Текст книги "Врач-армянин"
Автор книги: Сабахатдин-Бора Этергюн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
19
«И тут появился Джемиль» – написала я. Но ведь это неправда. Джемиль вовсе не появился внезапно. Он довольно давно служил в конторе моего отца. Джемиль был терпелив и старателен. Он все силы положил на то, чтобы овладеть ремеслом бухгалтера, и мой отец считал его одним из своих самых лучших служащих. Джемиль охотно соглашался на сверхурочную работу и не требовал повысить жалованье.
Несколько раз мне приходилось сталкиваться с Джемилем; то есть я его видела, слышала, как он о чем-то говорил с отцом. Вот и все.
Мне и в голову не приходило причислить Джемиля к своим возможным женихам.
Джемиль родился и вырос где-то на западе Малой Азии в захолустном городишке. В школе он выучился читать, и заучивание наизусть сур Корана воспринимал, как что-то досадное и докучное. Еще бы, ему ведь не объясняли смысл прочитанного. Таких учителей, как моя тетя, у него никогда не было. В школе мальчиков колотили палкой по пяткам. Да и дома Джемилю приходилось не слаще. Семья была большая; отец, промышлявший извозом, часто болел. Я заметила, что Джемиль и сейчас любит каленый горох и медовые рожки – простонародные лакомства его детства.
Ни с кем из своих родных Джемиль никогда не знакомил меня. То ли он стыдится их, то ли понимает, что пока он зависит от моего отца, не следует демонстрировать многочисленных родственников. Я знаю, у Джемиля есть братья и сестры, родители его умерли.
Джемиль приехал в Истанбул на свой страх и риск без гроша, необразованный, неотесанный, дома его семья жила скорее крестьянской жизнью, нежели городской. Какое-то время Джемиль работал грузчиком в порту, самостоятельно изучил французский язык; в конторе моего отца прошел путь от прислужника-метельщика до главного бухгалтера. В сущности, его жизненный путь имеет много сходства с жизнью моего отца.
Иногда Джемиль кажется мне стариком, а ведь он вовсе и не стар; он старше меня меньше, чем на десять лет.
Джемиль, вероятно, толковый финансист. Благодаря его смекалке, отец провел в год Балканских войн несколько удачных финансовых операций. Одно время меня волновал вопрос – насколько честно были проведены эти операции? Глупый в общем-то, вопрос. Что я могу знать о честности при совершении денежных сделок? Ничего. Если даже мой отец и Джемиль не были абсолютно честны, то, во всяком случае, они не были хуже других, а другие отнюдь не были ангелами. Так я думаю.
Джемиль купил и обставил небольшой дом (тот, где мы и живем сейчас). Дом двухэтажный, как хорошо было бы жить там не с Джемилем, а с кем-нибудь другим, но… пустые мечты, как всегда.
Вскоре после того, как Джемиль купил дом; отец узнал, что Джемиль собирается жениться. Помню, отец сказал об этом маме, та грустно вздохнула; она всегда вздыхала, когда до нее доходила весть о чьей-либо женитьбе или замужестве. Мои родители еще не знали, что Джемиль намеревается вступить в брак со мной.
Джемиль решил прибегнуть к услугам свахи. Кажется, он считал неделикатным – прямо сказать отцу о своем намерении.
Сваха обо всем сказала моей матери. Мама поспешила сообщить отцу. А отец… Отец немного растерялся. То он готов был выдать меня замуж за кого угодно, хоть за простого ремесленника, а теперь, когда впервые просили моей руки, это застало отца врасплох. Странно, но он, страстно желавший моего замужества; оказывается, совсем не мог себе представить меня замужней женщиной, и каким должен быть мой муж, отец не представлял себе. Джемиль был человеком деловым, способным, мог еще многого добиться. Отец знал его как человека воздержанного, порядочного; знал, что он здоров. Казалось бы, никаких препятствий к заключению брака не находилось. И все же отец никак не мог оправиться от растерянности. Наконец он принял самое что ни на есть мужское решение: пусть мать определит мою судьбу.
Мама тоже была смущена. Она очень осторожно рассказала мне о предложении Джемиля. Я видела: она боится, что я разозлюсь, расплачусь горькими слезами, заупрямлюсь. Но ничего такого не произошло. Мама еще не кончила говорить, а я уже вжилась в свою новую фантазию, материал для которой я, конечно же, почерпнула из романов.
Мне вообразился страдающий от деспотизма моего отца, беззаветно влюбленный в меня человек; пусть он не получил должного образования, зато он способен испытывать сильные чувства; я буду внимательна к нему, я помогу ему восполнить пробелы в его образовании, мы будем беседовать о прочитанном. Вот какие у меня появились мысли. Разумеется, ничего нет проще, чем посмеяться над собой тогдашней. Но стоит ли? Да, теперь я чуть получше разбираюсь в обыденной жизни, но все равно я слишком многого не знаю. И разве, утрачивая наивность, мы не утрачиваем чистоту души? Стоило бы о такой утрате пожалеть!
Итак, я не закапризничала, не рассердилась, а скромно спросила:
– Можно мне с ним поговорить?
Я увидела, как мама обрадовалась, и тогда я испытала удовольствие от своего скромного и достойного поведения. Никогда еще я не видела маму такой радостной. Она поспешно пообещала мне, что скоро мы встретимся в гостях у одной из ее старых приятельниц.
20
Мамина приятельница и ее престарелый супруг жили в довольно ветхом доме. Европейской мебели там не было. На полу в гостиной – персидский ковер, на тахте – красное бархатное покрывало. Пожилая служанка принесла кофе на серебряном подносе старинной чеканки.
Я сидела рядом с мамой, скромно склонив голову, но за этой смиренной позой скрывалась радостно возбужденная душа. Чему я радовалась? Тому, что наконец-то моя жизнь изменится. Я стану замужней женщиной, испытаю новые чувства.
Джемиль сидел напротив нас и молча прихлебывал кофе. Я потихоньку разглядывала моего будущего мужа. Худощавый, он казался неуклюжим. Новый костюм сидел на нем мешком. Вероятно, и феска была куплена новая и топорщилась как-то смешно. Я поняла, что его темные волосы зачесаны назад. Кажется, волосы у него были хороши. Да они и сейчас разве плохие? Только все равно я не могу себя заставить прикоснуться к этим волосам.
Вот Джемиль поднял голову. Глаза у него темнели как-то смутно из-под тяжелых век. Очень заметны были морщины на смуглом лице. Это не были морщины старости, но обычные морщины крестьянской зрелости, крупные, резкие.
Что я чувствовала? Попробую сама себе объяснить.
Прежде всего – собираясь встретиться с Джемилем, я воображала, что я не только более образованна, чем он, но и чувства у меня богаче и тоньше. Я не отдавала себе отчета в том, что смотрю на него сверху вниз. Мне и в голову не приходило, что и он может относиться ко мне точно так же. А ведь все так просто – ему, самолюбивому человеку, уже кое-чего добившемуся в жизни, вовсе не хотелось, чтобы какая-то взбалмошная девчонка поучала и воспитывала его. Напротив – это он думал, что, вступая в брак со мной, делает мне одолжение, мне и моим родителям. Джемиль уже приобрел свой жизненный опыт, сделал свои выводы; а я, в сущности, собиралась опровергать эти его выводы, внушать ему свои мысли и чувства. И дело было совсем не в том, что в обыденной жизни Джемиль был опытнее меня. Ведь и я успела прожить на свете почти восемнадцать лет, и я накопила некий опыт, обобщила свои впечатления, сделала выводы. Просто мы – Джемиль и я – никак не совпадали друг с другом и потому ничего не могли друг другу дать. Это даже странно – два человеческих существа, вполне могущих соединиться телесно, абсолютно несоединимы духовно.
Я посмотрела прямо ему в глаза. И вдруг ощутила свою беспомощность. Я ничего не могла сказать ему взглядом; я не понимала, что говорит выражение его глаз. Мне стало не по себе. Мне захотелось, чтобы его губы задвигались, чтобы он произносил слова. Может быть, тогда мы сможем что-то сказать друг другу?
Взгляд мой скользнул чуть вниз. Я заметила, что Джемиль смущенно сплетает и расплетает свои сильные, крупные и длинные пальцы. Это меня тронуло. Хотя сейчас я думаю, что это тронуло меня именно как проявление слабости. А слабость Джемиля означала мою возможность доминировать, чувствовать себя сильной. Почему смутился Джемиль? Он вовсе не был слабым человеком, он сильный, я знаю. Предполагаю, что, глядя на меня, он угадал мою взбалмошность, и опасался, что я все испорчу какой-нибудь глупой выходкой, и тогда все его надежды на помощь моего отца пошли бы прахом. Ради справедливости добавляю сейчас, что, возможно я ошибаюсь, и смущение Джемиля было вызвано какими-то иными причинами.
И еще одно: я ощутила, что присутствие этого человека заставляет меня держаться спокойно, серьезно, даже несколько скованно, говорить мало; что вообще-то не было мне свойственно.
Но заговорила я первая.
– Прекрасная работа, не правда ли, эфенди? – я указала на серебряный поднос.
– Да, красиво, – ответил он.
Затем опустил руку и ногтем постучал по серебру. Мне этот жест показался забавным. Я хотела было сдержать улыбку, опасаясь, что Джемиль истолкует ее как насмешку над ним; но все же решила, что ему будет приятно, если я улыбнусь дружески. И улыбнулась.
Он тоже улыбнулся. Обычно люди, когда улыбаются, хорошеют. Джемиль не составлял исключения. Улыбка его выражала добродушие и какое-то неожиданное озорство. Я подумала, что, должно быть, в детстве он был озорным мальчишкой. Мысль о том, что этот взрослый мужчина был мальчиком, заставила меня снова улыбнуться. Многих людей трудно представить себе детьми.
Джемиль сказал, что слышал о моей образованности. Я покраснела. Ему это, кажется, понравилось.
– А вы любите читать? – спросила я.
Конечно, это был глупый вопрос. Джемиль улыбнулся, как улыбаются взрослые лепету ребенка, не вникая особенно в смысл; и ответил, что у него мало времени остается на чтение. Но тут же добавил, что читает газеты.
– Выпейте еще кофе, – любезно предложила Джемилю мамина приятельница.
Он охотно взял чашку. Я поняла, что наш разговор нелегко дается ему, он боится сказать что-то не то.
Мама и ее приятельница исподволь взяли нить беседы в свои надежные женские руки. Они принялись наперебой говорить Джемилю о моей застенчивости; о том, как в наши дни легко выдумать о честной и порядочной девушке бог знает что, только потому, что она скромная, образованная и не хочет выходить замуж за кого попало. Мне было неловко. Щеки мои горели. Джемиль молча кивал.
И вдруг я почувствовала, что он как-то странно смотрит на меня. Такое я испытывала впервые. Я не понимала, в чем суть этого взгляда, но это не было простое восхищение моей красотой; это было нечто тревожащее меня, одновременно и пугающее и бессознательно влекущее. Теперь-то я давно поняла, Джемиль посмотрел на меня взглядом опытного сильного мужчины; прикидывая, хороша ли я буду в постели. Во взгляде его блеснуло какое-то удовлетворение, которое показалось мне животным и неприятным; но это, наверное, был самый обычный мужской взгляд. Но мне все равно неприятно. Я не хочу, чтобы на меня смотрели как на животное, пригодное для телесных забав. Это унижает мое человеческое достоинство. А может быть, я просто холодная женщина? Уже много раз за время моего замужества я задавала себе этот вопрос.
Мама ласково напомнила мне, что нам пора домой. Я послушно поднялась, вежливо простилась с маминой приятельницей и с Джемилем. Я чувствовала, что моя вежливость производит на него приятное впечатление, и мне это было приятно.
Мама прощалась с ними обоими многословно, выражая надежду на новые встречи.
Джемиль простился сдержанно и очень почтительно. Он по-европейски поцеловал мне руку. У него были чуть влажные губы, это прикосновение взволновало меня.
Дома, когда я уже переоделась, расчесала на ночь волосы, и прилегла с книгой (впрочем, не помню, какую книгу я хотела читать в ту ночь), дверь моей комнаты приоткрылась и вошла мама.
– Ты еще не спишь, Наджие? – нерешительно спросила она, останавливаясь в дверях.
Я все еще испытывала желание быть послушной, даже покорной. На самом деле я вовсе не такова, но желание быть такой частенько находит на меня. Я поспешно приподнялась, спустила ноги с постели, села, отложив книгу. Нерешительность в голосе мамы смутила меня.
– Я не сплю, мама, не сплю. Что-нибудь случилось?
– Ничего. Просто хотела бы поговорить с тобой.
– Да, да, конечно.
Я поднялась. Мы сделали несколько шагов навстречу друг другу. Присели на постель.
– Тебе понравился Джемиль? – спросила мама, помолчав.
Я совсем не хотела сейчас лгать ей и молчала, опустив голову. Она ласково провела ладонью по моим волосам, привлекла меня к себе и поцеловала в щеку.
– Я понимаю, – начала мама, – Джемиль – простой необразованный человек, – она говорила извиняющимся тоном, мне захотелось успокоить ее, ободрить. – Но твой отец, Наджие, сказал, что из Джемиля будет толк. – Мама чуть отстранилась и посмотрела на меня испытующе.
– Да, кажется, он незлой человек, – пробормотала я.
– Милая Наджие, мы с отцом – не вечны. Не дай бог что-нибудь случится, ты останешься одна…
– Мама, не говори так! – перебила я.
Я совершенно искренне не хотела слышать подобных речей. Дело в том, что когда-то в детстве я тайком мечтала, что с отцом и матерью что-нибудь случится, и я останусь одна. Я не представляла себе, что же может произойти дальше, мне просто хотелось остаться одной. Я всегда понимала, насколько дурны эти мои мечты и старалась всячески подавлять их.
– Не говори, не говори, – грустно передразнила меня мама. – Все может случиться.
– Я согласна выйти замуж за Джемиля, – быстро произнесла я.
– Да что ты мне здесь играешь в послушную девочку! – мама немного рассердилась. – Никто тебя не принуждает выходить замуж!
Я давно заметила, что мама очень точно угадывает, определяет некоторые дурные мои свойства. Например, она может заметить, когда я притворяюсь не такой, какая я на самом деле. Но, с другой стороны, а что плохого в таком притворстве? Я ведь и вправду хочу стать лучше…
– Я не влюбилась в Джемиля, – сказала я. – Но, думаю, мы с ним сможем ужиться.
– Значит, ты хочешь выйти за него замуж? – мама смотрела на меня.
И вдруг я догадалась: и отцу и ей страшно принимать решение. Когда встал вопрос о том, выдавать ли меня замуж за Джемиля, отец испуганно отстранился и все возложил на мать. Но и маме страшно. И вот она хочет, чтобы я сама решила свою судьбу.
В сущности, чего мне хотелось? Изменить свою жизнь? Я никогда не умела просчитывать наперед. Да, просто изменить свою жизнь. И для этой перемены представлялась возможность: замужество.
– Да, – твердо ответила я. – Хочу выйти замуж за него.
Мама вздохнула.
– Ты уверена? – спросила она. – Мы ведь не заставляем тебя.
Я понимала, что она боится: вдруг я буду несчастна в браке. Тогда она будет всю жизнь мучить себя. Но я уже чувствовала, что я не из тех, которые всю свою жизнь терпят одно и то же страдание. Я уже тогда знала, что моя жизнь будет представлять собой цепочку перемен. Надо только быть чуть более терпеливой…
– Я уверена, что мы с Джемилем сможем жить вместе, – я взяла маму за руку и нежно погладила.
Мама снова вздохнула, снова поцеловала меня в щеку и ушла.
21
Начали готовиться к свадьбе. Мама принялась знакомить меня с моим чеизом – приданым. Отец сделался ласков со мной и с мамой. Он то и дело заводил разговоры о том, что прежде с замужеством и женитьбой справлялись куда легче, нежели теперь. Судьбу молодых часто решали родители и при этом ухитрялись учесть все – и характеры будущих супругов и их имущественное положение, потому и браки выходили счастливыми. Отец усмехался и напоминал маме о том, как он вошел в комнату новобрачных и поднял покрывало, а мама, которой еще не было тринадцати… Тут мне становилось смешно, я прыскала. Мама, притворяясь сердитой, прерывала отца и просила его уйти и не мешать нашим женским делам. Отец радостно смеялся и послушно уходил. Пожалуй это были счастливые дни. Родители решили, что до свадьбы я не буду видеться с Джемилем. Это меня вполне устраивало. Откровенно говоря, я боялась, что если еще увижусь и поговорю с Джемилем, то просто раздумаю выходить замуж и откажу ему. Я понимала, что если после все-таки захочу выйти замуж, мама уже не сможет найти мне жениха.
А пока я с удовольствием перебирала и рассматривала все то, что составляло мое приданое. Впрочем, помимо различных предметов обихода и одежды, отец дал за мной деньги. Крупная сумма была положена в банк на мое имя. В брачном договоре по настоянию отца указывалось, что эти деньги, так же как и приданое, принадлежат мне. В случае развода я могу взять все свое приданое и деньги; кроме того, Джемиль обязан будет выплачивать мне определенную сумму из своих доходов. Казалось бы, все эти условия были невыгодны Джемилю и унизительны, но он согласился. Он правильно полагал, что та помощь, которую окажет ему мой отец, искупает все унижения и невыгодные пункты брачного договора.
Развод? Это нереально. Я даже не знаю, как это делается. Как бы я могла пойти против всех – против родителей, против Джемиля, ведь никто из них не хочет развода. Самое парадоксальное то, что и я не хочу. Почему? Потому что я ленива и несамостоятельна? Нет, иногда мне кажется, что просто потому что еще не пришло время. Когда же оно придет и придет ли? Думаю, да. Более того, мне кажется, тогда мы все будем этого желать – и мои родители, и Джемиль, и я, разумеется.
Но я отвлеклась. Итак, о моем приданом. Я и не предполагала, что мама столько скопила для меня. Кольца, серьги, браслеты – все это золотое, массивное, унизанное рубинами и бирюзой. Ковры – это покупал отец. Он объяснял мне, что это настоящие персидские ковры.
– Эх, ты ничего не понимаешь! – восклицал он.
Я покорно наклоняла голову. И правда – разве я понимала, как нелегко было скопить для меня все эти дорогие и красивые вещи.
Посуда – медная, золотая, серебряная, фарфор. Атласные стеганые одеяла, подушки, перины, половики и покрывала, мутаки – тугие подушки для тахты. Отрезы атласа, бархата и шелка. Все это было переливчатое, яркое и такое нежное, приятное на ощупь. А одежда – легкие халатики-энтари, узорчатые вышитые головные платки-йемени, чаршафы, ферадже старинного покроя; крытые атласом шубы; парчовые, шелковые, бархатные платья.
Все это перевезли в новый дом, купленный, как я уже говорила, Джемилем. Он тоже деятельно готовился к свадьбе. Купил в огромных количествах муку, масло, сахар, пряности, рис. Пожалуй, я должна была бы запомнить точно, в каких именно количествах он все это купил; ведь с тех пор он столько раз попрекал меня, сетуя на то, как он потратился на свадьбу.
На свадьбе были какие-то наши дальние родственники. Приехали и родственники Джемиля. Но, по-моему, он даже ни с кем из них не познакомил меня. На его родственниц мне, кажется, указала мама. Это были простые бедные женщины, они стеснялись, оказавшись на такой богатой свадьбе.
Мы с мамой поездили по магазинам и обновили и мой европейский гардероб.
Приходили с поздравлениями и мамины приятельницы и их дочери – мои сверстницы. Велись какие-то бестолковые, на мой взгляд, разговоры, которые я теперь даже не в состоянии воспроизвести, я слушала-то их вполуха.
Джемиль перед свадьбой по обычаю обрил голову.
Сама свадьба… Помню, как я вдруг поняла, что все это делается для того, чтобы Джемиль вступил со мной в телесную близость. Мне стало страшно, захотелось все это прекратить. Но я боялась. Меня подавляли все эти приготовления, шум, суета, множество людей. Наверное, это даже смешно, но мне словно бы неловко было лишать всех этих посторонних мне людей возможности повеселиться. Кроме того, я не хотела, чтобы родители почувствовали мою тревогу и страх. Может быть, впервые в жизни я хотела доставить родителям удовольствие; хотела, чтобы им было хорошо и спокойно, И я сдерживалась, была сама спокойной, даже ухитрялась казаться сдержанно-веселой.
Конечно, о моей свадьбе, о моем браке с Джемилем уже немало сплетничали. Это может показаться странным, но я и до сих пор всех этих сплетен не знаю. И не думаю, чтобы они так уж были интересны. Просто кумушки всех мастей шепчутся о том, что корыстный Джемиль женился на сумасшедшей Наджие. Вот и все.
Еще немного об одежде. Конечно, мне хотелось бы одеться в белое европейское платье с фатой. Но отец был категорически против. И вот меня нарядили в свадебное платье из тяжелого старинного шелка и покрыли плотным покрывалом.
Праздник, как водится, начался в доме невесты. Позднее мама мне рассказывала с грустной улыбкой, что никогда не видела моего отца таким веселым. Он, казалось, помолодел на десять лет. Его огромные черные усы распушились и топорщились. (Многие европейцы, я уверена, сочли бы эти усы разбойничьими, а мой отец был самым что ни на есть мирным человеком.) Вместе с молодыми гостями он танцевал зейбек – любимый танец своей юности, и все удивлялись гибкости и изяществу его движений.
Я люблю музыку. В сущности, мне все равно, что именно звучит – прелестные легкие мазурки Шопена, тяжеловесные горделивые инвенции Баха, или тягуче-сладостные, плавно льющиеся мелодии нашего Анадола. Когда я слышу музыку, я забываю о своих мелочных тревогах, заботах и радостях; мне кажется, что я и вправду частица мироздания, а мироздание – это чудесные гармоничные звуки музыки. В любой мелодии я ощущаю это гармоническое начало – будь то Моцарт, Бах, Шопен или турецкий народный танец.
Барабаны, зурны, кларнеты заливисто и громко заполнили двор. Ах, эти протяжно-переливчатые, радостно-плачущие кларнеты! Вот меня выводят из дома. Приветственные возгласы, общий шум, дождем летят мелкие монетки. Я подымаю голову. Сквозь покрывало я различаю, вижу, как отец с силой разбивает тарелку об утоптанную землю двора. Мать льет мне вслед воду, чтобы дорога была счастливой. Музыканты все вокруг заполняют громом веселых мелодий. Отец пришлепывает монету на лоб старому кларнетисту. Отчаянно-надрывный кларнет заглушает даже стук барабанов. Меня сажают в экипаж. Мне уже не страшно. Я – частица мироздания. Я вместе со всеми своими мелочными страхами растворилась в звуках музыки, оттененных звонким топотом копыт по мостовой.
Свадебное торжество продолжается в доме жениха. В сущности, я у себя дома, ибо теперь дом Джемиля становится моим, я буду здесь жить, но я пока не осознаю этого. Я сижу одна, покрытая плотным покрывалом, в какой-то комнате. Немного кружится голова. Я возбуждена. Меня чуточку знобит. Сосет под ложечкой. Хочется есть. Мама приносит мне поднос. Я подымаю покрывало и торопливо ем, не разбирая вкуса пищи. Кажется, так не положено, но мама ведь не может оставить меня голодной. Я впервые вижу ее такой встревоженной, даже испуганной. У нее дрожат руки. И губы дрожат. Она что-то хочет мне сказать, но у нее не получается. В комнату быстро входит какая-то женщина. Сваха? Начинает выговаривать маме за то, что мама поступает не по обычаю. Мама смущенно оправдывается и вдруг почти плачущим голосом громко произносит, что не может оставить меня голодной. У нее какие-то странные интонации – как будто мне угрожает опасность и она должна во что бы то ни стало защитить меня. Но эта чужая женщина сильнее моей мамы, на стороне этой женщины – сила давних обычаев. Мама подчиняется и уходит. Я снова сижу одна. Перед свадьбой я несколько часов провела в бане. Теперь мое чистое тело дышит каждой клеточкой, легкое, здоровое.
Но вот меня, уже немного усталую, ведут в другую комнату. Та самая женщина. Она что-то говорит мне, объясняет, поучает. Но я ничего не могу воспринять.
Ну вот, пожалуй, на сегодня довольно. О первой брачной ночи расскажу завтра.
