Текст книги "Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя"

Автор книги: Роже Нимье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

IX. ГДЕ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО В РИМЕ КУХНЯ ИМЕЕТ ОДИН ЭТАЖ, А ЦЕРКВИ – ДВА

Наступило первое августа. Согласно инструкциям кардинала именно в этот день, как мы помним, надлежало вскрыть конверт.

Пока что д'Артаньян был всего лишь мушкетером в отпуске. Теперь он превращался в тайного агента.

Второй конверт содержал в себе третий, а в третьем была записка, на которой значилось: «Являться каждый день с четырех до пяти вечера в церковь св. Агнессы‑за‑воротами, Ждать столько дней, сколько потребуется. Произойдет встреча. Пароль: «Преисподняя не утратила своего блеска, жизнь – своей тайны»». Всем было известно, что Ришелье, автор трагедии «Мириам», которою он рассчитывал превзойти «Сида», был поэтом до мозга костей. И встреча, и пароль отдавали духом театрального действа. Но поскольку д'Артаньян не прикоснулся еще к мешку с пятью тысячами экю, он принял возложенную на него миссию с философским спокойствием.

Он выяснил, что церковь св. Агнвссы‑за‑воротами, романский храм X века, находится на виа Номентана. Скромное достоинство средневекового христианства противопоставлялось в нем языческой пышности. Статуя мадонны находилась в глубине двора. Прихожан набралось немного, и никто из них не был, казалось, в состоянии оценить блеск преисподней в сопоставлении с тайнами существования.

Что ж до самой святой Агнессы, то она родилась в Салермо и стала великомученицей в эпоху Диоклетиана. В возрасте тринадцати лет ее потащили к идолам, чтоб она отреклась. Тщетно.

Св. Иероним отозвался об этом с похвалою: «Все люди объединяются в своих речах и в своих писаниях, чтобы воспеть хвалу святой Агнессе, которая восторжествовала в столь юном возрасте над жестоким тираном, украсив мученичеством свою невинность».

Услышав эту фразу, Планше пришел в дикий восторг. Ню затем заявил, что девственность Агнессы, учитывая ее возраст, была не таким уж чудесным явлением.

В церковь д'Артаньяна неизменно сопровождал Планше. Без одной минуты четыре они входили в храм. Ровно в четыре мушкетер располагался в углу на скамье поблизости от алтаря – позиция, выгодная в двух отношениях: он был на виду и вместе с тем находился в десяти шагах от ризницы, обеспечив себе в случае необходимости безопасный отход в момент перестрелки. Если ж придется прибегнуть к холодному оружию, он соорудит себе баррикаду из скамеек. Что касается двери в ризницу, то за нею присматривал Планше.

Памятная ночь с комарами принесла плоды.

В «Трех мушкетерах» была возможность поговорить о мужественном профиле д'Артаньяна, о его шпаге, неизменно готовой выскочить из ножен, о его отменно крепком сне, о его честолюбивом, но нежном сердце. Однако не представилось случая поговорить о его душе.

Душа солдата меж тем создана из иного вещества, нежели душа горожанина. Хотя оболочка крепче, ей, этой душе, ведомо, что в любую минуту она может вдруг отделиться.от тела. Она сильна сознанием своей хрупкости.

И наш гасконец прибегал к молитвам лишь в двух случаях: тогда, когда убивал, и тогда, когда сам не был убит. В первом случае – чтоб получить прощение. Во втором – чтоб получить свежую лошадь, ведающую дорогу в рай, если придется совсем туго.

Обеспеченный убежищем, отгороженный скамьями, охраняемый Планше и вооруженный короткой шпагой и двумя пистолетами, д'Артаньян не ощущал опасности, и мысль докучать просьбами Господу Богу в его собственном доме была для него неприемлема.

Тем не менее, Планше обратил внимание, что его хозяин исторгал порой глубокие вздохи, чего прежде никогда не бывало. Он приписал это изнурительным бдениям у алтаря и несварению желудка.

Истый парижанин, Планше был сведущ по части Бога и церквей. Аккуратно их посещая, он быстро ознакомил Творца со своими земными проблемами, а также с видами на пребывание души в загробном мире. Он без труда усвоил, что нет дружбы без простоты, и с давних пор его встречи с Господом Богом вращались в области повседневных дел.

Он знал: его собеседник окружен большим придворным штатом и утомлен музыкой небесных сфер. Испросив аудиенцию, он всякий раз пускался в детали. Торговля абрикосами и черносливом переплеталась с вопросами добра и зла. Или, вернее, добро и зло сливались в его сознании воедино, ведь обитают же, в конце концов, и жаворонки, и долгоносики бок о бок в любом уголке нашего мира.

Преклони сегодня Господь ухо к церкви св. Агнессы‑заворотами, он услышал бы сетования по поводу римской кухни.

Планше жаловался на пресность пищи. Он находил ее заурядной, без огонька. Он сравнивал ее с торсом женщины, лишенным головы и прочих прелестей. Врожденная порочность петрушки усугубляла ситуацию.

Меж тем молитвы и вздохи никем не прерывались. Посланец не появлялся. Покушение не повторялось. Д'Артаньян, погружаясь в меланхолию, приходил все более к выводу, что с течением времени он становится д'Артаньяни.

Таким образом, промчались две недели, как вдруг в один прекрасный день д'Артаньян подал Планше знак. Тот подбежал.

– У вас есть идея, сударь?

– С чего ты взял?

– У вас глаза загорелись. Пока мы торчали тут в Риме, глаза у вас были какие‑то невеселые.

– Бели ты умеешь смотреть, значит, умеешь и слушать.

– Вполне. Если это не касается жены.

– Слышишь ты что‑нибудь?

– Слышу, как кто‑то ходит взад и вперед.

– Как ты думаешь, кто это вышагивает?

– Человек, у которого есть еще вино в бутылке, хотя он уже изрядно выпил. Я читал где‑то, что Рим стоит на подземельях.

– Рим? Без сомнения. Но не приходило ли тебе в голову, что подземелье возможно под церковью?

– Любопытная мысль.

– Знаешь ли какое‑нибудь слово, родственное слову подземелье, только малость посерьезнее?

– Склеп? Но это, пожалуй, не подходит.

– Катакомбы!

– Катакомбы?

– Да, катакомбы. Там, где твои предки христиане собирались для молитвы, таясь от гонений. Там, где по начертанной на песке рыбе опознавали единомышленника. Там, наконец, куда ты сейчас пойдешь за мной следом.

Не переставая восхищаться своим хозяином, Планше увидел, как тот с величайшим хладнокровием открыл боковую дверцу и стал спускаться по лестнице, ведущей в нечто похожее на пещеру. Оттуда тянуло холодом и запахом тленья.

В катакомбах под церковью св. Агнессы оказался всего лишь один христианин, зато человек серьезный.

Д'Артаньян и Планше сделали два‑три шага вперед. Возможности ошибиться не было. От этого человека на целое лье несло французским духом.

X. БЕСЕДЫ В ЕВАНГЕЛИЧЕСКОМ ДУХЕ

Приблизившись к незнакомцу, д'Артаньян приветствовал его поклоном. Тот ему ответил. Д'Артаньян повторил свой жест. Повторил и незнакомец.

– Сударь, может, он немой, – пробормотал Планше, приподнимая свечу. Лучи озарили полнокровную физиономию с толстыми губами, с неподвижным горящим взглядом, с растопыренными и выступающими из‑под волос ушами. Незнакомец подпрыгнул на месте.

– Черт возьми, сударь, вот уже две недели, как я изображаю из себя глубоководную рыбу, ибо не имею права никому попасться на глаза и в то же время не должен быть никем услышан.

– Объяснимся, сударь. Вероятно, вам надлежит что‑то мне сказать?

– Сказать? Да, черт возьми, что‑то мне полагалось сказать, только я позабыл это в самое неподходящее время. Я обязан у вас выяснить, тот ли вы самый, кто намеревается сообщить мне тайну. Впрочем, кажется, вы тот самый…

Д'Артаньян остался невозмутим.

– Да вы сами знаете…

– Я?

– Кажется, надо пролить свет на это дело.

– Свет?

– Там это было. Свет или блеск или еще что‑то в таком роде.

– А точнее?

– Какое‑то заковыристое выражение, где вопрос… В общем пароль…

– Пароль?..

– Тысяча дьяволов! Вы это знаете не хуже меня.

– Вы полагаете?

– Ну да… Вот чертовщина… Там было что‑то насчет дьявола и насчет ада… Не уходите!

– Я здесь.

– Дьявол не потерял своей преисподней, а преисподня – своей славы… Погодите, я еще вспомню. Я чувствую, вы тот самый человек… Мы встречались с вами последний год в Фонтенбло. Вы господин…

– Д'Артаньян. К вашим услугам.

– А я Клод‑Гонзаг Пелиссон де Пелиссар. Но давайте выйдем отсюда! Клянусь чалмой доброго самаритянина, я еще вспомню эту фразу! Дьявол сожрал всю свою преисполню и… На меня, знаете, нашло затмение. Чуть отдохну – и вспомню. Есть у вас надежное место? Здесь меня все знают.

Д'Артаньян покачал головой.

Однако оба двинулись в путь. И пока они так идут – один – тощий, чутко ловящий и впереди, и сзади тень опасности, другой – сумрачный, до боли напрягающий память, терзающий мозг – расскажем кое‑что о новом прибежище д'Артаньяна.

Мы были свидетелями того, как наш герой покинул последнюю тратторию слегка поджаренный, с распухшим ухом и с обнаженной шпагой в руке. Зрелище ужасное для непривычного человека, тем более для итальянца. Однако д'Артаньян шагал по виа Джулиа с видом человека, выискивающего кого‑нибудь, с кем можно хорошенько схватиться. Не прошел он и ста шагов, как подходящий случай ему уже представился.

Будем правдивы до конца, ибо историки правдивы всего лишь наполовину: не он нашел, а его нашли. Д'Артаньян внезапно нахмурил брови.

– Не тот ли вы дворянин с юга Франции, который…

– …поскользнулся на песке. Да, это как раз я, сударь.

– И, споткнувшись, утратил привычку цепляться к людям.

– Да, сударь, нам с вами надо поговорить. Д'Артаньян смерил с головы до ног кудрявого молодого

человека, столь неудачно возникшего на его пути.

– Мне кажется, вы уже получили удовлетворение.

– Несомненно. За свою кузину.

– За вашу кузину.?

– За блондинку, которую зовут Мари.

– Ах, вот как, ее зовут Мари…

Глаза д'Артаньяна утратили непримиримый блеск.

– Но я вас предупреждал: остается еще честь ее подруги.

– Что с вашей рукой?

– Полностью зажила. Так что…

– Так что?..

– Так что если вы желаете, то я к вашим услугам.

– Идем, сударь, идем! Вы расплатитесь за комаров.

Полчаса спустя д'Артаньян пронзил шпагой бедро своего противника. Понадобилось некоторое время, чтоб раздобыть карету, которая доставила их в одну из богатых гостиниц, расположенных за воротами Санто Спирито.

Д'Артаньян поддерживал раненому голову и обещал сообщить рецепт целебной мази своей матери. В благодарность за это побежденный стал домогаться чести устроить мушкетера на жительство.

Едва переступив порог, они предстали перед двумя девушками, за которых юный дворянин столь щедро проливал свою кровь.

– Мари, – произнес он, – вот господин д'Артаньян. В вашу честь он пронзил мне в Сен‑Тропезе руку, а в вашу, Жюли, только что проткнул бедро. Остается схватка по поводу того, что он назвал меня глупцом.

Д'Артаньян помахал рукой.

– Но ведь я не утверждаю, что не заслужил этого, – продолжал Роже. – Господину д'Артаньяну пришлось жить в Риме в ужасных условиях, а мне хочется узнать его покороче, прежде чем он меня убьет или же я отошлю его куда‑нибудь подальше. Поскольку он согласился на ваше общество, он будет жить здесь. Приблизьтесь, мадмуазель, и вы, и вы тоже. Мой дражайший победитель, ту, что нежнее, зовут Мари де Рабютен‑Шанталь. Меня ж зовут Бюсси‑Рабютен, я из младшей ветви. А эта темнокожая красавица Жюли дю Колино дю Валь. Жюли из тех, кто… Но какого черта я вам расписываю все это: вы разберетесь сами не хуже меня!

И Роже де Бюсси‑Рабютен, начав хохотать, смеялся до тех пор, пока у него не заболела рана.

Пока Роже зубоскалил, д'Артаньян рассматривал обеих подруг с бесцеремонностью солдата, которому показали новую крепость.

Римские красавицы не походили на нимф Сен‑Тропеза. Там был легкий батист и солнечные лучи, здесь – каскады из лент и бастионы из кружев служили стражами их достоинства.

Но если цивилизация может взять в узилище слово, собрать в пучок волосы, подкрасить губы, она бессильна в отношении улыбки. Именно с улыбки и начала свою речь Мари де Рабютен‑Шанталь:

– Насчет вас, сударь, одно из двух: либо вы слишком добры, либо слишком жестоки. Fie лучше ли вам быть капельку поумеренней? Вы неизменно составляете компанию моему кузену, превращая его при этом в подушку для булавок. Что же касается нас…

– Что касается нас, – подхватила Жюли Колино дю Валь, – то мы покажем вам город, познакомим вас со всем самым элегантным, самым изысканным, самым неожиданным, самым…

– Но прежде всего, – заметил Роже де Бюсси‑Рабютен, – господин д'Артаньян дурно спал, так как его хотели пристрелить, чего он терпеть не может. Не будем же убивать его теперь речами, а предоставим ему постель. К тому же надо позаботиться о его слуге господине дю Планше, у которого руки хирурга.

Планше поклонился. Д'Артаньян ответил согласием.

В связи с этим жизнь д'Артаньяна приобрела религиозный оттенок. Сейчас мы сделаем пояснение. Поднимаясь рано с постели, Мари посещала римские церкви. В те времена в Риме было девяносто два прихода и сорок одна церковь для различных народов, в том числе Сен‑Луи – для французов, Сент‑Ив – для бретонцев.

Было еще шестьдесят четыре мужских и более сорока женских монастырей. Но женские монастыри почти не интересовали Мари де Рабютен‑Шанталь или, точнее, Мари де Шанталь, как она подписывала свои письма. Ее бабка Жанна де Шанталь, основательница ордена визитандин, имела под началом не менее девяносто девяти монастырей. Это было девяносто девятью причинами избегать женские обители.

Зато Мари любила посещать картинные галереи. И если д'Артаньян был слаб по части святых угодников, то он великолепно комментировал батальные сцены.

– Господин д'Артаньян, объясните мне, отчего они так лихо рубят друг другу головы и почему оттуда хлещет кровь, словно из пожарной трубы?

– Потому что у художника было в запасе много киновари, мадмуазель.

– Скажите, шевалье, отчего это генералы так величественно вышагивают по полю боя, хотя в двух шагах люди убивают друг друга?

– Потому что они не удостаивают художника своим вниманием. Остановись они на мгновение, им пришлось бы туго.

– Д'Артаньян, будьте другом, научите меня, пожалуйста, стрелять из мушкета, у вас это так замечательно получается.

– Нельзя. Почернеют пальчики. Зато я научу вас стрелять из пистолета.

– Что надо сделать, чтоб попасть в цель?

– Точно прицелиться и нажать на курок.

– Вы наш морской спаситель, вы должны ответить мне вот на какой вопрос: как это получается, что война, такая жестокая на поле битвы, выглядит такой славной и аккуратненькой на картинах?

– Чтоб придать мужества непосвященным, Мари.

В послеобеденное время наступал черед Жюли дю Колино дю Валь.

– Сударь, расскажите мне о побоищах!

– Мадмуазель, я, право, не знаю…

– Как, вы не видели? Вы такой рассеянный!

– Господин д'Артаньян, мне скучно, когда я читаю святого Августина. По‑видимому, это был слишком утонченный человек…

– Не знаю, мадмуазель.

– Но все же святой Авг…

– Я думаю, он сродни турку, который хотел вас похитить.

– О, этот ужасный мавр… Что скажете вы о смерти, как вы ощущаете ее в глубинах своего естества?

– Ее там нету.

– И это все?

Вечером у Роже де Бюсси‑Рабютена началась лихорадка. Он говорил, что нуждается в обществе своего победителя. В конце концов, и он повел речь о возвышенном:

– У каждого свободомыслящего человека есть два ангела: один – чтоб его спасти, и другой – чтоб погубить. О, мы сеем вокруг себя зло.

После чего он испустил скорбный вздох, навеянный, надо полагать, ангелом гибели.

Д'Артаньян подбодрил его:

– Подумайте о вашем полке.

– Не желаю! Я и так отсидел уже пять месяцев в Бастилии, потому что эти уроды украли соль. Пять месяцев! Но не хочется сообщать имен.

Он вздохнул.

– Там, в Бастилии, не очень‑то наделаешь глупостей. У меня их и без того целая коллекция для моего ангела.

И нежная улыбка скользнула по его губам.

– Мой отец будет доволен, когда узнает, что в Риме я состоял в качестве дуэньи при этих двух девушках. Кажется, обе скоро осиротеют. Милые дети… Правда?

– Несомненно.

Бюсси уронил голову на подушку.

– Известно ли вам, кто я такой, дорогой д'Артаньян?

– Доблестный дворянин, который вот‑вот уснет.

– Ничего подобного. Я страждущее доказательство существования Господа Бога.

К этим неземным темам добавлялись еще бдения у святой Агнессы‑за‑оградой. Тем не менее д'Артаньян испытывал удовлетворение, что понемногу возвращается к своей профессии и радовался тем благам, какие давали ему экю его преосвященства.

Вот почему он с легким сердцем заперся в комнате вместе с Пелиссоном де Пелиссаром и двумя бутылками вина.

Бутылки были нужны для того, чтобы Пелиссон де Пелиссар извлек из закоулков своей перегруженной мелочами памяти сентенцию, где блеск жизни сравнивался с блеском преисподней.

XI. ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР

Пелиссон де Пелиссар опрокинул стакан вина, повращал своими большими меланхолическими глазами, прищелкнул языком. Этот звук, по‑видимому, взбодрил его, и он перешел к действию.

– А теперь поговорим.

– Поговорим.

Пелиссон нахмурил брови, сложил трубочкой свои влажные алые подвижные, похожие формой на морскую раковину губы и прошептал:

–  Кто я такой?

–  Человек, которому предстоит кое‑что вспомнить. Это замечание сбило, казалось, Пелиссона с толку. Он опрокинул еще стакан. Взгляд приобрел значительность.

–  Прежде всего я очень богат.

–  Вот как!

– Трюфельные поля в Гаскони, соляные разработки в Шаранте, свинцовые копи в Оверни, золотоносные ручьи в Лангедоке.

– С меня б хватило и Лангедока.

– Но это еще не все.

– Тогда вперед.

– Женщины от меня без ума.

После этой тирады Пелиссон стал бледен, как смерть.

– И наконец, я – изобретатель.

– Изобретатель?

– Я создал летательный аппарат. Пока что он еще не летает, но полетит.

– Вы совсем как Леонардо да Винчи.

– Вот именно. Благодаря всем этим свойствам, а также еще четвертому, которое я вам сейчас назову, я являюсь близким другом его высокопреосвященства.

– Каково же четвертое свойство?

– Я великий христианин.

– Что вы подразумеваете под этим?

– Среди моих предков двое святых, из них одна пастушка.

– Прелестно!

– Шесть епископов.

– Более чем достаточно.

– Я б стал кардиналом, пожелай я этого.

– Пожелайте, дорогой господин Пелиссон, пожелайте, и тогда вы дадите мне какое‑нибудь славненькое аббатство в Гаскони. Я облекусь в плащ и научу монашков обходиться со шпагой.

– Не могу, увы.

– Почему же?

– По второй причине, о которой я вам уже сообщил.

– Женщины?

– Да.

Пеяиссон де Пелиссар был в это мгновение так мрачен, что д'Артаньяну стоило большого труда сохранить серьезность.

– Это не мешает мне, впрочем, быть в отличных отношениях со святым престолом. Его святейшество подарил мне на именины в праздник святого Гонзаго пару своих туфель.

«Не намек ли это на то, что Ришелье пожелал меня подковать? Не сделали ли меня без моего ведома обувщиком? Нет, не думаю, из‑за этого в меня не стали б палить из мушкета» – промелькнуло в голове у д'Артаньяна.

– Но если существует вопрос о туфлях, то существует и вопрос об их размере.

«Вот это другое дело, – подумал мушкетер. – Мы уже ближе к цели».

– И что же происходит?

Глаза Пелиссона заволокло дымкой, и в них замерцали адские огоньки.

– Вот мы сидим за ужином…

«Тысяча дьяволов, – пронеслось в голове у д'Артаньяна, – от обуви он перешел к гастрономии».

–  Каковы сейчас обстоятельства, чтоб утолить аппетит в Европе? Главный едок называется Габсбург, у него двойная голова и двойной желудок. В этот желудок провалились уже Испания, Неаполь, Сицилия, Милан, Австрия, Богемия, Венгрия, Фландрия.

–  Это мне известно. Два года назад я отобрал у него Аррас.

Не обратив внимания на эту чисто гасконскую похвальбу, Пелиссон де Пелиссар продолжал:

–  Еще один сотрапезник называется Бурбон. У бедняги всего лишь Франция.

–  Тоже лакомый кусочек.

–  Да, ибо, обладая Францией, он обладает Гасконью, гром и молния! Той самой Гасконью, откуда мы оба родом. А еще плоскогорье Оверни, где родятся солдаты с головой столь крепкой, что их не берет обычная пуля. Чтоб размозжить им череп, приходится обращаться за особой рудой в Швецию.

Господин Пелиссон осушил третий стакан.

– Явная или тайная, но война ведется с, 1618 года. Таким образом, двадцать четыре годика мы уже лакомимся за столом, трапеза для целого столетия, а то и для двух.

– Как вам будет угодно! У меня нет свинцовых копий и трюфельных полей. Чтобы жить, мне нужна война.

– Остаются еще турки.

– Недавно я пустил одного ко дну.

– Протестанты.

– Олухи царя небесного.

– Ба! Все устроится. Вы знакомы с Урбаном VIII?

– Нет.

– Вам следует его посетить.

– Мне?

– Да, вам.

– И что он мне скажет?

– Он вручит вам договор о всеобщем мире, имеющий силу на три столетия вперед и подписанный самыми влиятельными монархами Европы.

– Выходит, войны не предвидится до середины XX века?

– Окончательно и бесповоротно.

– Но через триста лет можно будет начать снова?

– Весьма вероятно.

– В ту пору я буду слишком стар для этого, – со вздохом заметил д'Артаньян.

– Я же сказал: вам предстоит важное дело.

– Что же мне делать с этим договором?

– Передадите его кардиналу Ришелье вместе с личным посланием папы.

– И это все?

– Да, все.

Д'Артаньян призадумался. Желая освежить его мысли, Пелиссон де Пелиссар протянул мушкетеру стакан с вином и наклонился с его уху:

– Скажите, не обмануло ли меня зрение, когда я сюда входил?

– Что вы имеете в виду?

– Некий дворянин в постели, а также две особы прекрасного пола…

– Весьма возможно.

– Кто эти дамы?

– Вы непременно желаете знать это?

– Да.

– А вот не скажу.

– Отчего же?

– Оттого, что вы необычайно богаты, и это всегда нравится девушкам.

– О!

– Есть и другая причина: вы слишком хороший христианин и вам надо дать возможность побороться с дурными наклонностями.

– Так, так!..

– И, наконец, третья причина, – продолжал невозмутимый д'Артаньян, – вы несомненно понравитесь девушкам, как вы мне об этом уже сообщили.

– У девушек бывают слабости. Но я силен.

– И, наконец, еще одна, самая веская: ваш знаменитый летательный аппарат, если его капельку щекотнуть, сможет вдруг взлететь и тогда вы без дальних разговоров похитите обеих красавиц.

С этими словами д'Артаньян поклонился Пелиссону де Пелиссару и вышел из комнаты.

XII. РАБЮТИНАДА

То, о чем бедняга Иелиссон не был осведомлен вовсе, наши читатели знают лишь отчасти.

В течение пяти столетий Рабютены были самыми большими насмешниками во всей Бургундии.

Роже, которому в ту пору стукнуло двадцать четыре, принадлежал к младшей ветви этой знаменитой семьи.

Хотя он пристрастился к воинскому ремеслу, причуды и проказы интересовали его куда больше.

Но отец нашел средство против повесы‑сына, велев ему жениться на Габриеле де Тулонжон, дочери губернатора Пиньероля.

Роже решил, что близость этой девушки к крепости вряд ли сослужит ему хорошую службу. Кстати, именно в Пиньероле был заточен Железная Маска несколько лет спустя. В силу своеобразного предчувствия Роже старался сохранить свое лицо, и он изыскал средство против женитьбы, пустившись в путешествие.

Его кузине Мари было шестнадцать. Она принадлежала к старшей ветви семьи Рабютенов.

Ее отцом был знаменитый барон де Шанталь, который покинул однажды в момент торжественной пасхальной мессы собор, чтобы участвовать в поножовщине близ ворот Сен‑Антуан.

В связи с этим повесили его чучело, а сам он погиб впоследствии под ударами двадцати семи пик на острове Рэ. Поскольку двадцати семи ран для такого человека оказалось маловато, английская эскадра прихлопнула его еще ядром, что, разумеется, тоже было не лишено некоторого основания.

Что же касается Жюли дю Колино дю Валь, то ее происхождение было не столь блистательно.

Роже де Бюсси‑Рабютен объяснял его следующим образом:

– Ее папаша торговал сельдью в Булони. И хотел уж было назваться Сельдино, но в этот момент перешел к торговле более крупной рыбой и выбрал себе фамилию Колино.

Роже все откладывал день своего выздоровления. Для этого у него была веская причина: выздоровление означало бы третью дуэль с д'Артаньяном, но д'Артаньян сделался его другом.

Однако в то самое время, как д'Артаньян превратился в друга Рожеде Бюсси, сам де Бюсси превратился в соперника д'Артаньяна.

Наш гасконец не мог не сравнить себя с Роже, и это сравнение было явно не в его пользу.

Красавец Роже обладал всеми преимуществами приятного обхождения: знал наизусть Вергилия и Петрарку, разбирался в редких тканях и владел искусством игры в мяч, умел приятно позевывать и возводить глаза к небесам, обладал даром насмешничать, разбирался хорошо в сортах вываренных в сахаре фруктов, знал толк в теологии и в игре на лютне и, наконец, усвоил науку напускать на себя томность.

Д'Артаньян же, в свою очередь, торопился с очередным поединком, так как ему не терпелось вновь обречь молодого человека на неподвижность. В самом деле, пока нога Роже двигалась в танце, пока рука сгибалась, он, д'Артаньян, был всего лишь солдат, дитя удачи, и проигрывал рядом с владетельным дворянином, с которым было, впрочем, приятно обниматься и целоваться, ибо на одной щеке у него сияла доблесть, а на другой – богатство.

Дадим этому объяснение: д'Артаньян ревновал.

–  Мой дорогой друг, – сказал ему однажды Бюсси, – погодите еще денек. Я уже хожу, но пока под ногами сплошные кочки.

–  Давайте тогда драться сидя.

–  Это каким образом?

–‑ На пистолетах. Мы сядем в двух противоположных концах комнаты.

– А что, это возможно?

Послышался стук падающего тела. Это упала в обморок Мари.

Первым душевным движением д'Артакьяна было чувство удовлетворения: Бюсси слыл непревзойденным стрелком.

Вторым – досада. Придя в себя, Мари обратила взгляд на кузена.

– Не волнуйтесь, – сказал Бюсси, – все будет сделано с изяществом и вкусом. Мы закроем занавески и устроим подобие ночи. Перед каждым из нас поставят стол. На столе – две свечи, две бутылки испанского вина, два пистолета. Свечи будут зажжены, бутылки – полны вина. Прежде чем выстрелить, мы осушим по бутылке. Тогда наверняка хоть что‑то пойдет вдребезги: либо бутылка, либо череп.

Д'Артаньян согласился на эти условия, сухо кивнул Роже, с печальным достоинством поклонился Мари и вышел. Едва он оказался за порогом, Бюсси глянул со всей серьезностью в глаза Мари.

–  Что вы думаете, моя дорогая, об этом доблестном дворянине?

–  Он слишком доблестный.

–  И в то же время утонченный, не правда ли?

–  Возможно, станет со временем.

–  Отличный наездник…

–  Не знаю… Днем можно жить в седле. Ну а ночью?

–  Да, но глаза у него мрачные.

–  Однако не испанские.

–  Беспокойство в чертах?

–  Не такое, как у итальянцев.

–  Рассеянность?

–  Он не англичанин.

–  Ну а насчет того, что он влюблен в вас? –‑ Так он же француз!

И девушка расхохоталась, что лишь прибавило ей очарования.

– Теперь мой черед задавать вопросы. Что мне делать с его любовью?

– Ответить взаимностью.

– Каким же образом?

– Придумайте сами.

– Хорошо ли по‑вашему звучит имя…

– Имя?..

– Госпожа д'Артаньян.

– Мне кажется, не очень. Было б лучше даже госпожа Цезарь или мадам Эпаминонд[6].

– Тогда я в затруднении. А вдруг он в один прекрасный день станет маршалом Франции?

– Я буду им еще ранее.

– Да, но вы скоро его убьете.

– Клянусь, все будет наоборот.

– В таком случае он убьет вас? Подумайте, два маршала Франции погибают в один и тот же день!

– Нет, я первым выпью свою чашу.

– Ну а если у вас дрогнет рука?

На лице у Роже явилась улыбка досады.

– Дрогнет… После двух жалких бутылок вина…

– Ну а если ваш пистолет даст осечку?

– Тогда я возьму другой.

– А если…

– Тогда вы женитесь на мадмуазель де Тулонжон, которой предназначил меня мой отец.

– Ку а если вы выживете…

– Тогда есть опасения, что я сам вступлю в этот брак.

– Жизнь полна ловушек. И каждый метит в свою яму.

– Значит, надо смотреть под ноги.

И молодые люди принялись хохотать, как повелось у Рабютенов.

XIII. ГДЕ НИ ДЕ БЮССИ, НИ Д'АРТАНЬЯН НЕ РАССТАЛИСЬ, КАК НИ СТРАННО, С ЖИЗНЬЮ

Пелиссону де Пелиссару предложили подготовить дуэль»

Поясним с помощью одного только имени, каким образом этот легендарный соблазнитель и христианин проник в гостиницу к де Бюсси. Это одно имя – Ла Фон.

Пелиссон был игрив. Ла Фон был циничен.

Пелиссон верил в Бога. Ла Фон был с Богом на «ты» и использовал его для поручений.

Пелиссон пел модные песенки. Ла Фон насвистывал назойливые мотивчики.

Пелиссон занимался изобретением летательного аппарата. Ла Фон летал.

Пелиссон обсасывал белый трюфель в момент пробуждения. Ла Фон ел трюфели всю ночь.

Из этого становится ясно, что Ла Фон был главным служителем и доверенным лицом Пелиссона де Пелиссара.

Ла Фон соблазнил двух служанок Мари и Жюли. Одной он посулил, что женится на ней, другой – что бросит ради нее жену и они убегут вдвоем на край света.

Из ранга служанок он возвел их в ранг любовниц, потчуя обеих вареньем. Потому что господин Пелиссон никогда не путешествовал без варенья. Вазочки с вареньем были его чернильницами.

Человек с таким слугой был любезно принят известными нам обитателями гостиницы. Он предложил им показать свой летательный аппарат, и его предложение было с восторгом принято.

Затем его попросили взять на себя устройство этого странного поединка между д'Артаньяном и Роже, уже назначенного в тот же день на шесть часов пополудни.

Пелиссон обдумывал это предприятие два часа подряд.

И вот каковы результаты его раздумий. Если д'Артаньян будет убит, возложенная на того кардиналом миссия перейдет целиком и полностью к нему, Пелиссону де Пелиссару.

Но поскольку он считал себя христианином со всеми вытекающими отсюда недостатками и поскольку его летательный аппарат пока еще не летал, то существовала необходимость воспользоваться иным летательным аппаратом, имя которому было д'Артаньян.

При условии, разумеется, что и этот летательный аппарат сможет все‑таки полететь.

Плодом этих размышлений было то, что Пелиссон сунул руку в карман и извлек оттуда флакончик, содержимое которого перелил в две бутыли, предназначенные для Роже де Бюсси‑Рабютена. То было сильнейшее успокоительное средство, которым господин Пелиссар потчевал дам, чтоб остудить их страсть в отношении своей особы.

Выпив снотворного, Роже будет сражен усталостью и ему не достанет сил выстрелить.

Читатели, разумеется, сурово осудят действия Пелиссона де Пелиссара.

Однако, можно возразить, что с одной стороны господин Пелиссон был сказочно богат и с другой стороны – речь шла о всеобщем мире.

Пока этот достойный дворянин завершал свои приготовления, д'Артаньян завершал свой туалет с хладнокровием человека, который готовится предстать перед знакомым ему обличьем смерти – и многоликим, и глупым одновременно, и, представ, сделать вид, что не дивится увиденному, чтоб не нанести таким образом этой даме оскорбление.

В этот момент кто‑то стал царапаться в дверь.

Д'Артаньян велел Планше открыть.

Появилась Жюли дю Колино дю Валь.

На ней было платье из серого муслина, что давало возможность оценить в полной мере и руки, и плечи.

Платье было отделано лентой вишневого цвета, что отлично гармонировало с губами девушки.