Текст книги "Маклай-тамо рус. Миклухо-Маклай"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

На Южном континенте

Затянувшееся не по его воле второе пребывание на Берегу Маклая едва не стоило учёному жизни. Он тяжело заболел. Врачи посоветовали уехать, хотя бы на время, из тропиков. Николай Николаевич отправился в Австралию.

Трёхнедельное пребывание на корабле при врачебном контроле пошло ему впрок. Когда его на носилках доставили на борт судна, он весил всего 45 кг, а сходя в Сиднее – 58 кг.

Русское посольство выделило ему комнату в Австралийском клубе. Однако проводить анатомические исследования и находиться, при желании, в одиночестве исследователь там не мог. Поэтому с благодарностью принял предложение энтомолога, обладателя крупной зоологической коллекции Вильяма Маклея поселиться в его доме.

«Я с наслаждением воспользовался возможностью работать, – писал Миклухо-Маклай. – Чувство, какое я испытывал, было весьма похоже на чувство голодного, наконец находящего случай попробовать ряд любимых блюд».

Первым «любимым блюдом» стали акулы, на которых учёный продолжил сравнительно-анатомические исследования головного мозга. В то же время его по-прежнему интересовали сравнительные характеристики головного мозга разных видов животных. Он сравнил, например, характер извилин мозга дикой собаки динго и новогвинейской собаки. У динго оказалось значительно больше извилин.

Чем вызван столь странный феномен, если учесть, что, по всей вероятности, предками динго были собаки, завезённые первобытными охотниками в Австралию? Миклухо-Маклай объяснял это активным образом жизни животных на свободе, развивающим умственные способности, и пассивным, не требующим умственного напряжения – в неволе.

Этот факт очень интересен. Оказывается, анатомические особенности могут, по-видимому, объясняться тем или иным образом жизни животного и закрепляться генетически при достаточно большом количестве поколений. Проблема интереснейшая, спорная, требующая дополнительных исследований и теоретических обобщений. Но Миклухо-Маклай по своему обыкновению ограничился добыванием фактов. Небольшое количество собранных материалов не позволяло делать далеко идущие выводы.

То же относится и к другой теме – сравнительной анатомии различных рас. Казалось бы, эта проблема должна была глубоко волновать расистов, доказывающих биологическое, врождённое интеллектуальное превосходство одних рас над другими при абсолютном первенстве арийской, индоевропейской, или, как тогда называли, кавказской, расы.

Но так уж получилось, что подобные исследования стал систематически проводить именно антирасист. Не потому, что он стремился что-то доказать своим идейным противникам. Его интересовала проблема сама по себе, с сугубо научной точки зрения. Можно не сомневаться, что если бы учёный отметил какие-то принципиальные отличия строения мозга европейцев и, скажем, папуасов или малайцев, то сообщил об этом в научной статье, ничуть не изменяя своего отношения к «подзащитным» друзьям-туземцам. Он был убеждён, что сильные должны помогать слабым, а не порабощать их.

«В Брисбейне, – писал Маклай, – мне удалось заняться в высшей степени интересной работой – сравнительной анатомией мозга представителей австралийской, меланезийской, малайской и монгольской рас. Я воспользовался для этого казнью нескольких преступников, получив предварительно от правительства колонии Квинсленд разрешение исследовать мозг повешенных, который я мог вынимать из черепа непосредственно после смерти и делать с него фотографии, как только он достаточно отвердевал в растворе хромистого калия и спирта, дня через два или три после смерти. Оставляя мозг лежать в спирте в черепе, пока он достаточно не отвердел, я сохранял таким образом тщательно его форму и, снимая каждый экземпляр в восьми видах (сверху, снизу, спереди и сзади, с обеих сторон, затем оба вида среднего продольного сечения), получил ряд замечательных фотографий в натуральную величину...

Кроме мозгов повешенных, городской госпиталь города Сиднея доставил мне ряд интересных мозгов меланезийцев...»

Ему удалось подметить некоторые более или менее характерные особенности в строении мозга представителей разных рас, но принципиальных различий, как мы уже говорили, не оказалось. Впрочем, и в этом случае собранных материалов, добытых фактов оказалось ещё недостаточно для основательных, статистически обоснованных выводов. Миклухо-Маклай стал разрабатывать новую отрасль антропологии – сравнительную анатомию человеческих рас, продолжая работы, начатые в Батавии.

Казалось бы, перед ним открылась не только увлекательная, но и практически почти не изученная область исследований. Для учёного это то же самое, что для мореплавателя – открытие новой неведомой земли. Надо поскорей опубликовать полученные данные, собрать новые, сделать теоретические обобщения – и тебя по праву будут считать основоположником новой отрасли знаний, а имя твоё будет занесено в анналы науки.

Миклухо-Маклая не прельщает этот путь. Более всего его в данный момент волнует судьба папуасов восточного берега Новой Гвинеи. До него дошли слухи, что англичане собираются установить своё господство над этим регионом. Зная, что самобытное племя аборигенов Тасмании полностью вымерло с приходом белых людей, учёный справедливо опасается, что такая же судьба может постичь и папуасов Берега Маклая. Рискуя лишиться благосклонности колониальных властей, исследователь направил комиссару Западной Океании сэру Артуру Гордону протест против намерений Великобритании (помнится, несколько лет назад он писал нечто подобное голландскому наместнику в Батавии):

«Я решил возвысить голос во имя прав человека... и привлечь Ваше внимание к опасности, которая угрожает уничтожить навсегда благополучие тысяч людей, не совершивших иного преступления, кроме принадлежности к другой расе, чем наша, и своей слабости».

Миклухо-Маклай уподобляется благородному идальго Дон Кихоту. Стремится в одиночку защищать беззащитных и бесправных от непреодолимого зла. Оговаривается: «Знаю, что мой протест (или, вернее, напоминание о существовании прав слабых) остаётся пока гласом вопиющего в пустыне, но тем не менее надеюсь, что он встретит сочувствие между теми, для которых «справедливость» и «права человека» не единственно пустые слова».

В частном письме признается: «Не скрою также, что, когда я писал сэру Артуру, мне не раз приходила на ум мысль, что мои увещевания пощадить «во имя справедливости и человеколюбия» папуасов походят на просьбу, обращённую к акулам не быть такими прожорливыми».

Действительно, таков основной закон общества потребления, где правит капитал: сильный и богатый господствует, покоряет слабых, вытесняет их на задворки цивилизации, использует их в своих корыстных целях, вынуждая вымирать или влачить жалкое существование. Ради наживы эти господа способны на любые преступления.

Николай Николаевич конечно же, не надеется «перевоспитать» колонизаторов, а старается, насколько это возможно, пробудить в них чувство совести и благородство. В конце концов, это же люди его круга! Среди них его популярность достаточно широка, к его словам прислушиваются. В XIX веке авторитет науки и учёных достаточно велик.

Миклухо-Маклай, сам о том не заботясь, преподаёт им уроки гуманизма. Отправляясь в плавание на «Сади Ф. Келлер», договаривается с капитаном, что будет постоянно на один или несколько дней, в зависимости от длительности стоянки, сходить на берег. Капитан стал отговаривать его, говоря, что не может обеспечить учёному безопасность.

– Мне этого и не надо.

– На этих островах случаются убийства белых.

– Мне это известно.

– Правда, они знают, что наказание будет жестоким.

– По этой причине я оставляю вам расписку. Во-первых, я беру на себя полную ответственность за свою жизнь. Во-вторых, в случае моей смерти вы должны обещать, что не последуют насилия над местным населением.

– Вы отчаянный человек, господин Маклай. Поведение этих людей непредсказуемо. Их сдерживает только страх.

– У меня на этот счёт своё мнение.

Вообще-то у него было не просто мнение, но и опыт. Ему уже доводилось бывать на этих островах.

Маклай стоял на палубе в тени паруса. Ветер шевелил кудри на голове. Вдали белёсая синева моря переходила в небо без видимой границы.

Каким образом преодолевали древние мореходы каменного века эту безбрежную пустыню океана, переходя от острова к острову, словно от оазиса к оазису? Как отваживались они совершать плавания в океане, не имея ни компаса, ни представления о том, что же находится там, за горизонтом?

Он снова и снова обдумывал эти вопросы точно так же, как три года назад в этих же водах, стоя на палубе шхуны «Морская птица».

Среди диких островитян

«Морская птица», расправив крылья парусов, летела с попутным ветром над пологими волнами. Миклухо-Маклай вышел из каюты на палубу. Временами от несильных порывов ветра похлопывал то один, то другой парус. Туманное марево затянуло горизонт, смазывая границу моря и неба.

Несмотря на ясный день и чистый небосвод впереди, милях в десяти-пятнадцати от них поблескивали серебром купола облаков. Возможно, там был остров Андра. Уточнять предположение у шкипера не хотелось: этот наглый хрипкоголосый тип, готовый ради наживы на любое преступление, раздражал его.

Миклухо-Маклай уже не раз отмечал интересную закономерность: над островами в океане обычно клубились небольшие облачка. Почему? Он стал обдумывать возможные варианты ответа. Вдруг раздался голос с мягким итальянским акцентом:

– Господин Маклай, позвольте прервать ваше одиночество.

– Вы это уже сделали.

Возле него стоял тредор Пальди. Опершись одной рукой о борт и щурясь от яркого солнца, он бесцеремонно продолжал:

– Я со своим товаром хочу остаться на острове Андра. Надеюсь разбогатеть за счёт этих дикарей и вернуться домой, где меня ждёт невеста. Откроем лавочку колониальных товаров...

– Вы хотите рассказать мне о своих жизненных планах?

– Нет, не в этом дело. Я бы хотел узнать ваше мнение по поводу моего решения остаться среди дикарей. Только прошу вас быть вполне откровенным.

– Не хотел бы вас разочаровывать. Вы же твёрдо решили остаться на острове.

– Конечно. У меня девять ящиков товара.

– Почему не десять для ровного счёта?

– Девять – моё счастливое число. А счастья мне бы не помешало. Не то что я боюсь этих дикарей. У меня два револьвера и двустволка. А у вас какое было оружие?

– Поверьте, это не имеет значения.

– Тогда скажите, что же имеет значение? Что бы вы мне посоветовали как человек опытный?

– Если вам дорога жизнь, если вы собираетесь вернуться к своей невесте, то мой совет – не оставаться здесь.

– Это почему же?

– Долго вы здесь не проживёте.

– Вы хотите сказать, что меня убьют туземцы?

– Да.

Пальди заговорил горячо, отчаянно жестикулируя:

– Почему меня должны убить? Я отлично владею оружием! Ещё посмотрим, кто кого. Они будут меня бояться, а не я их. Вас же не убили и не съели дикари Новой Гвинеи. Чем я хуже вас? Или там они дружелюбней, чем здесь?

– Не в этом дело.

– Так в чём же? Почему вы не можете объяснить?

– Слишком долго объяснять. Лучше прекратить этот разговор.

С кормы раздался хриплый голос шкипера, вставшего у штурвала:

– Подходим к рейду у деревни Пуби.

– Я буду выгружаться, – сказал Пальди, беря Маклая за руку, словно желая удержать для окончания разговора. – Мы возможно никогда больше не увидимся. Не очень любезно с вашей стороны прерывать беседу, так и не объяснив, что вы имеете в виду, запугивая меня.

– Я не собирался вас запугивать. Вы сами просили отвечать откровенно. Я бы очень хотел ошибиться в своём прогнозе.

– Так в чём же отличие вас от меня? Чем я хуже?

– Просто вы другой человек, горячий южанин. А я русский, можно сказать, северянин. Вы рассчитываете на свой револьвер, я же никогда не считал нужным пользоваться в общении с папуасами этим инструментом. Я добивался их доверия и дружбы, чего невозможно достичь с помощью ружья и револьверов.

– Я буду жить в их деревне и надеюсь стать среди них своим человеком и даже весьма уважаемым.

– Напрасные надежды. Вы не знаете ни их языка, ни обычаев. Вы будете у них как бельмо на глазу, от которого они поспешат избавиться. На Новой Гвинее я поселился в лесу на мысе, в одной миле от одной деревни и в двух – от другой.

– Вы натуралист, а я тредор. Известно, что торговую лавку надо открывать в поселении, а не где-то в глухомани.

– Туземцы будут знать, какие сокровища, с их точки зрения, находятся в вашей хижине. Вы полагаете, что никому из них не придёт мысль завладеть всем этим богатством? Для этого достаточно нанести верный удар копьём. Знаю, знаю, вы человек не робкого десятка и отлично владеете револьвером. Предположим, вы успеете уложить шестерых, а остальные разбегутся. Но тогда к желанию завладеть вашими сокровищами добавится чувство, а вернее сказать, долг кровной мести. Как можно остаться в живых при такой ситуации, я не представляю.

Пальди нахмурился и промолчал. Потом усмехнулся и с нарочитой бодростью сказал:

– Я постараюсь им сразу же объяснить, что, если меня убьют, придёт военный корабль и разнесёт в куски всю их проклятую деревню вместе с жителями.

– Что ж, мысль разумная. Желаю вам вернуться к невесте.

К шхуне стали подплывать пироги туземцев, собирающихся на торжище. Пальди ушёл в свою каюту, готовясь к высадке на берег. Миклухо-Маклай остался на палубе, чувствуя неловкость оттого, что наговорил Пальди много лишнего. Какой смысл поучать его? Он с немалым трудом добрался до этих забытых христианским богом островов южных морей в надежде сколотить капитал за счёт того, что туземцы не знают подлинную цену своим товарам. У тредора одна цель – нажива. Ради неё он готов пожертвовать... нет, не своей, конечно, а чужими жизнями, рискуя собственной...

Чтобы отвлечься от этих мыслей, вновь стал решать загадку, которую сам же загадал себе: почему при ясном небе в открытом море над островами так часто белеют облака?

Загремела якорная цепь. Шхуну стал медленно разворачивать ветер, направленный к берегу. Он же подсказал возможный ответ. Влажный морской воздух, встречая преграду в виде острова, поднимается вверх. Суша днём нагревается сильнее, чем водная поверхность, и здесь образуются восходящие потоки воздуха. Поднявшись на некоторую высоту, они охлаждаются, водяные пары сгущаются, и образуются облачка.

Так может быть, по этому признаку первобытные мореплаватели, не зная компаса, ориентировались в открытом море, заселяя один остров за другим или совершая дальние плавания: им могли служить маяками облака над островами.

Или всё это – его гипотезы, основанные на умозрении, которые не выдержат научной критики? Впрочем, он и не собирается публиковать свои предположения, не подкреплённые фактами...

Всё громче галдели туземцы, окружившие шхуну. Шкипер вывел на палубу своего огромного водолаза, чтобы пресечь все попытки чёрных перелезть через борт. Надо было иметь плацдарм для погрузки личный вещей и товаров Пальди. Миклухо-Маклай ушёл в каюту.

Когда отходили от берега Пуби, он вновь стоял на палубе, вынужденный вести беседу с другим тредором, О’Харой, которого следовало высадить на другом конце этого большого острова. Торговца почему-то интересовало, часто ли доводилось Маклаю наблюдать случаи людоедства. Услышав, что если такие случаи бывают, то они редки, а собеседнику ещё не доводилось их наблюдать, О’Хара обрадовался:

– Я со всяким сбродом привык ладить. И с этими договоримся, лишь бы не сожрали. – И он засмеялся.

– Говорят, они не любят мясо белых людей.

– Вы меня успокоили, господин учёный.

...И вот через три года Миклухо-Маклай вновь направляется к острову Андра, на этот раз на американской трёхмачтовой шхуне «Сади Ф. Келлер». Своё решение вторично посетить острова Меланезии он обосновал в письме профессору Рудольфу Вирхову:

«Начать какую-нибудь работу бывает обыкновенно легче, чем закончить её удовлетворительно. Наполнять пробелы хламом слов – дело возможное и нередко пускаемое в ход – противно настоящему исследованию. Так как после 9-летнего странствия по островам Тихого океана мне более бросаются в глаза (в областях: антропологии и этнологии) вопросы без ответов, чем ответы удовлетворительные, и так как здоровье моё снова достаточно поправилось, то я решил, продолжая избранный мною путь, предпринять 4– или 5-месячную экскурсию на о-ва Меланезии. Мне кажется весьма важным видеть самому как можно большее число разновидностей меланезийского племени; несколько дней, даже несколько часов личного наблюдения туземцев на месте родины и в их ежедневной обстановке имеют в этом случае большее значение, чем повторное чтение всего о них написанного».

На борту шхуны находился тредор, который недавно на небольшом судне, кутере «Рабеа», совершал торговое плавание, посещая острова Адмиралтейства. Они должны были проведать или забрать с острова Андра тредора Пальди.

Когда подошли к рейду острова Андра близ селения Пуби, навстречу им вышло множество пирог. Туземцы окружили шхуну, многие забрались на палубу. Однако Пальди нигде не было видно.

Шкипер послал шлюпку с тремя матросами к ближайшей речке – набрать пресной воды. Пальди не появлялся. Шкипер написал для него записку, которую передал наиболее бойкому и смышлёному на вид туземцу. Тот вроде бы понял поручение и, свернув лист бумаги трубочкой, сунул его в большое отверстие мочки уха. Спрыгнув в пирогу, направил её к берегу, но, отплыв недалеко, остановился и что-то громко сказал землякам.

Сразу же туземцы стали поспешно покидать палубу, спрыгивая в лодки, где лежали их копья.

На кутере оставалось только трое человек экипажа, два тредора и шкипер, который приказал спешно готовиться к обороне. Он был отличным стрелком; остальным надо было заряжать ружья и карабины.

Первым, кто бросил копьё в шкипера, закрытого дверцей каюты, был туземец с запиской в мочке уха. Он же и первым упал, сражённый пулей. На рубку обрушился град копий. Шкипер стрелял не торопясь, и почти каждый выстрел попадал в цель. Одно копьё попало ему в руку, которую наскоро перевязали. Туземцы не прекращали атаки, а он не переставал стрелять.

Вся палуба была завалена копьями, осколками стекла и обломками обсидиана, служившего наконечниками копий. Некоторые туземцы лезли на борт и, сражённые выстрелами, падали в воду. Во время этого нападения, продолжавшегося около получаса, погибло их не менее полусотни человек.

Видя безнадёжность предприятия, туземцы повернули к берегу. В этот момент из-за мыса показалась шлюпка с матросами, отправлявшимися за пресной водой. Две-три пироги повернули в её сторону, но выстрелы заставили их отступить.

Потери оборонявшихся были невелики: трое легко раненных, выбитые окна в каютах, изорванный в клочья парус, которые не успели вовремя убрать. Когда кутер приблизился к берегу, так что отчётливо были видны хижины деревни, О’Хара, находившийся на борту, узнал ту, в которой поселился Пальди. Забора, выстроенного вокруг людьми шхуны «Морская птица», не существовало. По всему было видно, что Пальди уже нет в живых.

Узнав эту историю, Миклухо-Маклай хотел выяснить, чем же завершилась история пребывания торговца на острове людоедов. Её удалось узнать у малайца Ахмата, который находился в деревне Суоу на острове Андра в качестве пленника. Его пришлось выкупить, заплатив большим американским топором, шестью саженями красной бумажной материи, тремя большими ножами, двенадцатью кусками железа, двумя ящиками спичек и половиной кокосовой скорлупы бисера. Туземцы, вкусившие прелести цивилизации, научились торговаться.

Об участи Пальди Ахмат сообщил то, что узнал от местных жителей. Через месяца три после ухода «Морской птицы» его убили, а все вещи разграбили. Защищался ли он перед смертью или был сражён неожиданно – неизвестно. Тело его разрезали на куски и стали готовить кушанье, однако никто не пожелал есть подозрительное мясо белого человека. Его голову оставили как трофей, а куски тела сложили в пирогу, отвезли в море и бросили на съедение рыбам.

Судьба О’Хары была не столь трагична, хотя и плачевна. У него был определённый запас красного вина и бренди. От тоски и одиночества он стал пить, всё чаще впадая в невменяемое состояние. Свои торги вёл безалаберно. Туземцы потеряли к нему уважение.

В одно прекрасное утро, когда он с похмелья пошёл купаться в море, то, выйдя из воды, увидел душераздирающее зрелище: туземцы, как муравьи, сновали вокруг его хижины, вынося всё, что могли и желали схватить. Торговец побежал к ним с возмущёнными криками. Его остановили копья. Такое препятствие не удалось преодолеть, и вскоре О’Хара остался один возле полностью обчищенной хижины.

Оставшемуся без каких-либо средств к существованию и не умеющему добывать пищу, ему оставалось одно: умереть. Несчастный стал бродить по деревне, выпрашивая подаяние. Над ним сжалился пожилой туземец по имени Мана-Салаяу, который жил один: жёны умерли, а дети давно уже обзавелись семьями. Он кормил жалкого белого человека, несмотря на то, что над ним потешались многие жители деревни: мол, этот белый даже в пищу не годится. Тем не менее Мана-Салаяу и его сын Пакау не дали О’Харе погибнуть.

Узнав историю тредора, Маклай отправился с Ахматом в эту деревню и отыскал Мана-Салаяу и Пакау. Пользуясь тем, что Ахмат знал местный язык, Маклай поблагодарил двух сострадательных и гуманных людоедов и дал им подарки. Старик Мана-Салаяу очень расчувствовался, даже всплакнул.

В деревне Суоу Маклаю удалось выкупить пять закопчённых черепов, причём туземцы по каким-то приметам называли имена тех, от кого остались эти черепа, жителей отдалённых деревень. Ахмат пояснил, что эти пять человек уже мёртвыми были принесены в Суоу и съедены в том самом общественном доме.

На острове Андра, раздевшись для купания в море и оставшись в коротких малайских штанах, Маклай привёл в изумление и восторг присутствовавших туземок волосатыми ногами и грудью, а также белизной тела. Они наперебой принялись его обнюхивать.

Он вошёл в море. Местный юноша Качу и несколько детей последовали за ним. Они резвились и плавали как рыбы, Маклаю сделалось обидно, что он так и не научился плавать. Качу тащил его на глубину. Пришлось отбиваться.

Выйдя на берег, учёный постарался объяснить своё поведение. Бросив в воду обломок дерева, он сказал «Качу». Бросив затем камень, который тут же пошёл ко дну, назвал своё имя. Присутствовавшим такое объяснение понравилось. Улыбаясь, они повторяли: «Качу – дерево, Маклай – камень».

В этой же деревне Маклаю довелось наблюдать обычай, связанный со смертью пожилого уважаемого человека. Женщины тянули заунывную песню, некоторые из них рыдали, а одна пожилая, по-видимому жена покойного, упала на землю в истерике, царапаясь в кровь об острые выступы кораллов, а затем обломком коралла стала наносить себе раны. Войдя в хижину, стала с пронзительными криками теребить своего Панги и обнимать, поднимать его голову, трясти за плечи и повторяя его имя, как будто старалась разбудить спящего.

Оставив покойного, вся в поту, крови, песке и грязи, вдова принялась приплясывать, напевая какую-то жалобную песню. Женщина обращалась к покойнику, не сводя с него глаз и порой плясала неистово. Устав, она отошла в сторонку. Её заменила другая плясунья и плакальщица. А первая, подобно актрисе, вышедшей за кулисы, жадно выпила воды и стала деловито обмывать раны, переговариваясь с соседками. У Маклая не оставалось сомнений, что вся эта картина, которую он наблюдал, сидя в уголке хижины, является ритуалом, сохранившимся с древних времён.

Через некоторое время покойника выкрасили красной охрой, нацепили на него украшения из раковин. В хижину постоянно входили женщины, начиная заунывный вой, а то и пускаясь в пляску. После полудня мужчины установили несколько деревянных барабанов и начали выбивать оглушительные звуки. Пляски женщин в хижине и вокруг неё продолжались при свете луны.

Поздней ночью под яростные стуки барабанов в хижине появился немолодой мужчина, весь вымазанный чёрной краской или сажей. Все расступились, освобождая ему путь. Он остановился в двух шагах от покойника. Возле него встали две женщины. Все трое, подняв руки над головами и расставив ноги, стали вопить с ужасающей силой. Столь же громко грянули барабаны. Когда мужчина вышел из хижины, шум разом прекратился и все стали расходиться.

На следующий день у самого входа в хижину состоялось погребение. Родственники разделили небогатое наследство покойного. Мужчины стали собираться в поход на деревню Рембат, жители которой обвинялись в том, что они наколдовали смерть Панги. Всё происходило очень серьёзно. С воинственными криками туземцы погрузились в свои пироги и отправились на врага. Через несколько часов они с победными криками вернулись, не потеряв никого и даже не имея раненых. Оказывается, и это было лишь ритуалом, своеобразной театрализованной постановкой.

Если бы они привезли с собой труп или трупы убитых врагов, то почти наверняка бы устроили тризну в память усопшего.

Во время этого плавания Миклухо-Маклай вёл почти исключительно изучение облика, нравов и обычаев островитян. Было ясно, что с приходом европейцев, торгующих ружьями, порохом и спиртными напитками, жизнь местного населения стала круто меняться.

Он проводил наблюдения и подробно записывал их результаты, не позволяя себе обсуждать увиденное и рассуждать по этому поводу. Хотя многие учёные поступают наоборот: на немногих фактах, подчас весьма сомнительных, выстраивают причудливые воздушные замки теорий.

Первоначально Николай Николаевич предполагал ещё раз посетить Берег Маклая. Однако присмотревшись к нравам моряков «Сади Ф. Келлер», вынужден был отказаться от этого намерения. В письме сестре Ольге пояснил этот отказ, припомнив слова английского писателя XVII века, называвшего всякое судно плавучим ящиком с дурным воздухом, дурной водой и дурным обществом. Последнее обстоятельство в данном случае имело решающее значение.

«От зловония в каютах можно, однако же, избавиться, – писал он, – оставаясь большинство времени на палубе; воду можно фильтровать и варить, но избавиться от болтающих чепуху, пьянствующих, свистящих, поющих (проще говоря, воющих) и т. п. двуногих на всяком судне нелегко и часто невозможно. Я могу и научился выносить многое, но общество т. наз. «людей» мне часто бывает противно, почти нестерпимо...»

Странно слышать такое признание от человека, который так много старался делать в защиту туземцев. Но учтём: ничего подобного он никогда не говорил о представителях примитивных культур.