Текст книги "Маклай-тамо рус. Миклухо-Маклай"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

У них есть собственные хижины, в которых настолько мало вещей – только самое необходимое для жизни, что на эту собственность вряд ли кто-нибудь позарится. Некоторые общественные постройки тоже могут принадлежать кому-то одному, но и в этом случае пользуются ею все, да и при строительстве этой постройки «собственнику» помогают односельчане.

Так что и ревность у таких людей вызвана, по-видимому, не возмущением уязвлённого собственника («как ты посмел пользоваться моей вещью!»), а оскорблёнными чувствами.

Выходит, жажда собственности является одним из важных двигателей цивилизации. Но она же – источник неизбывных и жесточайших конфликтов.

Кеу

«По ночам здесь гораздо шумнее, чем днём. С полудня до 3 или 4 часов, исключая кузнечиков и весьма немногих птиц, ничего не слышно; с заходом же солнца начинается самый разноголосый концерт; кричат лягушки, цикады, ночные птицы, к ним примешиваются также голоса разных животных, которых мне ещё не удавалось видеть. Почти каждый вечер аккомпанементом к этому концерту являются раскаты грома, который днём раздаётся редко. Ночью и прибой на рифах слышится яснее; ко всему этому присоединяется ещё назойливый писк комаров, а подчас издали долетает завывание папуасов, заменяющее у них песни. Несмотря на всю эту музыку, мне вообще спится хорошо».

Он сделал очередную запись в дневнике и задумался. Сегодня полнолуние – обычное время туземных празднеств. По дороге в Гумбу к нему зашли двое молодых людей из Горенду – раскрашенные красной и белой краской, убранные цветами, с птичьими перьями в волосах. В такие лунные ночи жители окрестных деревень наносят друг другу визиты.

Устроившись поудобнее на двух корзинах с бельём и одеждой, Маклай быстро уснул. Но спать довелось недолго. Разбудил встревоженный голос Ульсона из-за перегородки:

– Хозяин, вы ничего не слышали?

– Я спал.

– У вас ружья заряжены?

Из леса раздался громкий пронзительный крик, принадлежавший группе голосов.

– Вы слышали, слышали, хозяин? Я уже несколько раз их слышал. Один раз они так страшно завыли, что я решил разбудить вас. Может, это сигнал к нападению?

– Успокойся, сейчас выясню.

Маклай вышел на веранду. В лунном свете площадка перед домом обретала новые черты. Отдельные пни и стволы деревьев напоминали фантастических зверей, выглядывающих из голубоватой, с серебряным отливом, травы. Странно, что до сих пор никаких крупных животных в этих местах не встретилось. Их нет издавна, или они были истреблены людьми?

Из деревень доносились однообразные удары барумов. Начинался праздник полнолуния.

– Всё в порядке, Ульсон. Они так встречают восход Луны.

– Таким криком только врага встречают.

– Надо спать.

На рассвете услышал сквозь сон своё имя. Выйдя на веранду, увидел Бангума из Горенду.

– Маклай, тебя зовут люди Горенду, Бонгу, Гумбу.

– Зачем?

– Выпей кеу, поешь аяна и буам.

Представляется возможность присутствовать на их празднике и узнать, наконец, что это за таинственный напиток кеу?

Быстро одевшись, Маклай направился вслед за Бангумом, то и дело спотыкаясь о невидимые в сумерках корни деревьев и стволы лиан, подобные толстым змеям.

На окраине деревни их встретил Туй, слабый и бледный от бессонной ночи и всё ещё беспокоящей раны на голове. После того как гость перевязал ему рану, Туй показал на тропинку, ведущую к морю:

– Иди туда.

Тропинка привела к площадке среди вековых деревьев. Одна сторона площадки выходила на обрывистый морской берег. Здесь возвышались два дерева, нижние ветви которых, а также окружающие кусты были срублены. Получилось нечто подобное трём большим окнам с видом на море.

На площадке расположилось около полусотни туземцев вблизи ряда костров. Несколько человек хлопотало около больших горшков, в которых варилось кушанье. Все остальные могли служить наглядным пособием для изучающего действие кеу на разных стадиях его употребления.

Одни папуасы, стоя и запрокинув назад головы, допивали из небольших чаш последние капли зелёного напитка. Другие сидели или полулежали с вытаращенными остекленелыми глазами, уже одурманенные, но ещё не совсем опьянённые. Некоторые из них продолжали глотать кеу.

Те, кто уже пребывал в забытьи, спали в разнообразных позах: лёжа на животе или на спине, с раскинутыми руками и ногами, или сидя с упавшими на грудь головами. Оставались и такие, которых ещё не одолели бессонная ночь и пьянящий напиток: эти весело болтали, сидя вокруг больших деревянных тарелок с аяном и буамом.

Находились и меломаны, которые, подняв высоко над головой или прислонив к деревьям бамбуковые трубы двухметровой длины, издавали дикие звуки, словно соревнуясь в силе своих лёгких. Им подсвистывали другие, дующие в продолговатые, просверлённые сверху и сбоку скорлупы кокосовых орехов. К стволам деревьев были прислонены многочисленные копья, луки и стрелы торчали из-за кустов.

Картина была великолепная в своей первозданности. Так было тысячи лет назад. Менялись люди, но всё остальное оставалось из века в век всё тем же: пышный тропический лес, поляна с видом на море, розовые под восходящим солнцем вершины гор, костры, копья, луки и стрелы, группы людей и даже, пожалуй, эта дикая какофония. Не так ли и наши далёкие предки проводили свой досуг в лунные ночи – среди иных лесов, под другими созвездиями...

– Маклай, Маклай!

– Иди сюда, Маклай!

– Выпей с нами кеу, Маклай!

Ничего не поделаешь, такова плата за популярность: приходится жертвовать любимым одиночеством, превращаясь из наблюдателя в участника действия.

Ему поднесли свежеотколотую половину кокосовой скорлупы, в которой находилась светлая желтоватая масса. Он с недоверием взглянул на еду. Его заверили:

– Это очень вкусно. Это буам.

Действительно, на вкус это кушанье оказалось приятным: варёные зёрна саговой пальмы с наскобленным ядром кокосового ореха. Скатертью для пиршествующих служили банановые листья, тарелками и чашками – скорлупа кокосовых орехов, большие деревянные чаши, а столовыми приборами – обточенные бамбуковые палочки, заострённые кости, а также гребни.

Женщин на этом представительном собрании не было. Мальчикам тоже запрещено употребление кеу. Они могут только жевать листья кустарника, из которого делают опьяняющий напиток.

Процесс изготовления кеу достаточно сложен и неприятен с точки зрения цивилизованного человека. Сначала выкапывают корень одного из перечных растений, а также листья и стебель (небольшие кусты этого растения обычно высаживаются в самой деревне). Твёрдые части предварительно разбивают камнями. Небольшие порции полученной продукции раздаются всем участникам пиршества и даже мальчикам.

С этого, собственно, и начинается изготовление напитка. Все присутствующие начинают усердно жевать полученное зелье. Специальный распорядитель следит за тем, чтобы жевание проходило активно и без потерь драгоценной массы. Учитывая то, что рты папуасов удивительно широки, комки размягчённого и пропитанного слюной зелья порой достигают величины куриного яйца. Они передаются папуасу, раздававшему порции.

Для следующего этапа используются две большие выскобленные скорлупы кокосового ореха. Верхняя, имеющая отверстие в середине, играет роль воронки. Она ставится на другую, играющую роль резервуара. Дно воронки устилают мягкой тонкой травой, заменяющей фильтр.

Собрав несколько комков разжёванного зелья, приготовитель кеу выдавливает руками из них жидкость зелёного цвета (смесь сока растения и слюны). Смачивая водой выжимки, он несколько раз отжимает массу, пока она не обесцветится.

Большую чашу с густым тёмно-зелёным кеу ставят на ровную площадку, где тупым концом копья делают в земле несколько углублений, в которые ставятся чаши ожидающих; по размеру этих сосудов можно судить о степени любви к напитку. Его разливают по чашам, которые берут сначала гости, затем более пожилые, пока очередь не дойдёт до самых молодых.

С сосудами в руках пирующие расходятся по краям поляны и, повернувшись лицом к лесу, начинают пить, стараясь при этом испускать мочу, то ли таким образом освобождая место для кеу, то ли получая определённое удовольствие, которое заставляет забывать о неприятном горьком вкусе напитка.

Обычная порция зелья – три или четыре столовые ложки. Закуской служит наскобленное ядро кокосового ореха, смоченного кокосовым соком. После первых небольших глотков появляется лёгкое головокружение при некотором возбуждении. Затем ноги становятся ватными, походка делается шатающейся, и человек переходит в меланхолически-сонное состояние. Он отходит в сторону, садится или ложится, часто отплёвываясь из-за постоянной горечи во рту, и засыпает тяжёлым беспокойным сном.

Став из наблюдателя участником пиршества, Маклай – не по принуждению, а ради очередного эксперимента – испробовал кеу, несмотря на не слишком аппетитную процедуру его приготовления. Ощутил головокружение. Пытаясь встать на ноги, почувствовал, что они его не слушаются и подгибаются. Навалилась дремота. Проспал он примерно полчаса. Голова была свежа, но во рту оставался неприятный вкус.

Почему употребление кеу – единственного в этих краях опьяняющего напитка – привлекает папуасов? Что они переживают, впадая в опьянение? Или их устраивает переход в какое-то новое состояние сознания, словно в мир иной? И почему у людей на разных стадиях цивилизации сохраняется или даже усиливается такая потребность?

Никакой эксперимент, никакие наблюдения не ответят на подобные вопросы. И надо ли торопиться с поисками ответов? Не следует ли сначала с предельной чёткостью обозначить проблемы, накапливая факты для последующих выводов?

Однажды исследователь, проходя мимо хижины одного туземца, увидел, что тот готовит кеу. Выходит, и среди папуасов есть наркоманы.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Маклай.

Вместо ответа туземец жестами показал, что, выпив кеу, он заснёт.

Напиться, чтобы заснуть! На первый взгляд такое желание более всего похоже на желание уйти из жизни – но не навсегда, а на некоторый срок. Репетиция смерти. Привыкание к небытию. При этом единственно приятным моментом может быть только переходное состояние между бодрствованием и погружением в омут небытия.

Что же в эти мгновения вызывает удовольствие? Возможно, освобождение сознания от окружающего мира и даже от собственного тела. Уходят прочь все заботы, тревоги, болезни. Появляется иллюзия освобождения души от тела. Вполне вероятно, что подобные переживания навели в далёкой древности людей на мысль о раздельном существовании тела и души, а затем и о возможности вечного пребывания души в мире ином, тогда как тело умирает, истлевает и растворяется в конце концов в окружающем материальном мире...

А может быть, кеу удовлетворяет – временно – тягу человека к одиночеству и покою?

Он записывает в дневнике: «...в состоянии большого покоя (правда, трудно достижимого) человек может чувствовать себя вполне счастливым. Это, вероятно, думают миллионы людей, хотя другие миллионы ищут счастья в противоположном.

Я так доволен в своём одиночестве! Встречи с людьми для меня хотя не тягость, но они для меня почти что лишние; даже общество (если это можно назвать обществом) Ульсона мне часто кажется назойливым, почему я и отстранил его от совместной еды. Каждый из нас ест на своей половине. Мне кажется, что если бы не болезнь, я здесь не прочь бы остаться навсегда, т. е. не возвращаться никогда в Европу».

Странным образом его более всего устраивает именно переходное состояние: быть одиноким, но не как Робинзон Крузо на необитаемом острове; быть человеком европейской культуры, но находиться среди людей каменного века, хотя и оставаясь предельно самостоятельным. Сохранять свою индивидуальность, но и не терять животворные связи с обществом – не только материальные, но и духовные.

Ночные соблазны

Когда береговые туземцы окончательно убедились в необыкновенном могуществе Маклая, их не оставляла надежда, что он будет жить вместе с ними. В таком случае они находились бы под надёжной опекой: даже воинственные грабители – жители горных деревень – не посмели бы напасть на тех, кому покровительствует могущественный белый. Ведь слава о нём разнеслась по всей округе.

Туй был первым, кто предложил Маклаю построить хижину в деревне. С тех пор как Маклай вылечил Туя, отношения между ними установились поистине братские. Некоторые туземцы называли Маклая Туем, а Туя Маклаем. Это был обычай, распространённый у многих народов: побратимы менялись именами.

Постепенно учёный действительно кое в чём уподобился туземцам. Однажды во время утренней прогулки вдоль берега моря, почувствовав голод, поймал большого краба, разорвал на части и съел сочное крабье мясо сырым.

Ему очень понравился обычай папуасов – оставлять гостя одного во время еды; хозяин при этом только прислуживает, а все остальные либо отворачиваются, либо уходят на время. В отличие от европейцев, ведущих обычно самые пустые застольные беседы, туземцы предпочитают есть молча, не мешая друг другу.

Вообще местные жители деликатностью отличались в лучшую сторону в сравнении с цивилизованными людьми. Проявляя порой чрезмерное любопытство (ещё бы – возможность наблюдать за таким необыкновенным существом), они в то же время при первом же намёке Маклая оставляли его одного. Когда он засыпал в общественном деревенском доме, присутствующие начинали говорить тихо, а тех, кто повышал голос, останавливали.

Однако ночные происшествия этим не ограничивались.

В один из вечеров Маклай решил остановиться на ночлег в деревне Гумбу. После ужина около него собрались почти все местные жители. Они расспрашивали его о России, её жителях, домах, деревьях, свиньях.

Взошла луна. Туземцы, упоминая Россию, показывали на луну. Было ясно, что именно там они предполагают родину гостя.

– Маклай, на каких звёздах ты был? – спросил кто-то.

– Маклай, а на луне есть женщины?

– Маклай, а сколько у тебя жён на луне?

Он отвечал, что на свете много разных стран, и живут там разные люди. Что женщин там тоже много, но у Маклая нет жены. Его ответы выслушивались в полной тишине с величайшим вниманием.

Стало прохладно, но туземцы не расходились. Пришлось Маклаю сказать, что он желает идти спать. Его привели в большую буамбрамру. С одной стороны там находились широкие нары, с другой – два крупных сигнальных барабана (барума). Посредине помещения горел костёр.

Маклай достал необходимые для чаепития вещи: чайник, стакан, ложку, жестянку с остатками сахара и другую – с печеньем. Эти приготовления к ужину интересовали и удивляли туземцев, следивших внимательно за каждым его движением. На палатях он расстелил красное шерстяное одеяло, которое привело в восторг присутствующих. Сняв башмаки, улёгся спать. Несколько мужчин остались в помещении, продолжая разговаривать. Маклай жестом показал, что пора уходить, и они молча вышли.

Разбудил его шорох, а затем и лёгкое колебание нар, как будто кто-то лёг на них. Было темно. Кто посмел беспокоить гостя? До сих пор никто из туземцев на это не решался.

Он протянул руку, которую встретила другая рука. Кто это? Невидимая рука вела его руку всё дальше, пока ладонь Маклая не ощутила женскую грудь.

Сомнений не оставалось: рядом с ним лежала женщина.

Вряд ли она рискнула прийти сюда по своей воле. Очевиден хитрый замысел её родственников. За стенкой хижины слышится тихий говор, шорохи. По-видимому, там находятся устроители эксперимента, ожидающие, чем он закончится.

Невидимая незнакомка проявляла настойчивость, не выпуская руки гостя.

«Ночью все кошки серы», – пронеслось в голове. Чёрные, жёлтые, белые женщины ночью становятся одинаково привлекательными, ночь скрадывает их различия, скрывает недостатки, делает всех просто женщиной, вожделенной для мужчины.

Маклай привстал, высвободил свою руку, невольно поглаживающую небольшую плотную грудь, и твёрдо сказал:

– Я хочу спать. – Собравшись с мыслями, добавил: – Уходи, Маклаю женщины не надо.

Ночная незнакомка молча выскользнула из хижины.

Утром никто не обмолвился об этом происшествии. Но было заметно, что многие туземцы знают о его результатах и удивлены поведением белого пришельца.

Разве было бы предосудительно воспользоваться любезным подарком туземцев? Возможно, таков обычай: предлагать почётному гостю женщину. У многих первобытных племён это не считается нарушением моральных устоев. Напротив, таким образом скрепляют дружеские отношения.

Но разве мог себе позволить он, человек с Луны, вести себя подобно обыкновенному смертному?

Его авторитет поддерживался ореолом тайны и чуда, который окутывал его личность в глазах туземцев. Не так ли возникает любой религиозный культ? Складывается образ сверхчеловека, от которого к Богу – один шаг.

Маклай не желал входить в общество туземцев ни как «большой-большой человек», повелитель и руководитель, ни как объект почитания и преклонения. Ему приходилось постоянно контролировать слова и поступки для того, чтобы отношения с туземцами оставались на той грани, от которой, с одной стороны, начинается панибратство, а с другой – религиозное поклонение.

То, что ему удавалось удерживаться на этой грани, подтверждалось уже тем, что папуасы не оставляли надежды заполучить в своё общество Маклая как вождя и покровителя. Один раз к нему явилась целая делегация наиболее уважаемых мужчин из окрестных деревень.

– Маклай, не уезжай в Россию.

– Не улетай от нас на Луну.

– Оставайся с нами, Маклай!

– Мы построим тебе дом в каждой деревне.

– У тебя будет в каждом доме жена.

– У тебя будет столько жён, сколько ты пожелаешь.

Говорили поочерёдно, серьёзно. Некоторые фразы повторялись разными людьми. Было видно, что данному выступлению предшествовало совещание, на котором был выработан общий план действий.

– Если я уеду, – отвечал Николай Николаевич, – то обязательно вернусь к вам. Я буду жить в своём доме в Гарагаси. Никаких женщин мне не надо.

– Маклай, почему ты не хочешь женщин?

– Женщины много шумят, много говорят, – отвечал он. – Маклай этого не любит.

– Твои жёны будут молчать, они не будут шуметь.

На этот довод возразить было трудно. Надо было завершать дискуссию.

– Я буду жить в Гарагаси. Мне женщин не надо, – повторил он твёрдо. – Примите от меня табак.

– Табак, табак! – раздались удовлетворённые голоса. Если ответы Маклая и не понравились кому-то из присутствовавших, то полученные порции табака, к которому они успели пристраститься, произвёл хорошее впечатление на всех.

Ульсон, который во время переговоров оставался на веранде и пытался разобрать, о чём идёт речь, после ухода туземцев не удержался от замечания:

– А у них молоденькие нангельки есть очень даже ничего.

– Ну так женись и оставайся здесь.

– Да они же вам нангели предлагают, а не мне. Я бы, может быть, и не отказался. А если б корабль пришёл, то всё равно бы смылся.

– Почему же?

– Вас они уважают, а меня – нет... А что вам, хозяин, эти нангельки не нравятся? Если сказать по правде, когда долго женщин не видишь, то потом любая черномазая красавицей покажется.

С этим наблюдением Ульсона трудно было не согласиться. Но продолжать обсуждение столь субъективной темы не имело никакого смысла.

– Ульсон, на кухне костёр не погас? Не забывайте, что спичек осталось мало.

Вздохнув, Ульсон отправился на кухню. Сегодня у него не было приступа лихорадки, что избавляло хозяина от занятий домашним хозяйством.

– А то бы жёны обед готовили, – пробурчал Ульсон.

– Вот и нет. У них мужчины сами для себя готовят.

– Я и говорю – дикий народ.

Охота

Припасы еды, доставленные с корвета, уже кончились. Впрочем, мясные консервы за недолгий срок уничтожил Ульсон. Маклай их терпеть не мог. Отсутствие мяса давало о себе знать: с удовольствием ели тех птиц, которые учёный убивал на охоте и препарировал.

Казалось бы, необычайное разнообразие и обилие растительности предоставляет прекрасную возможность иметь соответствующую пищу. Однако съедобных дикорастущих растений, во всяком случае, из числа известных, было слишком мало. Рыбную ловлю они с Ульсоном так и не освоили.

Приходилось время от времени наведываться в ту или иную деревню, принося подарки и получая в ответ продукты. При этом непременно происходили более или менее длительные разговоры с туземцами. Во время одной из таких бесед, происходившей в Горенду, раздались женские вопли и причитания. Так бывало, когда оплакивали покойника.

По дорожке, ведущей к плантации, показалась знакомая Маклаю Кололь. Она медленно плелась, обеими руками вытирая слёзы и голося нараспев. За ней молча шли несколько женщин и детей со скорбными лицами, понуря головы.

– О чём плачет Кололь? – поинтересовался Маклай.

– Она потеряла свинью.

– Кто-то убил свинью?

– Нет, она сама сдохла. Полезла в огород и застряла среди кольев.

Кололь плакала так, будто лишилась близкого человека. Когда она поравнялась с Маклаем, он не мог удержаться от смеха и сказал:

– Чего ты плачешь? Свиней много.

Она, продолжая рыдать, указала на свои груди. Понимая, что пришелец с Луны может её не понять: пояснила:

– Я сама её кормила.

Действительно, туземки нередко вскармливают своим молоком поросят.

Двое туземцев принесли издохшую свинью. Она принадлежала мужу Кололь – Аселю. Подумав, он сказал, чтобы свинью отнесли к соседям в Бонгу. При отправлении подарка несколько раз ударили в барум. Примерно через полчаса из Бонгу послышались такие же удары барума, обозначавшие получение свиньи и начало приготовления к общему пиршеству.

Обычай обмена подарками между деревнями и совместных трапез вызван не только дружелюбием, но и совершенно разумными рациональными соображениями. Когда нет недостатка в продуктах, излишками есть смысл поделиться с соседями или по дому, или по деревне. Ведь в тёплом влажном тропическом климате хранить, скажем, мясо практически невозможно.

Нет ли в этом проявления того самого «разумного эгоизма», о котором писал Чернышевский? Впрочем, подлинный эгоизм формируется по мере накопления личной собственности и резкого отделения себя от окружающих людей. А у папуасов личной собственности немного, и они не стремятся её приумножать. Каждый из них ощущает себя частью сообщества и понимает, что в одиночку ему долго не прожить.

Странно, почему этого не способны понять цивилизованные самодовольные граждане, которые с детских лет живут почти полностью на иждивении общества?

Чем чаще сопоставлял исследователь принципы и образ жизни цивилизованного общества и дикарей, тем больше разочаровывался в идее прогресса. Конечно, материальный, научный, технический прогресс налицо, и с этим не поспоришь (хотя за периодами подъёма обычно идут периоды упадка). Но прогрессирует ли человеческая личность? Отношения между людьми разве улучшаются? Обучается ли человек жить среди людей?

Туземцы прекрасно понимают, без взаимной помощи они пропадут. Пожалуй, не столько даже понимают рассудком, сколько сознают всем своим существом. На таком естественном основании покоится вся их жизнь.

Вот и сегодня они пришли к Маклаю приглашать на совместную охоту. Им очень хочется ещё раз убедиться в могуществе Маклая с его громоподобным ужасным «табу», из которого вылетают огонь и смерть.

– Маклай, завтра будем жечь высокую траву. Там будет много диких свиней. Маклай пойдёт туда со своим «табу», чтобы убивать свиней. Мы пойдём с нашими копьями, луками и стрелами.

В день охоты к нему явились несколько жителей Бонгу, разукрашенные, как на праздник, в полном боевом убранстве. У каждого – по два копья, острия которых были натёрты красной охрой, словно покрытые кровью. Нет ли в этом проявления охотничей магии?

– Высокая трава уже горит! – торжественно провозгласили пришедшие, у которых при движении трепетали разноцветные перья в волосах и цветы в браслетах и на поясах. Эта пёстрая свита сопроводила Маклая до места охоты.

Уже на опушке леса был слышан шум и треск пожара. Полоса огня продвигалась от леса, оставляя за собой чёрную землю и груды серого пепла, клубящиеся под лёгким ветерком. Столбы дыма поднимались с других сторон обширного степного пространства. Пожар распространялся неспешно, и Маклай успел позавтракать в тени деревьев, а туземцы по своему обыкновению отдыхали, сидя на корточках и жуя бетель.

Огненная полоса продвигалась всё дальше, то вспыхивая и вздымая в небо столбы белёсого дыма, то замирая и словно припадая к земле; пламя вилось тонкими змейками среди чёрной и пепельной гари. За огнём шагали охотники, держа наизготовку копья. Маклай двигался вместе со всеми, то и дело спотыкаясь о многочисленные кочки. Порой порывы ветра бросали дым и пепел в сторону охотников, слезя глаза и заставляя кашлять.

Было жарко и душно. Постепенно линии охотников сходились с небольшими остановками. Стали раздаваться голоса: «Буль арен» (свиньи нет).

За спиной одного из охотников Маклай увидел привязанное к копью мёртвое животное, похожее на большую крысу. Шерсть его походила на плоские эластичные иглы. Морда, лапы и часть шерсти были опалены: по-видимому, оно задохнулось в дыму.

Вдруг послышались крики: «Буль! Буль!» Обернувшись, Маклай увидел, что в сотне шагов навстречу ему мчится крупный кабан, лавируя между многочисленными копьями. Когда свинья приблизилась шагов на двадцать, Маклай выстрелил. Зверь покачнулся и отпрянул в сторону, пуля попала ему в грудь. Следующая угодила в заднюю ногу.

Кабан пошатнулся, остановился и повернулся к бегущему в его сторону Маклаю, подняв верхнюю губу, обнажив почтенные клыки и глухо рыча. Исследователь, вынув револьвер, сделал несколько выстрелов. Зверь повалился на бок. Подбежавший туземец копьём пробил ему бок, другое копьё пролетело мимо, а одна из трёх стрел угодила животному в шею.

Подойдя, Маклай вонзил ему в бок длинный охотничий нож.

Подбежавшие туземцы наперебой стали расхваливать «табу» Маклая, объявляя свинью его добычей.

Вдали послышались крики: «Буль, буль, буль!» Кто-то стал звать Николая Николаевича. Он отправился на голоса. Когда они вернулись, то рассказали, что там были ещё две свиньи, но они ушли, так как там не было Маклая с его «табу».

Подошла группа охотников из Бонгу. Им удалось убить одну свинью, но при этом она повалила Саула и набросилась на него. У него искусаны бок, рука и голова, много крови; его отвели в деревню.

– Что делать с твоей свиньёй? – спросили Маклая.

– Отнесите её в Гарагаси. Мне оставите голову и ногу, а остальное возьмёте себе. Я оставлю дома «табу» и пойду в Бонгу, чтобы лечить Саула. Всех угощу табаком.

Слова его были восприняты с воодушевлением.

Когда Маклай пришёл в Бонгу, его встретили плачущие жена и сын Саула. Сам раненый охотник, несмотря на весьма жалкий вид, с пятнами застывшей крови, с пеплом на теле и голове, возбуждённо рассказывал окружающим, как он убил свинью. Он размахивал здоровой рукой, словно нанося удар копьём. После смертельного удара животное резким движением сломало копьё и ринулось на Саула, сбило его с ног, искусало и попыталось убежать, но свалилось замертво. Его товарищи в это время пытались настичь вторую свинью, а потому никто не пришёл к нему на помощь.

Сравнительно глубокие раны были у Саула на руке и животе, остальные – мелкие или просто царапины. Потребовав воды и согрев её, Маклай обмыл раны, смазал их карболовым маслом и перевязал. Туземцы с обычным напряжённым вниманием следили за его действиями.

Солнце уже садилось, когда Маклай пришёл в Горенду, где убитому им кабану опалили щетину. Отрезав ему голову и заднюю ногу, Маклай отправился домой, взвалив на плечо свою добычу. Затемно добрался до Гарагаси и сел в походное кресло обедать, чувствуя сильный голод и тяжесть в ногах: почти весь день не ел и не отдыхал.

Из Горенду послышались удары в барум, возвещающие о начале празднества («ай») по случаю успешной охоты. Завыли трубы, засвистели другие музыкальные инструменты. Теперь уже они не казались режущими ухо. Привычка! Заснув под эту музыку, вскоре проснулся, когда луна уже стояла высоко. Ночной концерт продолжался.

Решил посетить праздник и стал собираться.

– Хозяин, можно я пойду с вами?

– Зачем?

– Всё-таки интересно. А чего тут одному делать?

Пошли вдвоём. Луну затянула кисея облаков. Зажгли фонарь и отправились в путь. Ульсон с непривычки то и дело спотыкался и даже несколько раз упал, проклиная ночь, лес, папуасов и праздник.

Когда подошли к площадке, где проходил праздник, Маклай замедлил шаг, потушил фонарь и приказал Ульсону молчать. На поляне горел большой костёр, обставленный палками, на которых были нанизаны куски свинины. Временами жир стекал на раскалённые уголья, и они вспыхивали, разбрызгивая искры.

Повсюду сидя, лёжа и стоя туземцы наслаждались обильной едой и столь же избыточной музыкой. Некоторые спали.

Маклай подал сигнал своим свистком. Музыка смолкла. Раздались приветственные возгласы и приглашения к пиршеству. Гости вошли в освещённый круг и расположились среди пирующих. Им преподнесли отменные куски мяса. Маклай от своей порции отказался, а Ульсон даже заурчал от удовольствия.

Замолкнувшая было музыка грянула с новой силой. В этом оркестре солистов каждый как будто старался оглушить своих партнёров. Воздействие такой музыки было так велико, что Маклай поспешил покинуть поляну, на которой продолжался праздничный концерт.