Текст книги "Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя"

Автор книги: Роже Нимье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Планше был тише воды, ниже травы, таким его еще никто не видел.

– Планше, повторяю, был настолько глуп, что вообразил, будто вы можете нас покинуть, не испросив предварительно нашего согласия. Да, конечно, горе или безумие может обрушиться на ваше сердце, подобно мачте среди бури. Но ветер не унесет мачты, ибо существуют канаты, которые держат ее. Эти канаты – мы.

– К тому же вы моложе всех нас, – заметил Арамис. – Вам необходимы наши советы. А мы стареем и все более нуждаемся в ком‑то, кто эти советы примет.

– Итак, этот сумасброд Планше вбил себе в голову, что вы в опасности…

– А может, погибаете от скуки, – пояснил Арамис.

– А может, от голода, – присовокупил Портос.

– Этот шалопут отыскал нас всех поодиночке. Не стоит и говорить, что мы за вас нисколько не беспокоились. Однако нам представился случай увидеться с вами. И раз уж нам этот болван, – продолжал Арамис, – дал такую возможность, мы решили поделить меж собой наши роли.

– Дорогой мой Планше, – заговорил д'Артаньян, – я никогда еще не видел, чтоб господин дю Валлон разбавлял свой соус водой. Мне кажется, вы плачете ему в тарелку.

– Он переживает свою ошибку, – заметил Портос.– Но я ему прощаю.

– Узнав, что вы направились к Рокруа, – продолжал Атос, – мы приготовились встретить вас как можно лучше. Арамис вам солгал… Из той застенчивости, которая делает его прекраснее всех нас в дружбе и страшнее всех в любви. Арамис вам солгал: мы беспокоились за вас.

– Мы потеряли сон,– подхватил Портос.– Приходилось что‑то жевать всю ночь напролет, чтоб с приличным настроением встретить утро.

– Вы понимаете, – подхватил в свою очередь Арамис, – нас, привыкающих к мирной жизни, сражение соблазнило до крайности. И когда нам стало известно, что такой воин как вы бросается в него очертя голову, в нас проснулся материнский инстинкт, ибо другого дитя, кроме вас, у нас нет.

Портосу пришло в голову, что речь надо украсить еще одной риторической фигурой.

– Добавим, что мы желали выпить вместе шампанского. Такого случая нам пока не предоставлялось. Узнав, что испанцы приближаются к Шампани, мы решили: здешние места надо оборонять. Ну не прав ли я, Атос?

– Я, признаться, отказываюсь понимать этих иностранцев, которым не терпиться влезть в наши виноградники. Ведь это им ни за что не удастся. Взять, к примеру, Столетнюю войну. Англичане захватили Бордо с его виноградниками, их союзник герцог держал в руках Бургундию. И что же, невинная простушка, не пившая никогда ничего кроме воды, одним махом изгоняет их из страны.

– Да, совершенная простушка… – подхватил Арамис.– Но стоило ее сжечь, как из нее сделали святую.

– Я лично терпеть не могу,– заметил Портос,– когда тянут лапы к моему сидру. По причине близкого соседства я буду оборонять шампанское, пока я жив.

– Господа,– вновь заговорил Атос,– оставим шампанское ради арманьяка и вернемся к д' Артаньяну. Как только мы явились во Фландрию, мы тотчас поделили меж собой наши роли, чтоб быть вам полезными, если в том будет необходимость.

– Точнее, чтоб не потерять вас в этой сутолоке, не промахнуться.

– Или, еще точнее, чтоб испанцы промахнулись, если им вздумается в вас пальнуть.

– Я состою в родстве с герцогом Энгиенским, и он сразу же разрешил мне быть в его свите. А поскольку разговаривать с молодыми людьми я научился…

Тут Атос, который никогда не улыбался, улыбнулся, сам того не замечая, и продолжал:

–  Поскольку я научился разговаривать с молодыми людьми, герцог два‑три раза обратил внимание на мои доводы.

–  Договаривайте, Атос,– перебил его Арамис.– Это вы убедили его дать битву. Это вы указали ему на д' Артаньяна, который сражался в одиночку, когда французскую армию намеревались расколоть на две части. Это вы поддержали его, став во главе двух полков. Это вы и только вы очистили утром лес, куда кто‑то из ваших друзей провел сюрпризом тысячу испанских мушкетеров. И, наконец, вы придумали эту заключительную атаку и даже бросили победоносный клич: «Франция! Франция!».

– Я был не один, – ответил д'Артаньян, – позади меня был целый край, Бретань.

– Страна сидра, – заявил Портос, – мои союзники. Попробуйте без спросу взять у них горсть песка, и я явлюсь им на помощь.

– Рядом с молодым герцогом мне было не так уж трудно. Но Арамису, который меня тут так расхваливал, выпала по‑моему самая трудная роль. Действительно, как уберечься, если вы ждете выстрелов с одной стороны, а палят в вас с другой? К счастью, Арамис был знаком с доном Франсиско де Мельосом.

– У нас была общая приятельница, – уточнил Арамис.

– Просто приятельница? А вы говорили, помнится, герцогиня.

– Портос!– воскликнул Атос. – Арамис очутился среди испанцев, хотя заявил, что никогда не поднимет оружия против Франции – именно оружия, потому что, если говорить о замыслах, то захват леса был превосходной идеей: Арамис получил возможность ездить взад и вперед по полю битвы и оказать вам услугу в том положении, в каком вы более всего в ней нуждались.

– Я тотчас же вас узнал, Арамис, – заметил д'Артаньян.

– Нет, правда? А почему?

– Потому, что вы так умело скрылись.

– Оставался еще Портос. Как вы понимаете, д'Артаньян, Портоса в штабе не спрячешь. Арамиса или, предположим, меня можно еще спрятать в толпе. Арамис уподобится сонету, а я–басне. Но Портос – это уже эпическая поэма. Он чересчур огромен для маскарада.

–  Поэтому меня и назначили в боевые порядки, – заметил великан.

–  Не было нужды давать ему указания. Мы знали: потренировав два‑три часа в сражении руку, Портос набросится на самое лакомое блюдо.

–  На пехоту Фуэнтеса.

–  А вы, д'Артаньян, будете неподалеку.

–  Пока вы были одни, вас могли убить. Но коль скоро рядом очутился Портос, нелепо было ожидать этого.

–  В самом деле, – простодушно заверил Портос. – Если б вас, д'Артаньян, убили, я б перерезал всю армию.

–  Но, дорогие друзья, почему вы считаете, что я не должен был умереть?

Арамис ответил первым, голос прозвучал мягко, но решительно:

– Потому что у вас нет оснований устраивать нам такую шутку.

Портос, который для ясности мысли только что прикончил еще один графин с вином, отозвался вторым:

–  Нельзя предвосхищать созревание вин в Шампани.

Наконец, взял слово Атос:

–  Дорогой мой, потому что я не хочу этого. Д'Артаньян обвел взглядом всех по очереди, всех, вплоть до Планше, который тоже сыграл свою роль в комедии. В этот момент он был невероятно поглощен сооружением торта из вареных в сахаре фруктов.

Арамис созерцал свои ладони. В пылу сражения он сломал ноготь на безымянном пальце левой руки, и это, казалось, сильно его огорчало.

Портос хрупал утиную ножку, которая не поддавалась.

Лишь Атос смотрел на д'Артаньяна.

– Я умираю от голода, – сказал д'Артаньян. – Надеюсь, этот дуралей Планше запасся сыром.

XILVIII. ПОСЕЩЕНИЕ МАРШАЛА

Появился сыр.

Д'Артаньян приналег на него со старанием. Портос вздохнул, как это бывает с человеком, избежавшим большой опасности, реальных размеров которой он вначале себе не представлял.

– Планше!– крикнул он.

– Сударь?

– Предупредил ли ты трактирщика, что сражение будет выиграно за несколько лье отсюда?

–  Да, сударь.

–  Ну и что он сказал?

–  Что доставит лучшее бузи из своих погребов.

–  Планше, ты очень догадлив. Планше не возражал.

Внезапно послышался грохот приближающейся кареты. Казалось, будто сам дьявол в образе черного кота мчится в этой карете, влекомой тиграми.

Четверо друзей подняли носы над тарелками.

Из кареты явился маршал Пелиссар с рукой на перевязи.

Лицо великого воина сияло бледностью победы.

Здоровой рукой он подал знак д'Артаньяну.

Д'Артаньян подбежал.

–  Дорогой друг, я явился не для того, чтоб помешать вашей пирушке. Но я принес вам новость.

–  Новость?

И д'Артаньян весь затрепетал, как если б с ним заговорили о Мари де Рабютен‑Шанталь.

–  Да. Схвачен некий человек, слонявшийся по полю битвы.

–  Кто же это такой?

–  Жалкая личность.

–  Его имя?

–  Тюркен.

–  Что с ним сделали?

–  Сперва повесили как шпиона.

–  Выходит, прекрасная Мадлен стала теперь вдовой?

–  Нет.

–  Мой дорогой маршал, ваш могучий разум изобретает немало такого, что приводит в замешательство. Так значит, Тюркена повесили, но госпожа Тюркен вдовой от этого не стала?

–  Я проходил мимо и глядел вверх. Вы знаете, у меня есть такая привычка…

–  И?..

–  Но это между нами, – сказал Пелиссон, понизив голос. – Смотреть в небо для меня становится манией…

–  Итак, вместо ангела вы заметили Тюркена, который дрыгал ногами в воздухе.

–  И велел спустить его на землю.

–  Чувство жалости в вас победило.

–  Ничего подобного. Любопытство. Я подверг его допросу.

–  И что ж он вам открыл?

–  Что Ла Фон сбежал от него, пока он спал, прихватив с собой его часть добычи.

–  Выходит, договор тоже?

–  Да, договор в руках этого изменника.

–  Ну а он сам?

–  Нашел убежище в Пфальце при дворе маркграфа, человека, известного в Риме своим распутством.

–  Итак, никакой надежды?

–  Мой дорогой д'Артаньян, вы меня огорчаете. Вы обратили внимание, с каким блеском я выиграл эту битву?

–  С величайшим. Всю честь победы вы приписали герцогу Энгиенскому.

–  Покойный король просил меня об этом. Неужели вы, видя меня лицом к лицу с врагом, подумали, что я отступлю, получив известие, что Ла Фон нашел себе где‑то убежище?

–  Да, но что ж нам все‑таки делать?

–  Прежде всего нужно дождаться совершеннолетия короля. Затем я поддержу его в мысли, что королевство нужно увеличить. Нрав у него горячий, так что трудностей в этом деле не предвидится. Мы завоюем Нидерланды, Фландрию, Германию. Если Ла Фон спрячется, мы дойдем до Италии или до Испании.

–  Ну, а если он укроется в Англии?

–  Дорогой друг, существует семнадцать способов завоевать Англию, как зимой, так и летом, в любое время‑года. Я изложил все это на бумаге, и документы надежно спрятаны в одной из моих крепостей, я не желаю, чтоб эти тайны стали добычей невежд.

–  Значит, Ла Фон будет схвачен?

–  Со временем, несомненно. Мы будем воевать ровно столько, сколько понадобится, но добьемся мира.

–  Вы меня успокоили.

–  Насчет мира?

–  Нет, насчет войны. А ваши научные труды, которые были в вашем багаже…

–  Я слушаю вас.

–  Вы не боитесь, что ими воспользуется посторонний?

–  Не думаю, чтоб это было возможно. Видите ли, д'Артаньян, Господь дал мне замыслы, по‑существу, неисчерпаемые. Я, разумеется, могу их развить и разработать в деталях. Но тогда пострадают другие мои изобретения, которые будут необходимы человечеству в будущем. Я ограничился лишь набросками в самом общем виде.

–  Шестнадцать тысяч страниц?

–  Что‑то в этом роде.

–  Записывали вы сами?

–  Сначала я диктовал на древнегреческом, потом перешел на древнееврейский. Вы знаете, временами приятно думать на этом языке.

–  Все оттого, что вы беседуете на нем с пророками.

–  Очень может статься.

–  Разрешите еще последний вопрос, очень нескромный?

–  Разумеется.

–  Когда вы беседуете с Господом Богом, к какому языку вы прибегаете?

–  Д'Артаньян, вы привели меня в замешательство.

–  В таком случае я беру свой вопрос обратно.

–  Нет. Я все‑таки вам отвечу. Мы объясняемся мимикой и жестами.

–  Как же это возможно?

–  Я хмурю бровь, вздуваю ноздрю, а Он перемещает облако, зажигает звезду. Это беседа без грамматики и словаря, но ясная до предела.

XLIX. ПОСЛЕДНИЙ УДАР

– Друзья мои,– возгласил д'Артаньян,– вот победитель сегодняшнего дня, – это муж, который более летает, чем ходит и общается с Богом, едва выдается свободная минута. Маршал, я представляю вам графа де Ла Фера, человека с сердцем греческого героя, господина дю Валлона, человека с силой Геракла и шевалье д'Эрбле с разумом эллина.

– Ого! – воскликнул Пелиссон, – сердце, сила, разум – да это же темы для тех трех картин, которые я предложил одному из своих друзей‑художников. Фамилия этого малого Рембрандт, он расписывает панно в моем замке.

– Кажется, вы сказали Рембрандт?

– Да, да. Делает он это великолепно. Правда, чуть мрачновато.

– Где находится ваш замок, дорогой маршал?

– Главным образом в О‑Суаль, вблизи Кастра.

– Почему главным образом?

– Потому что по странному капризу архитектора все службы расположены в окресностях Тулузы.

– Но от Тулузы до Кастра не одно лье пути…

– В тем то и дело,– вздохнул в ответ знаменитый воин, – из‑за этого пища успевает порой остыть.

– У меня есть на этот случай отличнейший рецепт, – вмешался Портос.

– Не желаете ли поделиться со мной?

– Я приказываю зажарить с утра на вертеле шесть отборных цыплят. Затем мой пекарь разрезает два добрых хлеба, только что вынутых из печи, и вынимает из них мякоть. Затем повар засовывает туда цыплят. Хлебы закрывают, и я ем все целиком в десять утра, если я в отъезде.

– А у меня, – заметил Арамис, – есть специальные конфеты, которые мне привозят из Испании, они служат мне пищей в случае необходимости. Их изготовляют из смеси шоколада с сахаром, кофеи плодов хинного дерева.

– А у меня,– отозвался Атос,– есть мой кубок. И он наполнил его розовым бузи.

– А у вас д'Артаньян?

– У меня? Я прошу Планше принести мне фрукты в сахаре. Ну вот такие, какие он сейчас готовит.

–  Ну а если Планше не при вас?

–  Если нет Планше, я пропал.

Планше покраснел до корней волос. Великий маршал помог добраться до самой сути, испытать большего счастья возможности не было.

– Следует заметить, – продолжал Пелиссон, – аппетит – великолепная вешь. Ничто не огорчало меня так последнее время, как вид покойного короля: бледное лицо с лихорадочным румянцем на щеках и полное отсутствие аппетита.

– Вы были свидетелем его последних минут? – осведомился Портос.

– Я не мог оказать ему эту услугу, поскольку он просил меня выиграть сегодняшнюю битву. Но я слышал едва ли не последние произнесенные им слова, великие слова, господа, слова христианина и короля.

– Что ж это были за слова?

– Заметив, что я в спальне, он сделал мне знак отойти от окна, чего я, признаться, сперва не понял. Он хотел посмотреть на солнце. И тогда он мне сказал: «Пелиссон, зачем ты отнимаешь у меня то, чего не в состоянии мне дать?»

– Прекрасные слова,– заметил Арамис.

– Покойный король обращался к вам на «ты»? – поинтересовался Портос.

– Он изволил видеть во мне родственника с того самого дня, как в Па‑де‑Сюз я спас ему жизнь.

– Вы никогда мне этого не рассказывали, – заметил д'Артаньян.

– Пустяковое дело. Я скакал бок о бок с государем, когда он вдруг заметил, что я дышу со свистом. «Возьмите Пелиссон»,– сказал он,– и протянул мне свой обшитый кружевами платок. Для этого ему пришлось наклониться в мою сторону. В эту самую секунду пуля от мушкета просвистела мимо его уха. «Пелиссон, – сказал он мне, – твой насморк спасает жизнь королей, сохрани мой платок на память и сообщи, не желаешь ли ты вышить на нем корону графа или маркиза».

– Но на герцога он все‑таки не покусился,– заметил с Серьезностью д'Артаньян.

– Нет. Однако мне известно через его камердинера, что он намеревался женить меня на одной из своих племянниц, чтоб я находился у него под рукой и чтоб вел более размеренный образ жизни в том самом смысле, в каком вы это понимаете, д'Артаньян. Это был великий монарх!

– Да, это был монарх,– отозвался Атос.– Боюсь, что после него будут либо призраки, либо тираны.

– Его упрекали в том, что он всего лишь тень Ришелье.

– Быть тенью Ришелье – не так уж мало, – заметил Атос.

– Да, но он был неблагодарен, – вставил Арамис. – Мой бедный Сен‑Мар…

– Вы знали Сен‑Мара, Арамис? Арамис покраснел.

–  Боже мой, да кто же его не знал? Красивейший мужчина, одно из лучших сердец во всей Франции.

–  Кажется, его смерть сильно вас опечалила?

–  До такой степени, что я отправился путешествовать, чтоб попытаться забыть об этом.

–  Вот почему вы очутились сперва в Испании, потом во Фландрии, где вас и отыскал Планше, – заключил Атос.

–  А я‑то считал, что вы сбежали в связи с арестом Сен‑Мара, – ляпнул Портос.

Арамис вновь покраснел, и Атос пришел ему на помощь:

– Если ничего не можешь сделать для друга, то самое разумное – не множить его горестей, отдаваясь в руки недоброжелателей. Особенно, если у власти стоит зверь, который сеет смерть.

Арамис поблагодарил Атоса улыбкой.

–  Людовик XIII не был таким уж неблагодарным человеком. Мой брат Витри в одно мгновение стал и маршалом Франции, и герцогом.

–  У него были заслуги перед королевским домом, – заметил Арамис.

–  Покойный герцог доводился вам братом? – осведомился Атос.

–  Нечто вроде сводного молочного брата: наши кормилицы были в близком родстве.

–  Я упрекаю, однако, короля в том, – заявил Арамис,– что он слишком тиранил королеву.

–  Слишком – это вряд ли возможно,– откликнулся мудрый маршал. – Достоинства моего короля делаются мне все яснее по мере того, как я все лучше познаю жизнь, теряя возможность пользоваться ее благами. Кокетством было его не пронять.

–  В конце концов, приятно сражаться под началом монарха, который не проявит малодушия ни перед корсажем, ни перед редутом.

–  Впрочем, – продолжал Пелиссон,– можно ли с женщинами иначе? Однако молчу. Я удачно выбыл из этой игры.

–  И я, – заметил Арамис, – мой сан мне это запрещает.

–  Ваш сан, Арамис? – не удержался от вопроса д'Артаньян.

– Арамис ходит в сутане, – пояснил Атос.

– Ну а вы, Атос?

– Я? Есть ли смысл задавать такие вопросы мне? И Атос уставился в пространство.

– Ну а я,– воскликнул Портос,– я куда предприимчивее вас всех. Атос слишком благороден, Арамис слишком галантен, д'Артаньян слишком гасконец, а вы, господин маршал, слишком знамениты и у вас чересчур красные губы, чтоб не впадать порой в соблазн.

– А вы, Портос, не слишком ли вы великолепны?

– Мой дорогой Атос, я был научен примером одного своего соседа.

– Расскажите.

– Но я не хочу называть его имени.

– Ограничьтесь инициалами.

Тут Портос на мгновение задумался.

– Ну что, вы готовы? – спросил в нетерпении Пелиссон, неизменно жаждавший забавных историй, которыми наслаждался, припоминая их в часы бессоннцы.

– Ага. Так вот. Назовем его бароном Б. Нет, лучше О. Да, О.

– Остановитесь на О, так будет изящнее.

– Пусть лучше будет Н. Это меня вполне устроит. Так вот барон Н. слыл большим любителем лошадей. В его конюшнях были все лучшие лошади Пикардии. В особенности он любил одну кобылу по кличке Жанетта и, надо вам сказать, это было прелестное существо. Вороная…

– Вы хотели сказать «черномазая», Портос?

– Вороная, черномазая, какая разница? Грива гнедая, глаза черные, тонкие бабки, в общем сплошное наслаждение. В округе болтали, будто он не женится только из‑за того, что слишком любит Жанетту.

– Мудрый человек,– заметил Пелиссар,– я до сих пор обожаю лошадей, хотя лишился тех инструментов, с помощью которых садятся в седло.

– В один прекрасный день, однако, мой сосед становится жертвой страсти к единственной дочери то ли графа, то ли маркиза, чьи земли примыкают к его владениям. Она была беленькая, умненькая и благородная, но с характером.

– Боже мой, Портос, вы так чудесно рассказываете. Такое ощущение, будто все видишь своими глазами.

– Во всяком случае барон Н. своими глазами все и видел. Свадьбу отпраздновали в имении тестя, горы пирогов, груды окороков, вина такое количество, что не представит никакая фантазия, все это радовало сердце и тешило глаз. В конце празднества молодая не могла отказать себе в просьбе показать ей Жанетту. Тогда супруг направляется к конюшне, треплет лошадь по гриве, говорит ей, что она по‑прежнему лучше всех на свете. В этот момент появляется жена и упрекает мужа в том, что он отдает предпочтение лошади. «Нет, –отвечает он, – это не так, ибо я вас похищаю из вашего дома». Рассерженная, одновременно восхищенная этим, невеста не сопротивляется, и ее в белом платье сажают на круп лошади. В дороге молодые весело болтают друг с другом. Но где‑то в середине пути Жанетта делает легкий прыжок, и платье молодой чуть‑чуть забрызгано грязью. «Раз!» – произносит спокойным голосом мой друг. Двумя лье далее Жанетта натыкается на куст и лицо молодого супруга немного оцарапано. «Два!» – говорит он. Наконец, когда они миновали еще одно лье, Жанетта совершает третью ошибку. Она внезапно останавливается перед препятствием, отчего молодая чуть не падает с лошади. Мой друг спрыгивает на землю, подаёт руку супруге и говорит: «Три». Затем он достает из кобуры пистолет и хладнокровно пристреливает свою горячо любимую кобылу, та умирает без звука, поскольку, говоря откровенно, Жанетта была без ума от барона О.

– Вы говорили барона Н.

– Да, барона Н., вы абсолютно правы. Юной супруге становится дурно. Пощечина ставит ее на ноги.

– Пощечина?

– Да. У моего друга иссякло терпение. Придя в себя, молодая женщина…

– Девушка, – мягко поправил Арамис.

– Бедное дитя, – заметил маршал, который оценил вполне эту семейную сцену, поскольку ему сплошь да рядом приходилось быть крестным отцом первенцев.

– Бедное дитя, – продолжая Портос, – стало сетовать на жестокость своего мужа, ее пугало, что придется идти пешком оставшуюся часть пути, она сетовала и хныкала не менее четверти часа. Муж не произнес в ответ ни слова, но внезапно глянул ей в глаза и весьма выразительно произнес: «Раз!»

Слушатели замерли в восхищении.

– Он был с ней счастлив два года, пока она не умерла от лихорадки.

– Что касается меня,– холодно заметил Атос,– то я стал бы воспитывать женщину в назидание кобыле.

– Если женщина досаждает мне капризами,– продолжал Портос, – то я не упрекаю ее, не делаю замечаний, не хмурю брови, но едва появится раздражение в голосе, холодок в обращении, как я исчезаю на всю неделю и кучу себе в удовольствие в соседнем городке. И если по приезде меня не встречают улыбками и не обращаются со мной ласково, то я отправляюсь на целый год в Париж и предаюсь там самому низкому разврату.

– О, Портос, в вашей компании разврат не бывает низким.

– Я делаю все, что мне нравится, – пояснил Портос.

– Ну а вы, д'Артаньян? Почему‑то вы ничего не сказали о женщинах, – заметил Арамис, зорко глянув на мушкетера.

Д'Артаньян бросил на присутствующих самый удивленный взор, на какой был способен.

– Я, господа? Женщины? Нужен изящный футляр, чтобы поместить туда женщин. А мой – это ножны шпаги, не более.

– Брависсимо, д'Артаньян! – воскликнул маршал.– Если на вас нападет меланхолия, вы нанесете мне визит в мрей резиденции в О‑Суаль, откуда вам откроется вид на Пиренеи, на мои порты Сет и Бордо, на мои леса в Ландах, вид, знаете ли, превосходный.

– И все эти земли принадлежат вам?

– Более или менее. По титулу или по праву наследства. Но я никогда не требую их обратно. Вы ж понимаете, что Пиренеи принесут мне одну только войну, а леса в Ландах – сплошные пожары. Что же касается портов,то на правах своих ленников они присылают мне рыбу. Когда у меня в избытке морских угрей, соли, китов, кефали, барабульки, сардин, кашалотов, тюленей, чтоб вскипятить уху, я считаю что вполне удовлетворен.

– Что это значит, Планше? Какая‑то странная колымага… В самом деле, громоздкая черная карета остановилась

перед харчевней, где расположились мушкетеры.

Два лакея распахнули дверци этого экипажа – помеси бретонского баула с хлебной печью.

Содержимое соответствовало вместилищу. Это была дама пятидесяти‑пятидесяти пяти лет, источавшая запах мускуса, в фиолетовом платье, в плаше и вуалях.

– Не из Бордо ли ее прислали? – полюбопытствовал д'Артаньян, – она до крайности похожа на кита.

– Когда я путешествовал по Африке, – заметил маршал, – я встречал местных царьков в таком одеянии.

Китиха, приблизившись, была опознана присутствующими по речи:

– Дорогой мой, я мечусь взад и вперед по окрестностям чтоб вас отыскать. А вы вместо того, чтоб сражаться, пируете тут с непонятными людьми.

На глазах у всех Портос приподнялся, но то был уже не прежний Портос: росту поубавилось и не было ширины в плечах.

– Моя дорогая, – произнес он, – это мои друзья, чьи подвиги вам известны. Граф де Ла Фер, шевалье д'Эрбле, шевалье д'Артаньян. И… – И тут голос Портоса окреп, ибо он рассчитывал на звучность титула, – маршал Пелиссон де Пелиссар, победитель в битве при Рокруа.

Супруга Портоса, уже хорошо известная читателю под именем госпожи Кокнар, изобразила на своем лице изысканную улыбку. От ее кружев исходил тошнотворный запах желчи и петрушки одновременно.

– Извините, господа, но это большой ребенок. Если бы я постоянно не следила, надел ли он жилет и съел ли свой гоголь‑моголь, с ним происходили бы ужасные вещи. Нет, он не может жить со мной врозь,– продолжала она, ласково обвивая рукой Портоса. – Не правда ли мой цыпленочек?

– Разумеется,– подтвердил Портос,– разумеется.

– Не ел ли он часом паштета из косули? От этого у него на шее вскакивают чирьи, приходится выдавливать их по очереди. Прошлой зимой была буквально целая эпидемия, следы сохранились. Покажи свои шрамики, мое счастье.

– Мадам,– произнес д'Артаньян,– если господину дю Валлону было бы угодно показывать нам шрамы, приобретенные на полях сражений, то не хватило бы целого дня.

– Как это вам удалось найти меня, дорогая? – осведомился Портос, обрадованный внезапным вмешательством д'Артаньяна.

– Ах, скрытный негодник! – состроила глазки госпожа дю Валлон. – А Мушкетон?

– Предатель! – прогремел Портос.

– О, сначала он не желал говорить. Но я заперла его и держала четыре дня без пищи. На пятый он сдался.

– Пять дней… Я прощаю его, – сказал Портос.

– А теперь пора домой. Наши родственники будут с визитом в конце недели, соберется множество ребятишек, нужно показать им парк и покатать на себе вместо лошадки. До свиданья, господа. Господин маршал, примите мои лучшие уверения. Надеюсь, вы окажете нам честь и отдохнете у нас, господа, если обстоятельства приведут вас к нам.

– Да,– с пылом воскликнул Портос,– да, приезжайте к нам, дорогие друзья!

– Мы приедем,– отозвался д'Артаньян, исполненный жалости к плененному гиганту.

– Только, пожалуйста, по очереди! – вставила бывшая госпожа Кокнар,– иначе это будет слишком большое удовольствие для вашего друга. Один из вас может записаться на 1644 год, один на 45. И так далее. Для вас, господин маршал, всегда найдется миндальное молочко и булочки.

– С удовольствием, сударыня, с удовольствием, тем более, что режим у меня весьма суровый, и я могу пить только шампанское. Не выпить ли нам напоследок?

И пятеро мужчин, опрокинув до дна стаканы, попрощались друг с другом.

Портос направился в свою семейную тюрьму. Арамис удалился под предлогом того, что ему надо утешить некую испанскую даму, огорченную поражением в битве. Атоса ждали в Турэне. Что же касается маршала, то, ощутив боль в правой руке, ои спросил самого себя, нет ли смысла избавиться от всех членов вообще. «В этом случае, – рассуждал он, – я посвящу свою жизнь одним только умственным упражнениям (ибо мышцы мозга пока в порядке) и произнесению слов (ибо язык мой по прежнему красен)». У входа в харчевню д'Артаньян остался один.

–  Планше, – сказал он, – мне сдается, все это было лишь сном. Моя юность восстала из могилы, чтобы прийти мне на помощь.

–  А я, – заявил Планше, – сбросил пятнадцать лет, как только их встретил, сударь.

–  Зато эти пятнадцать перешли ко мне. Впрочем, последнее время я был молод. По коням, Планше, по коням. Ничто так не успокаивает, как дорога.

ЭПИЛОГ

Годом позже, в мае 1644 Мари де Рабютен‑Шанталь вышла замуж за Анри де Севинье, бретонского дворянина, родственника Поля де Гонди.

Роже де Бюсси‑Рабютен также женился. Поскольку он стал сдержанней и спокойней, то значительных потрясений уже не предвиделось.

Мазарини начал править королевой и, сделавшись наездником особого рода, получил в управление всю Францию.

Маршал де Пелиссон отказался от должности коннетабля, предложенной ему Анной Австрийской, которая искала опоры в самых надежных людях Франции. Уединясь среди обширных укреплений О‑Суаля, он посвятил себя выведению новых сортов растений. Устав от скрещивания круглой тыквы с крыжовником, дыни со смородиной и банана с обыкновенной тыквой, он принчл решение заняться улучшением человеческой породы, в чем весьма преуспел.

Избавясь от постоянно поучавшей его жены, Тюркен утратил потребность совершать безобразия. Пустив в дело приданое Мадлен, которое было ему, наконец, выдано, он сделался пивоваром в окресностях Шарлеруа. Стал вести жизнь образцового человека и нередко можно было видеть, как он, вставая ранее пяти утра, припадал ухом к бочке, чтоб слушать мелодию созревающего пива.

Капитан О'Нил ужасно страдал в разлуке со своим другом Теном Боссом. Тогда решили соединить их вместе. Оба до сих пор живы, потому что целебный бальзам чудесным образом продлевает годы. Можно увидеть их и сегодня, они вдвоем катят перед собой детскую колясочку, в которую уложена бутыль с эликсиром.

Шантальбажак, которому вечно не терпелось представиться незнакомому человеку, сократил свою фамилию до Шанбажак, затем – Шбажак. Он добровольно подался в хорваты и погиб в битве при Мальплаке в возрасте восьмидесяти лет под именем ШБЖ.

Жюли дю Колино дю Валь вышла замуж за советника парламента, седого старца, и он тут же умер. Она немедленно отдала руку и сердце одному итальянскому банкиру, который доводился кузеном Патричелли, знаменитому прохвосту, любимцу Мазарини.

Катано дю Валь унаследовал библиотеку советника и домогался, чтоб ему отдали состояние финансиста. Он пообещал своей дочери сделать после очередного замужества антракт, чтоб затем выдать ее за титулованную особу, что было навязчивой идеей Жюли.

Она постоянно думала о д'Артаньяне. Жюли очистила его образ от наслоений, лелеяла его и настойчиво просила у Господа смерти д'Артаньяна каждое утро.

Но поскольку д'Артаньян оставался все‑таки жив, у нее не было возможности поведать обществу о своей страсти, а этого ей так хотелось.

Тяжба Колино дю Валя по поводу ночной рубашки шла своим чередом.

Ночная рубашка служила тряпкой для чистки сапог д'Артаньяна – той операции, которую прекрасная Мадлен выполняла сама, никому ее не доверяя.

В благодарность за это д'Артаньян делал все так, чтоб у прекрасной Мадлен не было необходимости проливать слезы.

Настали тяжкие времена, времена внутренней смуты. Поль де Гонди вновь оказывал знаки внимания д'Артаньяну, но тот не придавал этому значения.

Он опасался встретить Севинье в приемной предводителя Фронды, опасался, что этот человек покажется ему нелепым и придется ощутить стыд за Мари. Именно эти опасения и были причиной того, что д'Артаньян не расстался с не слишком привлекательной государственной службой и не стал во главе молодых доблестных воинов Фронды.

Впрочем, он погружался в меланхолию лишь тогда, когда ему того хотелось. И не более.

Ла Фон покинул маркграфство и отправился в Россию. Именно там научные труды маршала Пелиссара были расшифрованы и оценены по достоинству. Разумеется, не сразу, так как невозможно свести достижения столь высокого ума к одним лишь полетам в пространстве. Соединение планет, слияние океанов, созидание вещества – вот самые скромные‑из его проектов.