Текст книги "Посреди серой мглы (ЛП)"

Автор книги: Рута Шепетис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Ах. Так что, вместе скурим?

– Можно, – ответил он. – Я пробовал немного почитать. – Андрюс сделал вид, будто зевает.

Я засмеялась.

– Ну, Диккенс вначале может казаться немного затянутым…

Я смотрела на книгу, что лежала у меня на коленях. Бордовый переплёт был плотным и гладким. Название вытеснено золотом. Это была прекрасная книга, настоящий подарок, отличный подарок. Вдруг меня накрыло чувство настоящего дня рождения.

Я взглянула на Андрюса.

– Спасибо! – Я приложила варежки к его щекам. Подтянула его лицо поближе и поцеловала. Нос у него был холодным. Губы – тёплые, и кожа пахла чистотой.

В животе у меня затрепетали бабочки. Я отклонилась, взглянула на его прекрасное лицо и попробовала вспомнить, как дышать.

– Правда, спасибо! Это просто удивительный подарок.

Андрюс сидел на колоде и не двигался.

Я встала.

– Двадцатое ноября, – произнёс он.

– Что?

– Мой день рождения.

– Буду иметь в виду. Спокойной ночи.

Я развернулась и пошла домой.

Начал идти снег.

– Только смотри, не скури всю сразу! – услышала я за спиной.

– Договорились! – отозвалась я через плечо, прижимая к груди своё сокровище.

59

Мы раскапывали снег и лёд, чтобы солнце достигло нашей грядки с картошкой. Температура только поднялась выше нуля, если верить термометру, который висел на колхозном управлении. Но, работая, уже можно было расстегнуться.

Мама забежала в дом, по её щекам разлился румянец, а в дрожащей руке она держала конверт – письмо от двоюродной сестры нашей экономки; там было зашифровано, что папа жив. Она раз за разом прижимала меня к себе, повторяя «да» и «спасибо».

О том, где он сейчас, в письме не упоминалось. Я посмотрела на морщинку на мамином лбу, которая прорезалась после того, как нас депортировали. Нет, нечестно скрывать это от мамы. Я рассказала ей, что видела папку и что папа в Красноярске. Сначала она рассердилась, что я так рисковала, но прошло несколько дней, и мама вся словно выровнялась, а в её голосе появились радостные нотки. «Он найдёт нас, мама, обязательно найдёт!» – говорила я ей, думая о берёзовой коре, что уже была в пути к папе.

В лагере все оживились. Что-то прислали из Москвы. Андрюс сказал, что среди посылок были ящики с какими-то документами. Охранники уехали, а вместо них приехали новые. Я хотела, чтобы и Крецкий уехал, так как смертельно устала всё время бояться, что он чем-то в меня бросит, но он остался. Я заметила, что время от времени они с Андрюсом разговаривают. Как-то раз, когда я шла рубить дрова, приехали машины с какими-то офицерами. Я их не узнала. Одеты они были в форму другого цвета, и им была присуща твёрдая походка.

После того как меня заставили нарисовать командира, я рисовала всё, что видела и чувствовала. Некоторые рисунки, как у Мунка, были полны боли, другие – надежды, мечтаний. Все они были точны и, наверное, считались бы антисоветскими. Ночью я читала по полстраницы «Домби и сына». Над каждым словом долго думала, всё время спрашивала у мамы, что оно означает.

– Это старый, очень правильный русский, – говорила мама. – Если учить язык по этой книге, то будешь разговаривать, как профессор.

Андрюс стал встречаться со мной в очереди за пайками. Я рубила дрова с чуть большим старанием в надежде, что так день пройдёт быстрее. Вечером я умывалась снегом, а также пыталась чистить зубы и расчёсывать спутанные волосы.

– Ну как, много уже страниц скурила? – послышался из-за спины его шёпот.

– Почти десять, – ответила я через плечо.

– Ну, теперь ты уже, наверно, почти выучила русский язык, – поддразнивал он меня, дёрнув за шапку.

– Перестань, – сказала я по-русски и улыбнулась.

– Перестать? О, очень хорошо. Значит, кое-что ты всё же выучила. А такое слово знаешь: красивая?

Я оглянулась:

– А что это?

– Нужно выучить, – сказал Андрюс.

– Хорошо, выучу, – пообещала я.

– Только у мамы не спрашивай, – сказал он. – Обещаешь?

– Хорошо. Скажи ещё раз.

– Красивая. Правда, это ты должна выучить сама.

– Выучу.

– Посмотрим, – улыбнулся Андрюс и пошёл прочь.

60

То был первый тёплый весенний день. Андрюс повстречался мне в очереди за хлебом.

– Вчера две страницы прочитала без чьей-либо помощи, – похвасталась я, взяв свой кусочек хлеба.

Андрюс не улыбался.

– Лина… – сказал он и взял меня за руку.

– Что?

– Не здесь.

Мы отошли от очереди. Андрюс молчал. Аккуратно он завёл меня за ближайший дом.

– В чём дело? – спросила я.

Он оглянулся по сторонам.

– Что происходит?

– Они людей перевозят, – прошептал он.

– НКВД?

– Да.

– Куда? – спросила я.

– Ещё не знаю.

Искры, что плясали в его глазах вчера, погасли.

– А почему? И как ты узнал?

– Лина… – сказал он, взяв меня за руку. Лицо у него стало таким, что я аж испугалась.

– Что?

Держа меня за руку, он произнёс:

– Ты в списке.

– В каком списке?

– Тех, кого перевозят. И Йонас, и ваша мама тоже.

– Они знают, что я брала папку? – спросила я.

Он покачал головой.

– А кто тебе сказал?

– Это всё, что мне известно, – произнёс Андрюс. Он опустил глаза и сжал мою ладонь.

Я взглянула на наши руки.

– Андрюс, – медленно сказала я, – а ты в списке?

Посмотрев мне в глаза, он покачал головой.

Я отпустила его руку и побежала между ветхих домов. Мама. Нужно сказать маме.

Куда нас везут? Из-за того, что мы не подписали документы? Кто же ещё в том списке?

– Лина, остынь! – сказала мама. – Успокойся.

– Нас куда-то перевозят. Мне Андрюс сказал, – выдохнула я.

– Может, домой, – предположил Йонас.

– Может, – сказала мама. – А может, в какое-то лучшее место.

– Может, к папе, – добавил Йонас.

– Мама, мы не подписали те документы. Ты не видела, какое у Андрюса было выражение лица, – сказала я.

– А где Андрюс? – спросил Йонас.

– Не знаю, – ответила я. – Его в списке нет.

Мама пошла искать Андрюса и госпожу Римас. Я же принялась наматывать круги по дому.

Доски пола скрипели – папа ходил туда-сюда по комнате.

– Лучше в Швецию, – сказала мама.

– Это невозможно, – объяснил папа. – Их единственный вариант – Германия.

– Костас, мы должны помочь, – сказала мама.

– Мы и помогаем. Они сядут на поезд в Польшу, и оттуда мы организуем им переезд в Германию.

– А документы?

– Готовы.

– Мне было бы спокойнее, если бы они были в Швеции, – сказала мама.

– Не получится. Германия.

– А кто едет в Германию? – крикнула я из столовой.

Стало тихо.

– Лина, я не знала, что ты здесь, – сказала мама, выходя из кухни.

– Я уроки делаю.

– Коллега твоего отца едет в Германию, – ответила мама.

– Вернусь к ужину, – сказал папа и, поцеловав маму в щёку, быстро пошёл к чёрному ходу.

Новость о нашем будущем переезде разгорелась в лагере – так от одной искры вспыхивает керосин. Люди то выбегали, то забегали в дома. Молниеносно распространялись слухи. Версии менялись ежеминутно, одна ужаснее и тревожнее другой. Кто-то утверждал, будто в лагерь привезут ещё энкавэдэшников. Кто-то говорил, что видел группу энкавэдэшников, которые заряжали винтовки. Правду никто не знал. Улюшка открыла дверь домика, о чём-то поговорила с Йонасом и быстро вышла.

– Она маму ищет, – сказал Йонас.

– Она что-то знает? – спросила я.

В дом забежала госпожа Грибас:

– Где ваша мама?

– Пошла искать Андрюса и госпожу Римас, – ответила я.

– Госпожа Римас у нас. Приводите маму к господину Сталасу.

Мы ждали. Я не знала, что делать. Паковать чемодан? Мы сейчас уезжаем? Или, быть может, Йонас прав? Может, мы едем домой? Но ведь мы не подписали. У меня перед глазами так и стояло тревожное выражение лица Андрюса, когда тот говорил, что мы в списке. Как он узнал, что в нём есть наши имена? И откуда знал, что его имени там нет?

Мама вернулась. В доме Лысого было не протолкнуться. Говорили всё громче и громче.

– Тише, – сказал мужчина, что накручивал часы. – Прошу всех сесть. Давайте послушаем Елену.

– Это правда, – начала она. – Существует список людей, которых будут перевозить.

– А откуда Андрюс узнал? – спросил Йонас.

– Госпожа Арвидас получила некую информацию. – Мама отвела взгляд. – Не знаю, как именно. Я в списке, и мои дети тоже. Госпожа Римас в списке. Госпожа Грибас, вы не в списке. Это всё, что мне известно.

Люди тут же принялись спрашивать: «А я?», «А мы?»

– Успокойтесь. Она уже сказала всё, что знает, – остановил их Лысый.

– Интересно, – произнёс господин с часами. – Госпожа Грибас не в списке. А она не подписала. Значит, речь идёт не о тех, кто не подписал.

– Ну пожалуйста, – умоляла госпожа Грибас, – не оставляйте меня здесь одну!

– Хватит разглагольствовать. Мы ведь ещё не знаем, что происходит, – сказал Лысый.

Я пыталась увидеть закономерность. Как нас отбирали для будущей перевозки? Но не видела. Психология сталинского террора, похоже, состояла в том, что никто не знал, чего ожидать дальше.

– Нужно быть готовыми, – сказал господин Лукас, накручивая часы. – Вспомните, как мы ехали сюда. А у нас сейчас и близко нет той силы. Раз уж придётся куда-то переезжать, то нужно подготовиться.

– Вы же не думаете, что нас снова загонят в те вагоны? – испуганно проговорила госпожа Римас.

Люди вскрикнули.

Как мы можем подготовиться? Еды ни у кого нет. Мы недоедали, ослабли. Продали и обменяли почти все ценные вещи.

– Раз уж это правда, и я не еду, то я подпишу, – заявила госпожа Грибас.

– Нет! Так нельзя! – сказала я.

– Перестаньте, – обратилась к ней госпожа Римас. – Попытайтесь рассуждать здраво.

– Я рассуждаю очень даже здраво, – сказала госпожа Грибас, глотая слёзы. – Если вы с Еленой уедете, я здесь буду практически одна. А если подпишу, то мне позволят учить детей в лагере. Хоть русский у меня и слабоват, но учить я могу. А когда останусь одна, мне понадобится возможность ходить в село. Туда меня отпустят только если я подпишу документы. Так я смогу писать вам письма. Вот как следует поступить.

– Давайте пока не принимать никаких решений, – сказала мама, поглаживая госпожу Грибас по рукам.

– Может, там какая-то ошибка, – добавила госпожа Римас.

Мама опустила глаза и зажмурилась.

61

Андрюс пришёл к нашему дому поздно вечером и разговаривал с мамой на улице.

– Андрюс хочет с тобой поговорить, – сказала мама.

Улюшка заговорила по-русски. Мама кивнула ей.

Я вышла. У дома, спрятав руки в карманы, стоял Андрюс.

– Привет. – Он ковырял землю носком ботинка.

– Привет.

Я бросила взгляд над домами. Ветер шевелил мои волосы.

– Теплеет, – наконец-то проговорила я.

– Да, – ответил Андрюс, взглянув на небо. – Идём прогуляемся.

Снег растаял, земля подсохла. Мы молчали, пока не приблизились к дому Лысого.

– Ты знаешь, куда нас повезут? – спросила я.

– Наверное, в другой лагерь. Кое-кто из энкавэдэшников, кажется, тоже едет. Они собирают вещи.

– Я всё думаю о папе и о том, что о нём было написано в той папке.

– Лина, я узнал, что значит то слово, – сказал Андрюс.

Я остановилась в ожидании ответа.

Он ласково отбросил волосы от моих глаз.

– «Соучастие», – объяснил он.

– Соучастие?

– Наверное, это значит, что он помогал кому-то, кто был в опасности, – сказал Андрюс.

– Разумеется, он так поступал. Но ты ведь не думаешь, что он совершил какое-то преступление, не так ли?

– Нет, конечно! Мы не преступники, – сказал он. – Ну, может, разве что ты – воруешь дрова, ручки, документы. – Он взглянул на меня, сдерживая улыбку.

– О, тебе следовало сказать: помидоры, шоколад, водку…

– Ага, и кто его знает, что ещё, – продолжил Андрюс.

Он взял мою руку и поцеловал её.

Мы шли, держась за руки, и молчали. Я замедлила шаг.

– Андрюс, мне… страшно.

Он остановился и взглянул на меня.

– Нет. Не бойся. Не давай им ничего, Лина, даже свой страх.

– Я не могу иначе. Я ещё даже к этому лагерю не привыкла. Я соскучилась по дому, по отцу, по школе, двоюродной сестре… – Я начала задыхаться.

– Тихо, – ласково сказал Андрюс и прижал меня к груди. – Следи за тем, с кем и о чём говоришь. Не теряй самообладания, ладно? – прошептал он.

Андрюс крепче сжал меня в объятиях.

– Я не хочу уезжать, – сказала я.

Мы стояли молча какое-то время.

Как я здесь оказалась? Как оказалась в объятиях почти незнакомого парня, которого уже не хочу потерять? Интересно, что бы я думала об Андрюсе в Литве? Понравился ли бы он мне? А я ему?

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – едва слышно прошептал он.

Я зажмурилась.

– Андрюс, нам нужно домой.

– Понимаю, – сказал он. – Идём.

Он взял меня за руку, и мы пошли обратно.

– Я буду тебе писать. Буду присылать письма в село.

Он кивнул.

Мы вернулись к нашей лачуге.

– Подожди, – сказала я.

Я вошла внутрь, забрала все свои рисунки, даже на маленьких бумажках, из-под подкладки чемодана, а также вырвала листы из блокнота, вышла из дома и отдала их Андрюсу. Портрет его матери с разбитым лицом выскользнул и полетел на землю. Оттуда на нас смотрели её заплаканные глаза.

– Что ты делаешь? – спросил он, быстро подобрав рисунок.

– Спрячь их. Береги их для меня, – сказала я, положив руки на кипу рисунков. – Я не знаю, куда нас повезут. Не хочу, чтобы их уничтожили. Здесь столько меня, столько всех нас… Найдешь для них безопасное место?

Он кивнул.

– У меня под койкой доска в полу снимается. Там я прятал «Домби и сына». Лина… – медленно произнёс он, глядя на рисунки. – Рисуй, не останавливайся. Моя мама говорит, в мире не знают, что с нами делает Советский Союз. Никто не в курсе, чем пожертвовали наши родители. Если бы в других странах об этом знали, то помогли бы.

– Я буду рисовать, – пообещала я. – И всё записывать. Поэтому ты для меня их береги. Спрячь.

Он кивнул.

– Только обещай быть осторожной. Не дури там: папки не воруй и под поезда не бросайся.

Мы взглянули друг на друга.

– Ну и книжек без меня не кури, ладно? – добавил Андрюс.

Я улыбнулась.

– Не буду. Как думаешь, сколько у нас времени?

– Не знаю. Это может случиться в любой день.

Я приподнялась на носочки и поцеловала его.

– Красивая, – прошептал он мне на ухо, прикоснувшись носом к щеке. – Уже знаешь, что это значит?

Он поцеловал меня в шею.

– Ещё нет, – ответила я и закрыла глаза.

Андрюс выдохнул и медленно сделал шаг назад.

– Передай Йонасу, что утром я к нему забегу, хорошо?

Я кивнула. На моей шее ещё чувствовалось тепло его губ.

Он пошёл прочь в темноте, пряча под полой мои рисунки, но оглянулся и посмотрел на меня через плечо. Я помахала ему. Он – мне. Его фигура становилась всё меньше и меньше, а после и вовсе исчезла в сумерках.

62

Они пришли перед рассветом. Ворвались в дом, размахивая винтовками, так же, как и десять месяцев назад. У нас были считанные минуты на сборы. Однако в этот раз я была к этому готова.

Улюшка встала с соломы и что-то крикнула маме.

– Не орите. Мы уходим, – сказала я ей.

Улюшка бросилась давать маме картофель, свеклу и другие запасы. Йонасу сунула толстую шкуру какого-то животного, чтобы тот положил в чемодан. Мне дала карандаш. Я просто поверить не могла. Почему она даёт нам еду? Мама попыталась её обнять, но не получилось – Улюшка оттолкнула её и куда-то потопала.

Энкавэдэшники велели нам ждать возле дома. К нам подошёл господин с часами. Он тоже был в списке. Госпожа Римас шла за ним, затем – девочка с куклой, её мать и целый поток других людей. Мы медленной процессией побрели к колхозному управлению, волоча свои вещи. Лица людей казались на несколько лет старше тех, с которыми мы прибыли сюда десять месяцев назад. Я тоже стала настолько старше?

К нам со слезами на глазах подбежала госпожа Грибас.

– За вами прислали. Вы едете в Америку. Я только что узнала. Пожалуйста, не забудьте меня, – умоляла она. – Не дайте мне погибнуть здесь. Я хочу домой!

Мама и госпожа Римас обнимали госпожу Грибас. Уверяли, что не забудут о ней. И я никогда её не забуду – и ту свеклу, которую она прятала для нас под юбкой.

Мы шли дальше.

Издалека доносились рыдания госпожи Грибас. Из дома вышла Ворчливая. Она помахала нам похудевшей рукой и кивнула. Дочки держались за её юбку. Я вспомнила, как она в поезде заслоняла дыру-туалет своим тучным телом. Она так похудела. Мои глаза искали Андрюса. Книга «Домби и сын» была в безопасности – в моём чемодане возле семейной фотографии.

Возле управления стоял большой грузовик. Рядом курил Крецкий с двумя энкавэдэшниками, а на крыльце стоял командир с каким-то незнакомым мне офицером. Они читали список фамилий, и эти люди забирались в кузов.

– Береги себя, Йонас! – послышался сзади голос Андрюса. – До свидания, госпожа Вилкас!

– До свидания, Андрюс, – сказала мама, взяв его за руки и расцеловав в щёки. – Береги маму, дорогой.

– Она хотела прийти, но…

– Понимаю. Передай ей привет от меня, – сказала мама.

Энкавэдэшники и дальше читали список.

– Ты мне пиши, Йонас, ладно? – попросил Андрюс.

– Обязательно! – пообещал Йонас и протянул свою маленькую ручку для рукопожатия.

– Береги этих двоих, хорошо? Мы с твоим папой на тебя рассчитываем, – сказал Андрюс.

Йонас кивнул.

Андрюс развернулся. Наши взгляды встретились.

– Увидимся! – сказал он.

Я не скривилась. Не издала ни звука. Но впервые за много месяцев заплакала. Слёзы вдруг потекли из сухих глазниц и быстрыми потоками покатились по щекам.

Я отвела глаза.

Энкавэдэшники назвали фамилию Лысого.

– Смотри на меня, – прошептал Андрюс, приблизившись ко мне. – И я тебя увижу. Просто думай об этом, о том, что я принесу тебе твои рисунки. Так и представляй, и я приду!

Я кивнула.

– Вилкасы, – позвал энкавэдэшник.

Мы пошли к машине и залезли внутрь. Я посмотрела из кузова на Андрюса. Он зачёсывал волосы пальцами. Двигатель завёлся и загудел. Я подняла руку и помахала Андрюсу.

По его губам можно было прочитать слова: «Я тебя увижу». Он кивнул.

Я кивнула в ответ. Кузов закрыли, и я села. Машина рванула вперёд. В лицо повеял ветер. Запахнув одежду, я засунула руки в карманы и вдруг почувствовала это. Камешек. Андрюс втихаря забросил его мне в карман. Я встала, чтобы показать, что нашла его. Но Андрюса уже не было видно.

Лёд и пепел

63

Всё утро мы ехали в грузовике. Дорога извивалась тонкой лентой между деревьев. Я пыталась думать о хорошем, как мама. Вспоминала Андрюса. Его голос ещё раздавался в моих ушах. Ну, по крайней мере командир с Крецким остались в прошлом. Я надеялась, что нас везут куда-то в сторону Красноярска, ближе к папе.

Машина остановилась возле какого-то поля. Нам разрешили сойти и справить нужду в траве. А буквально через несколько секунд энкавэдэшники начали кричать:

– Давай!

Узнав этот голос, я оглянулась. Крецкий.

Позже, под вечер, нас привезли к какой-то станции. На ветру скрипел потрёпанный знак. Бийск. Вся станция была заставлена грузовиками. Сцена была совсем не такая, как тогда на вокзале в Каунасе, когда нас депортировали. Тогда, в июне, мы все испуганно суетились. Повсюду была паника. Люди бегали, кричали. А теперь массы высаженных, серых людей медленно брели к вагонам, как уставшие муравьи к муравейнику.

– Слушайте все, далеко от дверей не отходим, – сказал нам Лысый. – Покажите, что вам тесно. Может, тогда меньше людей напихают и будет чем дышать.

Я зашла в вагон. Он оказался не таким, как в предыдущий раз, длиннее. Сверху висела лампа. Пахло кислым телесным духом и мочой. Я сразу почувствовала, как мне не хватает свежего воздуха и смолистого запаха из того, предыдущего лагеря. Мы сделали, как посоветовал Лысый, и столпились под дверью. Результат оправдал наши ожидания – две группы людей погнали к другим вагонам.

– Здесь грязно! – сказала госпожа Римас.

– А чего вы ждали? Мягкий спальный вагон? – ответил Лысый.

Прежде чем закрыть дверь, к нам затолкали ещё несколько человек. Залезли женщина с двумя мальчиками и старший мужчина. Потом зашёл высокий мужчина и нервно огляделся. Подсадили женщину с дочкой. Йонас толкнул меня под локоть. Девочка была жёлтой, словно лимон, а глаза у неё так запухли, что превратились в узкие щёлочки. Где она была? Мать заговорила с девочкой по-литовски:

– Вот ещё этот переезд – и будем дома, хорошая моя.

Мама помогла женщине затащить вещи. Девочка надсадно кашляла.

Нам повезло. В нашем вагоне ехало лишь тридцать три человека. В этот раз было место. Жёлтой девочке предоставили полку, чтобы спать. Мама настояла, чтобы Йонас тоже лёг на полку. Я села на полу, рядом с девочкой с куклой – только в её руках уже ничего не было.

– А где твоя кукла? – спросила я.

– Умерла, – ответила девочка с пустым взглядом.

– Ой…

– Её энкавэдэшники убили. Помнишь, они тётю расстреляли, у которой был ребёнок? Вот и мою Лялю тоже… Только её они подкинули в воздух и отстрелили ей голову. Словно голубу…

– Ты, наверное, очень по ней скучаешь, – сказала я.

– Ну, сначала очень скучала. Всё плакала-плакала. Охранник сказал мне, чтобы перестала. Я пыталась, но не получалось. И тогда он ударил меня по голове. Видишь шрам? – Она показала на толстую красную полосу на лбу.

Уроды! Она же совсем ребёнок.

– И ты тоже не могла перестать плакать? – спросила девочка.

– Что?

Она показала на шрам у меня над бровью.

– Нет, они бросили в меня жестянкой с рыбой, – объяснила я.

– Потому что ты плакала? – спросила она.

– Нет, просто для развлечения, – ответила я.

Она поманила меня пальцем ближе.

– Хочешь узнать большую тайну? – спросила девочка.

– Какую?

Она зашептала мне на ухо:

– Мама говорит, что все энкавэдэшники отправятся в ад, – и отклонилась. – Только никому не говори. Это секрет, ладно? А вот моя Ляля – она в раю! Она со мной разговаривает. Рассказывает мне всякую всячину. И хоть это тайна, но Ляля говорит, что тебе её можно рассказать.

– Я никому не скажу, – заверила я её.

– Как тебя зовут?

– Лина.

– А твоего брата?

– Йонас.

– А я – Янина, – представилась она и защебетала дальше. – Твоя мама так постарела. И моя тоже. А тебе нравится тот парень, который ждал возле машины!

– Что?

– Тот, который тебе что-то в карман положил. Я видела. Что он тебе дал?

Я показала ей камешек.

– Как блестит. Наверное, Ляле он бы понравился. Наверное, ты можешь дать его мне.

– Нет, это подарок. Лучше, чтобы он у меня побыл какое-то время, – ответила я.

Возле меня села мама.

– А вы видели, какой Лине жених подарок сделал? – спросила Янина.

– Он мне не жених.

Или жених? Я была бы только рада.

Я показала маме камешек.

– Вижу, он к тебе вернулся, – сказала мама. – Это хороший знак.

– У меня Ляля умерла, – сообщила ей Янина. – Она в раю!

Мама кивнула и погладила Янину по руке.

– Кто-нибудь, скажите, пусть ребёнок замолчит! – буркнул Лысый. – Вот ты, высокий, скажи: о войне что-то слышно?

– Японцы бомбили Перл-Харбор, бомбили… – сказал тот.

– Перл-Харбор? Они Америку бомбили? – спросила госпожа Римас.

– Когда? – уточнил Лысый.

– Несколько месяцев назад. Где-то на Рождество. На Рождество, – он нервно заговаривался, повторял слова.

– Значит, США объявили войну Японии? – спросила мама.

– Да, и Британия тоже. Британия тоже объявила.

– Ты сам откуда? – спросил Лысый.

– Из Литвы, – сказал тот.

– Это понятно, идиот. А сегодня откуда?

– Из Калманки, – ответил мужчина. – Да, из Калманки.

– Калманка, значит. А что это: тюрьма или лагерь? – спросил Лысый.

– Лагерь, гм, лагерь. Картофельные поля. А вы?

– Мы работали на свекольных полях возле Турочака, – ответила мама. – В вашем лагере были лишь литовцы?

– Нет, в большинстве своём – латыши, – ответил мужчина. И финны. Да, финны.

Финны. Я совсем забыла о Финляндии. Вспомнилось, как однажды к нам пришёл доктор Зельцер, искал папу. Советский Союз вторгся в Финляндию.

– Это всего лишь в тридцати километрах от Ленинграда, Елена, – сказал маме доктор Зельцер. – Сталин хочет усилить защиту на Западе.

– Финны будут вести переговоры? – спросила мама.

– Финны – народ сильный. Они будут воевать, – ответил доктор Зельцер.

64

Поезд катился вперёд. Этот тарахтяще-скрипучий ритм рельс просто пытал меня. Нас с Андрюсом разлучили, меня бросили куда-то в неизвестность. Металлическая лампа раскачивалась вверху, словно маятник, освещала пустые лица, раскидывала тени по вагону. Янина шепталась с духом своей погибшей куклы и тихонечко смеялась.

Жёлтая девочка кашляла и задыхалась возле Йонаса. Сплюнула кровь ему на спину. Мама быстро стащила Йонаса с полки, сорвала с него рубашку и выбросила в туалетную дыру. Но, похоже, толку от этого не было: мы все дышали одним воздухом. Вряд ли в слизи и крови, что попали на рубашку, содержалось больше заразы.

– Ой, извини, пожалуйста, – всхлипывала девочка. – Я тебе рубашку испортила.

– Да ничего, – успокоил её Йонас, обхватив себя руками. Пятна после цинги с него ещё не до конца сошли. На коже, которая туго обтягивала рёбра, оставались розовые точки.

Высокий – Повторитель – радостно разглагольствовал, убеждённый, что мы в Америку, в Америку… Я ни в чём не была уверена, кроме того, что ужасно хочу увидеть папу, Андрюса и родной дом.

В третью ночь я проснулась. Кто-то меня легонько расталкивал. Подняв веки, я увидела огромные глаза Янины. Над ней раскачивалась лампа.

– Янина! Что случилось?

– Это Ляля…

– Объясни Ляле, что сейчас нужно спать, – сказала я и закрыла глаза.

– Она не может уснуть. Говорит, что жёлтая девочка умерла.

– Что?

– Ляля говорит, что она умерла. Ты можешь глянуть, у неё глаза закрыты? А то мне страшно смотреть.

Я прижала Янину к себе, положив её голову себе на грудь.

– Тихонько. Засыпай.

Она дрожала. Я прислушалась. Больше никто не кашлял.

– Тихо-тихо. Засыпай, Янина. – Я ласково её раскачивала.

Я подумала об Андрюсе. Что он там сейчас делает в лагере? Быть может, смотрит на мои рисунки? Я засунула руку в карман и сжала камешек. Перед моим взором предстал улыбающийся Андрюс – он дёргал меня за шапку в очереди за хлебом.

Жёлтая девочка в самом деле умерла. Подтёки крови протянулись по её лицу от уголков рта до подбородка и так и засохли. На следующий день охранники выбросили её окоченевшее тело из вагона. Мать, рыдая, бросилась за дочерью. Прозвучал выстрел. Что-то тяжёлое упало на землю. Мать, которая скучает за ребёнком, их раздражала.

Ненавистная мне когда-то Улюшка спасла нас от голода в поезде. Мы питались тем, что она дала маме, и делились с остальными. Я нарисовала широкое лицо Улюшки и пряди чёрных волос вокруг, пытаясь, несмотря на движение поезда, выводить линии аккуратно.

От воды и серой баланды из вёдер никто не отказывался. Мы ели жадно, облизывая ладони и обсасывая грязные пальцы. Мама Янины часто спала. Я же, несмотря на усталость, никак не могла уснуть. Меня всё время будили грохот, шум и движение поезда. Я сидела и задавалась вопросом, куда нас везут и как сообщить об этом папе.

Янина потрогала Лысого за плечо.

– Я слышала, что вы еврей, – сказала она.

– Такое, значит, слышала? – ответил он.

– Это правда? – спросила Янина.

– Да. А я вот слышал, что ты – маленькая проныра, это правда?

Янина задумалась:

– Нет, я так не думаю. А вы знаете – Гитлер с фашистами могут убивать евреев? Мне мама сказала.

– Твоя мама ошибается. Гитлер уже убивает евреев.

– Но почему, за что? – спросил Йонас.

– Евреи – это такие себе козлы отпущения за все проблемы Германии, – сказал Лысый. – Гитлер считает, что ответ на всё – расовая чистота. Детям такого не понять.

– Так вам лучше здесь с нами, чем у немцев? – спросил Йонас.

– Ты думаешь, я бы это выбрал? Хоть под Гитлером, хоть под Сталиным – эта война нас всех погубит. Литва оказалась меж двух огней. Вы слышали, что тот мужчина сказал. Японцы бомбили Перл-Харбор. США, наверное, уже союзники СССР. Но довольно разговоров. Помолчите, – сказал Лысый.

– Мы едем в Америку, – говорил Повторитель. – В Америку.

65

Прошла неделя, и посреди ночи поезд остановился. Госпожа Римас увидела знак с надписью «Макаров». Нас выгнали из вагонов, и вокруг моего лица закружился воздух – чистый, свежий. Я вдыхала через нос, а выдыхала через рот. Охранники направили нас к большому зданию в сотне метров от нас. Мы вытащили свои грязные вещи из вагона. Мама упала на землю.

– Быстро поднимите! – велела госпожа Римас, оглядываясь в поисках охранников. – Раз уж они могут пристрелить мать, что плачет за ребёнком, то женщину, которую не держат ноги, – тоже!

– Со мной всё хорошо. Просто я устала, – уверяла мама. Мы с госпожой Римас поддерживали её. Йонас тащил наши вещи. Возле здания мама снова споткнулась.

– Давай!

Подошли два энкавэдэшника с винтовками. Мама двигалась слишком медленно.

Они шагали в нашу сторону. Мама выпрямилась. Один из энкавэдэшников сплюнул на землю. Другой взглянул на неё. У меня всё в животе так и упало. Крецкий! Он ехал с нами.

– Николай! – медленно сказала ему мама.

Крецкий показал в противоположную сторону и направился к другой группе людей.

Здание было огромным – какой-то гигантский сарай. Здесь, наверное, собралась тысяча людей. Мы так устали, что даже не разговаривали. Просто попадали на землю на свои вещи. Мои мышцы расслабились. Земля оказалась такой приятно устойчивой – словно подо мной кто-то выключил метроном. Уже больше не скрипели рельсы. Я обняла чемодан с «Домби и сыном». Было тихо. Мы легли на наши пожитки и уснули.

Начало светать. Я почувствовала, как дышит Янина, что примостилась возле моей спины. Йонас сидел на чемодане. Он кивнул мне. Я взглянула на маму. Она крепко спала, положив руки на чемодан.

– Она назвала его Николаем, – начал Йонас.

– Что? – не поняла я.

Йонас принялся ходить возле меня.

– Крецкого. Ты слышала? Вечером она назвала его Николаем.

– Его так зовут? – спросила я.

– То-то же. Я этого не знал. А она откуда знает? – нервно проговорил Йонас. – Зачем он с нами попёрся? – Йонас пнул ногой землю.

Пришли энкавэдэшники – принесли хлеб и несколько вёдер с грибной юшкой. Мы разбудили маму и стали искать в сумках чашку или миску.

– Они кормят нас, кормят, – говорил Повторитель. – Мы в Америке каждый день будем есть до отвала. Каждый день.

– Почему они дают нам еду? – спросила я.

– Чтобы мы работали, – ответил Йонас.

– Всё съешьте, ни крошки не оставьте! – говорила нам мама.

После еды охранники начали собирать людей в группы. Мама внимательно прислушивалась, а после слабо рассмеялась:

– Мы идём в баню. Можно будет помыться!

Нас погнали в деревянную баню. Мамина поступь стала крепче. Возле ворот группу поделили на мужчин и женщин.

– Жди нас, – велела мама Йонасу.

Нам сказали снять одежду и отдать её сибирякам на входе. От скромности не осталось и следа. Женщины быстро разделись. Они хотели помыться. Я, сомневаясь, опустила голову.

– Лина, быстрее!

Мне не хотелось, чтобы меня касались, глазели на меня. Я скрестила руки на груди.

Мама о чём-то спросила одного из сибиряков.

– Он говорит, что нам следует торопиться, потому что здесь все останавливаются и едут дальше. Сегодня ещё много людей привезут. Говорит, что латыши, эстонцы и украинцы уже проехали, – сказала мама. – Всё хорошо, милая, всё правда хорошо.

Мужчины на входе, кажется, ни на кого не глазели. С чего бы это? Наши иссохшиеся тела были практически бесполыми. У меня несколько месяцев не шли месячные. Никакой женственности я в себе не чувствовала. Более соблазнительно для этих мужчин выглядел бы кусок свинины или кружка пенного пива.