Текст книги "Маклай-тамо рус. Миклухо-Маклай"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Весть о гибели Маклая

В газете «Кронштадтский вестник» от 21 июля 1872 года появилось печальное сообщение. Ссылаясь на голландские и австралийские источники, корреспондент писал о том, что на Новой Гвинее погиб отважный путешественник, изучавший быт папуасов Николай Николаевич Миклухо-Маклай.

Обстоятельства его смерти оставались невыясненными. В одних случаях говорилось, что он погиб в стычке с туземцами, в других – что его погубила тропическая лихорадка. Была среди прочих пикантная версия, рассчитанная на особый интерес почтеннейшей публики: молодого учёного съели каннибалы.

«Было бы очень желательно, – писал «Кронштадтский вестник», – чтобы кто-нибудь из знавших покойного составил его биографию. Г. Миклухо-Маклай – редкий тип мученика науки, пожертвовавший жизнью для изучения природы. Главной его специальностью были губки...

В Новую Гвинею покойный поехал на 6 лет, получив пособие лишь в 1200 рублей от Географического общества. Он избрал этот остров именно потому, что он менее всего исследован в естественно-историческом отношении...»

Газета уточняла, что более чем через год с тех пор, как Миклухо-Маклай был высажен на берегу Новой Гвинеи, сюда заходило одно голландское купеческое судно, заставшее в живых только спутника и слугу учёного шведа Вильсона.

Председатель Русского географического общества генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич счёл своим долгом отдать распоряжение о поисках Миклухо-Маклая. В крайнем случае следовало выяснить обстоятельства его гибели и забрать оставленные им документы, научные материалы, ради которых учёный принял мученическую кончину.

Морской министр отдал соответствующее распоряжение адмиралу Посьету, командовавшему Тихоокеанской эскадрой. Было решено отправить в бухту Астролябии паровой клипер «Изумруд», который находился в южных водах Китая. Потребовалось специально перевести с «Витязя» на «Изумруд» лейтенанта Раковича, который лично знал Миклухо-Маклая, а также был осведомлён о том тайнике, в котором при необходимости должны были находиться наиболее важные материалы исследователя.

«После трудного перехода по неизвестным водам, – писал А. Ракович, – усеянным коралловыми рифами и банками, плохо означенными на старых картах, мы не без внутреннего волнения приближались к бухте Астролябии. Жив Маклай или нет? Большинство уже давно исключило Маклая из списка живых, но тем не менее все были страшно взволнованны и ждали чего-то необыкновенного. Находясь в 3 или 4 милях от порта «Вёл. Кн. Константина», мы направили все трубы и бинокли на берег, высматривали на нём дом и искали какие-нибудь признаки наших отшельников. Наконец один из офицеров заметил русский коммерческий флаг, развевающийся между ветвями громадных дерев, и пришёл в такое волнение от своего открытия, что едва мог сообщить об этом командиру...»

Тем временем Миклухо-Маклай, уже убитый или съеденный согласно газетным сообщениям, находился в Бонгу, куда его пригласили на праздник. Он отдыхал после ночного бдения в буамбрамре, принадлежащей Саулу. На рассвете его разбудили странные крики: «Биа, биа!» (огонь, огонь!) Вошли несколько встревоженных туземцев. Они сообщили, что в море за островом Кар-Кар виден большой дым от огня.

– Люди Кар-Кара жгут сухую траву, – предположил Маклай.

– Нет, это не Кар-Кар. Дым идёт из моря.

– Мне надо посмотреть, – сказал Маклай, нехотя поднимаясь с лежанки.

В это время послышались запыхающиеся голоса:

– Маклай! О Маклай! Корвета рус!

– Корвета рус гена! (русский корвет идёт!)

– Корвета гена, биарам боро! (русский корвет идёт!)

Быстро обувшись, Маклай направился к морю. Папуасы были правы: к берегу издали приближался большой военный корабль.

Туземцы на пироге быстро доставили его в Гарагаси. Какому бы государству ни принадлежало судно, командир его не откажется взять письма, уступить немного провизии и отвезти Ульсона в ближайший порт, посещаемый европейскими судами.

Подходя к дому, он позвал слугу. Тот отозвался охами и стонами.

– Ульсон, достань флаг, приближается корабль!

– Что?! – Послышался стук падающего тела. – Господь всемогущий, ты услышал мои молитвы... Я бегу! Где флаг? Они нас спасут... Это ангелы Господни... Боже!.. Я нашёл его. Я несу! Флаг нас спасёт...

Он бормотал что-то несусветное, словно разом лишившись остатка рассудка. Передав флаг Маклаю, дико захохотал.

Николай Николаевич поспешил к флагштоку и поднял флаг. Ветерок развернул его. Судно, которое продвигалось медленно вдоль берега, повернуло в сторону Гарагаси.

Вернувшись в свою каморку, Маклай стал выбирать наиболее приличную одежду, но все вещи были в одинаково плачевном состоянии. Сойдя к берегу, вынужден был убеждать трёх мужчин, доставивших его сюда, отправиться навстречу «корвета». На корабле уже был различим андреевский флаг. Туземцы гребли всё медленнее. Их пугало огромное дымящее судно со множеством белых людей.

Послышалась команда, по которой матросы лихо разлетелись по реям, словно белые птицы, и грянули троекратное «ура!». Тут нервы у папуасов не выдержали. Все трое разом бросились в воду и, вынырнув далеко от пироги, что было сил поплыли к берегу. Пришлось Маклаю самому подгребать к клиперу. Поднявшись на палубу, он увидел вокруг радостные лица, слышались приветствия и поздравления.

Те, кто видел учёного полтора года назад (таких на судне оказалось трое), сошлись на том, что он сильно похудел, выглядит измождённым и постаревшим.

После торжественной встречи в кают-компании с командиром «Изумруда» Михаилом Николаевичем Кумани и офицерами Маклай отбыл к себе Гарагаси. К обеду вернулся на клипер.

– Николай Николаевич, вам уже сейчас может быть выделена каюта. За перевозкой ваших вещей проследит один из офицеров. Отдыхайте, набирайтесь сил.

– Михаил Николаевич, а кто вам сказал, что я перейду на клипер? Это далеко ещё не решено. Возможно, мне даже лучше остаться здесь ещё на некоторое время. Ведь предстоит немало дел по антропологии и этнологии туземцев. Буду очень вам благодарен, если вы уделите мне немного провизии, возьмёте письма и захватите с собой Ульсона.

– Простите, не вполне вас понимаю, – удивлённо отозвался Кумани. – Вы действительно желаете остаться на берегу?

– Позвольте мне дать вам окончательный ответ завтра.

Весть о том, что Миклухо-Маклай не прочь продолжить свою робинзонаду, вызвала недоумение среди офицеров. Многие сошлись на том, что странный внешний вид путешественника заставляет задуматься о состоянии его психики.

«Долгое общение с дикими не прошло ему даром». «Господа, я слышал, что тропическая лихорадка вызывает размягчение мозговых тканей». «Как врач должен отметить, что у него упадок сил на почве крайнего истощения. Желтоватый цвет лица свидетельствует о заболевании печени». «Он просто разыгрывает из себя героя». «Стыдитесь, он и без того герой!» «Какой же мерзавец поспешил раскричаться о его смерти?» «Говорят, есть примета: когда такое сообщение оказывается ложным, человеку суждена долгая жизнь». «Ну так опубликуйте поскорее собственный некролог!»

На следующий день исследователь сообщил капитану о своём решении оставить на время этот берег для того, чтобы привести в порядок свои записи и подготовить отчёт Географическому обществу. Тем более что вскоре появится возможность вернуться сюда (Кумани уведомил его, что голландское правительство посылает военное судно для научных исследований острова Новая Гвинея).

Узнав, что Маклай собирается вернуться в Россию, на Луну, к нему в Гарагаси отовсюду пришло множество туземцев. Они просили его остаться. Предлагали построить в каждой деревне по хижине, а для каждого дома самому выбрать одну или две девушки в жёны. В ответ Маклай уверил всех, что обязательно вернётся. Это обещание прекратило уговоры. Все знали: слово белый пришелец держит.

Его пригласили на прощальный вечер в Гумбу, где ради такого случая собрались жители разных деревень. Пришлось пойти, несмотря на страшную усталость. Под утро оказалось, что ноги натёрты до крови и распухли. Попробовал шагать, превозмогая боль. Выручили туземцы: соорудив подобие носилок, они доставили его к берегу и погрузили на пирогу, в которой переправили на корабль.

На следующий день Маклай повёл группу своих друзей-туземцев осматривать клипер. Видя, что они трясутся от страха и боятся идти, он нашёл выход: обвязал себя верёвкой, за концы которой держались две гирлянды папуасов. Наибольшее впечатление на экскурсантов произвели два больших невиданных животных по имени «бик». Это короткое русское слово в переводе на папуасский было истолковано так: «большая русская свинья с зубами на голове».

Запись Маклая от 22 декабря: «С самого утра несколько пирог окружило клипер, и мне постоянно докладывали, что «чёрные» хотят видеть меня. Когда я выходил, туземцы начинали кричать, но шум якоря, который стали подымать, и несколько оборотов винта разогнали вскоре все пироги, и крики «Эме-ме» и «Эа-ба» стали не так ясно доноситься с берега, как с пирог. Когда клипер стал продвигаться вперёд и огибать мысок Габина, раздались удары барума почти одновременно в Горенду и Бонгу; когда же корвет прошёл мысок, к этим звукам присоединился барум Гумбу. Отдаляясь, мы ещё долго слышали барум...»

Клипер «Изумруд» направился к Филиппинским островам. В России с возрастающим любопытством и нетерпением ждали возвращения отважного путешественника. Однако его не прельщал заслуженный триумф. Сообщил секретарю Географического общества: «После трудного, но небезуспешного начала я более чем когда-либо намерен продолжать начатое и надеюсь в продолжение этого года направиться снова на Новую Гвинею».

Матери он пишет: «Хотелось бы мне очень хотя бы на короткий срок повидать Вас, но придётся ещё подождать. Неужели Вы бы захотели, чтобы я начатое бросил, захотели бы, чтобы оправдалось мнение многих: что русский человек хорошо начинает, но у него не хватает выдержанности, чтобы так же кончить. Как только смогу – сейчас же к Вам! Слова никогда не забываю».

Деловое письмо председателю Географического общества он завершает так: «Моим исследованиям и путешествиям я не предвижу ещё конца и не предполагаю вернуться в Россию ранее нескольких лет, когда моими научными исследованиями я докажу себя более достойным оказанной мне помощи и сочувствия».

Своему другу со студенческой скамьи князю А. А. Мещёрскому признается: «Мне делается совершенно ясным, что мне не придётся жить больше в Европе, и это по двум причинам. Природа, воздух, обстановка жизни под тропиками мне положительно более по характеру и вкусу. Вторая причина и ещё более непреодолимое препятствие жить в Европе будет невозможность устроить себе там независимую и комфортабельную жизнь...

Закабалить себя кафедрою, связать с каким-нибудь захолустьем, хотя бы и Петербургом, – на то у меня не было и не будет никакого желания».

Независимость – вот что требуется ему. Комфортабельная жизнь? Что она означает для человека, привыкшего долгие месяцы проводить в хижине со всеми возможными неудобствами? Он даже удивился собственной непритязательности, когда, собирая вещи для доставки на клипер «Изумруд», вдруг убедился, что одна из корзин, служащих ему кроватью, была на два дюйма ниже другой.

Если бы он обнаружил это раньше, то без особого труда выровнял корзины, подложив под одну доски или палки. Но он так уставал за день, что валился на неудобную постель и засыпал, вполне удовлетворяясь имеющимся «комфортом».

Природа под тропиками действительно роскошнее, чем в Европе, но разве он забыл уже об ужасах тропической лихорадки? А что касается «обстановки жизни», то можно подумать, будто у него был рай в шалаше, а не жизнь, полная напряжения, забот и постоянной нелёгкой работы. И это лучше, чем «закабалить себя кафедрой» где-нибудь в Петербурге.

Как тут не задаться вопросом: можно ли считать человека с такими представлениями о счастливой жизни и комфорте вполне нормальным? Ответ представляется очевидным: безусловно, он ни в какой мере не отвечает той норме, которая характерна для подавляющего числа культурных европейцев. С позиции цивилизованных мужчин и женщин, у которых отмерло, атрофировалось чувство свободы, независимости, которые старательно вытравляют в себе роковой вопрос бытия о смысле жизни, взгляды Миклухо-Маклая – сущая нелепица.

Так кто же прав? С одной стороны – миллионы, а с другой – считанные единицы. Или у таких личностей, как Миклухо-Маклай, болезненно развитое стремление к оригинальничанию, экстравагантности, желание жить не как нормальные люди?

Но вовсе не исключено, что все так называемые нормальные люди, подобно кастратам, лишены чего-то очень важного, без чего, однако, вполне можно существовать, и даже комфортно. Ведь и домашние собачки, лишённые независимости, ничуть не страдают от этого. Более того, эта самая свобода для них страшнее неволи стократ.

...Миклухо-Маклай и Ульсон, словно странники во времени, были заброшены на десяток тысячелетий в прошлое, к людям первобытной культуры. Это был эксперимент не только над туземцами, но и над двумя европейцами. Один из них – швед Ульсон – был более или менее заурядным обывателем с вполне стандартными представлениями о «нормальной» жизни. Удалось ли ему достойно пройти выпавшие им на долю испытания? Был ли этот цивилизованный европеец хотя бы в чём-нибудь лучше, чем едва ли не все «дикари», среди которых ему довелось жить?

Впрочем, можно вспомнить Робинзона Крузо, тоже цивилизованного европейца – предприимчивого, деловитого, преуспевающего в борьбе за существование, достойного представителя эпохи раннего капитализма. Хотя тотчас приходит в голову мысль: а может быть капитализм, развиваясь, стал превращать незаурядных робинзонов крузо в зауряднейших ульсонов? Вариант весьма правдоподобный.

Впрочем, лучше перейти от образа литературного героя к его прототипу, реальному английскому моряку Александру Селькирку. За какую-то провинность или слишком независимый нрав капитан пиратского корабля высадил его на один из необитаемых тропических островов, где, надо учесть, водилось множество одичавших коз, а также оставались давно заброшенные овощные плантации. Когда у него кончились патроны, он наловчился ловить коз.

За четыре года одиночества Селькирк физически окреп, хотя почти разучился говорить, не имея общения с другими людьми. Впрочем, он и сам со временем стал избегать встреч с теми, кто временами высаживался на его остров (это были преимущественно пираты). Когда его забирали с острова, причём капитаном корабля был его знакомый знаменитый мореплаватель Дампир (тоже, кстати сказать, нередко промышлявший пиратством), Селькирк не выказал радости и благодарности. Словно ничего особенного не случилось, а он был готов и дальше продолжать своё одинокое существование.

Не правда ли, это похоже на поведение Миклухо-Маклая, который прибывшим его спасать заявил, что ещё не решил, надо ли ему покидать свой берег. А Селькирк в беседах с журналистами признавался (если только это не журналистские преувеличения), что на острове он впервые почувствовал себя по-настоящему свободным и счастливым.

Спору нет, одиночество на необитаемом острове – слишком тяжёлое испытание для большинства людей. Человек – существо общественное. Вопрос только в том, какое это общество и какой человек. Во все времена одинокий человек вне общества не мог существовать, оставаясь самим собой. Общение – обязательное условие его становления, воспитания, умственного развития.

Но чем прочнее становятся социальные связи, тем безнадёжнее сковывают они личность и в конце концов превращают в крохотный винтик мощного механизма цивилизованного общества. Оно обеспечивает комфортные условия существования (если не каждому, то многим), но и плату за это требует немалую: отказ от независимости.

Миклухо-Маклай не мог предполагать, что жизнь среди «диких» окажется более интересной, полноценной и достойной, чем существование среди «цивилизованных». Дело, конечно, не в отдельных людях. Спору нет, беседы с умным и добрым другом князем Мещёрским несравненно интересней, чем общение с Туем или Саулом. Однако среди папуасов он был предельно независим: над ним не было начальников, у него не было подчинённых. Анархия!

Нет, он не стал приспосабливаться к жизни туземцев. Он оставался самим собой, человеком русской и более широко – европейской культуры. Однако ни в России, ни в Западной Европе он не мог пользоваться такой свободой, как среди людей первобытной культуры. Оказалось, что для него более всего подходит жизнь на границе двух доселе обособленных миров: «дикости» и «цивилизации», словно сразу и в настоящем и в далёком прошлом человечества.

Долго это продолжаться не могло. Цивилизация неуклонно наступала. Даже тропическая лихорадка не могла оградить папуасов Новой Гвинеи от неё.

Глава 3
РОМАНТИКА

На полярных морях и на южных.

По изгибам зелёных зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,

Открыватели новых земель.

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель.

Николай Гумилёв

Острова южных морей

, таинственные и благословенные острова южных морей! Издавна европейские мореплаватели стремились сюда. Здесь обитают антиподы – жители «обратной» стороны земного шара. Здесь всё было не так, как в привычных водах Северного полушария.

Другие созвездия сверкали в небе. Чудовищные морские змеи высовывали из воды глянцевые шеи. Гигантские кашалоты вдребезги разбивали деревянные корабли; щупальца колоссальных спрутов тянулись на палубы в поисках жертвы. Стаи серебристых рыб вспархивали над волнами, как птицы. Морские девы с рыбьими хвостами удивлённо взглядывали на моряков, выныривая из пучины.

Страшные штормы здесь с корнем вырывали могучие пальмы и сметали всё живое с поверхности атоллов. А то в зыбком тумане в полный штиль возникал странный корабль и шёл по неведомой трассе под чёрным пиратским флагом и с командой мертвецов...

Много необычного рассказывали о южных морях, где островитяне живут по законам дремучих джунглей и сами порой более похожи на обезьян, чем на людей. Как попали они на эти острова, затерянные в пустыне океана? Кто они и откуда? Можно в этих краях жить белому человеку?

В начале XX века певец романтики и приключений Джек Лондон писал: «Там до сих пор свирепствует тропическая лихорадка, и дизентерия, и всякие кожные болезни; воздух там насквозь пропитан ядом, который, просачиваясь в каждую царапину и ссадину, превращает их в гноящиеся язвы, так что редко кому удаётся выбраться оттуда живым, и даже самые крепкие и здоровые люди зачастую возвращаются на родину жалкими развалинами».

Тот из белых людей, кто способен был преодолеть все эти и многие другие беды, трудности и опасности, начинал чувствовать себя существом особенным, высшим, которому покоряются и жестокие штормы, и коварные джунгли, и свирепые дикари. Он становился победителем и покорителем, упоенным своей силой, зримым олицетворением которой было огнестрельное оружие.

Далеки тропические острова притягивали к себе не только охотников за наживой, но и романтиков, искателей приключений, желающих жить раскованно и рискованно, испытывать острые необычные ощущения. Среди подобных романтиков бывали не только неопытные юнцы, но и определённая категория путешественников – исследователей. Однако очень немногие, лишь самые отчаянные решались отправляться туда без надёжной охраны.

Был ли романтиком Миклухо-Маклай? Пожалуй. Но не таким, о которых сочиняли приключенческие повести и рассказы. Его никоим образом не привлекали приключения, и уж вовсе не прельщала его жажда наживы или власти над дикими туземцами. Он был романтиком познания.

Но на какие открытия мог рассчитывать человек, не имеющий возможности надолго покидать свой затерянный в джунглях домик – не только по состоянию здоровья, но и при отсутствии помощников, оборудования, подходящих средств передвижения? Казалось бы, предприятие Миклухо-Маклая изначально обречено на неудачу. Для большинства бывалых исследователей он представлялся авантюристом, легкомысленным искателем славы первооткрывателя.

Лишь немногие знали или догадывались, что он методично штудировал научную литературу, относящуюся к темам его предстоящих работ. А темы эти были самые разнообразные: изучение морских беспозвоночных, прежде всего губок; поиски новых видов животных и растений; сравнительная характеристика строения головного мозга позвоночных; метеорологические наблюдения; антропологические особенности местного населения, а также их быт и нравы, верования, знания, общественное устройство, социальная организация и экономика...

Общий его замысел был грандиозным: за семь или восемь лет от берегов тропических морей продвигаться на север, до берегов Охотского моря и северной части Тихого океана. При этом один человек предполагал проводить комплексные географические, биологические, экологические, антропологические и этнографические исследования, да ещё политэкономические!

На общем собрании Географического общества 7 октября 1870 года Николай Николаевич сделал обстоятельное сообщение, зачитав «Программу предполагаемых исследований во время путешествия на острова и прибрежья Тихого океана». Она была составлена по рекомендациям целого ряда отечественных и зарубежных учёных и содержала более сотни пунктов, некоторые из которых требуют долгих регулярных наблюдений.

Миклухо-Маклай понимал, конечно же, что такова задача-максимум:

«В заключение я должен оговорить, что вышеизложенная программа не рассматривается мною критически. Собирая эти научные рекомендации, я хотел только выслушать всё то, что могут от меня требовать специалисты по разным научным отраслям. Насколько и каким образом могут быть исполнены эти задачи – окажется на месте. Со своей стороны я сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы моё предприятие не осталось без пользы для науки».

Казалось бы, ему было вполне достаточно по мере возможности выполнять те или иные рекомендации. Но он не ограничивался ими. Например, большое внимание уделял описаниям и зарисовкам узоров татуировки. Это никто из учёных ему не предлагал делать. На подобные исследования в те времена обращали мало внимания, хотя узоры на теле – очень важный элемент первобытного искусства, древнейших представлений о прекрасном.

И в этом случае Миклухо-Маклай не ограничивался сугубо научными наблюдениям и зарисовками. Он описал особый вид татуировки – прижиганием. Для этого на тело клали раскалённые уголья и раздували их, делая довольно сильные ожоги. Эту процедуру выдерживали не только мужчины, но также женщины (у них узоры ожогов наносились вдоль груди) и юноши.

Учёный решил сам испытать эту процедуру. С этой целью он протянул руку, чтобы и ему сделали прижигание. « Когда раскалённый уголь, – писал он, – приложили к обнажённой части тела и стали раздувать его, я почувствовал такую сильную боль, что принуждён был прикусить губы и внутренне готов был раскаяться, что решился на такую пробу».

Находясь на корвете «Витязь», который совершал кругосветное плавание, Миклухо-Маклай добросовестно вёл утомительные измерения и наблюдения как профессиональный океанолог. Из Рио де-Жанейро в феврале 1871 года он пишет письмо секретарю императорского Русского географического общества: «Об исследовании температуры глубин океана». Это настолько интересный документ, что о нём хочется сказать особо.

Учёный сообщает всего лишь об одном факте, который ему удалось добыть: замере в приэкваториальной зоне температуры воды в океане на глубине 1000 сажен (2,1 км). По нашим временам, когда подобных фактов накоплены сотни тысяч, если не миллионы, такое событие кажется ничтожным. А отчёт Миклухо-Маклай составил более десятка страниц сугубо научного текста. О чём же он писал?

Важная, хотя и меньшая, часть статьи посвящена методике проведения опыта и его результата. Упоминается и о том, что на военном корабле, не предназначенном для научных исследований и имеющим конкретное задание, выполнять подобный эксперимент, продолжавшийся более трёх часов и потребовавший полной остановки судна, – занятие сложное и допустимое лишь в редчайших случаях.

Но не это, конечно же, главное. Миклухо-Маклай приводит целый ряд ссылок на труды других исследователей океанских глубин и обстоятельно анализирует некоторые преждевременно выдвинутые теории об отсутствии течений в глубинах океана, существовании нижних слоёв воды, имеющих постоянную температуру +3,8° С, о линии раздела вод экваториального и полярного бассейна.

Результаты проведённого опыта позволили учёному выдвинуть важное положение (которое он называет гипотезой): вода в океанических глубинах находится в постоянном движении; существует постоянный обмен вод экваториальных и полярных, подобно тому, как сходные процессы приходят в атмосфере. «Эта идея, – подчёркивает Миклухо-Маклай, – противоречит вполне теории, принятой почти всеми географами...»

Молодой исследователь, который по образованию не был ни географом, а тем более гидрологом или океанологом, сумел провести очень важный эксперимент и осмыслил его обстоятельно, не боясь опровергнуть общепринятое среди специалистов мнение. Разве это не сопоставимо с открытием новых земель? Разве для выполнения такой работы не требуется упорство, целеустремлённость и мужество первооткрывателя?

На Филиппинских островах Миклухо-Маклай постарался выполнить одно из поручений академика К. М. Бэра: отыскать остатки первобытного населения, обследовать их, обращая особое внимание на строение черепа. По некоторым данным, филиппинские негритосы – широкоголовые (брахицефалы) в отличие от длинноголовых (долихоцефалов) папуасов. По этому признаку делался вывод, что эти племена принадлежат к разным расам.

Когда 21 марта 1873 года клипер «Изумруд» встал на Манильском рейде, Миклухо-Маклай, не теряя времени даром, на другой день в туземной рыбацкой лодке пересёк обширный Манильский залив, переночевал в прибрежной деревне и рано утром отправился с проводником в горы. Интересующие его негритосы вели полукочевой образ жизни. После двухчасовой ходьбы по залесённым горным склонам они вышли к поляне, где находилось несколько небольших примитивных шалашей.

Население этой стоянки насчитывало всего около полусотни мужчин, женщин и детей, которые радушно приветствовали гостей, за четверть часа соорудив для Маклая шалаш. Проведя среди приветливых негритосов три дня, учёный провёл необходимые антропологические измерения, обращая главное внимание на строение черепов этого племени. У него не было сомнений, что местные жители по облику, манерам, обычаям, быту очень похожи на папуасов. Это представители единой расы.

А вот по конструкции черепа филиппинские негритосы круглоголовы, тогда как папуасы Новой Гвинеи длинноголовые.

Приверженцы популярной в первой половине XIX века френологии были убеждены, что основные особенности психики и интеллекта людей зависят от особенностей строения черепа, вместилища головного мозга. Форма черепа предполагалась важнейшим расовым признаком.

В письме К. М. Бэру Миклухо-Маклай на основе проведённых наблюдений сделал вывод: « Между многими разновидностями папуасского племени находятся и такие, которые, подобно негритосам Люсона, брахикефальны или у которых размеры черепа приближаются к брахикефальной форме».

Вроде бы частный вывод, касающийся особенностей папуасов. Однако на его основе напрашиваются более широкие обобщения, опровергающие один из предрассудков расистов, придающим чрезмерно большое значение форме черепа. Оказывается, внутри каждого племени или каждой расы разнообразие индивидуальных признаков очень велико; оно более значительно, чем различия между осреднёнными показателями племён или рас. Иначе говоря, для людей принципиальное значение имеет индивидуальность, личные качества, а не принадлежность к тому или иному народу, племени, роду.

...Большинство европейцев отправлялись на острова южных морей в поисках пряностей, драгоценных камней и металлов, рабов, а также приключений и острых ощущений. На этих островах находили пристанище и пираты, безжалостные морские хищники.

Для Миклухо-Маклая и людей его типа путешествия были не самоцелью, развлечением или средством разбогатеть. Их влекла и вдохновляла романтика познания, вторжения в Неведомое.