Текст книги "Познание французского языка (СИ)"

Автор книги: Роузи Кукла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Глава первая. Около университетские истории

Абитуриентка

– Так, ну и что там у нас? – спрашивает, как бы себя, Жаннет.

А Жаннет, это «Жанка – Дырка», так девчонки постарше, студентки учили нас называть преподавательницу французского в университете, на кафедре иностранных языков, как очень вульгарное и переделанное из имени – Жанна Д Арк. Но мы все из суеверного, и можно сказать – даже, трепетного страха перед ее именем, все же, боялись ее имя так коверкать и поэтому все мы, в разговорах между собой, звали ее проще – Жанна Дарк или еще проще, просто как – Жанка.

А Жанка, она ведь еще и заведующая кафедрой французского языка, куда мы, девчонки из разных областей и краев, стремились попасть еще с детства.

Вот и я такая же, как и все мы, приехала и сдавала экзамены. Но одни набрали достаточно баллов и были зачислены, а другие, такие как я, стояли сейчас за дверью кафедры и переживали, при этом – одни уже были счастливы и все с радостью, а другие – как я, с волнением и необъяснимой к себе жалостью. …

А потом, меня вызывают, вошла, стою и молчу.

– Ну и что же мы будем с тобой делать дальше? – спрашивала Жаннет, подняв на меня свои колючие серые и безжалостные, но довольно выразительные глаза.

– Не знаю… – мямлю жалостливо.

А Жаннет еще раз все листает и листает мое тонюсенькое дело – абитуриентки Красивой Светланы Алексеевной, такого-то года рождение, уроженки такой-то деревни и области.

– Это сколько же тебе, красивая? – так снова спрашивает, как бы вкладывая в мою фамилию двойной смысл, что мол, ты такая красивая или такая фамилия – Красивая, отрываясь от бумаг и еще раз меня всю, окидывая оценивающим взглядом.

– Восемнадцать…. – все так же безвольно мямлю, с дрожью в голосе. – Восемнадцать было в мае. – А потом, собравшись с духом, добавляю:

– Перед самым поступлением и окончанием школы…. Вот. – Почему-то добавляю это свое провинциальное – «вот».

Дальше она со мной переходит на французский зык, и хоть я не все понимаю, о чем она меня спрашивает, но все равно, неожиданно смело и ясно, да еще с хорошим прононсом в ответ ей:

– Ви! Ви! – Что на французском языке означает – Да, да, мол, согласна.

А что – да? Тоже мне профессор, стоишь и дакаешь!

Раньше надо было свое умение показывать, а теперь-то что? Злюсь на себя, потому что не все улавливаю из ее быстрых и молниеносных вопросов, которыми она меня просто засыпает на прекрасном французском. У меня даже, и я это чувствую, раскраснелось от напряжения и переживаний лицо, и я ей, после ее вопроса о родителях, как выдала, чему научила меня мама, с перепуга видно так все у меня вышло складно…

– Ну, что? – спрашивают меня сразу же несколько таких же, как и я девчонок с неопределенной судьбой, как только я выхожу за дверь. – Что она сказала? Приняла?

– Сказала, что я буду до первой сессии вольнооперде…,– запнулась, смущенно, потому что мы так между собой перед этим шутили и я, неоднократно повторяя, коверкала это слово, как все мы – играясь, потому невольно выпалила, но тут, же поправилась, – вольноопределяющейся…

– А?….– тянут одни разочарованно, а другие, с усмешкой и унижающе гадко, – вольнооперделяющейся….– слышу от них с издевкой.

Я уже хочу поправить их, как тут вспомнила, что она мне напоследок, перед самым выходом из кабинета передала, чтобы я позвала следующую девчонку и я, поднимая смущенное лицо, говорю, почему-то глядя в глаза, одной из взволнованных девчонок:

– Мадмуазель Тенардье! Тенардье, следующая должна зайти….

– Я? – Переспрашивает та, на которую я невольно уставилась, а она среди всех выделялась.

– А ты мадмуазель, Тенардье?…

– Да она, она! Пропустите девки, мадмуазель.… Вот еще что придумала Жанка? Ей, видите ли, мало нас унизить отказом, так она еще и с издевкой нам, мол, мадмуазели мы все для нее, мадмуазели, как будто мы самые настоящие б… Недаром о ней все…

Дверь приоткрывается, и я слышу, как Жаннетт громко:

– Мадмуазель Тенардье! Тенардье, я сказала!

– Я Тенардье, я! – сказала очередная жертва или избранница? И отталкивая нас, исчезает за дверью…

Потом все невероятно…

После меня и Тенардье Жанка никого не приглашает, вместо того сидит там одна, молчит за дверью, а мы все топчемся, не решаясь заглянуть и спросить. И только одна из девчонок, та, что была такая грубая и довольно высокая, которую сразу же все почему-то прозвали Малышкой, взялась за ручку двери, оттесняя нас в сторону, да громко так, никого не стесняясь.

– А я так не могу! Все, девки! Богословите, иду за приговором, – и потянула дверь на себя…

– Нет! Никого больше! Все свободны. А Тенардье и Красивая – зайдите! – Громко и четко, как обрезала, жестко и неумолимо отчеканила Жаннет.

– А я? – Громко, все та же – высокая Малышка.

– Нет! Никого больше! Все остальные свободны!

У меня, как только слышу неумолимый приговор остальным, сердце заходится от переживаний за них и собственного волнения, неожиданной радости и надежды за то, что я не разделила их судьбу, и проскочила, и я, теперь сама уже, отталкивая, и отрывая руку высокой девушки от двери.

– Нам можно? – спрашиваю с волнением и подобострастием, заглядывая в дверь.

– Да, заходите и дверь за собой прикройте плотнее…

Потом мы стоим и слушаем от Жаннки такие слова.… И не сразу до меня доходит, что мы все еще имеем шанс учиться в университете, и что я и Тенардье, мы словно избранные. Остальных отвадили, они не прошли по конкурсу, а мы – те, кто, хоть и недобрали баллов, и их не хватило на зачисление, но мы остались. Нас зачислили условно и Жаннет об этом нам растолковывала.

– Вы теперь будете со всеми ходить на лекции и так – до первой сессии и экзаменов. А там экзамены будете сдавать со всем потоком. И если сдадите на хорошо и отлично, то мы вас зачислим, а дальше вы учебу так и продолжите со всеми остальными. Главное – это хорошо учиться и сдать экзамены…

Я стою, страшно волнуюсь, лицо пылает! Неужели все – таки я попаду в университет, неужели все-таки я поступаю? Нет, не поступаю, пока что я условно зачислена! И не все мне понятно, тем более, очень смущает эта ее фраза об условном зачислении. И потому в голове все крутятся и крутятся эти ее непривычные слова: «условно зачислена, условно»…

– А почему условно? – вдруг неожиданно спрашивает Тенардье, – почему, не сразу нас зачислить? Мы что, не проходим по конкурсу? Мы же ведь так старались и потом, вы же все-таки нас выбрали…

– Да, по конкурсу вы не проходите, а вот я имею такое право, по результатам личного собеседования, потому и зачисляю условно, до результатов первой сессии. Обычно, сразу же, из вновь поступивших не все сдают первых экзаменов сессии, и мы вместо них зачисляем других – из резерва. Так что…

– Так мы студентки или…, – все уточняет девушка.

– Ну, почти…, – добавляет Жаннет. А потом, чтобы мы больше ей не докучали.

– Идите в канцелярию и получите справки. С ними вы и будете ходить до самого зачисления. А вот уже потом, после сессии.…Ну, что не понятно? Что?

– Понятно! – это я с радостью и толкаю перед собой Тенардье к выходу. А потом, обернувшись и желая ее горячо отблагодарить…

– Спасибо Вам! Ей богу, спасибо! Я уже и не думала!…

– Потом будешь благодарить! Потом! Главное – учитесь и сдайте хорошо первую сессию. Все! Идите уже!

Я быстро разворачиваюсь и натыкаюсь на Тенардье, которая, как мне показалось, не очень-то довольная и все медленно делает и тянет что-то. Мы с ней затолкались перед дверью, и я уже, открывая дверь, слышу:

– Да и вот еще что… А вот из общежития вам надо выбираться, вы должны выехать. Выехать придется. У вас хоть есть место, где остановиться?

Я оборачиваюсь и мотаю растерянно отрицательно головой, мол, нет никакого места.

– Так…, – снова для нас тревожно тянет Жаннет, – знаете, что?

Мы с надеждой обращаем к ней наши тревожные взгляды.

– Идите и забирайте свои вещи и через час…, -смотрит на настенные и большие часы, – нет, часиков в пять вечера.… Да! В пять, напротив, в кафе, вон видите.… Вот туда и придете с вещами. Подождете меня, и я вас отвезу на квартиру к моей хорошей знакомой. Там и будете пока жить. Понятно?

– Понятно! Спасибо, Вам, большое спасибо…, – и мы задом, задом, как раки и за дверь…

– Уф! Ну, что я говорила, Жаночка хорошая, хорошая! Ух, какая же она хорошая! Нет, честное слово, она хорошенькая!

– Не то слово, она умничка! И я ее расцелую в следующий раз! Ей богу расцелую! – Вторит мне Тенардье. И уже отходя от опустевшей двери, я так громко говорю и надеюсь, что та, что осталась за дверью и решала нашу судьбу все это услышала.

– Ну, какая же она умничка! Прелесть, а не женщина! Прелесть и такая красивая, настоящая Жанна Д Арк…

А тут с нами поравнялась какая-то девка накрашенная и видно – старшекурсница.

– Ты это о ком, о Дырке, что ли? – спросила небрежно и грубо, и даже остановилась.

– Ну, да! А что? Я о ней говорю, что Жаннет хорошая и потом она…

Девка не дает мне даже договорить и вдруг громко и матюгом, не стесняясь, под самой ее дверью.

– Да б…., она, сука хорошая! Хорошая – это пока вы к ней не попали в коготки! Поняли, вы дуры?

Мы опешили! О чем это она? Неужели же о такой доброй женщине? И тут же я, защищая и как бы отдавая ей должное:

– Наверняка ты что-то путаешь! Жаннет – классная! Классная она, поняла?

И даже не стала выслушивать ее возражения до конца, повернулась и, увлекая за собой Тенардье, пошла.

– Идем, Тенардье! Кстати, что это я все: Тенардье и Тенардье.… А зовут-то тебя как?

И то, что я слышу, меня заставляет невольно остановить ее и еще раз на нее глянуть как-то по-особому.

– Кто это тебя так назвал, неужели же мать? – спрашиваю ее.

– Мама. – Отвечает спокойно так и говорит о себе дальше, а я ее все переспрашиваю.

– Ей что, делать было нечего и так свою дочь назвать? Как ты сказала? Как? Матильда? Первый раз такое имя слышу у русской девочки.… А ты и не русская, а кто же тогда? Как это наполовину француженка?

И пока мы с ней спускаемся по лестнице и идем в общагу, я успеваю от нее узнать, что не все девочки у нас рождались русскими, и что матери наши, они тоже хороши были! Гуляли! Гуляли, а некоторые с французами, что к нам приезжали и помогали строить заводы и фабрики. Потому и такие русско-французские дети рождались от такой взаимопомощи.

– Это надо же, так своего ребенка мать назвала – Матильда? А как еще тебя можно называть?

– Да по-всякому: можно Мотя, Матя…

– Ну, а мама как?

– Мама?

– Да, мама твоя, как тебя?

– Не знаю…

– Как это?

– Да вот так, только ее фотография,… – сказала и стала вытаскивать из бумажника фотографию своей мамочки… – На фото красивая и счастливая пара – молодая женщина в обнимку с ним…

– А это твой папка? Похожа ты на него…

– Правда? А мне, все казалось, что я больше на маму похожая…

– Да! Похожа ты на них обоих, очень даже похожая…

А сама думаю, пока иду следом за ней и прихожу в себя от увиденного.…Ну, да, похожая? Мама и папа белые, а дочка….

Да, чуть не забыла об этом сказать вам! Матильда-то смуглая, мулатка она! Ну, такая, не шибко черная и кожа у нее не такая как у нас, но и не такая, как у эфиопки какой-то, а скорее, сильно загорелая, чем черная. И потом, у нее такие волосы пышной и густой копной, и все в завитушках мелких. Так что я оказалась условно зачислена вместе с какой-то мулаткой, условно русской и еще в придачу – Матильдой. Вот ведь как бывает. А вы говорите-негры. Не знаю, как там негритянки, а вот мулатки, те красивые! Да еще с такими именами волшебными, словно из сказки – Матильды!

И пока девочки, разговаривая между собой, отходили от двери, Жаннет прислушивалась, а потом. …

Нет, ей, конечно же, приятно было поначалу услышать о себе такие лестные отзывы, но что потом она услышала?

Какая же это паршивка встряла? Кто это? И она, повинуясь врожденному женскому любопытству и чувству оскорбленного достоинства, поднялась, подошла к двери и выглянула. Увидела спины двух уходящих девочек, которые только что ей так были благодарны, а перед ними, не очень-то уверенно, но различила спину.… Но чья же это? Маринки, Светки.… Неужели же это…Боже! Точно, ведь. И походка очень на нее похожая. Вот же паршивка!

А та, на кого она смотрела, взяла и обернулась! Жаннет тут же шмыгнула назад за дверь. Увидела или не увидела? Интересно, она меня заметила или…

Жаннет снова села за стол и впала в задумчивость. А ведь было ей от чего задуматься. Еще бы? Эта паршивка не хотела ничего даже слушать и все требовала, и требовала от нее денег.

– Где бабки? Я тебя спрашиваю?

– Понимаешь, у меня возросли затраты, – оправдывалась Жаннет, – мне надо срочно ремонт закончить и как только снова начнем работать, то я тебе все до копеечки верну. Подожди немного.…Ну ты, понимаешь?

– Ничего мне мозги компостировать! Нашла дурочку! Где мои бабки? Я заработала?

– Заработала, заработала, но и ты войди в мое положение.… И я, как только, так я сразу же все до копеечки…

– Засунь свои копеечки, знаешь куда, в свою…. копилочку, поняла! А мне отдавай мои бабки! Последний раз тебе говорю!

– Ты, что же, мне угрожаешь?

– А хотя бы… Так и знай, через три дня у тебя начнутся неприятности. Я знаю, куда надо обратиться, – произносила паршивка, уходя, и так саданула дверью, что чуть стекла не вылетели в кабинете на кафедре.

– Ну, дрянь! Ты об этом еще пожалеешь, – в сердцах проговорила Жаннет.

Но жалея ее, потому до сих пор не стала доставать, решила с ней разойтись по – мирному. И вот сейчас пожалела, что смалодушничала, так как паршивка портила все ее планы. И потом, что она себе позволяет при посторонних? Тем более – после такого с ее стороны благородного шага в отношении этих прехорошеньких и осиротевших девочек.…Одной из них провинциалки, но красивой русской девки, а второй-мулатке, и, тоже ведь, очень красивой! Не удержалась, сиротство и девичья красота для нее большая слабость и вот она поддалась искушению и этих двух неудачниц приняла, сверх всех мест и набора.

Ничего, успокаивала себя Жаннет, первый семестр обязательно для кого-то из нынешних первокурсниц закончится плачевно. Она по опыту своему знала, что не все пройдут успешно первую сессию, к тому же вокруг них такие соблазны…Эх, девочки, девочки, знали бы вы, куда вы лезете?…

Благородные шаги

Летнее безоблачное небо и яркое, непривычно теплое солнце успокаивали, хотелось пройтись, подышать этим воздухом, окунуться в волшебное и такое, не позабытое еще тепло близости…

Неужели я не права? – рассуждала Жаннет, выходя их здания университета. Я только и делаю, что устраиваю чью-то судьбу, а сама? Один только раз за все эти годы, пока сама карабкалась и пробивалась, только и была счастлива. Счастлива? Ну, ты как скажешь?…Вспоминала Жаннетт, задумчиво вышагивая по улице.

Разве же это счастье, когда ты к нему, просто вылезая из кожи, а он как одолжение.…И потом, это так унизительно – упрашивать у мужчины близость. Но все же…

– Нет, я все-таки была с ним счастлива! – даже вслух повторила, как бы себя, убеждая и оправдывая.

Оттого что вспомнила, даже остановилась, оглянулась на полупустынную улицу, успокаивая волнение и внезапное сердцебиение. Слишком реальны были видения: он и она у него в ногах. Она с настроением отметила это охватившее ее волнение.…

Эх, подумала Жаннетт, как красиво вокруг и как здорово сегодня на улице, как-то особенно тепло, а настроение….

Давно у меня не было хорошего секса, давно… Особенно такого, мною любимого, когда я так, а он….

Она даже, от охватившего ее наваждения, тряхнула головой, расправила плечики, гордо вскинула подбородок и пошла себе, звонко постукивая шпильками своих новеньких французских туфелек по асфальту, разогретому дневным летним солнцем. … Сама не заметила, как ноги вынесли ее туда же…

Улица, на которую она вышла, не была оживленной. По обеим сторонам тесно сомкнулись фасады старых, еще дореволюционных многоэтажных частных домов, которые, отбрасывая могучие тени, сдерживали летнее освещение и создавали необычайно спокойную картину летнего дня. Фасады домов в этой части города были украшены многочисленными лепными барельефами. Она пригляделась и как всегда, различая среди всех остальных, высмотрела один из многих.…

На фронтоне дома, напротив, под одним из окон третьего этажа прилепилась прекрасная композиция. Она ей нравилась всегда, а сегодня – особенно. Может, оттого, что о себе напомнила? Но то, что она усмотрела однажды, точно таким же, летним днем, когда выходила как-то с работы, то и запомнила надолго. Удивительно похожие на них – ее и его, два барельефа слились в невероятно выразительном и запретном поцелуи. Она засмотрелась…

– Девушка, ты чего? Смотреть надо, когда ты по улице идешь, – сказала и грубо ее оттолкнула какая-то явно не местная тетка с сумками.

Понаехали тут… – зло подумала о ней Жаннет. И в самом – то деле? Нет от них никакого прохода!

Ну, а ты что же хотела? Сама ведь их пристраиваешь, может и твои такими же через пять – семь лет станут и так же тебя толкать будут?

Нет, мои не будут! Мои такими, не будут!

А почему? Да потому, что я присмотрю за ними… – сказала Жаннетт, и она ощутила в теле сразу же это таинственное волнение…

Да, точно такое же она ощутила сначала и совсем недавно, когда пыталась, как тем же девочкам, которым она сейчас помогала свою судьбу устраивать. И мысли ее невольно вернулись к этим недавним событиям…

Разыгрались

Жаннетт уже месяц встречалась с новым преподавателем, который неожиданно объявился и всполошил все любопытное женское царство кафедры. А тут еще, до нее дошла информация, что этот красавец, что он не просто, а он еще и не женатый!

– Не женатый, девочки! Точно, вам говорю, сама проверяла по его личному делу, – будоражила всех Некрасивая.

– Прямо так – по его личному делу? – с недоверием все к ней.

– Нет, правда! Вы же знаете, в отделе кадров девочку, что ходила беременной на пятом курсе, так ее туда определили и я к ней, а она.…Вообще, точно все, девочки! Он не женат! Представляете?

Она вспомнила, как на другой день все пришли в таких макияжах и нарядах, на что наш дряхлеющий заведующий кафедрой, которого почему-то все прозвали Базилевс, оглядев, всех нас с некоторым любопытством, чего уже давно не было, недовольно спросил:

– А что это у нас за праздник такой или какое-то знаковое событие?

– Никакой не праздник, а просто мы так теперь всегда будем приходить на занятия.…Ведь надо же повышать культурный уровень и эстетически воспитывать учащихся? Ведь надо же?…

– Да, надо, только вы, пожалуйста, в своих нарядах… – и закряхтел ехидно, на нас поглядывая – …садитесь уж как-то аккуратнее, а, то, … – и засмеялся беззвучно, противно на то, как все мы тут же, при нем, стали одергивать свои коротенькие наряды.

А ведь он прав оказался, наш старый зав – Базилевс. Мы пришли в таких нарядах… Друг на дружку, пожирая придирчиво взглядами, отмечая невольно, все складки в одежде и фигурах коллег…. А сказал он еще это потому, что мы как пришли, так все и стояли рядом со своими столами. Стояли, потому что находились в таком возбуждении и еще от того, что понимали, что вся кафедра, вернее – весь женский состав ее просто вздыбился, взволновался…

Нам не только длина, а вернее, недостаток длины мешали присаживаться, нет, нас выталкивала и заставила напряженно стоять и перебирать ногами – правда. Правда, женского выбора. Каждая, хоть еще и не познакомилась, но его для себя уже выбрала, а теперь предстояло за свой выбор сражаться.… Потому и стояли, ожидая, как лошади перед боем. Стояли и как боевые лошади, готовились кусаться налево и направо. Об этом, я как-то прочитала, что в конных схватках кони, захваченные нетерпением и азартом своих седаков, тоже вступали в бой и кусали, хватали жадно зубами гривы и ноги противников своих седаков…

А когда прозвенел звонок, то мы, недоуменно озираясь, засобирались в аудитории…

Не пришел! Не пришел наш мужчина! А ведь мы его так ждали и ради него так старались!

Я первой, как мне тогда показалось, догадалась и быстренько своих студентов оставила одних в аудитории, а сама раз, и помчалась в кабинет на кафедру. Думала, что вот я какая? Он пришел, и я перед ним первая зарисовалась бы. А как дверь открыла, так и засмеялась…

Передо мной уже все остальные! Еще бы, вся кафедра, по женской части так и стояла передо мной и у своих столов, обернувшись ко мне.

– Так, девки! – сказала, самая старшая из нас, незамужних, – так дело не пойдет! Надо как-то очередь, что ли, установить… Так, что ли? А то мы так сами со всеми перегрыземся и так возненавидим друг друга….

– Я согласна! – выкрикнула Ленка, самая среди нас некрасивая. – И я, я тоже – за! И я, и я… – Ну и я, тоже, – сказала сама, под воздействием обстоятельств и их нетерпеливых взглядов,

хотя в мои планы входили собственные самостоятельные действия и экспансия по его индивидуальному захвату…

– Так, тянем номерки.… Сейчас мы их распишем, и каждая вытянет свой шанс, кому первой с ним, кому второй…

– Как это, первой-второй? Нет… – снова кто-то вмешивается, – я хочу первой быть!

– И я, и я тоже, а почему я должна быть последней, я….

– Так, хватит! Хватит, я сказала! Всем поровну. Первая – тяни бумажку. Каждая с ним будет по три дня, а потом опять жребий будем метать и тогда уже.… Только вот, что: не мешать и даже не пытаться заигрывать с ним вне очереди, кого заметим, тот вылетает и все на этом, понятно?

– Вот и хорошо, порешили.… Теперь бумажки сворачиваем, и…

Я вытащила третий номер.

Это надо же, как мне не повезло – третий, а почему-бы не.… А впрочем.… Пока он, рассуждаю, с первыми познакомится, они ему надоедят и тогда уже я с ним.…

Эх, садовая голова! Так как я, так ведь каждая из нас рассуждала тогда …

Потому я стала продумывать все с самого начала, от первого слова с ним и в чем я, и как буду, и куда его поведу.… Да, да! Я сразу же так решила, не ждать от него действий, а самой к нему с инициативой.

Его появление после обеда на кафедре произвело настоящий фурор! Еще бы? Он и еще настоящий интеллигент!

Его представлял наш Базилевс, а он, от смущения краснел и отводил глаза. А мы?

А мы же, наоборот – на него во все глаза!

Немного небрежно одетый, в слегка поношенным костюм, сером и однотонным, который сидел мешковато, еще сильнее подчеркивая мужскую фигуру увольняя. В манерах, словах, которые он произносил, сквозила и робость, и смущение. При этом я подумала о нем, что он уж больно похож на Пьера Безухова в фильме Бондарчука – Война и мир: такая же застенчивость и даже очки, в массивной оправе, которые он то и дело снимал и надевал, словно шляпу, когда нас ему представляли – еще больше подчеркивали подобное сходство…

Он что-то мне пробурчал, представляясь: как здрасьте…, слегка пожимая руку своей теплой и довольно мягкой ладонью. А затем добавил, чуть ли не в упор, рассмотрев меня, о том, что ему приятно познакомиться со мной…

Подожди, дорогой мой, подумала, ты уже не станешь бурчать в объятьях со мной, а будешь еще стонать у меня.… Подумала так и, отпуская его руку, тут же вскинула голову и заметила, как напряженно уставилась на меня Некрасивая, словно отгадывая мои мысли…

Первая – по жребию ушла, это он пригласил.

А мы тупились и делали вид, что тут мы не причем. Первая, после трех дней общения с ним пришла и, передавая другим, заплакала.

– Что случилось, что?

– Да, он,… ой, девки! Он…

– Что он, что? Говори и не тяни? Он что, тебя обижал, изнасиловал?

– Что?!!! Да нет же, девочки, вы что? Просто он, у него, оказывается, с другой…

– С кем? Мы ее на куски порвем! Кто такая, говори? Ну же?

И тут раскрылась невероятная и унизительная для всех нас тайна: пока мы его по жребию между собой делили, его студентки сманили! Сманили, будь они не ладные!

Мы тех студенток тут же всех вычислили и потом к ним, и не просто ведь, а с претензиями, и учинили им самый настоящий террор! Проучили их! А тем, кто из нас с ним по жребию, решили создавать подходящие условия.…Придумали несуществующие дни рождения и каждый четвертый день.… Не знаю, но видно, он все же, наконец-то, понял. Понял, красавчик ты наш.… Нет, не наш, а теперь уже, точно – мой!