сказал, что закончит дела с моим отцом и тогда мы разведемся.
Каких усилий мне стоило спокойно уйти из комнаты, быть равнодушной и холодной. Ведь в душе я торжествовала. Победа! Победа!
У себя, запершись на засов, я быстро разделась, накинула пеньюар, распустила волосы. Я улыбалась, мне было весело. Я чувствовала такое возбуждение, как будто мне предстояли какие-то веселые приключения, развлечения. Даже овладевшая мной усталость была радостной.
Я поспешила лечь в постель. На этот раз я не погрузилась в чтение. Я не могла себе позволить уйти с головой в мир вымысла, мне нужно было обдумать мою реальную жизнь.
Постепенно я почувствовала, что беззаботная торжествующая улыбка сбежала с лица, уступив место выражению задумчивости и даже тревоги.
Конечно, я могу быть убеждена, что я так хорошо все продумала и вот именно поэтому Джемиль принял мои условия. Но так ли это на самом деле? Не слишком ли быстро и легко он согласился? Что за этим стоит? Пока ничего не могу предположить. Но на всякий случай буду настороже.
