Текст книги "Посреди серой мглы (ЛП)"

Автор книги: Рута Шепетис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

После душа нас всех с вещами посадили в грузовик и провезли несколько километров по лесу, к берегу Ангары.

– Почему мы здесь? – спросил Йонас.

По берегу были разбросаны большие деревянные сараи. А под лесом стояло огромное здание НКВД.

– Дальше мы поплывём по воде. Разве вы не видите? Мы направляемся в Америку, в Америку! – говорил Повторитель. – Поплывём Ангарой, потом Леной, а затем морем к Берингову проливу.

– Но ведь это несколько месяцев в пути, – заметил господин, который накручивал часы.

Америка? Как мы можем оставить папу в красноярской тюрьме? Как я буду передавать ему рисунки? А война? Что если другие страны станут союзниками Сталина? Я вспомнила лицо Андрюса, когда он говорил, что мы в списке. И что-то в нём подсказывало мне, что везут нас вовсе не в Америку.

66

Баржи задерживались. Мы ждали на каменистых берегах Ангары больше недели. Нас кормили ячневой кашей. Я не могла понять, почему нас кормят не только хлебом. Не от доброты же. Для чего-то мы им нужны сильнее, но зачем? Мы грелись, словно на каникулах. Я рисовала для папы и писала письма Андрюсу каждый день. Рисовала на маленьких бумажках, чтобы не так бросалось в глаза, и прятала в «Домби и сына». Какая-то эстонка заметила, что я рисую, и подарила мне ещё бумаги.

Мы таскали брёвна, но только для костра на ночь. Сидели возле огня, который приятно потрескивал, и пели литовские песни. Лесом катилось эхо – люди из-за Балтики пели о своей родине. Двоих женщин отправили поездом в Черемхов, чтобы помогли довезти до лагеря запасы для НКВД, и они отослали наши письма.

– Пожалуйста, не могли бы вы взять вот это в Черемхов и передать с кем-нибудь? – Я дала одной из женщин дощечку.

– Какая красота! Ты такие бесподобные цветы нарисовала. У меня дома во дворе рута цвела… – вздохнула она и посмотрела на меня. – Твой отец в Красноярске?

Я кивнула.

– Лина, пожалуйста, не питай больших надежд – Красноярск отсюда очень далеко, – сказала мама.

Как-то, погревшись на солнышке, мы с мамой зашли в Ангару. Бегали в воде и смеялись. Мокрая одежда прилипла к телу.

– Прикройтесь! – озираясь, сказал Йонас.

– Что ты хочешь сказать? – спросила мама, одёргивая мокрую ткань.

– Они на вас смотрят. – Йонас кивнул в сторону энкавэдэшников.

– Йонас, им это неинтересно. Ну взгляни на нас. Мы не так уж и роскошно выглядим, – сказала мама, выжимая из волос воду.

Я скрестила руки на груди.

– Ну, госпожа Арвидас их ведь заинтересовала! А может, ты ему интересна, – сказал Йонас.

Мама опустила руки.

– Это ты о ком? О ком?

– О Николае, – сказал Йонас.

– Крецком? – переспросила я. – А что такое?

– А ты у мамы спроси, – ответил Йонас.

– Йонас, перестань. Мы никакого Николая не знаем, – сказала мама.

Я взглянула ей в лицо.

– А почему ты называла его Николаем? Откуда ты знаешь его имя?

Мама посмотрела на меня, потом на Йонаса.

– Спросила, как его зовут, – ответила она.

У меня внутри всё просто оборвалось. Что, Йонас прав?

– Но, мама, он ведь чудовище! – сказала я, вытирая воду со шрама на лбу.

Мама подошла ближе, выкручивая юбку.

– Мы не знаем, какой он.

Я фыркнула:

– Да он…

Мама схватила меня за руку так, что боль отдалась в плечо, и процедила сквозь зубы:

– Мы не знаем. Слышишь? Мы не знаем, какой он. Он парень. Он просто мальчишка. – Она отпустила мою руку. – И я с ним не сплю, – резко бросила она Йонасу. – Как ты мог такое подумать!

– Мама!.. – запнулся Йонас.

Она пошла прочь, а я так и осталась стоять, растирая руку.

Йонас стоял, остолбенев от маминых слов.

67

Несколько недель баржи ползли на север по Ангаре. Потом мы сошли на берег, и несколько дней нас везли густым лесом в кузовах чёрных машин. Кое-где лежали огромные поваленные деревья – в ствол такого могла бы въехать наша машина. Людей не было видно. Нас окружал тёмный, непроходимый лес. Куда нас везут? Днём мы жарились на солнце, а ночью мёрзли. Волдыри зажили. Мы ели всё, что нам давали, и тешились тем, что нас не заставляют работать.

Машины прибыли в Усть-Кут на Лене. И снова мы ждали на барже. Берег Лены был в мелкой гальке. Шёл дождь. Навесы, на скорую руку натянутые над берегом, совсем не помогали. Я лежала на чемодане, защищая «Домби и сына», камешек, мои рисунки и семейную фотографию. Янина стояла под дождём. Девочка смотрела в небо и по-прежнему разговаривала неизвестно с кем. Крецкий скрипел ботинками, расхаживая туда-сюда по берегу. Кричал, чтобы мы не разбредались. Ночью он стоял, смотрел на серебряную лунную дорожку на Лене и двигался только для того, чтобы поднести к губам сигарету.

Мой русский становился лучше. Но до Йонаса мне всё равно было далеко.

Спустя две недели приплыли баржи, и энкавэдэшники снова завели нас на них. Мы поплыли на север, отплыли от Усть-Кута и оставили позади Киренск.

– На север плывём, – отметил Йонас. – Может, и правда в Америку?

– Что, без папы? – спросила я.

Йонас смотрел в воду. Он ничего не сказал.

Повторитель только и говорил, что об Америке. Он пытался нарисовать карту Соединённых Штатов, говорил обо всём, что слышал от родственников и знакомых. Ему было нужно в это верить.

– В Америке есть замечательные университеты, в так называемой Новой Англии. А ещё, говорят, Нью-Йорк – очень модный и современный город, – сказала Йоанна.

– Кто говорит, что Нью-Йорк модный? – спросила я.

– Мои родители.

– А что они знают об Америке?

– У мамы там дядя, – ответила Йоанна.

– А я думала, вся семья твоей тёти в Германии, – сказала я.

– Судя по всему, родственник там у неё есть. Он ей письма пишет. Из Пенсильвании.

– Хм. А мне Америка не очень нравится. Им искусства не хватает. Ни одного хорошего художника американского не знаю.

– Ты меня лучше не рисуй! – сказал Лысый. – Мне своих портретов не нужно.

– Да я, вообще-то, уже заканчиваю, – сказала я, затеняя его конопатые щёки.

– Порви! – требовал он.

– Нет, – ответила я. – Но не волнуйтесь, я никому не покажу.

– Не покажешь, если понимаешь: так будет лучше.

Я взглянула на портрет. У меня получилась его оттопыренная губа и постоянно недовольное выражение. А на лице он не был некрасивым. Глубокие морщины на лбу придавали ему капризный вид.

– За что вас вывезли? – спросила я. – Вы говорите, что просто марки собирали. Но зачем человека депортировать за коллекционирование марок?

– Не суй носа не в свои дела, – сказал он.

– Где ваша семья? – не отступала я.

– Говорю же – это не твоё дело! – пробурчал он, подняв палец. – А если у тебя хоть немного мозгов имеется, то ты будешь прятать свои рисунки так, чтобы их никто и никогда не увидел, слышишь?

Рядом села Янина.

– Известной художницей ты не будешь! – сказал Лысый.

– Нет, будет! – ответила Янина.

– Нет, не будет. А знаешь почему? Потому что она не мёртвая. Хотя надежда какая-никакая есть. Америка, тоже мне!

Нахмурившись, я посмотрела на него.

– Моя кукла мертва, – сказала Янина.

68

Мы приблизились к Якутску.

– Вот теперь увидим. Увидим, – нетерпеливо говорил Повторитель. – Если выйдем здесь, то не поедем в Америку. Не поедем.

– А куда тогда? – спросил Йонас.

– На Колыму[8], – ответил Лысый. – В те лагеря, а может, и в Магадан.

– Ни в какой Магадан мы не едем, – сказала мама. – Прекратите такие разговоры, господин Сталас.

– Не на Колыму, нет, не на Колыму, – сказал Повторитель.

Баржи замедлили ход. Мы останавливались.

– Нет, не нужно, пожалуйста, – шептал Йонас.

Госпожа Римас заплакала:

– Я не могу быть в заключении так далеко от мужа!

Янина потянула меня за рукав.

– Ляля говорит, что мы не едем на Колыму.

– Что? – удивилась я.

– Говорит, что мы не туда. – Она пожала плечами.

Мы собрались над бортом. Кое-кто из энкавэдэшников сошёл на берег, Крецкий тоже. У него был рюкзак. Там их встретил какой-то командир. Мы наблюдали, как им дают инструкции.

– Взгляни, – сказал Йонас. – Энкавэдэшники что-то грузят на баржу.

– Так мы здесь не сходим? – спросила я.

Вдруг на берегу заговорили громче. Крецкий спорил с командиром. Я поняла, что тот говорит. Он приказывал Крецкому возвращаться на баржу.

– Крецкий хочет остаться там, – заметил Йонас.

– Вот и хорошо, пусть остаётся, – отозвалась я.

Крецкий махал руками, что-то доказывал, но командир показывал ему на баржу.

Мама вздохнула и посмотрела вниз. Крецкий пошёл назад к барже. Его не отпустили. Он плывёт с нами, куда бы мы ни направлялись.

Пассажиры радостно закричали и бросились обниматься – баржа отчалила от Якутска.

Прошла неделя, но бодрость духа сохранялась. Люди пели на палубе. Кто-то играл на аккордеоне. В толпу, расталкивая людей, влетел Крецкий.

– Вы что, сдурели все?! Так радуетесь, будто вас в Америку везут. Придурки! – закричал он.

Веселье стихло, люди принялись шептаться.

– Америка, Америка? – тихо произносил Повторитель.

Так куда же нас везут? Уже август. По мере продвижения на север холодало – словно сейчас был октябрь. Леса вокруг Лены редели.

– Мы пересекли Северный круг, – объявил господин с часами.

– Что? – встревожился Йонас. – Как так? Куда это нас завезли?

– Всё правильно, – сказал Повторитель. – Мы плывём к устью Лены, а там уже пересядем на большие пароходы к Америке. Пароходы.

Баржи останавливались за Северным кругом в Булуни. Мы смотрели, как большие группы людей сгоняли с баржи и просто оставляли на пустынном берегу, а мы отчаливали. И плыли дальше.

В конце августа мы доплыли до устья Лены. Температура опустилась почти до ноля. Ледяные волны моря Лаптевых били в борта баржи, пока она швартовалась.

– Давай! – закричали охранники и принялись толкать нас прикладами.

– Они нас сейчас потопят, – сказал Лысый. – Они нас сюда привезли, чтобы утопить и избавиться от нас!

– Господи милостивый, нет! – сказала госпожа Римас.

Энкавэдэшники прислонили к борту доску. Толкали детей, чтобы те скорее шли по доске и кричали на них.

– А куда спешить? – удивилась мама. – Здесь ведь ничего нет.

Она оказалась права. На этих берегах не было ни души, ни кустика, ни деревца – просто голая земля, берег и бесконечная вода. Вокруг нас были только тундра и море Лаптевых. Порывистый ветер бросал песок в рот, в глаза. Я прижала к себе чемодан и оглянулась по сторонам. Энкавэдэшники пошли к двум кирпичным зданиям. Где мы все здесь разместимся? На барже приплыло больше трёхсот человек.

Крецкий спорил с кем-то из охраны, повторял, что должен вернуться в Якутск. Нас остановил энкавэдэшник с сальными волосами и кривыми коричневыми зубами.

– Куда это вы собрались? – спросил он.

– К зданиям, – сказала мама.

– Они для охраны, – отрезал он.

– А где нам тогда жить? – спросила мама. – Где село?

Охранник сделал широкий жест руками и сказал:

– Вот это и есть село. И всё в вашем распоряжении.

Другой энкавэдэшник засмеялся.

– Извините? – спросила мама.

– Что, не нравится? Думаешь, ты слишком хороша для этого? Фашистская свинья. Свиньи спят в грязи. Знаешь такое? Но перед тем, как будете ложиться спать, достройте пекарню и сделайте рыбоконсервный завод.

Он пошёл на маму. Из-под верхней губы у него выглядывали ржавые зубы.

– Вы же фашистские свиньи, да? Противно даже смотреть на вас!

Он плюнул маме в грудь и пошёл прочь.

– Вы и грязь не заслужили! – оглянувшись, прокричал он.

Нам сказали носить кирпичи из баржи. Мы выстроились в ряд и по очереди спускались в глубокий трюм баржи, вынося оттуда как можно больше кирпичин за раз. Баржи разгружали десять часов. Там, помимо кирпичей, также были дерево, бочки с керосином, мука и даже маленькие рыбацкие лодки – это всё для энкавэдэшников. Руки у меня дрожали от усталости.

– Ляля говорит, что мы не поплывём в Америку, – сказала Янина.

– Без шуток. Тебе твоё привидение куклы говорило, что мы остаёмся здесь? – спросил Лысый и указал на знак, битый непогодой.

Трофимовск. Глубокое Заполярье, отсюда недалеко и до Северного полюса.

69

Мы сбились в кучку и закутались в тёплую одежду – у кого какая была. Я с тоской вспоминала алтайский лагерь, лачугу Улюшки, Андрюса. Пароход загудел и потащил баржи назад по Лене. Они что, ещё людей привезут?

– Как же отсюда папе писать? – спросил Йонас.

– Где-то здесь должно быть село, – заверила его мама.

Я подумала о дощечке, которую передала из Черемхова. Что-то из тех вещей уже, наверное, дошло до папы.

– Так это такой у них план, – оглядываясь по сторонам, произнёс Лысый. – Вот так, значит, Сталин избавится от нас? Заморозит насмерть. Скормит лисицам…

– Лисицам? – сказала госпожа Римас.

Мать Янины искоса взглянула на Лысого.

– Если здесь есть лисицы, то на них можно охотиться и есть их! – сказал Йонас.

– Мальчик, ты когда-нибудь лисицу ловил? – спросил Лысый.

– Нет, но, наверное, это возможно, – ответил Йонас.

– Охранник сказал, что мы должны построить им завод, – напомнила я.

– Не может же это быть местом нашего назначения, – сказала мама. – Наверное, нас отсюда ещё куда-то повезут.

– На твоём месте, Елена, я бы не был в этом так уверен, – сказал господин с часами. – Для СССР уже не существует ни Литвы, ни Латвии, ни Эстонии. Сталин должен полностью освободиться от нас, чтобы ничто не засоряло ему красивые пейзажи.

Мусор. Так вот что мы для Сталина?

– Уже почти сентябрь, – заметил господин с часами. – Скоро начнётся полярная ночь.

Почти сентябрь. А мы мёрзнем. Про полярную ночь мы учили в школе. За Северным кругом солнце прячется за горизонт на сто восемьдесят дней. Почти полгода темно. В школе я этому большого значения не придавала. Лишь рисовала, как солнце прячется за горизонт. Теперь же моё сердце провалилось куда-то в живот, и его обожгла желчь.

– У нас мало времени, – продолжил мужчина, который накручивал часы. – Я считаю…

– ПРЕКРАТИТЕ! Замолчите! – закричала мать Янины.

– Что случилось, милая? – спросила мама.

– Тихо… Не привлекайте внимание охраны, – сказала госпожа Римас.

– Мамочка, что такое? – спросила Янина. Её мать всё кричала и кричала.

Эта женщина в пути почти и словом не обмолвилась, а теперь мы не можем сделать так, чтобы она замолчала.

– Я так не могу! Я не хочу здесь умирать! Я не дам лисицам съесть нас!

Вдруг она схватила дочку за горло. Янина захрипела.

Мама бросилась к матери Янины и разжала ей пальцы, освободив ребёнка. Янина отдышалась и тихо заплакала.

– Прости, мне так жаль! – закричала её мать. Она отвернулась и схватила за горло себя в попытке удавиться.

Госпожа Римас дала ей пощёчину. Господин Лукас схватил женщину за руки и держал.

– Ты что? Хочешь убиться – делай это в одиночестве, – сказал ей Лысый.

– Это вы виноваты! – повернулась я к нему. – Это вы ей про лисиц сказали!

– Лина, перестань, – сказал Йонас.

– Мама, – всхлипнула Янина.

– Она и так здесь с мёртвой куклой разговаривает. Только мёртвой матери нам не хватает! – сказал Лысый.

– Мама! – кричала Янина.

– Всё будет хорошо, – говорила мама, гладя её мать по грязным волосам. – У нас всё будет хорошо. Только не нужно терять самообладание. Всё будет хорошо. Правда.

70

На рассвете нас криком разбудили энкавэдэшники и погнали работать. От сна на чемодане у меня затекла шея. Йонас с мамой спали под лодкой, прячась от ветра. Мне удалось побыть в объятиях Морфия лишь несколько часов, потому что, когда все уснули, я рисовала при луне. Набросала мать Янины, сжимающую горло девочки, выпученные глаза Янины. Я написала письмо Андрюсу, в котором рассказала, что мы в Трофимовске. Вот только как мне его отправить? Может, Андрюс подумает, что я о нём забыла? Он говорил: «Я тебя найду». Но как же он отыщет нас здесь? «Папа, – подумала я. – Ты едешь к нам. Поспеши».

Энкавэдэшники поделили нас на двадцать пять групп по пятнадцать человек. Мы оказались в одиннадцатой. Мужчин вне зависимости от их силы они отправили достраивать бараки для НКВД. Мальчишек послали рыбачить в море Лаптевых. Остальным, то есть женщинам и старикам, велели построить юрты – дома – для своих групп. Вот только использовать кирпичи, предназначенные для зданий НКВД, нам запретили. Ведь скоро зима, и энкавэдэшникам понадобится тёплое жильё. Так сказал Иванов – охранник с коричневыми зубами. Нам разрешили брать битые кирпичи, а также куски досок и брёвен, которые выбросило на берег.

– Прежде чем начинать что-то строить, сперва нужно раздобыть материалы, – сказала госпожа Римас. – Быстренько ступайте и пособирайте всё, что найдёте, пока это не забрали другие. Всё приносите сюда.

Я насобирала больших камней, палок, обломков кирпичей. Мы что, в самом деле из этих палок и камешков что-то построим? Мама и госпожа Римас нашли брёвна, которые вынесло на берег, притащили их на место и пошли за новыми. Я видела, как женщина выкапывает руками мох, чтобы затыкать им дыры между камнями, и мы с Яниной и себе его натаскали. От голода мне выкручивало живот. Скорее бы Йонас рыбы принёс.

Брат вернулся – мокрый, он весь дрожал. И с пустыми руками.

– А рыба? Где же рыба? – спросила я, стуча зубами.

– Охранники сказали, что нам рыбу нельзя. Её всю забрали для НКВД.

– А есть нам что?

– Пайки будут выдавать, – ответил он.

Брёвен для каркаса юрты мы насобирали за неделю. Мужчины обсуждали проект. Я чертила.

– Эти брёвна не очень крепкие, – заметил Йонас. – Ведь их выбросило на берег из воды.

– А у нас больше ничего нет, – сказал господин с часами. – Нужно действовать быстро, чтобы успеть до первого снега. Не успеем – не выживем.

– Быстро. Быстро, – сказал Повторитель.

Я вырыла углубления в твёрдой земле плоским камнем. Земля была мёрзлая. Глубже уже начинался лёд. Мы с мамой и госпожой Римас вертикально вставили в те углубления брёвна и прикопали их землёй.

– Для пятнадцати человек как-то маловато, – сказала я, глядя на основу. Колючий ветер бросался мне в лицо.

– Так теплее будет, – ответила мама.

Подошли Иванов и Крецкий. Я поняла большую часть разговора.

– Самые медленные свиньи в Трофимовске! – процедил сквозь свои ржавые зубы Иванов.

– Вам нужна крыша, – заметил Крецкий, сделав жест сигаретой.

– Это понятно. Но греться тогда как? – сказала я. На крышу брёвен нам хватит, но как тогда греться?

– Нам нужна печка, – сказала мама по-русски.

Это Иванову показалось особенно забавным.

– Печку вам? А ещё чего? Горячую ванную? Бокал коньяка? Заткнитесь и работайте, – бросил он и пошёл прочь.

Мама посмотрела на Крецкого.

Тот опустил голову и последовал за Ивановым.

– Видишь, он не поможет, – сказала я.

Мы работали ещё неделю, строя всё с нуля. А в итоге получился не дом. Получилась какая-то куча перегноя и гора брёвен, присыпанных землёй, песком и мхом. Выглядело это, словно ребёнок в грязи поигрался. А нам приходилось там жить.

Мужчины закончили строить бараки и пекарню для НКВД. То были нормальные кирпичные сооружения с печкой в каждой комнате. Мужчина с часами говорил, что там всё хорошо оснащено. Как мы переживём полярную зиму в землянке? Хотя, я более чем уверена, охранники вообще не ожидали, что мы её переживём.

71

В тот день, когда мы достроили юрту, ко мне прибежала Янина.

– Лина, там пароход! Он сюда плывёт!

Через несколько секунд рядом появились энкавэдэшники и начали целиться в наши лица. Всех загнали в юрты. Они бегали и отчаянно кричали.

– Йонас! – звала мама. – Лина, где Йонас?

– Его рыбачить отправили.

– Давай! – крикнул Иванов, толкая меня к юрте.

– Йонас! – закричала мама, пытаясь увернуться от Иванова.

– Он идёт, Елена, – сказал господин Лукас, подбежав к нам. – Я видел его позади.

Прибежал запыхавшийся Йонас.

– Мама, там пароход. С американским флагом.

– Американцы приплыли. Они приплыли! – радовался Повторитель.

– Американцы будут биться с энкавэдэшниками? – спросила Янина.

– Глупенькая. Американцы им помогают, – сказал Лысый.

– Охранники нас прячут, – заметила мама. – Не хотят, чтобы американцы увидели нас и узнали, что здесь с нами делают.

– А американцы не поинтересуются, что это за землянки? – спросила я.

– Они решат, что здесь какое-то военное подразделение, – сказал мужчина с часами.

– Так, может, выбежать, чтобы американцы нас заметили? – спросила я.

– Тебя пристрелят! – сказал Лысый.

– Лина, будь здесь! – велела мама. – Поняла?

Она была права. Энкавэдэшники прятали нас от американцев. Мы больше пяти часов просидели в юртах. Столько времени разгружали американское судно. Но стоило ему отплыть от берега, как энкавэдэшники прибежали и закричали, чтобы мы возвращались к работе. Привезённое нужно было занести в пекарню и в бараки НКВД. Я смотрела, как плывёт и исчезает из поля зрения американский корабль, унося прочь и мысли о спасении. Мне хотелось выбежать на берег и закричать, замахать руками.

Груз на больших деревянных поддонах в высоту и ширину занимал места не меньше, чем четыре дома в Каунасе. Продукты. Так близко. Йонас сказал мне присматривать за теми поддонами, ведь из них можно будет сделать дверь для юрты.

Мужчина с часами знал английский язык. Он перевёл надписи на контейнерах: консервированный горошек, помидоры, сливочное масло, сгущённое молоко, яичный порошок, сахар, мука, водка, виски. Больше трёхсот литовцев и финнов таскали горы продуктов, к которым затем никогда не прикоснутся. Сколько же еды в Америке, что пароходом можно было привезти такие огромные запасы для меньше чем двадцати охранников? И вот американцы уплывают прочь. Знают ли они тайну СССР? Или они «подставляют вторую щёку»?

Когда мы перенесли продукты, то принялись носить другие запасы: керосин, одежду на меху, шапки и толстые кожаные рукавицы. Энкавэдэшники будут зимовать в тепле. Моё же плохонькое пальто продувал ветер. Я изо всех сил старалась поднимать ящики вместе с Йонасом.

– Пожалуйста, перестаньте, – сказала мама господину Лукасу.

– Извините, – попросил прощения он, накручивая часы. – Это меня успокаивает.

– Нет, я не об этом. Перестаньте читать надписи на ящиках. Я просто больше этого не вынесу, – сказала мама и пошла прочь.

– А вот я хочу знать, – возразил Лысый. – Хочу знать, что здесь – вдруг кому-то представится возможность…

– Что он хочет сказать? – не понял Йонас.

– Наверное, он хочет, чтобы кто-то что-то для него украл, – пояснила я.

– Она снова… – начал Йонас.

– Что?

Йонас показал на маму. Она разговаривала с Крецким.

72

Йонас выловил из моря Лаптевых пустую бочку, вытащил её на берег палкой и покатил к юрте. Люди обрадовались и встретили его весёлыми возгласами.

– Вот и печка будет, – улыбнулся Йонас.

– Отличная работа, молодец! – похвалила мама.

Мужчины принялись работать возле бочки, пытаясь сделать дымоход из пустых жестянок, которые нашли в мусорном ведре НКВД.

Носить с собой или беречь паёк было рискованно, если поблизости ходил Иванов. Ему нравилось отбирать еду. Триста грамм. Вот и всё, что мы получали. Однажды я видела, как он выхватил кусок хлеба у пожилой женщины в очереди к пекарне, сунул его в рот и принялся жевать. Она смотрела на него и пустым ртом тоже словно жевала. Затем энкавэдэшник выплюнул хлеб ей под ноги, и женщина бросилась собирать разжёванные куски и есть. Госпожа Римас слышала, что Иванова перевели из красноярской тюрьмы. Командировка в Трофимовск – это, наверное, наказание. Крецкого тоже за что-то наказали? Интересно, не в той ли самой тюрьме, где сейчас папа, служил Иванов?

Желудок у меня горел. Я мечтала о той серой каше, которую нам давали в поезде. Рисовала в деталях еду: печёную курицу, от которой поднимался пар, с хрустящей блестящей корочкой, миски слив, тёртые яблочные пироги. Я записала подробно всё, что знала про американское судно и его груз.

Энкавэдэшники отправили нас таскать брёвна из моря Лаптевых. Нам нужно было рубить их и сушить на дрова. Однако предназначались дрова не нам. Мы сидели в юрте возле пустой печки. У меня перед глазами всплывала картина, как дома мы собирали со стола тарелки, стряхивая то, что на них оставалось, в мусорное ведро. Я слышала, как Йонас говорил: «Но мама, я не голоден», – когда ему велели доесть. Не голоден. Когда в последний раз мы были не голодны?

– Мне холодно, – сказала Янина.

– Ну так принеси дров! – буркнул Лысый.

– А откуда? – спросила она.

– Можешь украсть. Возле здания НКВД, – ответил он. – Другие там берут.

– Не отправляйте её воровать. Я сейчас что-то найду, – сказала я.

– Я с тобой, – отозвался Йонас.

– Мама? – Я ожидала, что она будет против.

– Гм? – выдохнула она.

– Мы с Йонасом сходим за дровами.

– Хорошо, милая, – ласково сказала мама.

– С мамой всё хорошо? – спросила я у Йонаса, когда мы вышли из юрты.

– Какая-то она слабая и растерянная.

Я остановилась:

– Йонас, ты видел, чтобы мама ела?

– Вроде да.

– Вот подумай. Мы видели, как она что-то откусывает, но она всё время даёт хлеб нам, – сказала я. – И вчера дала нам хлеб со словами, что ей за таскание брёвен дали дополнительный паёк.

– Ты думаешь, она отдаёт свою еду нам?

– Да, по крайней мере какую-то часть, – сказала я.

Мама морит себя голодом, чтобы прокормить нас.

Завывал ветер, мы шли к зданию НКВД. Каждый вдох обжигал горло. Солнца не было. Полярная ночь уже началась. Пустой пейзаж луна разрисовывала разными оттенками серого и голубого. Повторитель всё говорил, что нам нужно пережить первую зиму. Мама с ним соглашалась. Если первую зиму перезимуем, то выживем.

Нужно дожить до конца полярной ночи и увидеть возвращение солнца.

– Тебе холодно? – спросил Йонас.

– Ужасно. – Ветер проходил сквозь одежду и словно хватал за кожу.

– Хочешь моё пальто? – спросил он. – Наверное, тебе подойдёт.

Я взглянула на брата. То пальто, что мама для него выменяла, было ему на вырост.

– Нет, ведь тогда ты замёрзнешь. Но спасибо!

– Вилкасы! – позвал Крецкий, одетый в длинную шерстяную шинель и с холщовой торбой в руке. – Что вы здесь делаете?

– Ищем, не вынесло ли чего на берег, что можно использовать как дрова, – ответил Йонас. – Вы такого не видели?

Крецкий засомневался, после чего, засунув руку в торбу, бросил нам под ноги полено. И не успели мы его рассмотреть, как он пошёл прочь.

В ту ночь, двадцать шестого сентября, пришла первая снежная буря.

Продолжалась она два дня. Ветер и снег завывали и пролетали в щели стен. У меня продрогли колени и бёдра. Они болели и пульсировали так, что трудно было пошевелиться. Мы прижимались друг к другу, чтобы согреться. К нам подсел Повторитель. У него изо рта плохо пахло.

– Ты ел рыбу? – спросил его Лысый.

– Рыбу? Да, немного рыбы съел.

– А нам почему не принёс? – спросил Лысый.

Другие тоже начали кричать на Повторителя, что он эгоист.

– Я украл. Там немного было. Совсем немного.

– Ляля не любит рыбу, – прошептала Янина.

Я взглянула на неё. Она чесала голову.

– Зудит? – спросила я.

Она кивнула. Вши. Теперь у нас будет их полная юрта – это только вопрос времени.

Мы по очереди прокладывали дорожку в снегу, чтобы ходить за хлебом. Я набрала много снега, чтобы растапливать и пить. Йонас следил, чтобы мама съедала весь свой паёк и пила воду. В туалет мы ходили на улицу, но когда буря совсем разгулялась, не было другого выбора, кроме как сидеть на ведре в юрте. Тот, кто сидел, учтиво отворачивался – хотя кое-кто утверждал, что сзади вид ещё хуже.

73

Когда буря закончилась, энкавэдэшники стали кричать, чтобы мы работали дальше. Мы вышли из своей землянки. Хоть и было темно, от белого снега пейзаж стал ярче. Однако мы только это и видели – повсюду сплошная серость. Энкавэдэшники велели нам катить и рубить на дрова брёвна. Мы с Йонасом прошли мимо совсем засыпанной снегом юрты.

– Нет! – рыдала женщина на улице. На её окровавленных пальцах были сорваны ногти.

– Вот глупые! Сделали дверь, которая открывается наружу. Снег пошёл – и попали в ловушку. Слабаки – не смогли дверь ни открыть, ни сорвать! – смеялся Иванов, хлопая себя по бёдрам. – Четыре трупа! Вот тупые свиньи, – сказал он другому охраннику.

Йонас так и стоял с открытым ртом.

– На что смотрим? – крикнул Иванов. – Работай давай.

Я потащила брата прочь от снегового кургана и заплаканной женщины.

– Смеётся. Люди погибли, а Иванову смешно, – сказала я.

– В первую бурю погибло четыре человека, – заметил Йонас, глядя себе под ноги. – А может, и больше. Нам нужны ещё дрова. Нужно перезимовать!

Нас поделили на группы. Мне следовало пройти три километра к ближайшим деревьям, чтобы найти такое, что подойдёт на дрова НКВД. В моей группе был Лысый. Мы шли по снегу, который сухо скрипел под ногами.

– И как я должен ходить с такой ногой? – сетовал Лысый.

Я старалась быстро идти вперёд. Не хотела быть рядом с ним. Он меня замедлял.

– Не оставляй меня! – сказал он. – Дай мне свои рукавицы.

– Что?

– Рукавицы дай. У меня нет.

– Нет. Тогда у меня замёрзнут руки, – сказала я; мороз уже щипал меня за лицо.

– А у меня уже замёрзли! Дай мне свои рукавицы. На несколько минут. Ты можешь руки в карманы спрятать.

Я вспомнила, как Йонас предлагал мне пальто, и задумалась, нужно ли делиться рукавицами с Лысым.

– Дай мне свои рукавицы, а я тебе кое-что расскажу.

– Что именно? – с подозрением спросила я.

– То, что ты хочешь знать.

– И что же я хочу узнать от вас?

– Скорее давай рукавицы. – Он уже стучал зубами.

Я молча шла дальше.

– Да, чёрт возьми, дай мне рукавицы – и я расскажу, за что вас депортировали!

Я остановилась и перевела взгляд на него.

Он стащил с моих рук рукавицы.

– Ну ты не стой – замёрзнешь. Иди дальше. И руки в карманы спрячь.

Мы пошли.

– Ну?

– Знаешь Петраса Вилкаса? – спросил он.

Петрас Вилкас. Брат моего отца. Отец Йоанны.

– Да, – ответила я. – Он мой дядя. Йоанна – моя лучшая подруга.

– А это кто – его дочь?

Я кивнула.

– Ну так вот почему вас депортировали, – сказал он, растирая руки в рукавицах. – Твоя мать знает. Просто тебе не говорила. Вот почему.

– Что вы хотите сказать этим своим «вот почему»? Откуда вы знаете?

– А какая разница откуда? Твой дядя сбежал из Литвы перед тем, как вас депортировали.

– Вы врёте!

– Правда? У твоей тёти девичья фамилия немецкая. Вот семья твоего дяди и сбежала – возможно, как репатрианты[9], через Германию. А твой отец им помогал. Он принимал участие в побеге. Поэтому твою семью внесли в список. Твоего отца посадили в тюрьму, вы тут подохнете в этом арктическом аду, а твоя лучшая подруга сейчас, наверное, живёт в Америке.

Что он несёт? Йоанна сбежала и подалась в Америку? Но как такое возможно?

– Репатриация, если получится, – сказал папа, резко замолчав, когда увидел меня в дверном проёме.

Дорогая Лина,

…теперь, после Рождества, в жизни стало всё совсем серьёзно… Папа сложил в коробки почти все книги – говорит, что они занимают слишком много места.

Я подумала о своём последнем дне рождения. Папа присоединился к нам в ресторане поздно. Я рассказала ему, что Йоанна мне ничего не прислала, и заметила, что от упоминания моей двоюродной сестры он напрягся.

– Наверное, она просто занята, – сказал он.

– Лучше в Швецию, – произнесла мама.

– Это невозможно, – пояснил папа. – Их единственный вариант – Германия.