Текст книги "Посреди серой мглы (ЛП)"

Автор книги: Рута Шепетис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Охранник подошёл к Андрюсу и прикрикнул на него. Андрюс даже не пошевелился. Мой желудок подскочил к горлу.

– Он бестолковый, оставьте его в покое, – сказала госпожа Арвидас. – Елена, скажите им.

Мама сказала одно слово по-русски. Охранник схватил Андрюса за волосы и поднял ему голову. Андрюс тупо смотрел прямо перед собой.

Она плакала и раскачивалась из стороны в сторону. Господин Сталас стонал и ворчал. Мужчина брезгливо отмахнулся и пошёл дальше.

Другие группы купили. Их погрузили на подводы и повезли через долину, где те пропали из виду в углублении возле подножья холмов. Мы допили последние капли воды и баланды, споря, нужно ли было, чтобы нас купили.

Кто-то заикнулся о побеге. Об этом немного поговорили, пока возле поезда не раздался выстрел, а за ним и крики. Девочка с куклой заплакала.

– Елена, – попросила госпожа Римас. – Спросите кого-то из охраны, куда везут людей.

Мама попыталась заговорить с охранником, но тот не обратил на неё внимания. В тот момент мне было всё равно, что происходит. Трава пахла зелёным луком, солнце воодушевляло. Я встала и потянулась.

Дети немного разбрелись, но охране, кажется, было всё равно. Энкавэдэшники ходили над вагонами, останавливаясь только для того, чтобы обозвать нас грязными свиньями и покричать, что мы без уважения относимся к поезду. Двигатель засвистел, готовясь отъезжать.

– Они сейчас за другими возвращаться будут, – сказал Андрюс.

– Думаешь? – спросил Йонас.

– Они не остановятся, – произнёс Андрюс, – пока не избавятся от всех нас.

24

Так прошло несколько часов, и солнце начало садиться. Осталось только две группы. Ворчливая топала ногами и орала, что из-за мамы наша группа кажется слабой и что сейчас нас всех, наверное, расстреляют.

– И пусть расстреливают, – заметил Лысый. – Я вам говорю, так даже лучше будет.

– Но они собирались сделать из нас рабов, – заметила госпожа Арвидас.

– От работы ещё никто не умирал, – обратилась Ворчливая к госпоже Арвидас. – Они, скорее всего, хотят, чтобы мы делали для них какую-то физическую работу, вот и всё. Поэтому первыми и забрали других – у нас ведь большинство выглядят слабыми. Я выросла в селе и руки испачкать не боюсь.

– Значит, мы выбираем вас, чтобы вы накопали всем нам корешков! – сказал Андрюс. – А теперь оставьте наших матерей в покое!

Мы с Йонасом лежали на траве и пытались размять затёкшие мышцы. К нам присоединился Андрюс, положил руки под голову и устремил взгляд в небо.

– У тебя уже лоб красный, – сказала я ему.

– Вот чего-чего, а обгореть я не боюсь, – ответил Андрюс. – Я не отворачиваюсь от охранников. Может, загорим, нас купят и погонят в советское рабство, как хочет та баба.

Йонас перевернулся на спину и лёг, как Андрюс.

– Только нам нужно держаться вместе. Папа сказал, что это важно.

– У меня нет выбора, кроме как оставаться с мамой. Удивительно, как у неё получилось аж сюда доехать вместе со мной, – сказал Андрюс, оглядываясь на свою мать. Госпожа Арвидас, покачиваясь, отгоняла от себя мух шёлковым платком. – Крепкой её не назовёшь.

– У тебя есть братья или сестры? – спросил Йонас.

– Нет, – ответил Андрюс. – Маме быть беременной не понравилось. А папа сказал, что раз уж родила сына, то больше им детей и не нужно.

– А мой папа говорил, что когда-нибудь у нас ещё будет братик или сестрёнка. Мне бы, наверное, хотелось всё-таки братика, – рассказывал Йонас. – А ты как считаешь, что сейчас происходит дома? Думают там о нас, задаются вопросом, что с нами случилось?

– Если и так, то спросить боятся, – ответил Андрюс.

– Но почему? И зачем нас забрали? – не понимал Йонас.

– Потому что мы в списке, – сказала я.

– А почему мы в списке? – спрашивал дальше Йонас.

– Из-за того, что папа работает в университете, – ответила я.

– Но ведь госпожа Раскунас тоже работает в университете, а её не забрали! – заметил Йонас.

Братик был прав. Госпожа Раскунас выглядывала из-за шторы, когда нас везли в ночь. Я видела, как она смотрела. Почему её семью не забрали? Почему они прятались за шторами, а не пытались защитить нас, не позволить нас вывезти? Папа бы так никогда не поступил.

– А вот чего Лысый в том списке – мне не понятно, – сказала я.

– Он ужасный.

– И жить ему не хочется, да? – произнёс Андрюс, глядя в небо.

– Знаете что? – сказал Андрюс. – Когда я вот так смотрю в небо, мне кажется, будто я лежу на траве дома, в Литве.

Что-то подобное могла бы сказать и мама – просто взять и добавить красок в чёрно-белую картинку.

– Смотрите, – продолжал Йонас, – это облако похоже на пушку.

– Вот бы она разнесла Советский Союз, – сказала я, проводя пальцами по траве. – Они этого заслуживают.

Андрюс повернул ко мне голову. Мне стало неловко от его долгого взгляда.

– Что такое?

– У тебя никогда рот не закрывается, – сказал он.

– Так и папа говорил. Лина, ты лучше поосторожнее, – заметил Йонас.

Дверь моей комнаты отворилась.

– Лина, я жду тебя в гостиной, – сказал папа.

– Зачем? – спросила я.

– В гостиной – НЕМЕДЛЕННО!

У папы раздувались ноздри. Он вышел из комнаты.

– Мама, что случилось?

– Лина, ты слышала, что сказал папа. Ступай в гостиную.

Мы пошли коридором.

– Ложись спать, Йонас, – велела мама, даже не глянув в сторону его комнаты.

Я оглянулась. Братик выглядывал из-за двери своей комнаты с широко распахнутыми глазами.

Папа был очень зол, и злился он на меня. Что же я натворила?

Я зашла в гостиную.

– На что ты растрачиваешь свой талант?! – Он ткнул мне в лицо какую-то бумажку.

– Папа, это же шутка… – попыталась объяснить я.

– Для ТЕБЯ это шутка, а для Кремля, думаешь, это тоже шутка?! Боже мой, какое сходство! – Он кинул бумажку мне на колени.

Я взглянула на рисунок. Да, сходство на лицо. Даже в костюме клоуна легко узнавался Сталин. Я нарисовала его в нашей гостиной; за столом сидели папа и его друзья, и они со смехом забрасывали клоуна-Сталина бумажными самолётиками. Папа и доктор Зельцер получились как две капли воды похожи на себя. А у журналиста мне не очень удался подбородок.

– Ещё такие есть? – потребовал ответа папа и забрал у меня рисунок.

– Ну, это было просто ради смеха… – залепетала я.

В коридоре в пижаме стоял Йонас.

– Пожалуйста, папа, не злись.

– И ты туда же?! – закричал папа.

– Ой, Йонас… – начала мама.

– Он в этом не участвовал! Я сама его нарисовала. А ему показала, потому что думала, что это смешно.

– Ещё кому-то показывала? – спросил папа.

– Нет. Я только сегодня вечером его нарисовала, – ответила я.

– Лина, – сказала мама, – это не шутки. Если бы кто-то из советских увидел этот рисунок, тебя могли бы арестовать!

– Да как бы они его увидели? Я ведь его выбросила.

– А что, если бы кто-то вроде меня нашёл его в корзине? Ветром его могло бы принести к ногам Сталина, – сказал папа. – Ты нарисовала, как твой отец и его друзья насмехаются над руководителем Советского Союза! Ещё такие рисунки у тебя есть?

– Нет, только этот.

Папа порвал мой рисунок и выбросил клочки бумаги в камин.

Андрюс всё ещё смотрел на меня.

– Ты этого хочешь? – в конце концов спросил он. – Чтобы Советский Союз распался?

Я оглянулась на него.

– Я просто хочу домой. И папу увидеть хочу.

Он кивнул.

25

Наступил вечер – и осталось только две группы. Большинство энкавэдэшников уехали на поезде. Осталось пять вооружённых офицеров с двумя винтовками. Литовцев было около семидесяти пяти, а советских только пятеро, но никто не решался и пошевелиться. Наверно, большинство из нас были ослаблены и уставшие. Трава казалась долгожданной постелью, роскошью. Я подмечала ориентиры и важные детали, чтобы нарисовать для папы.

Энкавэдэшники развели огонь и сварили себе ужин, а мы сидели и смотрели. У них были американские консервы, хлеб и кофе. После ужина они пили водку, курили и разговаривали всё громче и громче.

– О чём они говорят? – спросила я у мамы.

– Разговаривают о своём доме, о своих родных краях. Рассказывают о друзьях и родственниках, – ответила она.

Я не поверила и попыталась вслушаться в российские слова. Тональность и хохот были не такие, что можно было бы связать с разговором о семье. Она снова взялась за своё – стала раз за разом напевать «Нет, нет, нет, нет…» Один из энкавэдэшников поднялся и что-то рявкнул, махнув рукой в нашу сторону.

– Лучше я попробую её успокоить, – сказала мама и встала, – пока они не разозлились.

Йонас уже спал. Я накрыла его своим голубым пальто и откинула с его глаз волосы. Лысый храпел. Седой господин накручивал часы. Андрюс сидел с краю, подтянув колено под подбородок, и смотрел на охранников.

У него был мощный профиль и угловатая линия челюсти. Взъерошенные волосы падали сбоку на его лицо. Для таких волос бы мягкого карандаша…

Он заметил мой взгляд, и я быстро отвернулась.

– Эй, – шёпотом позвал он.

Я обернулась: что-то покатилось по траве и налетело на мою ногу. Это был тот искристый камешек, что Андрюс нашёл, когда выходил из вагона.

– Драгоценность вагонной принцессы! – с улыбкой прошептала я.

Он кивнул и засмеялся.

Я подняла камешек и собралась перекатить его обратно.

– Нет, это тебе, – сказал Андрюс.

Проснулись мы на рассвете. Несколько часов спустя приехала подвода, выбрала другую группу и повезла прочь. Тогда охранники погрузили нас в кузова двух грузовиков и повезли ущельем между холмами, где начиналась дорога. Все молчали. Мы были слишком напуганы, чтобы обсуждать, куда нас могут везти.

В машине я поняла, что любые попытки сбежать здесь попросту смешны. На километры и километры вокруг ничего нет. Ни человека в пути мы не видели, ни хоть какого-либо транспортного средства. Я подумала о мужчине с моим носовым платком, надеясь, что он передал его дальше и что моё послание на пути к папе. Прошло два часа, и мы увидели какие-то лачуги здесь и там вдоль дороги. Мы въехали в что-то вроде поселения, и машина остановилась перед деревянным строением. Охранники повыскакивали с криком «Давай, давай!» и другими приказами.

– Они говорят, чтобы мы оставили вещи в машине, – сказала мама, сжимая пальто под мышкой.

– Хотелось бы мне знать, куда мы идём, прежде чем покидать этот грузовик, – твёрдо произнесла госпожа Арвидас.

Мама поговорила с охранниками, а после развернулась к нам и улыбнулась:

– Это баня.

Мы повыскакивали из машины. Мама сложила пальто в чемодан. Охранники разделили нас на две группы: мужчины отдельно, женщины – отдельно.

– Несите меня, парни, – велел Лысый Андрюсу и Йонасу. – Придётся вам меня мыть.

Йонас так и застыл на месте. Андрюсу, судя по всему, стало противно. Я улыбнулась, отчего Андрюс разозлился ещё больше. Сначала мыться шли мужчины. Охранники собрали их на крыльце и принялись что-то кричать им в лицо, толкать их. Йонас оглянулся на маму, словно спрашивая: чего они хотят?

– Раздевайся, милый, – перевела мама.

– Что, сейчас? Прям здесь? – спросил Йонас, глядя на женщин и девушек.

– А мы отвернёмся, не так ли, дамы? – сказала мама.

И мы все отвернулись от крыльца.

– Нашли чего стесняться, – сказал господин Сталас. – От нас одни скелеты и остались. А теперь снимите с меня штаны, парни. Ай! Осторожно, нога!

Я слышала, как господин Сталас жалуется, а Йонас извиняется. До меня донёсся стук пряжки ремня, когда тот упал на деревянное крыльцо. Интересно, это Андрюса?

Охранники по-прежнему кричали.

– Он говорит, чтобы одежду оставили здесь: её обработают от вшей, – перевела мама.

До нас донёсся какой-то странный запах: то ли от нашей группы, то ли из бани. Закричал Лысый – уже в помещении.

Мама оглянулась и сложила руки.

– Мой милый Йонас, – прошептала она.

26

Мы ждали.

– Что там происходит? – спросила я.

Мама лишь покачала головой. На крыльце стояли три энкавэдэшника. Один снова что-то закричал.

– Мы заходим по десять человек, – объяснила мама. – Нужно пойти и раздеться на крыльце.

В первой группе были мы, госпожа Арвидас, Ворчливая и её дочери. Мама помогла Оне взойти на крыльцо. Я расстегнула платье и стянула его через голову, расплела волосы, сняла обувь. Мама стояла в лифчике и трусах, помогая Оне. Охранники тоже находились на крыльце и всё время смотрели на нас. Я колебалась.

– Всё хорошо, солнышко, – говорила мама. – Представь, как приятно снова быть чистой.

Она заскулила.

Молодой белокурый охранник закурил и отвернулся к машине. Второй энкавэдэшник всё смотрел на женщин, ухмыляясь и покусывая нижнюю губу.

Я сняла трусики и лифчик и стояла на крыльце, прикрываясь руками. Рядом стояла госпожа Арвидас, и её роскошные груди невозможно было спрятать за худенькой рукой. Охранник с золотым зубом – наверное, главный – прошёлся крыльцом, останавливаясь рассмотреть каждую из женщин и окидывая всех взглядом с ног до головы. Остановился он и возле госпожи Арвидас. Но она и головы не подняла. Он вертел языком зубочистку и, вздёрнув брови вверх, словно насиловал её одним лишь взглядом.

Мне стало противно, и я фыркнула. Мама резко обернулась ко мне. Охранник схватил мои руки и опустил их вдоль тела. Присмотрелся ко мне и улыбнулся. Протянув руку, он схватил меня за грудь. Я почувствовала, как кожу царапают его грубые ногти.

Раньше я никогда не оказывалась голой перед мужчиной. От прикосновения его грубой руки мне стало плохо – я внутри почувствовала себя грязнее, чем снаружи. Я попыталась скрестить руки на груди. Мама что-то крикнула охраннику по-русски и потащила меня за спину Оны.

У Оны внутренняя сторона бёдер и ягодицы были покрыты сгустками засохшей крови. Охранник закричал на маму. В ответ она лишь сняла с себя остальную одежду и обняла меня. Так нас и погнали в баню.

27

Поодаль стоял охранник. Он опустил половник в ведро и бросил туда какого-то белого порошка. Из душа брызнула ледяная вода.

– Нужно быстро мыться, – сказала мама. – Мы не знаем, сколько времени нам дадут.

Она взяла маленький кусочек мыла и принялась тереть им мои волосы и лицо, не обращая ни малейшего внимания на собственное тело. Я смотрела, как бурые потоки грязи текут вниз по ногам в сточное отверстие. Как бы я хотела, чтобы и меня смыло туда, прочь от охранников и унижения.

– Мойся дальше, Линочка, и побыстрее, – сказала мама и занялась Оной.

Я стояла и дрожала под холодной водой, пытаясь отмыться как можно лучше, в надежде, что по ту сторону стены нас не будут ждать охранники.

Я мыла маме спину и пыталась отмыть ей волосы. Госпожа Арвидас стояла под потоком воды, грациозно подняв руки, и ни на что не обращала внимания, словно сейчас мылась у себя дома. Воду резко выключили.

С другой стороны стены мы нашли свою одежду. Я быстро натянула через голову платье и почувствовала, как что-то ударило меня в бедро. Камешек, что подарил Андрюс. Опустив руку в карман, я принялась искать пальцами его гладкий край.

Мама пальцами зачёсывала мне волосы. Я взглянула на её мокрое лицо. С белокурых локонов на её плечи капала вода.

– Я хочу домой, – дрожа, прошептала я. – Домой…

Она выпустила из рук одежду и притянула меня в свои объятия.

– Мы будем дома. Думай о папе, о нашем доме. Они должны жить в наших сердцах. – Мама отпустила меня и посмотрела мне в глаза. – Если так и будет, то мы вернёмся!

Мужчины уже сидели в первом грузовике. Другая группа женщин и детей, когда мы выходили, стояла голой на крыльце.

– Ну как, милый, так лучше? – спросила мама, улыбаясь Йонасу, когда мы залезли в первую машину.

Она проверила чемодан и своё пальто. Йонас выглядел намного лучше – и настроение у него сейчас было более бодрое. Как и Андрюс, собственно. Его мокрые волосы блестели, а цветом напоминали мне пряную корицу.

– Ну вот, теперь мы чистые покойники. Что дальше? – заметил Лысый.

– Покойников в баню бы не пустили, – ответил седой мужчина и взглянул на часы.

– Ничего себе! Оказывается, под теми слоями грязи скрывалась блондиночка! – сказал Андрюс и, протянув руку, взялся за прядь моих волос.

Отшатнувшись, я отвела взгляд. Мама обняла меня.

– Что такое, Лина? – спросил Йонас.

Я не ответила, лишь подумала об охраннике, что лапал меня, и о том, что мне следовало сделать – дать ему пощёчину, ударить ногою, закричать. Засунув руку в карман, я сжала подаренный Андрюсом камешек. Сжимала я его как можно сильнее, словно хотела разломать.

– Как думаете, после бани нас ждёт обед из четырёх блюд? – пошутила госпожа Римас.

– Иначе и быть не может. А также кусочек торта «чёрный лес» с рюмочкой коньяка – а то и двумя, – засмеялась госпожа Арвидас.

– А мне бы хорошего горячего кофе, – сказала мама.

– Крепкого, – добавил Лысый.

– Ух, я никогда и не думал, насколько приятно быть чистым! – воскликнул Йонас, глядя на свои руки.

Все заметно воспрянули духом, кроме Оны. Она и дальше напевала. Госпожа Римас, хоть как старалась, но не смогла её успокоить. Когда в машину села последняя группа женщин и детей, главный из энкавэдэшников увидел, что Она встаёт, садится, дергаёт себя за волосы, и закричал на неё. Молодой белокурый охранник оказался возле кузова.

– Оставьте её в покое, – сказала госпожа Римас. – У бедной большое горе.

Мама перевела её слова командиру. Она стояла и топала правой ногой. Командир подошёл и вытащил Ону из кузова. Она словно не владела собой – кричала, кинулась царапать его. Но она была намного слабее и меньше командира. Он бросил её на землю и зажмурился, мышцы его квадратной челюсти напряглись.

Мама решилась прыгнуть из машины за Оной. Но не успела. Командир достал пистолет и выстрелил Оне в голову.

Я тихо ахнула – и все тоже. Адрюс схватил Йонаса за голову и закрыл ему глаза. Кровь цвета густого красного вина разлилась под головой Оны. Её ноги выгнулись под неестественным, каким-то кривым углом. Одна нога была босой.

– Лина! – позвал Андрюс.

Я с удивлением взглянула на него.

– Не смотри! – сказал он.

Я открыла рот, но и звука не издала. Отвернулась. Молодой белокурый охранник смотрел на тело Оны не сводя глаз.

– Лина, смотри на меня! – просил Андрюс.

Мама опустилась на колени на краю кузова и смотрела на Ону. Я подошла и села возле брата.

Заурчал двигатель, машина тронулась. Мама села и закрыла лицо руками. Госпожа Грибас невесело цокнула языком и покачала головой.

Йонас склонил мою голову к своим коленям и гладил меня по волосам.

– Пожалуйста, ничего не говори охранникам. Не зли их, Лина! – шепотом просил он.

Тело Оны отдалялось и становилось всё меньше, меньше. Она лежала в грязи мёртвая, убитая энкавэдэшниками. А где-то в сотнях километров отсюда в траве разлагалось тело её дочери. Как её родные когда-нибудь узнают, что с ней случилось? Как кто-нибудь узнает, что случилось с нами? Я и дальше буду писать и рисовать при первой выпавшей возможности. Нарисую, как стрелял командир, как мама стояла на коленях, закрывая лицо руками, как тронулась наша машина и гравий из-под её колёс полетел на мёртвое тело Оны.

28

Мы въехали в местность с большим коллективным хозяйством. Группки ветхих избушек с одной комнатой представляли из себя убогое село. Тёплое солнце, судя по всему, явление здесь не частое. Все здания стояли перекошенные, а их помятые крыши свидетельствовали о суровой погоде.

Охранники велели нам вылезать из машины. Андрюс опустил голову и стал ближе к матери. Они принялись направлять нас к избушкам, которые, как я сначала подумала, должны быть нашими, но когда госпожа Грибас и госпожа Римас зашли в одну из них, оттуда выбежала какая-то женщина и начала спорить с охранниками.

– В этих избушках живут люди, – прошептал Йонас.

– Да, и очень вероятно, что нам придётся жить с ними, – сказала мама и притянула нас в свои объятия.

Мимо нас прошли две женщины с большими вёдрами воды.

Я не узнала в них никого из соседей по эшелону.

Нас пристроили к убогой хижине на далёком краю села. Её деревянные стены словно были выбриты многочисленными зимами со снегом и сильным ветром. Дверь оказалась кривой, рассохшейся и потрескавшейся. Сильный ветер мог поднять это жильё в воздух и разнести в щепки. Белокурый энкавэдэшник открыл дверь, крикнул что-то по-русски и затолкал нас внутрь. Приземистая алтайка, закутанная, словно капуста, побежала к двери и принялась кричать на охранника.

Мама повела нас в угол. Женщина развернулась и теперь закричала на нас. Рука, тонкая, словно соломинка, высунулась из-под платка, в который баба была завёрнута. Морщины превратили её широкое обветренное лицо в географическую карту.

– Что она говорит? – спросил Йонас.

– Что у неё нет места для грязных преступников, – ответила мама.

– Мы не преступники! – сказала я.

Женщина и дальше ругалась, размахивая руками, и плевала в пол.

– Она сумасшедшая? – задавался вопросом Йонас.

– Говорит, у неё на себя еды едва хватает и делиться с такими преступниками, как мы, она не собирается. – Мама отвернулась от хозяйки. – Ну а мы просто сложим свои вещи в этом уголке. Йонас, ставь свой чемодан.

Женщина схватила меня за волосы и дёрнула в попытке вытолкать за дверь.

Мама закричала на хозяйку по-русски. Отцепила её руку от моих волос, дала ей пощёчину и оттолкнула. Йонас пнул её по ноге. Алтайка посмотрела на нас узкими чёрными глазами. Мама ответила на этот взгляд. Тут хозяйка начала хохотать. Спросила о чём-то.

– Мы литовцы, – сказала мама сначала по-литовски, потом по-русски. Женщина принялась о чём-то трещать.

– Что она говорит? – спросила я.

– Говорит, что боевые люди – хорошие работники и что нам нужно платить ей за жилье.

Мама снова заговорила с алтайкой.

– Платить ей? За что? За то, чтобы жить в этой дыре, неизвестно где? – возмутилась я.

– Мы на Алтае, – сказала мама. – Здесь выращивают картошку и свеклу.

– Так здесь можно будет есть картошку? – оживился Йонас.

– Продукты выдают. Она говорит, что охранники присматривают за хозяйством и работниками, – объяснила мама.

Я вспомнила: папа рассказывал, как Сталин конфискует у селян землю, орудие труда, скот. Что он говорит им, какой они должны давать урожай и сколько им за это заплатят. Я думала, что это полный бред. Ну как Сталин может забирать то, что ему не принадлежит, то, что селяне всей семьёй зарабатывали всю жизнь? «Это коммунизм, Лина», – говорил папа.

Женщина кричала что-то маме, показывала пальцем и качала головой. А после и вовсе вышла из дома.

Мы оказались в колхозе – коллективном хозяйстве, и теперь я должна была выращивать свеклу.

А я терпеть не могла свеклу.

Карты и змеи

29

Избушка имела размеры примерно три на четыре метра. В уголке примостилась маленькая печь, вокруг которой стояли горшки и грязные банки. Возле печки под стеной лежал соломенный матрас. И никакой подушки, только старое стёганое одеяло. Два крошечных окошечка были сделаны из кусков стекла, слепленных чем-то между собой.

– Здесь ничего нет, – сказала я. – Ни раковины, ни стола, ни шкафа. Это она здесь спит? А мы где будем спать? А туалет где?

– И есть мы где будем? – спросил Йонас.

– Точно не знаю, – сказала мама, глядя на горшки. – Здесь всё грязное. Но ведь можно немного прибраться, не так ли?

– Ну, хорошо, что мы из того поезда вышли, – заметил Йонас.

Молодой белокурый энкавэдэшник зашёл в дом.

– Елена Вилкас, – позвал он.

Мама взглянула на него.

– Елена Вилкас, – громче повторил он.

– Да, это я, – сказала мама.

Они стали разговаривать по-русски, а после и вовсе спорить.

– Что такое, мама? – спросил Йонас.

Мама обняла нас с братом.

– Не волнуйтесь, милые. Мы остаёмся вместе.

Охранник крикнул «Давай!» и принялся махать рукой, чтобы мы выходили.

– Куда мы идём? – спросила я.

– Командир хочет меня видеть. Я сказала, что нам нужно идти всем вместе, – объяснила мама.

Командир. У меня в животе всё перевернулось.

– Я здесь останусь. Со мной ничего не случится, – сказала я.

– Нет, нам нужно держаться вместе, – принялся спорить Йонас.

Мы пошли за белокурым охранником между потрёпанных лачуг, пока не оказались возле деревянного здания, что было в гораздо лучшем состоянии, чем все остальные. Возле его дверей стояло несколько энкавэдэшников и курили сигареты.

Они искоса посмотрели на маму. Она окинула здание и охранников взглядом.

– Будьте здесь, – велела мама. – Я сейчас вернусь.

– Нет, – сказал Йонас. – Мы с тобой.

Мама посмотрела на охранников с их похотливыми глазами, а после перевела взгляд на меня.

Из двери вышел энкавэдэшник.

– Давай! – закричал он и потащил маму за локоть в здание.

– Я сейчас вернусь, – сказала мама через плечо, и дверь за ней захлопнулась.

– Я сейчас вернусь, – сказала мама.

– Но как ты думаешь?.. – спросила я.

– Думаю, ты просто очаровательна, – ответила мама и отступила назад, любуясь моим платьем.

– Хорошо, – сказал портной, втыкая булавки в свою атласную подушечку. – Всё, что нужно, сделано. Можете переодеваться, только аккуратно: там ещё не пришито, только подколото.

– Встретимся на улице, – сказала мама через плечо и покинула помещение.

– У вашей мамы прекрасный вкус в одежде, – заметил портной.

Он был прав. Платье получалось замечательным. Мягкий серый цвет оттенял мои глаза.

Я переоделась и вышла на улицу, где на меня должна была ждать мама. Но её там не было. Я окинула взглядом ряд цветных витрин – и не увидела её. Дальше по улице открылись двери – и вышла мама. Синяя шляпка подходила под её платье, что шуршало возле ног мамы, пока она шла. Неся два рожка мороженого, она улыбалась, а на руке у неё качалась сумка для покупок.

– У мальчиков сегодня свой день, а у нас – свой, – сказала мама. Её красная помада сияла. Протянув мне мороженое, она подвела меня к лавочке. – Давай присядем.

Папа с Йонасом пошли на футбольный матч, а мы с мамой утром отправились за покупками. Я лизнула ванильный пломбир и откинулась на спинку тёплой лавочки.

– Как приятно присесть, – выдохнула мама и взглянула на меня. – Ну вот, с платьем всё сделали. Что дальше на очереди?

– Мне нужны угольки, – напомнила я.

– А, точно, – сказала мама. – Угольки для моей художницы.

– Нужно было нам с ней идти, – сказал Йонас.

Братик был прав. Но мне не хотелось снова находиться возле командира. И мама об этом знала. Мне следовало пойти с ней. Теперь она была с ними один на один, без защиты, и виновата в этом я.

Я подвела Йонаса к краю здания возле грязного окна.

– Будь здесь, чтобы белокурому было тебя видно, – сказала я Йонасу.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Хочу подсмотреть в окно и удостовериться, что с мамой всё хорошо.

– Лина, нет!

– Будь здесь, – велела ему я.

Белокурому на вид было не многим больше двадцати. Именно он отвернулся, когда мы раздевались. Он достал складной ножик и чистил им ногти. Я пробралась к окну и привстала на носочки. Мама сидела на стуле и смотрела себе на колени. Перед ней на уголке стола примостился командир. Он листал бумаги в какой-то папке и что-то говорил маме. Затем, закрыв папку, положил её себе на колено. Я оглянулась на охранника, а после постаралась подтянуться повыше, чтобы было лучше видно.

– Лина, хватит. Андрюс говорит, что если будешь их злить, тебя пристрелят, – прошептал Йонас.

– А я ничего такого не делаю, – ответила я, повернувшись к братику. – Я просто хотела удостовериться, что с мамой всё хорошо.

– Но не забывай, что случилось с Оной, – сказал Йонас.

А что случилось с Оной? Неужто теперь она в раю со своим ребёночком и нашей бабулей? Или, может, её душа носится над эшелонами, над толпами литовцев и ищет своего мужа?

Такие вопросы скорее для папы. Он всегда внимательно относился к моим вопросам, кивал и обдумывал всё, прежде чем ответить. Кто теперь будет отвечать на мои вопросы?

Было облачно, но тепло. Вдали, за избушками, виднелись сосны и ели, между которыми простирались поля. Я огляделась вокруг, запоминая пейзаж, чтобы нарисовать его для папы. И задалась вопросом, где же Андрюс и его мама.

Некоторые здания были в лучшем состоянии, чем наше. Вокруг одного, к примеру, имелся забор, возле другого – небольшой сад. Я их нарисую – грустные и сощуренные, почти без единого пятнышка света.

Открылась дверь – и вышла мама. Следом за ней показался командир и, провожая её взглядом, остановился, прислонившись к дверному косяку. Мама сжала зубы и, подходя к нам, кивнула. Командир что-то крикнул ей от двери. Мама ничего на это не ответила и схватила нас за руки.

– Отведите нас назад, – обратилась она к белокурому энкавэдэшнику.

Тот и глазом не моргнул.

– Я знаю дорогу, – сказал Йонас и пошёл прямо по грязи. – Идите за мной.

– У тебя всё хорошо? – спросила я маму, когда мы отошли.

– Всё в порядке, – тихо ответила она.

У меня словно гора с плеч свалилась.

– Чего он хотел?

– Не здесь, – сказала мама.

30

– Они хотели, чтобы я с ними работала, – объяснила мама, когда Йонас привёл нас обратно к избушке.

– Работала с ними? – не поняла я.

– Ну, скорее на них… Переводила документы, разговаривала с другими литовцами, которые тоже здесь, – принялась объяснять мама.

Я подумала о папке в руках командира.

– А что тебе за это обещали? – спросил Йонас.

– Я для них переводить не буду, – сказала мама. – Я отказалась. Ещё они просили слушать, что говорят люди, и докладывать командиру.

– Стучать? – произнёс Йонас.

– Да.

– Они хотели, чтобы ты за всеми следила и докладывала им? – спросила я.

Мама кивнула.

– В случае моего согласия они обещали особенные условия.

– Свиньи! – выкрикнула я.

– Лина! Тише, – сказала мама.

– И они думали, что ты будешь помогать им после того, что они с нами сделали? – спросила я.

– Но, мама, может, тебе нужны особенные условия, – озабоченно сказал Йонас.

– Словно они сдержат своё слово! – резко произнесла я. – Они те ещё лгуны, Йонас. Ничего они никому не дадут.

– Йонас. – Мама гладила моего братика по лицу. – Я не могу им верить. Сталин сказал энкавэдэшникам, что литовцы – враги. Командир и все охранники смотрят на нас, как на людей второго сорта. Ты это понимаешь?

– Я уже слышал это от Андрюса, – ответил Йонас.

– Андрюс очень умный мальчик. Нам нужно поговорить, – сказала мама. И тут же обратилась ко мне: – Пожалуйста, Лина, аккуратнее с тем, что ты пишешь и рисуешь.

Порывшись в чемоданах, мы нашли то, что при необходимости можно было бы продать. Я взглянула на свои «Посмертные записки Пиквикского клуба». Страницы из шестой по одиннадцатую вырваны. На двенадцатой – грязное пятно.

Достав фотографию в позолоченной рамке, я залюбовалась папиным лицом. Интересно, где ещё носовые платки. Мне хотелось отправить ещё одну весточку.

– Костас! – сказала мама, заглянув мне через плечо.

Я передала ей фотографию. Мама ласково провела пальцем по папиному и бабушкиному лицам.

– Какая ты молодец, что взяла её. Ты и представить себе не можешь, как она меня поддерживает. Береги её, пожалуйста.

Я открыла свой блокнот, который тогда смогла взять. «Четырнадцатое июня тысяча девятьсот сорок первого года. Милая Йоанна…» – одиноко расположилось на первой странице начало без конца. Я написала эти слова почти два месяца назад, в тот вечер, когда нас забрали. Где теперь Йоанна, где остальные наши родственники? Что бы я написала теперь в этом письме? Рассказала бы я, что энкавэдэшники загнали нас в вагоны для скота и держали взаперти шесть недель почти без еды и воды? Написала бы я, что они хотели сделать из мамы шпионку? А о младенце в вагоне, о том, как застрелили Ону? Я слышала голос мамы, который предостерегал меня, напоминал об осторожности, однако рука двигалась сама по себе.