Текст книги "Марафон длиной в неделю"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

18

Полковник Карий разговаривал по телефону с генералом Рубцовым.

– Ваши разведчики поработали прекрасно, – сказал генерал, – и мы представляем их к наградам. Я поздравляю вас, Вадим Федотович, все пока идет нормально, и ваш план связи с «Цеппелином» одобряю. Однако учтите вот что. Два часа назад получено сообщение от Седого. Немцы планируют на вашем участке фронта какую-то акцию, которой придается очень большое значение. Агент или агенты – из Берлина, фамилий и примет Седому установить не удалось. Акция запланирована и осуществляется под непосредственным контролем главного управления имперской безопасности – считайте, обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Непосредственно отвечает за нее штурмбанфюрер Краусс.

– Не густо, – пробубнил в трубку Карий.

– Не спешите, – остановил его Рубцов. – По некоторым данным, которыми располагает Центр, для одного из агентов «Цеппелина» фирмой «Мессершмитт» создан самолет. Представляете, специальный самолет.

– Ого! – воскликнул Карий.

– Еще один интересный факт, – произнес Рубцов. – Этот агент был на приеме у Скорцени. Если его принимают на таком уровне, то действительно немцы задумали нечто экстраординарное. Скорцени подарил агенту талисман, брелок для ключей – бронзовый чертик с царапиной. Кажется, поцарапал его, освобождая Муссолини.

– Что-то в этом есть, – проворчал Карий.

– Да-да!.. Итак, мы знаем: группа агентов, которую нам удалось обезвредить, имела задание найти и подготовить место для посадки самолета. На помощь этой группе был брошен почти весь бандеровский отряд. Это о чем-то говорит?

– Еще бы!

– Вот я и думаю, что задержанные нами агенты искали место для посадки самолета с диверсантом, о котором сообщает Седой.

– Два звена одной цепи.

– Точно. И сейчас от того, как вы проведете сеанс связи с «Цеппелином», зависит, возьмем мы их агента или нет. Может быть, одного, а может, и целую группу. Хотя бы одного с талисманом Скорцени.

– Мы сделаем все, Василий Семенович. Радиста, как я докладывал, Бобренок с Толкуновым уже везут сюда, с минуты на минуту должны быть, и я сам займусь им.

– Очень прошу, Вадим Федотович, я бы тоже подскочил, но за вами как за каменной стеной.

Генерал положил трубку, а Карий сидел еще несколько минут, раздумывая. Дело принимало неожиданный оборот.

Вышел в приемную, где разложил бумаги на столе его помощник лейтенант Щеглов.

– Ну где же они? – спросил нетерпеливо.

– Будут через три-четыре минуты.

Лейтенант ошибся только на минуту: «виллис» остановился возле домика контрразведки через пять минут. Виктор затормозил у самого входа, и розыскники провели радиста в кабинет Карего. Юрку Бобренок приказал подождать в комнате Щеглова.

Радисту развязали руки, он стоял в центре кабинета, разминал их, и довольная улыбка блуждала на его губах.

Полковник обошел вокруг стола, внимательно разглядывая агента, будто в кабинете стоял не обычный диверсант с погонами лейтенанта Красной Армии, а какое-то заморское чудо. Под этим взглядом агент сник и опустил руки, глядел на Карего со страхом и надеждой, кажется, уяснил, что от этого человека с седыми висками зависит его судьба.

Наконец полковник остановился.

– Ваша настоящая фамилия? – спросил он.

Агент подтянулся, стал по стойке «смирно», ответил четко:

– Младший лейтенант Гапон Иван Алексеевич.

– Часть?

– Тридцать девятый стрелковый полк девятнадцатой дивизии.

– Попали в плен или сдались сами?

– Был ранен в сорок втором под Харьковом, находился в лагере военнопленных.

– И там тебя завербовали?

– Виноват...

– Виноват, говоришь? – повысил голос Карий. – Продал Родину, товарищей своих, к врагу переметнулся!

Агент стоял опустив голову. Полковник сел на стул, спросил:

– Тебе сказали, что сейчас должен будешь сделать?

– Да, – поднял голову с надеждой.

– Это твой последний шанс, – сказал полковник веско. – Мы подготовили радиограмму, и ты передашь ее в эфир. Только без фокусов. Знаем мы ваши условные обозначения и передачу радиограммы проконтролируем до последней точки. И от того, как будет развиваться операция, будет зависеть твоя судьба. Это тебе ясно?

Радист вытянулся и даже щелкнул каблуками.

– Я готов хоть немного искупить свою вину... – Вдруг запнулся, наверное, хотел добавить «товарищ полковник», но не осмелился.

– Давайте сюда второго! – распорядился Карий.

Агент непонимающе пожал плечами, но почти сразу ввели Степана Олексюка, доставленного заранее. Радист отступил удивленно, кривая улыбка промелькнула на его лице, наверное, подумал, что именно Олексюк выдал их.

Полковник сказал:

– Наконец-то теплая компания собралась вместе. Третьего – и главного – уже не будет никогда. Понятно?

Агенты закивали, переглядываясь не очень-то приветливо.

Полковник махнул рукой, и их вывели.

Карий предложил Бобренку и Толкунову сесть. Майор с удовольствием опустился на мягкий диван, а Толкунов отказался:

– После «виллиса», товарищ полковник, разрешите постоять.

– Должен сообщить вам, товарищи, что управление контрразведки фронта представило вас к ордену Красного Знамени.

Бобренок расплылся в радостной улыбке, а Толкунов не поверил.

– К Красному Знамени?.. – переспросил он.

– Начальство ценит вас.

– Не вижу.

– Как это понять?

– Вы, товарищ полковник, приказали бы выдать нам сейчас по сто пятьдесят и отпустили бы спать...

Полковник засмеялся:

– Неужели думаешь, что я совсем зачерствел? Идите к старшине Яковлеву, он знает и все, что пожелаете... По мере возможности, конечно.

Толкунов удовлетворенно хмыкнул в кулак:

– Спасибо, товарищ полковник.

– Как быть с парнем? – спросил Бобренок.

– С каким?

– Который помог нам взять радиста.

– Юным бандеровцем? – пошутил Карий.

– Не такой он уж и юный, – вмешался Толкунов.

– Хороший парень, – сказал Бобренок уверенно. – И сделал все, что смог.

Полковник подумал и распорядился:

– Скажите Щеглову, чтобы связался с городским отделом госбезопасности. Как его? Юрий Штунь, если не ошибаюсь? Пусть выпишут ему документы и отпустят.

– Он хочет учиться.

– Наученный уже... и так умный, – сказал Толкунов.

– Это ты, Алексей, напрасно! – горячо возразил Бобренок. – Кто лез в схрон, рискуя жизнью? А кто положил их старшего? Неизвестно, взяли бы мы без него радиста живым. Я бы ему даже рекомендацию дал – пусть учится, польза будет. Пойдет в армию, повоюет, а потом за учебу...

– Ну давай-давай... – примирительно проворчал Толкунов.

Розыскники ушли, а Карий набросал текст радиограммы и приказал позвать агентов.

– Познакомься, – показал ее радисту, – все правильно?

«Площадка для приземления самолета в шести километрах на юг от села Квасова. Подготовлена для посадки. Ждем указаний. Тридцать седьмой».

– Все правильно, – подтвердил радист. – Когда передавать?

– Ваш график выхода в эфир?

– С шести часов утра до восемнадцати. Поэтому, – улыбнулся мрачно, – я ничего не заподозрил, когда тот бандера вызвал меня из схрона.

– Скажи ему спасибо, – посоветовал Карий. Но радист только нахмурился и ничего не ответил.

– Можете не сомневаться, – вставил Олексюк, – мы все сделаем как надо.

Полковник смерил его безразличным взглядом: от Олексюка, собственно, ничего не зависело, и вообще в запланированной радиоигре он был лишней спицей в колесе. Карий только на всякий случай держал его под боком, и, как выяснилось позже, весьма предусмотрительно.

А сейчас полковник приказал проводить агентов в комнату, где была подготовлена для выхода в эфир рация, захваченная у диверсантов.

Радист натянул наушники и застучал ключом. «Цеппелин» отозвался почти сразу, следовательно, их ждали и агент сказал правду. Радист передал в эфир зашифрованную радиограмму и получил подтверждение, что сообщение принято и ответ будет через десять минут.

Карий нетерпеливо ходил по комнате. Наконец «Цеппелин» вышел в эфир, на бумагу легли цифры, и полковнику дали расшифрованный текст:

«Немедленно сообщите, где старший группы Вячеслав Горохов провел вечер перед вылетом на задание».

Ясно, это была проверка. Но старший группы убит, и, если не ответить на вопрос, «Цеппелин» прервет связь.

Карий почувствовал холодок под сердцем: неужели удачно начатая операция закончится так безрезультатно?

Полковник положил радиограмму перед агентами. Радист только покачал головой, а Олексюк наморщил лоб и предостерегающе поднял руку.

– Подождите, – сказал нерешительно, – подождите, Горохов хвалился... дай бог памяти...

Полковник нетерпеливо уставился на него – неужели не вспомнит?

– Да, – вдруг решительно произнес Олексюк, – точно! Он говорил, что весь вечер сидел с оберштурмфюрером Телле. Тот инструктировал его в последний раз.

Лоб у Карего разгладился.

– Пишите! – приказал и продиктовал ответ: – «Последний вечер перед вылетом на задание Горохов провел с инструктором школы Телле. Прошу учесть, если вы нам не доверяете, то мы без вас обойдемся легче, чем вы без нас. Тридцать седьмой».

И снова потянулись минуты ожидания. Наконец пришел ответ:

«Ждите самолет через трое суток. В двадцать два часа послезавтра выходите на связь – получите подтверждение. «Цеппелин».

Полковник вытер аккуратно сложенным платочком лоб. Жестом приказал вывести агентов. Минуты две сидел, обдумывая сообщение, затем направился звонить генералу Рубцову.

19

После обеда у Маркова было еще полчаса свободного времени, и он воспользовался этим, чтобы прочитать газету. Даже от чтения геббельсовских газет иногда получал удовольствие, особенно когда речь шла об очередном сокращении линии фронта и об оставлении немецкими войсками разных городов.

Читал и размышлял: скоро, самое большее через месяц-два, ну через три, Красная Армия освободит их город, «Цеппелин» снова передислоцируется дальше в тыл, потом еще раз – и тогда до Берлина рукой подать.

Кто-то сел рядом с Марковым, тот недовольно скосил взгляд, но, увидев Сидоренко, забыл о газете. Сидоренко работал на аэродроме – опытный инженер, после скитания по лагерям был зачислен в обслуживающий персонал аэродрома. Уже год, как Сидоренко работал с Седым.

– Ну? – спросил кратко Марков, не откладывая газеты.

– Такие дела, Григорий Григорьевич: вчера к нам на аэродром прибыл самолет. Называется «Арадо-332». Высокая скорость и большой потолок полета, точно не знаю сколько, но до черта. Только одних пулеметов девять. И любопытно вот что: самолет оснащен совершенно новым шасси – двенадцать резиновых катков, сядет где угодно. И откидной трап, по которому прямо из самолета можно выехать на мотоцикле. Я сам не видел – меня и близко не подпускают, – но немцы-технари хвастались.

Марков на мгновение закрыл глаза: вот оно, последнее звено цепи. Спросил:

– Когда планируется вылет?

– Говорили, дня через три. Может, раньше.

– Спасибо, дружище, – поблагодарил Марков Сидоренко. – Если будет что-нибудь новенькое, не медли. Все, что связано с «арадо», очень важно.

Встал и, помахивая газетой, направился к школе. Итак, оставался резервный вариант. Марков мог пойти на него только в случае крайней необходимости, но, вероятно, такая потребность и возникла.

И все же...

Марков немного подумал и решил, что, возможно, не следует идти на крайности. Все зависело от того, удастся ли обвести вокруг пальца начальника школы.

Выждав с полчаса, Марков зашел к начальнику школы гауптштурмфюреру СС Людвигу Кранке. Тот разговаривал по телефону. Помахал Маркову рукой, предлагая сесть, и закончил разговор.

– Что случилось? – спросил.

– Возможно, я ошибаюсь, – начал Марков осторожно, – но лучше ошибиться мне, нежели потом пострадает дело. Короче, не нравится мне курсант Бакуменко.

– Чем? – заинтересованно вытянул голову Кранке.

– Перепуганный какой-то. Группу запланировано выбросить завтра, сегодня я провожу последний инструктаж, а он ничего не слышит, и глаза бегают. С таким настроением забрасывать человека...

Кранке слушал внимательно. Собственно, все, что говорил Марков, могло быть и плодом его воображения, но сигнал оставался сигналом, и Кранке должен прислушаться к нему. И так в последнее время значительно возросло число провалов агентов, а если этот прохвост Бакуменко на самом деле провалит группу, кому грозят неприятности? Ему, Кранке, поскольку был предупрежден Марковым.

Гауптштурмфюрер не долго раздумывал. Спросил:

– Кого можете порекомендовать вместо Бакуменко?

– Курсанта Подгорного.

– Почему?

– Надежный и учится прилично.

Кранке задвигался на стуле.

– Хорошо, – согласился, – пусть готовят вашего Подгорного. – Он снял трубку и отдал соответствующее распоряжение. – Благодарю вас, Марков, за бдительность, прошу и в дальнейшем докладывать обо всем подозрительном. А курсантом Бакуменко мы займемся.

Марков вышел из кабинета начальника школы с чувством выполненного долга. Во-первых, уже послезавтра советская разведка будет знать об «арадо» и подготовится к его приему. Во-вторых, этот Бакуменко – на самом деле мерзавец: служил карателем, руки в крови, да и вообще законченный подлец.

Приказал вызвать к себе Подгорного. Тот появился через несколько минут, вытянулся на пороге, как и полагалось курсанту, но Марков, выглянув в коридор и убедившись, что вокруг никого нет, прикрыл двери и обнял Подгорного за плечи.

– Завтра, – произнес быстро, – завтра, Борис, полетишь к своим. Запомни, что должен будешь сделать. Сразу после приземления найдешь ближайшую воинскую часть. Скажешь, что тебе нужен какой-нибудь работник Смерша. Передашь ему: ты от Седого. Он должен будет немедленно связать тебя с контрразведкой армии или фронта. Там скажешь: немцы примерно через три дня готовят высадку важного агента. Специальный самолет «Арадо-332», оборудованный дополнительными шасси и откидным трапом для выезда мотоцикла. К сожалению, это все.

Подгорный беззвучно шевелил губами, запоминая сказанное.

– Иди, Борис, – слегка подтолкнул его к двери Марков. – Может, больше не увидимся.

Он ошибся – Кранке ввел его в состав группы, провожавшей агентов. На следующий вечер гауптштурмфюрер в сопровождении Маркова и еще одного инструктора школы прибыл на аэродром. Трое курсантов, переодетые в форму офицеров Красной Армии, уже стояли возле самолетов. В середине – Борис Подгорный. Сосредоточенный и даже суровый, как и надлежит быть человеку перед серьезным делом. Встретившись с Марковым глазами, Борис чуть-чуть опустил веки: мол, все помнит и все выполнит.

Инструктор проверил парашюты и снаряжение агентов, и они поднялись в самолет. Заревели моторы, «юнкерс» поднялся в воздух. Марков долго смотрел ему вслед. Прекрасная погода, звездное небо, и ничто не предвещает беды. Марков вернулся домой в хорошем расположении духа.

А «юнкерс» набирал высоту, и моторы натужно ревели. Подгорный сидел на металлической скамье, опершись парашютом о борт самолета. Думал: через полтора часа он снова будет дома. Думал именно так: дома, хотя родился и жил за сотни километров от предполагаемого места приземления, потому что считал своим домом любое село или хутор, где свои.

Борис Подгорный попал в плен в сорок втором под Харьковом. Пехотный лейтенант, он командовал вначале взводом, потом ротой, а в тяжелых боях под Изюмом должен был принять даже батальон. Правда, от батальона тогда осталось не больше роты, но Подгорный поднимал его в контратаки как батальонный командир – в одной из них его контузило, так и лежал на поле боя, пока не подобрали немцы.

Вначале лагерь под Киевом, потом Заксенхаузен – чего только не насмотрелся Борис за два года мытарств! Весной сорок четвертого дошел, как говорят, до ручки. В это время и приехал в лагерь гауптштурмфюрер Кранке. Военнопленных построили на лагерной площадке, и гауптштурмфюрер предложил тем, кто желает попасть в специальное учебное заведение, сделать шаг вперед.

Немного поколебавшись, Борис шагнул: собственно, терять ему было нечего. Чувствовал, что уходят последние силы, и пусть будет что будет – лучше он, когда перебросят через линию фронта, сдастся своим и сдаст остальных диверсантов, чем так погибнуть. Все-таки будет какая-то польза, в конце концов, если ему даже и не поверят, то примет смерть как надлежит.

А в школе встретил Маркова. Инструктор долго присматривался к нему. Подгорный не мог скрыть свою ненависть к фашистскому холую – она независимо от его воли проявлялась в чем-то, в каких-то неуловимых деталях, – и Марков понял его. У них состоялся откровенный разговор, который привел к тому, что лейтенант Борис Подгорный поднялся на борт «юнкерса» с важным заданием.

Подгорный попробовал посмотреть на себя со стороны. Два года прошло, и словно ничего не случилось. Сидит на металлической скамейке человек с лейтенантскими погонами, правда, тогда он носил два кубика в петлицах, привык к ним, а погоны давили на плечи. Но документы у него почти настоящие – инструктор Валбицын говорил, что выдержат любую экспертизу, – вооружен он офицерским пистолетом ТТ, на ногах не новые, но удобные, разношенные яловые сапоги, и даже медаль «За отвагу» на груди.

Все предусмотрели немцы: старший группы у них, бывший каратель из Белоруссии, Слипцевич, сам хвастался, что расстреливал и партизан, и мирных жителей, принимал участие в акциях, жег села. У него один выход: верно служить гитлеровцам – ему попадать в руки чекистов никак нельзя, он знает это. Но ведь и Подгорный с сержантом Колядой, третьим членом их диверсионной группы, радистом, знают это; вон Коляда как затуманенно смотрит на Слипцевича, вероятно, одни и те же мысли бродят в их головах, и, если он, Подгорный, не ошибается, они сдадут Слипцевича контрразведке в первый же день, вернее, в первый же час пребывания на своей земле.

Подгорный поправил парашют и удобнее вытянул ноги, сделал вид, что дремлет, но время от времени раскрывал глаза и встречался с задумчивым и вопросительным взглядом Коляды. «Дурак он, что ли, так и Слипцевич может понять сержанта – палец в рот ему не клади, хитрый, стервец». И Подгорный демонстративно отвернулся от Коляды и поправил свой шлем.

«Юнкерс» дернуло, и он сразу лег на крыло, входя в крутой вираж. Внезапно кабина самолета осветилась ярким светом, и Подгорный сообразил, что они перелетают линию фронта и прожекторы уже вцепились в них. И зенитки стреляют по самолету, свои же парни посылают в них снаряды, один из них разорвался совсем близко.

Самолет клюнул носом, может, пилот бросил его в пике, стараясь обмануть прожектористов, однако это ему не удалось, так как свет заливал кабину и рядом слышались разрывы снарядов.

Но Подгорному почему-то не было страшно. Хотя зенитчики и стреляли именно по нему, Борису Подгорному, он не чувствовал к ним зла и не боялся. Хорошо бьют ребята, и, наверное, снаряды ложатся каждый раз все ближе!

Самолет снова бросило в сторону, Подгорный слетел со своей скамейки и больно ударился рукой об пол. В то же время что-то тяжелое упало на него, вывернулся и увидел полные страха глаза Слипцевича, усмехнулся зло, хотел что-то сказать, но не успел: ослепительный свет затопил мозг, тело пронизала боль. Протянул руки, чтобы удержаться, но ничего не подвернулось...

Снаряд разорвался, может, в метре от «юнкерса», а может, попал в него – самолет развалился на куски, и они, оставляя огненный след, упали в лес километрах в пятнадцати от линии фронта.

20

Ипполитов проверил мотоцикл и остался доволен: мощная машина с безупречным мотором, легко заводится, в коляске оборудованы тайники для оружия, приторочены чемоданы с одеждой, документами, разным снаряжением.

Мотоцикл надежно крепился в самолете, никакие виражи не смогли бы сдвинуть его с места. Ипполитов попросил выбросить специальный трап, сам освободил мотоцикл от креплений, одним движением ноги завел его и выехал из самолета. Дал газ и проехал по аэродрому. Мотоцикл слушался малейшего движения, мгновенно набирал скорость.

Ипполитов похлопал по бензобаку ладонью и спросил:

– А номера? Соответствуют ли номера воинской части, обозначенной в документах?

Валбицын, допущенный на аэродром, заверил:

– Все в порядке.

– Когда Горохов выходит на связь?

– Сегодня.

– Еще раз предупредите: завтра в два часа ночи должны зажечь костры.

Ипполитов с сожалением отошел от мотоцикла.

– Сегодня последний вечер, – сказал сокрушенно, – последний вечер в вашей компании, господа. Мне жаль...

– Должны отпраздновать его! – предложил Краусс тоном, не допускающим возражения.

– Да, – согласился Ипполитов, – но завтра у меня уже не будет ни настроения, ни желания проверить содержимое чемоданов.

– Я проверил все лично, – заверил Кранке.

– Полагаюсь на вас, гауптштурмфюрер, – склонил голову Ипполитов, – но хотел бы знать, в каком чемодане что лежит и как мне удобнее расположить необходимое.

В барак принесли вынутые из мотоцикла два небольших чемодана. Ипполитов стал проверять их. Вначале наклонился над чемоданом с оружием: все сложено аккуратно, с немецкой педантичностью. «Панцеркнакке» и комплект снарядов-ракет к нему, портфель с миной. Ипполитов подозрительно покосился на него: он всегда немного с предубеждением относился к взрывчатке. Конечно, знал, что без детонатора взрыв, невозможен, но все же соседство с миной действовало угнетающе. Ипполитову показалось, что Краусс заметил его нерешительность – этого только не хватало, – он переложил портфель поудобнее. Но Краусс, кажется, и не смотрел на него. Проклятая подозрительность, когда он только избавится от нее?

Ипполитов дотронулся до кобуры на ремне. Да, у него несколько пистолетов: те, что в чемодане, и вальтер, никелированный офицерский вальтер – безотказное и красивое оружие. Ипполитов знал, что у некоторых советских офицеров есть трофейные пистолеты, иметь такой считалось в какой-то мере шиком.

Наклонился над вторым чемоданом, перебрал его содержимое уже не так старательно, хотя в глубине души понимал, что этот чемодан имеет не меньшее значение. Радиостанция, комплект незаполненных бланков различных советских учреждений, паспорта, дипломы, удостоверения... Около полумиллиона рублей советских денег. «Молодец Валбицын, – подумал Ипполитов, – знает дело».

Кажется, только подумал о Валбицыне, а тот уже, оттерев Кранке, тоже склонился над чемоданом. Стал объяснять, будто Ипполитов никогда не видел таких приспособлений:

– Это комплект букв и наборная касса. Ручной металлический пресс для паспортов, металлические штампы полевых почт, печати и штампы различных воинских частей... Надеюсь, вы не забыли, как пользоваться штампами?

Менторский тон Валбицына разозлил Ипполитова, и он захлопнул чемодан, чуть не прищемив длинные пальцы инструктора. Повернулся к Кранке:

– Итак, я убедился, что все в порядке! – Произнес властно, будто был не агентом-диверсантом, а по меньшей мере инспектором главного управления имперской безопасности.

Кранке подобострастно склонил голову, еще раз пообещав себе рассчитаться с этим наглецом в случае его благополучного возвращения.

– Что ж, господа, – предложил Ипполитов, – с делами покончено, пошли.

Все оживились в предчувствии банкета. Валбицын потер руки и почмокал губами, как будто уже выпил первую рюмку, и почувствовал, как приятно обжег коньяк его желудок. Ипполитов накинул плащ – никто не должен видеть его в форме советского офицера, – и общество направилось к машине.

Им открыла не служанка, а сама Сулова. Она уже несколько дней обнашивала форму младшего лейтенанта Красной Армии и поэтому пребывала в скверном настроении. Во-первых, ей в принципе не нравилась форменная одежда – отдавала предпочтение платьям с большим декольте, считая, что именно ее высокая грудь, главным образом, нравится мужчинам. Во-вторых, была зла на Краусса и Кранке за то, что ее сделали всего лишь младшим лейтенантом. В глубине души понимала, что они правы, что им виднее – в конце концов, сколько ей носить эти проклятые погоны: выполнят задание и обратно, – но никак не могла пересилить себя. Ну неужели так трудно прицепить на погоны еще по две звездочки? Была бы она тогда старшим лейтенантом и с бо́льшим уважением относилась к себе. Да и медаль выдали только одну – «За участие в обороне Ленинграда». Вон Ипполитову – всего понавесили! Утром, когда Ипполитов еще спал, Сулова отшпилила с его гимнастерки орден и примерила себе. Да, красиво, женщине вообще идут всякие украшения. Неужели эти тупые деятели из «Цеппелина» не понимают этого?

Увидев избранное общество, прибывшее в их особняк, Сулова поправила гимнастерку, туже затянула ремень. Единственное преимущество военной одежды – ремень. Когда его затянешь, несколько скрадываются уже не безупречные формы.

Краусс подошел к телефону, а Сулова со служанкой захлопотали у стола. Мужчины не стали терять зря время – Валбицын, считавший себя здесь уже своим, направился к бару и извлек из него сразу три бутылки, нежно прижав их к груди.

– На все вкусы, дорогое общество, – воскликнул торжественно, – коньяк, водка и даже виски! И где это Краусс достает виски?

– Из Ирландии, – пояснил Кранке и забрал у Валбицына бутылку. – Через Швецию. – Он налил себе полбокала желтоватой жидкости, разбавил содовой водой и с отвращением смотрел, как Ипполитов с Валбицыным опорожняют почти полные фужеры коньяку. Что и говорить – восточные варвары! Разве так пьют коньяк? Да еще и марочный, французский! Его надо смаковать, греть в ладонях, а они...

Подошел Краусс, тоже налил себе почти полный фужер и выпил до дна – точно так же, как «восточные варвары». Хотя чего ждать от Краусса? Обыкновенный выскочка-эсэсовец. Правда, и он, Кранке, носит мундир гауптштурмфюрера, но он вступил в СС по сугубо тактическим соображениям, в душе же он остается, как и был, фон Кранке, а этот длинный молодчик Краусс, который даже на чин обогнал его, и сейчас ничем не отличается от мелкого невоспитанного торгаша.

Краусс довольно, даже самодовольно улыбнулся и обвел всех присутствующих торжественным взглядом.

– Только что разговаривал с обергруппенфюрером Кальтенбруннером, – произнес многозначительно, назвав даже чин начальника РСХА, как будто никто из находящихся здесь не знал этого.

Кранке оторвался от коньяка и с интересом посмотрел на Краусса. Что доложил штурмбанфюрер Кальтенбруннеру? Вздохнул успокоенно: конечно, ничего плохого. В основном Краусс отвечает за операцию и, пожалуй, больше, чем Кранке, заинтересован, чтобы все, связанное с ней, выглядело отлично.

Выдержав паузу, Краусс сообщил:

– Я информировал обергруппенфюрера, что начало операции назначено на завтра, и получил согласие. Более того, Кальтенбруннер приказал передать герру Ипполитову, – Краусс учтиво наклонил голову в его сторону, – что в случае удачи его ждут высшие награды рейха. Он сам похлопочет перед фюрером. – Краусс остановился на несколько секунд и еще налил себе коньяку. – Награждены будут все участники операции, – произнес он так, будто уже получил очередной крест. – Выпьем за это, господа.

Валбицын стал наливать коньяк. Кранке выбросил вверх руку.

– Хайль Гитлер! – воскликнул он.

Это было некстати, поскольку все держали фужеры в правой руке, пришлось ставить их или брать левой, но наконец все обошлось, выпили до дна в торжественном молчании.

Глотая ароматный напиток, Ипполитов непроизвольно обвел всех презрительным взглядом.

«Воронье, – подумал он. – Слетелось – и уже делит награды. А я должен зарабатывать их...»

Злоба уже закипела в нем, хотел бросить что-нибудь резкое, но в комнату вошла служанка и доложила, что стол накрыт. И все двинулись в столовую, живо переговариваясь, торжественные и радостные.