Текст книги "Маклай-тамо рус. Миклухо-Маклай"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Но может быть, у Маклая были какие-то свои личные интересы выступать в защиту униженных и угнетённых? Как писал один современный не вполне добросовестный автор, может, Маклаю очень нравилось встречаться с влиятельными людьми, выступать в роли барона, друга царской семьи, знаменитого путешественника и султана Новой Гвинеи?

Но ведь этот русский учёный, которому приходилось обращаться за помощью к голландским властям, тем не менее, рискуя оскорбить и обозлить их, писал о безобразиях, творимых в колонии: «Голландия давно уже объявила западную часть Новой Гвинеи своим владением, но ничего не делает для того, чтобы туземцы там чувствовали себя в безопасности, могли заниматься мирным трудом. Нет, пожалуй, на нашей планете более несчастных людей, чем жители берега Папуа-Ковиай. Их когда-то здесь были тысячи, а теперь остались сотни, и если так будет продолжаться дальше, юго-западная Новая Гвинея останется совершенно безлюдной. Преступно со стороны общественности проявлять равнодушие к тем в высшей степени губительным беззакониям, которые я видел недавно своими глазами».

Самым замечательным образом его научные изыскания убедительно доказывали те же самые принципы гуманизма, которые он отстаивал из человеколюбия. И это не было подгонкой под желаемый ответ. Учёный доказывал единство рода человеческого, опровергая – на фактах, благодаря наблюдениям, анатомическим и антропологическим исследованиям – мнения тех, кто старался обосновать противоположное мнение. Таковых было подавляющее большинство. Они утверждали, что разные расы имели различное происхождение (полигенизм), и одни из них значительно обогнали в своём развитии другие, низшие.

О том, что в своих выводах Миклухо-Маклай опирался на убедительные факты и логику, свидетельствует в частности, письмо к нему одного из знаменитых учёных XIX века Томаса Гекели:

«Вы один восстали против целого легиона полигенистов, и я, свято веривший в полигенизм, признаю себя побеждённым. Ваши статьи по антропологии и этнологии папуасов разрушили всё, что я считал неопровержимым. Горько сознавать себя обезоруженным, но – да здравствует истина!»

Подобно всем великим мыслителям человечества, Миклухо-Маклай был мужественным рыцарем истины и справедливости. Таким был его принцип жизни.

По Малаккскому полуострову

Возвращение из Папуа-Ковиай прошло непросто. Возможно, сказалось физическое и психическое напряжение последнего месяца. Обострились сразу все болезни, началась лихорадка. На острове Амбоина пришлось лечь в госпиталь.

Его состояние признали критическим. Один из врачей, который в эти дни уехал из Амбоины, сообщил корреспонденту газеты, что известный русский натуралист Маклай умирает. Как часто бывает, тотчас родился слух, что Николай Николаевич скончался.

И на этот раз он опроверг газетные сообщения. Едва оправившись от «смертельной» болезни, поспешил в Богор, где в живописном местечке Ти-Панас находилось имение Джемса Лаудона, который к этому времени ушёл в отставку. Тяготы путешествия и болезни, казалось бы, должны были окончательно погасить вспыхнувшее чувство к Лючии. Но вышло наоборот. Он с возрастающим нетерпением ждал встречи с ней.

Не будем фантазировать о том, как в деталях прошла эта встреча и что конкретно происходило во время его примерно четырёхмесячного пребывания в имении Лаудонов. Учёный вновь ощутил свою непреодолимую привязанность к Лючии, и эта несвобода не тяготила его, а радовала. Ещё бы: на этот раз Лючия была более откровенна и менее сдержанна. Они много времени проводили наедине, на что деликатный Джемс Лаудон не обращал внимания. В один из вечеров они поклялись друг другу в верности и решили, что их судьбы должны в ближайшем будущем соединиться.

Всё это было всерьёз (по крайней мере, со стороны Миклухо-Маклая). Отправившись в Сингапур, чтобы готовиться к путешествию по Малаккскому полуострову, он не раз в дневнике упоминает Л. или Л. Л. (Лючию):

«9 декабря. Отправился утром в Сингапур, получил несколько писем и книг из Европы, но ни единого письма, которого ожидал из Богора. Горькое чувство несколько раз появлялось и надоедало мне...

16 декабря. Был великолепный заход солнца, который напомнил мне об обещании, обоюдно данном Л. Л. и М.М.

17 декабря. Воспоминание о Богоре наполняет меня иногда очень горьким чувством. Урок: не привязываться ни к кому и не верить в других...

22 декабря. Много думал о Л. и Богоре...»

Он понял, что Лючия клялась ему в вечной любви в порыве пылких чувств, но после его отъезда трезво рассудила, что ей неразумно было бы связывать себя супружескими узами с человеком, который постоянно рискует своей жизнью, болеет, лишён дома и мало-мальски приличного состояния (имея немало долгов), много времени проводит в трудных путешествиях и по взглядам своим едва ли не революционер.

Об этом нетрудно было догадаться после того, как от неё перестали приходить письма. Привычка ясно оценивать обстановку и анализировать свои и чужие поступки помогла ему и на этот раз преодолеть могучую силу тяготения любви. Лючия была по-своему права. Бурный роман с известным путешественником и натуралистом был для неё не более чем подарком судьбы, завершающим молодость ослепительной вспышкой страсти, романтическим приключением с романтичной личностью, не более того.

Сознавая всё это, Маклай удивлялся своей наивности и утрате трезвости мысли (амок, но только в слабой форме) под влиянием чувства, нет, слепой страсти к Лючии. Словно был или остаётся какой-либо шанс оставаться им вместе на всю жизнь. Да и сколько лет или даже месяцев жизни ему осталось? Возможно, очень немного. Экспедиция обещает быть тяжёлой и опасной.

В дремучие джунгли центральной части Малакки путешественники предпочитают не углубляться. Горные кряжи, бурные реки, тигры и змеи, тропические болезни, неизученные племена (ради которых он предпринимает свой поход), шайки разбойников...

Пришлось составлять очередное завещание – сорок третье по счёту. Вот выдержка из него, документа, достаточно характерного для Миклухо-Маклая:

«1) Я завещаю его сиятельству князю Александру Мещёрскому, в С.-Петербурге, все мои книги, рукописи, рисунки, чертежи, заметки и пр. В память дружбы.

2) Музею антропологии Имп. Академии Наук в С.-Петербурге мою коллекцию черепов.

3) Имп. Русскому географическому обществу в С.-Петербурге мои антропологические, этнологические и зоологические коллекции...

4) Моему маленькому слуге, папуасу, по имени Ахмат, тысячу рублей серебром...

Я постараюсь принять необходимые меры для того, чтобы моя голова была сохранена и переслана г-ну Анкерсмиту, которого прошу направить в музей антропологии Имп. Академии Наук в С.-Петербурге, каковому я её завещаю.

Как только моя смерть будет установлена, я прошу г. Анкерсмита собрать по этому поводу все обстоятельства и подробности, которые он сможет получить, и их сообщить г. Секретарю Имп. Русского географического общества...

5) Я называю и назначаю полной наследницей всего моего имущества, владений и прав, которые не упомянуты выше в этом завещании, Ольгу Миклухо-Маклай, мою сестру, проживающую в России...»

Составлено в Батавии, 20 ноября 1874 года.

К концу того же месяца учёный уже был принят в Йохоре во дворце махараджи, местного владыки. Устроили его комфортно, приняли очень любезно и, главное, снабдили рекомендательными письмами. Теперь он стал важным господином, которому все подданные махараджи должны оказывать содействие.

Целью его путешествия было загадочное племя оран-утан (лесных людей), обитающее в дебрях Малаккского полуострова. Об этих людях имелись самые фантастические сведения: будто бы у них огромные уши и ступни ног, клыки или даже хвост. По другим сведениям они похожи на негров, не имеют постоянных жилищ и питаются всем тем, что могут найти; вовсе не употребляют соли, а от пищи, которую едят малайцы, умирают. Впрочем, сравнительно быстро выяснилось, что под именем оран-утан подразумевают много разных племён, а то и крупных обезьян. Во всей этой неразберихе следовало разобраться.

Начав маршрут в середине декабря, Николай Николаевич быстро убедился, что наиболее целесообразно продвигаться по рекам, ибо путь в джунглях вынуждает больше глядеть под ноги, чем осматривать окрестности.

Через несколько дней им встретилась группа кочующих оран-райет, которые за табак и рис согласились вернуться на оставленную стоянку. Когда их попросили поторопиться, они ускорили шаг, да так, что вскоре скрылись в лесу, продвигаясь по тропинке, усеянной ветками, колючками; с ними шли – столь же быстро и ловко – маленькие ребятишки.

Хижины представляли собой навесы, установленные на жердях – типа свайных построек. Сделано всё было самым небрежным образом: дырявый настил пола, отсутствие стен, корявая лестница с тремя-четырьмя перекладинами. Тем не менее детишки карабкались по этим лестницам как обезьянки, играли на дырявом полу на высоте около двух метров. При виде белого человека дети хмурились и начинали плакать, а собаки убегали с рычанием.

У этих людей, ведущих самый непритязательный образ жизни, тем не менее были примитивные музыкальные инструменты, песни, а также своеобразное духовое оружие – сумпитан. Изготавливают его из двух палок примерно двухметровой длины с тщательно выскобленной сердцевиной, связанных вместе и обмазанных смолой. Получается длинная трубка. Наконечник стрелы тщательно обрабатывают таким образом, чтобы он плотно входил в полость ствола.

Выдуваемая стрела летит на пятьдесят и более шагов. Умелый охотник почти без промаха попадает в небольшую цель, отдалённую на тридцать шагов. Маклай испытал это оружие и с третьего раза сумел поразить цель. При охоте на крупных животных наконечник стрелы смазывают специально приготовленным отваром из толчёной коры, соков некоторых растений и зубов ядовитой змеи.

Все эти сведения были интересны, но нисколько не приблизили исследователя к решению проблемы загадочных лесных племён. Представители оран-райет имели малайский облик. Похожими на них были и жители ближайших небольших поселений.

Выматывала дорога; мокрая тропа, порой залитая водой (в некоторых случаях – по пояс). Встречались следы слонов и тигров. Переходами через ручьи служили стволы деревьев. На одном из таких мостов Маклай поскользнулся, потерял равновесие и свалился в воду. К счастью, здесь было мелко, а то ведь он так и не научился плавать.

Время для экспедиции было выбрано неудачно: начался сезон дождей. Дороги были залиты водой, реки разлились. Пришлось двигаться вверх по реке на двух пирогах, борта которых находились почти на уровне воды из-за перегрузки. Равнинные реки были извилисты, разделялись на несколько проток. Путь перегораживали поваленные деревья. Приходилось или проплывать под такими стволами, ложась на дно лодок, или перетаскивать лодки поверху.

Встречались нередко племена оран-утан, однако все они не помнили свой родной язык (отдельные старики вспоминали только несколько слов) и говорили по-малайски. По внешнему облику эти люди в делом не сильно отличались от малайцев, хотя у некоторых были курчавые волосы, толстые губы, широкие носы. И всё-таки главные различия были в образе жизни, в культуре.

Путь был нелёгким. Местные жители, низкорослые и не очень физически крепкие, несли снаряжение, продукты, преодолевая лесные завалы, нередко по стволам поваленных деревьев. То и дело они жаловались на усталость, не желали двигаться дальше, а то и разбегались. Приходилось действовать уговорами и угрозами.

Запись в дневнике: «Нарисовал портрет начальника, рослого крепкого человека с добродушным выражением лица отчасти для того, чтобы нарисовать его жену, которая в действительности была гораздо миловиднее, чем нарисованный мною портрет. Она очень боялась меня или ревности мужа, который не спускал с неё глаз. Она имела прекрасные глаза, очень волнистые волосы и цвет кожи темнее других....

День не прошёл даром. Я начинаю убеждаться в необходимости принять примесь папуасской (?) крови, идею, к которой я относился критически».

На следующий день: «Около 20 минут пришлось идти по стволам поваленных деревьев, из которых многие были обгорелые, гнилые, скользкие, тонкие. Приходилось карабкаться, балансировать, прыгать, часто почти что падать и не смотреть по сторонам. Вошли в лес; тропинок много, но настоящих нет. Пришлось во многих местах прорубать чащу...»

Чем далее караван углублялся в джунгли, тем чаще попадались оран-утан с отдельными папуасскими признаками, главным образом – курчавыми волосами.

И в этих дремучих лесах не обошлось без искушения. В одном селении рисовал Мкаль – курчавую девочку лет тринадцати. Она была миловидна. Запись в дневнике: «Видя, что я часто смотрю на неё, она вовсе перестала бояться и также смотрела на меня, даже когда я кончил, не отходила от меня, очевидно, ей нравилось, что я обращаю на неё внимание. Вечером, когда я пишу, она сидит около и смотрит. Положительно здесь девочки рано становятся женщинами и имеют то превосходство над европейскими, что во всех отношениях натуральнее и откровеннее. Я почти убеждён, что если я ей скажу: «Пойдём со мною», заплачу за неё её родственникам – роман готов».

А почему бы действительно не воспользоваться положением важного господина и завести «походный роман» с миленькой малолеткой? Никто не узнает, никто не осудит. И в дневнике можно и намёка не оставить об этой интрижке.

Странная штука – совесть. Словно держишь постоянно отчёт перед строгим судьёй. И этот судья – ты сам. Почему бы его не уговорить, не усыпить, не убедить, что все естественные, соответствующие природной склонности поступки вполне допустимы, вне зависимости от суждений или осуждений других людей, которые могут и вовсе не узнать о случившемся.

Однако он слишком давно привык наблюдать не только за чужим, но и за своим поведением, анализировать свои переживания и мысли. За уступку сладострастию придётся долгие годы терзаться угрызениями совести. Маклай на своём опыте знал: свою совесть не удастся усыпить, как бы наркотизировать опиумом.

Маршрут продолжался. Нередко приходилось двигаться под проливным дождём по заболоченным местам. Ноги распухли, к ним липли пиявки, болела рана от шипа, вонзившегося в руку; опасность лихорадки возрастала, а запас хины кончился.

Запись в дневнике: «Сделав довольно удачный портрет оран-утана Лысо с очень типичной физиономией и записав размеры его головы и лица, я приказал всем отправиться в соседнее селение за провизиею. Теперь сижу один и наслаждаюсь тишиною и уединением. Я сказал – тишиною, но в лесу не тихо, но нет этого назойливого, мне часто противного житейского шума и говора людей...

Моё одиночество сегодня, даже недостаток съестных припасов напоминает мне Берег Маклая, и я нахожу, что я положительно чувствую себя отлично во всех отношениях при этом образе жизни. Чем более я живу в тропических странах, тем более они мне нравятся. Лес, который меня окружает теперь, так хорош, что не только описать его не могу, но даже не могу подыскать для него подходящего прилагательного...

Люди не вернулись к вечеру; шёл проливной дождь, огонь погас. Я был голоден, но нечего было есть. Должен был, как только начало темнеть, ухитриться устроить себе помещение на ночь, чтобы не промокнуть...»

Среди ночи разбудил сильный шум в кустах, затем всплески воды возле помоста с навесом, где он устроился на ночлег. Вынул револьвер из кобуры и проверил ощупью, заряжен ли он. Шум вскоре прекратился. По-видимому, это был тигр.

В одном из селений местный житель оказался похожим на капитана Мавары. «Я уже много раз, – записывает Маклай, – в разных частях света встречал физиономии, которые при первом взгляде напоминали мне друг друга... Этот странный факт я не вполне понимаю».

Он не старается всё сразу объяснить, ставя перед собой новые и новые вопросы. В конце концов наука – это прежде всего корректная постановка проблем, которые можно решить научным методом. Когда и как решить – вопрос второй.

Закончив маршрут, который продолжался не двадцать, как он предполагал, а пятьдесят дней, Миклухо-Маклай написал 3 февраля 1875 года:

«Я достиг своей цели и, встретившись во многих местах с оран-райет и оран-утан, имел возможность познакомиться с этим интересным племенем, которому не суждено вести ещё долго свою бродячую и примитивную жизнь. При их малочисленности, при подвигающейся колонизации малайского племени и китайцев, при положительном нежелании оран-утан изменить образ жизни или они совершенно исчезнут, или почти бесследно (в этнологическом отношении) сольются с малайцами».

Вполне возможно, он застал эти племена в период упадка (как это было с племенами Папуа-Ковиай, ставшими кочевниками). Вторжение народов, находящихся на более высоком уровне цивилизации, более организованными и лучше вооружёнными, вытесняет местное население в наиболее глухие и мало приспособленные для обитания районы. Такие племена-изгои в этих условиях теряют многие навыки, опускаются на низкий уровень культуры.

«Главный и отчасти неожиданный для меня результат экскурсии, – продолжал он, – заключается в убеждении, основанном на положительных фактах, что между хотя и очень смешанным населением оран-утан Йохора можно ещё найти следы смешения с другим, не малайским (очень вероятно, папуасским) племенем».

Можно ещё найти следы смешения племён? В таком случае не следует откладывать новую экспедицию. Требуется подтвердить своё убеждение.

Второе путешествие по джунглям Малакки

Как прошла первая экспедиция по Малаккскому полуострову? На первый взгляд – вполне благополучно. Только вот после неё у него началась лихорадка, а вдобавок сильно разболелись пораненные ноги. Некоторое время Николай Николаевич не мог ходить.

«Это новое препятствие, – записал он в дневник, – следствие моей экскурсии в Йохоре, но отчасти следствие моей небрежности и нежелания обратить внимание на мелочь. Йохорский лес особенно изобиловал громадным числом пиявок, так что ноги наши, мои и людей, были постоянно окровавлены от укушения их. Люди мои, имея голые ноги, могли сейчас же, как чувствовали укушение, освобождаться от пиявок, я же, не желая и не имея времени часто останавливаться и снимать обувь, ежедневно останавливаясь на ночлеге, находил на ногах около дюжины присосавшихся, наполненных кровью пиявок. Кроме того, раза два я был укушен в ногу другим животным (вероятно, судя по боли и по ранке, это животное было из рода Сколопендра ), отчего нога сильно вспухла около ранок. По вечерам, несмотря на носки, сотни комаров осаждали ноги. Прибавьте к тому почти постоянно (более месяца) мокрую обувь, которую не снимал по целым дням. Неудивительно, что ноги вспухли и очень болели...»

После всех этих мучений вновь отправляться в те же гиблые места? Даже не отдохнув как следует, не набравшись сил?

Впрочем, исследователь попытался отдохнуть. Губернатор Сингапура сэр А. Кларк отправлялся в столицу Сиама Бангкок и пригласил с собой Миклухо-Маклая. Однако поездка не оправдала всех ожиданий. После нескольких дней прогулок по Бангкоку обострилось воспаление ноги. Пришлось неделю провести в гостинице, обрабатывая записные книжки и диктуя этнологические заметки о Береге Маклая.

У него было желание препарировать череп слона и исследовать головной мозг этого замечательного животного, которое в некоторых случаях проявляет разум, не уступающий человеческому. Сравнительная анатомия мозга – увлекательная область знаний, которая, быть может, позволит раскрыть тайну интеллектуальной деятельности. От чего зависит разум животных и человека? От величины головного мозга? От количества или расположения извилин? От развития определённых отделов мозга?

Вопросы непростые, для решения их потребуется много лет и не одно поколение исследователей. Но вести эту работу надо постоянно, скрупулёзно накапливая факты. Ему приходилось изучать мозг некоторых рыб, пресмыкающихся, птиц, отдельных человеческих рас, а также диких и домашних свиней. К этому перечню очень желательно присоединить мозг слона.

В Бангкоке, как выяснилось, только король имеет слонов. Учёному представилась прекрасная возможность обратиться к молодому королю Сиама, приславшему ему приглашение на аудиенцию. Однако Маклай под благовидным предлогом отказался от встречи. Ему не хотелось вести беседы с этим юным владыкой, который старался европейничать, а сам, несмотря на возраст, имел несколько наложниц, насильно сделав любовницей и свою двоюродную сестру. Тем не менее король был столь любезен, что узнав о желании русского путешественника купить слона, пообещал ему своё содействие.

У Маклая созрел ещё один замысел: создать первую научную зоологическую станцию в Азии. На эту мысль навели не только сугубо научные соображения, но и житейские. Ему пришлось убедиться, насколько трудно в цивилизованной обстановке найти место для сосредоточенных уединённых исследований.

В Сингапуре Николай Николаевич поселился в резиденции русского вице-консула Вампоа. Помещение было просторное, построенное на сваях над прудом. В жаркие дни в помещениях становилось влажно, а по ночам начинались концерты зычных обитателей пруда – лягушек. К ним периодически присоединялся дружный лай собак, охранявших владения вице-консула. Вдобавок ко всему спать не давал пронзительный звон множества комаров, жаждущих крови.

Воспользовавшись благосклонностью махараджи Йохора, исследователь переселился в его дворец. Но и тут не было покоя. Во дворце шла перестройка: проламывались новые двери, укладывался мраморный пол. К громким разговорам многочисленных слуг махараджи добавились звуки стройки, а также – что было особенно тягостно – постоянный звон кандалов (работы вели арестанты, закованные в тяжёлые цепи).

«Вот уже много месяцев, – записывает Маклай, – нет ни одного вполне спокойного дня. Здесь, в комфортабельных и богатых домах, я с завистью вспоминаю покойную и тихую жизнь в моей келье на Берегу Маклая в Новой Гвинее».

Как приобрести надёжное убежище для работы? Он и без того не успевал обрабатывать свои собственные материалы, а вдобавок приходилось просматривать научную литературу и писать статьи. Николай Николаевич пишет в Неаполь своему хорошему приятелю Д. А. Дорну:

«Дорогой Дорн! Вам хорошо известно, что я вполне разделяю ваши взгляды о значении для науки зоологических станций, и вы легко поверите, что отличные результаты основанной вами в Неаполе станции, о которых я случайно узнал в Тернате в 1873 г., помоем возвращении из первой поездки на Новую Гвинею доставили мне большое удовольствие.

Теперь моя очередь удивить вас новостью об учреждении третьей (?) зоологической станции на крайнем южном пункте Азии, на Селат-Тебрау, проливе, отделяющем Сингапур от Малаккского полуострова.

Эта новая станция, правда, не может иметь того же значения, что ваша в Неаполе. Я принял за образец мои собственные потребности и обычный образ жизни и соответственно им проектировал здание и принадлежности.

Прежде всего эта станция «Тампат-Сенанг» (по-малайски – «Место Покоя» ) должна служить для меня; в моё отсутствие и после моей смерти я отдаю её в распоряжение каждого изучающего природу, кто нашёл бы её удобной для своих занятий».

Для него «Место Покоя» означает возможность спокойно заниматься научными исследованиями, а вовсе не пребывать в блаженном безделье. «Этот вопрос, – пишет он, – выступает на первый план, если путешествовать не с одной только целью собирать разного рода коллекции, быть поставщиком разных европейских музеев или только туристом, а путешествовать с целью изучать и исследовать».

И всё-таки эта энергичная натура не может удовлетвориться даже такого рода деятельным «покоем». 13 июня 1875 года Маклай отправился во вторую экспедицию по дебрям Малаккского полуострова, надеясь там, где ещё не побывал белый человек, обнаружить людей первобытной культуры.

Трудности начались с первых же дней. Надо было на лодках двигаться вверх по течению рек. Всё чаще встречались пороги, преодолевать которые приходилось с большим трудом.

Добравшись до водораздела, по другой реке спустился к морю и вернулся к устью Индау, где находилась резиденция местного правителя радьи бандахары Паханского (таково название его владений, по одноимённой реке). Встреча проходила, как говорят дипломаты, в тёплой дружественной атмосфере. Исследователю была предложена всяческая помощь для того, чтобы он смог познакомиться со страной.

Когда путешественник отказался от вооружённой охраны, радья пришёл в замешательство:

– Но вы же намерены отправиться в глубь страны, к диким людям.

– Да, безусловно.

– Но я не могу тогда гарантировать вам безопасность.

– Мне этого и не требуется.

– Они не признают закона, не подчиняются никому. Их отравленные стрелы мгновенно убивают людей и животных.

– Я намерен встретиться с ними без сопровождения.

– В таком случае прошу вас написать об этом своём намерении губернатору Сингапура и своим друзьям в Европу. За поведение диких я так же мало могу ручаться, как за тигров и диких слонов.

– Не беспокойтесь, я выполню ваше пожелание.

На этот раз маршрут был более протяжённым, трудным, опасным и продолжительным. Однако несмотря на это прошёл он его легче, чем предыдущий, потому что Маклай стал более опытен и предусмотрителен: использовал самые разные средства передвижения, менее всего полагаясь на длительные пешие переходы. Они плыли на местных лодках прау и плотах, передвигались на слонах. Чаще всего его сопровождал караван носильщиков.

В кратком отчёте о путешествии учёный сообщил:

«Я посетил в горах Индау там живущих оран-утан, которые оказались замечательно низкорослым племенем с вьющимися и волнистыми, но не курчавыми волосами и самостоятельным, не малайским диалектом. Затем я поднялся пор. Пахан до истоков р. Тамылен (одного из главных притоков р. Пахан), после бесплодных поисков оран-текам. Здесь в горах у верховьев рек Тамылен и Лебе (притока р. Клантан) я встретил значительное население оран-сакай, сохранившее вполне папуасский тип и много характеристических обыкновений (пробуравливание носовой перегородки, татуировку, употребление лука и т. п.), имеющее собственный диалект, но не отличающееся много образом жизни от оран-утан других местностей полуострова».

Затем он спустился вниз по реке Клантан почти до самого устья, после чего вновь поднялся в горы, пересекая Малаккский полуостров, подошёл близко к побережью океана и опять прошёл в горные районы. Ему посчастливилось ещё раз встретить оран-сакай, имевших значительные папуасские черты.

Впервые обследовав обширную неведомую европейцам территорию, Маклай имел прекрасную возможность создать солидный научный труд, описав природу, население, социальную, экономическую и политическую обстановку в регионе. Комплекс этих сведений представлял особую ценность не столько для науки (всё-таки учёный не вёл топографических работ, обстоятельных ботанических и прочих исследований), сколько для колониальных держав, в первую очередь Англии. Неслучайно некоторые местные начальники подозревали в нём английского разведчика.

В последний день 1875 года учёный писал секретарю Русского географического общества: «Я почёл бы сообщение моих наблюдений, даже под покровом научной пользы, положительно делом нечестным. Малайцы, доверявшие мне, имели бы совершенное право назвать такой поступок шпионством. Поэтому не ожидайте найти в моих сообщениях об этом путешествии что-либо, касающееся теперешнего «статус-кво», социального или политического, Малайского полуострова».

Ему удалось сделать самое главное – добыть сведения о вымирающих племенах центральной части Малаккского полуострова, которые сохранили некоторые характерные папуасские черты. Возможно, это остатки древнейшего населения этого региона, которое в незапамятные времена переселилось отчасти в Новую Гвинею, а затем пожалуй, и в Австралию.

Добившись цели этих двух путешествий, Николай Николаевич вновь торопится отправиться в путь. В том же письме к Семёнову-Тян-Шанскому сообщает:

«Известие о намерении Англии занять половину Новой Гвинеи и вместе с тем, вероятно, Берег Маклая не позволяет мне остаться спокойным зрителем этой аннексии.

Я достиг большого влияния на туземцев и надеюсь при моём возвращении (?) иметь ещё больше. Вследствие настойчивых просьб людей этого берега я обещал им вернуться, когда они будут в беде. Теперь, зная, что это время наступило и что им угрожает большая опасность (так как я убеждён, что колонизация Англии кончится истреблением папуасов), я хочу и должен сдержать своё слово.

Не как русский, а как тамо боро-боро (наивысший начальник) папуасов Берега Маклая я хочу обратиться к Его императорскому величеству с просьбой о покровительстве моей стране и моим людям и поддержать мой протест против занятия этого берега Англией.

Будучи неопытен во всех этих делах, то есть официальных вопросах, я решаюсь обратиться к Вашему превосходительству и надеюсь, что не получу отказа.

Замечу ещё, что моё решение твёрдо, и я не отступлю ни от моего слова, ни от решения».

Он просит немедленного ответа, телеграммы. Но не получает письма. Ещё раньше Семёнов-Тян-Шанский предупреждал его, что не следует переходить от теоретических исследований к практической деятельности, тем более связанной с политикой.

В ту пору Российская империя расширяла свои владения не путём колонизации по типу английской или голландской, а присоединяя, вовлекая в сферу своего влияния прилегающие страны, делая их частью единой державы. Иметь дальние заморские колонии не входило в планы русского правительства.

Об этом позже узнал Миклухо-Маклай из письма Семёнова-Тян-Шанского. Оставалась надежда на поддержку общественности. Другу Мещёрскому он написал:

«Я надеюсь, что общественное мнение всех честных и справедливых людей будет для моего дела достаточным покровительством и охраною против беспринципных притязаний правительств и против несправедливых и насильственных поступков разных европейских эксплуататоров и искателей обогащения и личных выгод всеми средствами и путями».