Текст книги "Ля-ля, детка! (СИ)"

Автор книги: Руфи Руф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

37. СЕСТРА

Я люблю свою сестру, хотя нам изрядно надоело жить вместе и страдать фигней. Наша грибница нуждается в чистом воздухе. Счастливого плавания, кораблик! Пусть тебе откроются новые земли! «Я не буду рассказывать о тебе, милая Эн, потому что никто не должен этого знать». Ей только помешает мой рассказ, а ведь этого я не хочу. Сплетни и так расползутся как змеи по всей округе, но мы будем уже далеко. Давайте пташки – летите подальше от старого гнезда!

Когда Мэри-Эн родилась, мне не давали её на руки. Старались оградить её от контакта со мной, если я проявляла к ней интерес. Позже нас растаскивали по разным углам и запрещали общаться, чуть только она начинала капризничать. Папаше было мало настроить против меня мать, он радовался, когда ему удавалось настроить против меня и сестру. Если мы с Эн ссорились, он называл нас "погаными собачками" и другими "приятными" словами, а сам разве что не растекался от удовольствия.

Мы выросли и стали запираться друг у друга в комнате. У нас появились свои секреты. Слыша наш смех, Бредди стал ломиться к нам через запертые двери. Ревел от ярости, и бил кулаками в стену, в тот момент, когда нам было особенно весело. И пусть иногда мы радовались слишком громко, визжа и ухахатываясь до предела, его реакция была более чем неадекватной. Он вскрывал дверь в нашу спальню отверткой, зажигал свет и требовал, чтобы я убиралась к себе в комнату. А бывало и грубо стаскивал меня с кровати и вышвыривал вон.

Мы с сестрой всегда находили, над чем посмеяться и как развлечь себя, несмотря на наше одиночество.

Когда нам было особенно грустно по поводу отсутствия половых партнеров, мы начинали в шутку приставать друг к другу. Я изображала "страсти" сексуально озабоченного самца бабуина, сестра веселела, кричала "Ни за что!" и "Никогда!", – но уже смеялась, а не плакала. Я продолжала: "О, как меня заводят твои волосатые ноги! И волосатая попа! И волосатый живот!". (Насчет белобрысого пуха тоже могут быть комплексы). После шуток все расстройства из-за несовершенной внешности исчезали.

Зимой мы одевали старомодные, пуховики времен Перестройки и шли в лес – качаться в сугробах и падать с горки… Я бегала и приставляла сосновые ветки к разным частям тела, Вот я – собака, виляющая хвостом, а вот – бодучий лось с зелено-хвойными рогами на голове.

Если мы затевали лыжный марафон, или велопробег по лесу, то Мери-Эн выдыхалась первой. Мне приходилось в охапке тащить её вместе с нашими средствами передвижения до самого дома. Хитрая жопа смеялась над моими усилиями. Еще бы! Она опять провела меня. Я как муравей пучилась под тяжестью вдвое тяжелее меня, но не смеяться мы не могли.

Мы, такие зажатые в компашках, юморили наедине друг с другом. Когда я рассказывала о каком-то зануде, то изображала его наглядно: страдалец – с хроническим жестким запором и высокомерно задранным носом, шарит по воздуху руками в поисках опоры.

Один из самых жарких дней этого лета. Температура воздуха – за сорок. Две сестры наелись от пуза и отвалились на диван. Да, мы худышки. Молодые и симпатичные. Но после борща летом нос краснеет и блестит, а на теле выступает пот. Вот я и придумала, как поднять нам настроение. Подхватила зеркальце, что лежало под рукой. И заглядывая в него по самые плечи вшпарила импровизацию:

"Супер-зеркальце, скажи! Да всю правду доложи!

Я ль милее Анджелины, та которая Джоли?!".

Я затрясла зеркало, будто оно подпрыгивало от восторга, и продолжила уже другим голосом:

"Да, милей конечно ты!

А АндЖИ уже кранты!".

"Подайте же поэту – на то, и на вот это" – заканчиваю я тряся над головой яблоком и чищеной морковкой.

Мэри-Эн ржет за кадром, что в принципе и требовалось. Она легко и добродушно принимает все мои удачные или откровенно тупые шутки – потому что нам легко вместе. Нас смешит все: политические передачи, падение курса валют – аж на 0,0000000001 процента, реклама (с перерывами на кино) и советские мультфильмы. "Света – ты винипух!". – "Молчи, Пятачок, свиньям слова не давали!". Смотрим обе в сторону мамы, которая сохраняет непробиваемо печальный вид: "А это наш ослик Иа!".

"О майн гад!" – чешу себе голову. "У меня такая агрессивная перхоть! Кажется она собирается добраться до моего мозга!". "Свет, у меня от этого чая язык деревянный!". – "Правда что-ли? Выплюнь эту дрянь". Через несколько кружек чая, касаюсь своих онемевших губ: "Деревянный, говоришь?".

Эн смеется даже над моими словами о моей собственной книжке. Говорю ей: "Я напишу историю, которая будет как пуканье посреди космоса – себе же в скафандр. Никто кроме меня ничего почувствует".

38. ПОЧЕМУ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ И ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?

Мама, почему меня переехал трамвай и отрезал мне ноги? Почему меня предал мой друг, с которым мы были не разлей вода? Почему маленькая девочка прикоснулась к щитку электроподстанции и ток сжег ее ручки по плечики? Почему?! Почему?! Почему?!!! Откуда берутся дауны, децепешники, больные раком дети?!!! «Почему это случилось именно со мной?» – думает человек наедине с бедой. Это вопрос без ответа. Так случилось. Даже если ты найдешь самый точный ответ в мире – в некоторых случаях ничего уже не исправишь. «Необратимость процессов» и «Восстановлению не подлежит» – вот как это называется…

"Любовь" – повторяю я много раз перед сном. Как голодный человек повторяет слово "еда" и представляет себе пир на весь мир, в раскаленной до огня пустыне. Пусть не любит никто, но это слово – как мантра, как образ, как фото юного лица помогает пережить самое страшное в мире – одиночество и нелюбовь. Равнодушие, игнор, полная стенка, полнейшая изоляция.

Вчера я подумала наедине с собой: А что если я умру и окажусь в черной комнате? Абсолютно темной, так что будут видны лишь слабые очертания стен и углов, свои руки и тело в полутьме, но ничего больше? Что если там будет очень тесно? Не как в гробу, а как в очень большом шкафу или кладовке? И там не будет никого кроме меня? Что если смерть – это еще более полная изоляция, чем при жизни?

Может я ошибаюсь. Может, миллион человек успешно справляется с депрессией, и только десяток таких тонкокожих сахарных девочек, как я выпадают в осадок?

Что я должна чувствовать, когда вижу, как мое детородное время истекает на моих женских часах? Мне тридцать, а никто еще не целовал меня с любовью. Не занимался сексом, любя. И хотя глупо ставить телегу впереди лошади – думать о детях сейчас, но я не могу не думать о них! Не представлять на кого бы они были похожи, и как бы я любила их.

Как это вообще – быть с любимым человеком? Все родственники с детства говорили совсем о другом. Убеждали, что Женщина должна быть терпеливой. Поначалу я много смеялась, потом пропускала мимо ушей, а еще позже их слова стали меня раздражать и злить. Быть не красивой, не уверенной, не хорошей мамой, не любимой, не счастливой, а мать вашу – ТЕРПЕЛИВОЙ!!!! Чтобы терпеть все мужские бздыки? Может стоит ввести в школах и институтах такой предмет: "Женщина – не рабыня, а колыбель жизни", раз родительская семья не учит мальчишек хорошим манерам?

39. БАБУШКИ-ДЕДУШКИ

Родители Бредди не отличались особой аккуратностью. Боялись чистоты и опрятности, как огня. Они не прикасались руками к посуде, когда ее мыли. Обмывали под струей воды. Наверное боялись, что чашка или тарелка оживут и с лаем набросятся на них. (Гав-гав! Гав-гав! Я беру ополовник и изображаю танец факира со змеей. Ополовник нападает, а я отбиваюсь. Эн, как всегда, смеется.). Вся посуда в доме родителей Бредди липкая от жира и серая от пыли, что толстым слоем налипает на жир. Чашки стоят на открытой полке, где пыли садится больше всего. Поэтому они самые противные на ощупь. В три года, в гостях у деда я тщательно вымыла стаканы, из которых мы пили чай. Но дедуля начал махать руками и говорить, что «Так сильно мыть не надо!».

Мамина мама в день свадьбы дочери вымыла на кухне бабули холодильник. Он был такой грязный и загаженный, что ей стало стыдно перед гостями молодых. И она кинулась наводить порядок на чужой кухне. – Насчет чистоты здесь особо не заморачивались.

Однажды дед накормил меня помоями: стопленным жиром, разбавленным с водой. Суп его жены выглядел точно так же, вот он и перепутал. К путанице приложил руку и Бредди: он поставил жир в холодильник, вместо того чтоб помыть кастрюлю. Так как я очень любила сказки, то под историю о белом бычке в меня переместилась целая тарелка этой гадости. Правда ненадолго. "Супчик" уже через пять минут весело вышел через оба отверстия, когда я рывком пыталась добежать до туалета.

Бабуля тоже была оригиналкой по части хозяйства. Предосторожности ради она так долго кипятила суп, что все овощи уваривались в однородную, безвкусную массу. Готовое блюдо часто пахло кухонными тряпками и грязными руками. Ее оладушки подгорали дочерна, но не пропекались внутри, потому что были слишком толстыми. (Я любила только ее отварное мясо, перекрученное на мясорубке в фарш).

Но всё это ерунда, по сравнению с тем, что родители Бредди ненавидели и презирали мою мать. Отличную хозяйку, женщину, которая смогла самостоятельно получить квартиру в столице. Они также презирали и не любили детей моей матери – то есть нас. Такие уж они были – не умели по-другому.

Все детство они таскали нам яблоки-гнилушки со своей дачи под Киевом. Это была особая тема, неразрывно связанная с громкими скандалами и слезами в нашей семье. Сад на даче был старым. Солнца и пространства не хватало: деревья стояли слишком близко друг к другу, За ними никто не ухаживал: их не подрезали и не прорежали. Падалицы-гнилушки не сгребались в компостную яму, а оставались гнить под деревьями. Кустарники малины и крыжовника стояли непроходимой колючей стеной. Траву никто не высаживал, не подстригал и не приводил в порядок… Две трети яблок гнили прямо на дереве, даже не дозревая. До сих пор помню: деревья белого налива сплошь увешаны коричневыми шарами-гнилушками в белой коросте плесени. Вот из этого сада нам и возили "фрукту" – сгнившую наполовину. Отказаться было невозможно. Выбрасывать их тоже запрещалось. Иногда яблоки привозили в виде гнилостного сока в банках, который несмотря на тройную дозу сахара, бродил и взрывался. Его никто не пил кроме папашки, но его все равно привозили. Все яблоки, которые передавали нам, были собраны с земли. У бабули с дедулей были еще сын и дочь, с семьями и внуками. Им они приносили фрукты, собранные с деревьев. Особой разницы не было, но так они выражали свое отношение к нам. Чтобы съесть пару плодов, мы должны были перечистить килограмм. В любом случае яблоки быстро портились, и во всех трех семьях на них матюгались последними словами.

Другой пример, который выражал презрительное отношение родственников – это их подарки на наши дни рождения. Когда же мы выбирались к брату или сестре Крюгера, целый день перед этим посвящался поискам лучшего подарка. На них тратились деньги, которые никогда не потратились бы на нас лично. Мы ходили в обносках, в доме не было нормальной еды, нормальных вещей, всего не хватало, но на подарки для родни выкладывались последние деньги. Это делалось не из любви, а для того, чтобы пустить пыль в глаза. Это всегда были очень хорошие подарки. Недешевые, полезные и красивые. Изящный браслет, модная косметичка, красивая емкость для круп в виде большого томата из красной пластмассы. Машинки, удочки, хорошая одежда. И обязательно ко всему – как верх расточительства – букет роз и торт. Или коробка конфет. Нам же от родственников доставались более чем скромные подарки, на поиск которых они тратили максимум полчаса в соседнем супермаркете. Самое обидное было то, когда нам нарочно старались подарить что-то совершенно бесполезное. Мать тогда говорила: На тебе Боже, что для нас негоже! К приходу же гостей готовился шикарный стол, а принесенные ими подарки вызывали только злость и слезы. Например шариковая ручка, пишущая четырьмя цветами. Или аляповатая аппликация из ткани, изображающая уродливую Красную Шапочку. И как вариант – дешевое зеркальце в железной оправе. Ничего полезного, ничего красивого, или того, что могло порадовать. Но самое интересное то, что эти же родственники, приходя в гости уже не к нам, а друг к другу, дарили хорошие подарки. Волнистого попугайчика с клеткой, французские духи… Таким образом, не только другие люди, но и самая близкая родня выражала нам свое презрение и нелюбовь.

На похоронах деда мы были единственными внуками, которые пришли его проводить. Но говорили о том, как он хранил фото старшей – самой красивой внучки и гордился ее красотой. И это в то время, как мы точно знали, что наших фото у него не было в помине. Я жалела деда за то, что он был так одинок все годы своей жизни… Но любить того, что вырастил такого изверга и садиста, как Бредди, я не могла. От нас постоянно требовали уважения и любви к родителям отца. И это несмотря на то, что бабушка-дедушка нас терпеть не могли: и мою мать, и меня с Эн. Если нам случалось увидеться, они были такими чужими и чопорными, что вода в стаканах превращалась в лед. Они даже не снимали обувь, когда приходили в нашу квартиру, и редко заглядывали дальше прихожей. Почему так, я не могла понять. Дед ставил у двери сетку с орехами и начинал приставать к двухлетней Эн с боксерскими приёмами. Замахивался на нее и просил ударить его в ответ. Систер, в колготах поверх подгузника, ковыляла прочь и пряталась за мамину юбку. На наши доводы, что так играть нельзя, дед обижался, но всё равно продолжал делать по-своему.

Бабуля постоянно названивала нам домой – по три-четыре раза в день, донимала вопросами о том, что мы едим, приставала с указаниями… Я её ненавидела. Если ей не нравился тон моего разговора она тут же звонила Бредди, натравливала его на меня и вечером меня ждали побои, а мою мать скандал с угрозами о разводе. Бабку я не любила с самого детства. Первый плохой факт, что я помню о ней – день переезда моих родителей на кооперативную квартиру. Все вещи собраны, мои игрушки погружены в грузовик. Я хотела ехать вместе со всеми, но меня не взяли. Оставили в пустой комнате. Вернее сказали так: запрыгнешь на подножку – поедешь в кабине водителя. Наглое враньё! Они знали, что мои ноги не достанут до ступеньки! Для меня это было предательство. Я ходила по опустевшей квартире в самом тоскливом настроении. На полу завалялась мелкая форма для песка. Я стала играть ей в футбол – места в пустой комнате хватало. Мимо проходила бабуля. Она зло глянула и толканула меня в шею. Отшвырнула двумя костяшками от себя в сторону. Я ушибла ногу о неровный плинтус. Абсолютно непонятный, немотивированный всплеск агрессии и злобы в мой адрес. Она могла спросить, почему у меня плохое настроение, обнять, ласково улыбнуться и предложить пойти погулять на улицу. Но вместо этого она грубо отшвырнула меня. Ведь, казалось, бабуля должна была радоваться, что квартира освобождается и будет больше места?

Она постоянно притворялась. У неё было слаще сахарной ваты лицо, сквозь маску которого проглядывал волчий оскал оборотня-людоеда. Может вам это ничего и не скажет, но в детстве – с самых первых снов и лет до тринадцати – мне снились ужасные кошмары. В них была жуткая старуха, внешне похожая на бабулю. Огромных размеров! Старуха была людоедкой и все время хотела меня задушить и съесть. Она приходила ко мне с окровавленными желтыми когтями, длиной в ладонь, и с кровавым клыкастым ртом. Внешне она выглядела так, будто весь ад вселился в нее. Нечистые силы душили меня и хотели завладеть для чего-то плохого. Я пугалась так сильно, что просыпалась от собственных непрекращающихся криков, с колотящимся сердцем. После таких снов я боялась уснуть, и всё детство в моём коридоре горела цветная лампочка, без которой я не смыкала глаз.

Наяву в бабуле лишь изредка проскальзывало что-то тёмное. В такие минуты её взгляда можно было испугаться. Поэтому, я знала о существовании большого Зла не по-наслышке. Наши соседи на старой квартире и односельчане по даче говорили, что она ведьма. Ба и сама была настолько странной, что подтверждала эти слухи. Взять хотя бы её сказки на ночь: о кладах и синем пламени, которое вырывается из под земли.

Помню, как в одно лето нас с Эн и наших кузенов по отцовской линии оставили с ней на нашей даче. Мне было двенадцать, Мэри Эн – пять, а любимым внучатам – Сонюшке и Андрюшеньке – десять и шесть. Кузенам, как гостям, отдали лучшие кровати – без проволочной сетки. Хотя по уму, на них нужно было положить младших детей – кузена и Мэри Энн. Для кузенов была привезена специальная «красивая» постель, и посуда, хотя на даче хватало и того и другого. Бабины пуховые подушки, которые до этого лежали бесполезной горой на раскладушке поверх двух матрасов, перекочевали к кузенам. Все самое лучшее в доме было тоже предоставлено им. Лучшие стулья, лучшее место за столом. За ними бегали, как за большими господами. Мы же чувствовали себя там слугами, которых ткнули носом в помойку. Вторым сортом. Когда им хотелось клубники или гороха, бабушка с корнями вырывала всю грядку, чтобы по-быстрому и без усилий выбрать ягоды и стручки. Неважно, что на растениях могли завязаться новые плоды. Срок пребывания любимых внуков подходил к концу, и не нужно было беречь грядку для нас. Хотя её обрабатывали и поливали именно мы, а гости с барским видом ходили заложив руки в карманы. Однажды мы поссорились из-за заносчивого поведения кузенов. И все вместе стали бросаться друг в друга песком из вырытой во дворе глубокой ямы. В яме, острием вверх, лежала заточенная сапка… На наш шум прибежала бабуля и, увидев нашу ссору, сильно толкнула меня в яму. Я была босой и налетела ногой на лезвие. Кожа была разрублена до кости очень глубоко. Моментально пошла кровь. В порез попали песок и земля. Вместо того, чтобы обработать рану, бабуля ушла в дом с таким видом, что сейчас развернется и бросится на меня. Я даже не могла войти в кухню – поискать зеленку: боялась бабушку. На другом конце села – за три километра была дача других двоюродных сестер, которые отдыхали там с матерью. Я без обуви (потому что не могла зайти в дом), с кровоточащей ногой шла через лес, усыпанный колючками, шишками и битым стеклом, через центр села по расплавленному горяченному асфальту – с глубокой раной. Я старалась не наступать на нее. Но она была на подушечках – между продолжением большого и среднего пальца. Поэтому приходилось наступать только на пятку. Одна нога – нормально, другой – на пятку. Когда я пришла, тетя, которая обо мне никогда особо не заботилась, была в шоке: «Как же такое можно было сделать?!». Она обработала мне рану и дала обувь. Когда приехали родители, мы рассказали о плохом обращении, о том, как нас шпыняли, толкали, унижали, про сапку и раненую ногу и все остальное. Родителям это очень не понравилось и они стали задавать ей вопросы. В ответ бабушка страшно разозлилась. Она стала орать, чтобы мы все сдохли в этом доме, чтобы горящая крыша упала на нас и раздавила, чтобы мы никогда не знали счастья и прочую чушь, которую я уже и не помню. Мы вынуждены были уехать, а бабуля с любимыми внуками осталась на НАШЕЙ даче. Так бы и было до конца лета, если бы мать не пошла к отцу кузенов и не попросила бы забрать их оттуда. Пройдут годы. Я напомню бабуле о том, что она говорила на даче. И она неискренне попросит прощения. Но я не поверю в её раскаяние, потому что будут серьезные причины не доверять ей.

В отеле Петрича, недалеко от дома великой предсказательницы Ванги, со мной произойдет странный случай. Мне опять присниться кошмар о бабуле. Она опять явится мне во сне в виде нечистой силы и начнет душить меня. Из-за кошмара я опоздаю на обратный автобус в Варну. Этот кошмар благополучно не снился мне с тринадцати лет. Но самое интересное будет заключаться в другом. Именно в то утро, когда я прийду в себя после кошмара, бабуля позвонит матери. И в состоянии истерики начнет убеждать мою мать в том, что видела о всех нас страшный сон! Какое вранье! Скорей всего ей снился плохой сон о себе – ведь в моем сне я одолела её. Я конечное верю в совпадения, но только не в такие.

Недавно я позвонила ей. Не знаю, почему мне этого захотелось. После моих расспросов о её самочувствии, жизни, погоде – наш разговор увял. Бабулю не интересовала ни моя работа, ни счастье, ничто из моей жизни. Зато она не преминула вспомнить, как я в детстве сказала, что родительская дача принадлежит нам. Больше ей, очевидно, вспомнить нечего. Иногда я жалею ее. Немного любви – несмотря на наше прошлое. Но что она может изменить сейчас, после стольких лет?